Песня Рахеро и другие баллады

III. Рахеро

Рахеро спал в том холле, подле него: жена,Весёлая и милая, жила всегда сполна,Их девочка-невеста, вся скромная, как мышка,И главная надежда – мальчишка-шалунишка.Спокойно, безмятежно так спал он среди них,Но тут ему приснился беззвучный чей-то крик,Проснувшись, он вскочил, как тот, что ему снился.И адское сиянье, и дым вокруг, и рёв, что в уши доносился,Звуча, как водопад, что рядом вниз упал,Рахеро встал, качаясь, но разум ещё спал.Тут пламя на ветру размашистым ударомУдарило о крышу, сметя ей край пожаром.Высокий холл и пир, его народ лежал, –Он взглядом охватил, но в дыме потерял.И разум в тот момент кристально ясным стал,И, горло не жалея, он тут же закричал.Как паруса гремят от шквала урагана,Так он гремел: «Дождь! Ветер! – слова для сбора клана. – <14>Подъём! Вайау, к оружью!» Но тишина в ответ,И только рёв пожара, – живых уж рядом нет.Он наклонился, щупая. Женщин своих нашёл,Но дым пожара с кавой их жизнь уже увёл,Ничком лежат. Его рука коснулась пацана,И озарилась вдруг душа, надеждою полна:«Спасти его ещё могу! Быстрей!» – себе сказал.И, сняв повязку с бёдер, ребёнка спеленал,Надев на шею, свёрток он завязал узлом.А там, где крыша рухнула, как ад, ревел пролом.Туда бежал Рахеро через людей завал,Он по столбу подпорки в дыму взбираться стал:Последние Вайау – отец с сынишкой малым,А столб, уже занявшись, светился углем алым,Кусая его плоть, и руки-ноги раня,И жгя его глаза, и мозг его дурманя.А он, чрез боль взбираясь, всё поднимался выше,Сквозь пламя протянулся и был уже на крыше.Но тут же ветер жаром и болью облетелИ, пламенем его обдав, на нём тряпицу съел.Дитя едва живое упало вниз – в костёр.Вокруг пожара пира враги несли дозор:С оружьем наготове, никто чтоб не сбежал,И каждый голову тянул и брови прикрывал.И лишь с подветра тот огонь так далеко пылал,Что загорелись уж леса, никто там не стоял.Туда Рахеро, устремясь, с карниза соскочилИ, по земле ползя ничком, в тройном прикрытьи был:Гниющих листьев, и огня, и дыма покрывала, –Невидима врагам душа себя во тьме спасала.А сзади, дымной печью коптя весь небосвод,Повержен, жжёной костью лежал его народ.Сперва бежал бесцельно, потом прибой услышал,Туда свой путь направив, на побережье вышел.Глаза были сухими, хоть и в ожогах тело,Сильнее, чем от боли, от гнева всё горело.«Ах, дураки Вайау! – печально он кричал. –Обжоры свинорылые! Ну кто вас туда звал?Те, с кем я рос, кого кормил и кто меня кормил,Хоть я – ничтожнейший из всех, но всех я пережил!Себя считавший хитрецом в ловушке очутился,И в этом адовом огне я всех родных лишился:Моих друзей, моих отцов, седоголовых старцев –Совета клана мудрецов, детишек-оборванцев –Невинной радости отцов, моей жены, и дочки,И шалунишки-сорванца – любимого сыночка,Ему уж больше не шалить!»И так во тьме ночной(Уж накатили облака, луну прикрыв собой)Он бушевал на берегу, слонялся, кулаки терзалИ собирался отомстить. Но срок той мести не настал,Сначала нужно жизнь спасти из жуткого похода,Как корень для возмездия, последний из народа,Затем народ свой возродить, в земле чтоб расселился, –Рационален, как всегда, и в ярости не сбился, –Чтоб самому теперь спастись и после не пропасть, –Сперва бы лодку захватить и женщину украсть.Лагуна всё ещё темна, но за стеной коралловойОн видел блеск высоких волн и слышал их паденья вой.Один на рифе человек, при факеле в руке одной,Идёт и смотрит, вдруг замрёт с уж занесённой острогой.Очередной удар волны ему нёс пену до колен,И с факела под ветра шквал завесой искр ссыпался тлен.В лагуны тёмной глубине каноэ-лодочка ждала,С фигуркой мелкой на борту, – наверно, рыбака жена.И улыбнулся, видя их, Рахеро, мускулы размял,Он без оружия был, гол, в ожогах и крови стоял,Но, плечи развернув свои и приняв воздуха глоток,В себе уверен, как всегда, – уж рыбака на смерть обрёк.Спокойно в воду он вошёл, подплыл беззвучно и легкоТуда, где тот рыбак шагал, сжимая факел высоко.И шумно о тот рифа пирс крушились волны в пену,Рахеро крался со спины по рифу на коленях,И, прыгнув вдруг на рыбака, рукой «обнял» за шею,Другою – факел подхватил, ронять его не смея,Пока тот не успел упасть, и высоко держал.Силён и смел был тот рыбак и вмиг соображал,Напрягся он изо всех сил, – Рахеро устоял,И дернулся, и шею сжал, и с хрустом поломал,И человек обмяк в руках и в ноги комом пал.В один лишь миг на рифе том, что пеною вскипал,Стоял Рахеро одинок, и гол, и обожжён,Но победителем держал в руке фонарь зажжён.И только миг передохнув, стал рыбу он ловитьКак человек, чья цель стоит – лишь дом свой прокормить.Что женщине увидеть той? – Мужчина с факелом стоит,Моргнёт, – мужчина там же, и факел с ним горит.Огонь трясётся иногда. «Конечно, – он сказал, –Она, коль видела чего, решит, что глаз устал,И нужно время только дать – себя ей убедить».И так усердным рыбаком он продолжал бродить,Замрёт на время, острогой ударит риф, стараясь,Потом призывный крик издал, и лодка приближалась,И факел в море бросил он, мол, завершил он дело.И в лодку, что уж рядом с ним, забрался очень смело.Она, подвинувшись, дала и место, и весло,Приняв его за своего, так было там темно.Рахеро принялся грести, и слова не сказав.Запела лодка по воде, силу гребца познав.Она спросила: «Что с тобой? Фонарь не мог сберечь?Теперь придётся у земли ещё один зажечь».В ответ Рахеро, промолчав, каноэ ускорял.Она же: «Атта! Говори! Чего ты замолчал?Ну говори же! Почему? И правишь ты куда?Зачем нам в море? В глубину?» – кричала уж тогда.Ни слова не было в ответ, – трудился загребной,Туда, где рифа был пролом, гнал лодку, как шальной,И, удалым размахом рук закалывав волну,Её-малышку увозил он в бездны глубину.И страх ту женщину объял и в камень обращал:Не оттого, что глупый чёлн в пучину путь держал,А потому, что в жуткий час узнала ужас ночи,Тот, что каноэ вдруг погнал с нечеловечьей мощью,Имея удаль мертвецов. Легенды вспоминались,Что те на рифах, меж людей, как призраки, являлисьИ похищали рыбаков, забрав их лодки, снасти,До часа, пока их звезда закончит то несчастье, <15>И станет слышен утра бриз и песни петухов,И твёрдо верила она: молчун – из мертвецов. <16>Всю ночь дул южный ветер, Рахеро, с ним борясь,Всё гнал каноэ в море. А женщина, трясясь,Сидела молча, как спала. Но вот заря настала.Высокой длинною грядой слева земля стояла,Над пиками Тайарапу взметнулись солнца стрелы,И враз все птицы берегов песнь радости запели:Час привиденьям на земле в могилы уж вернуться.Она же, храбрость всю собрав, решила обернуться,И, повернувшись на него, в лицо ему взирала:Он – точно не из их земель, она таких не знала,Сидел он гол и обожжён, в отметках ночи злой,Но был он статен и красив, приятен для любой.Смотрел Рахеро на неё, и хмурым взгляд был тот,Решал: достойна ли она родить ему народ.И плечи вроде широки, обилен торс и таз,И грудь высокая стоит, и ярок смелый глаз.«Женщина, – так сказал он, – люди твоей землиВсех взрослых и всех их детей – весь мой народ сожгли,Сделав коварно дело. Спасся лишь я – силач.Теперь в безлюдные земли, где детский не слышен плач,Вместе с тобой плывём мы и будем их обживать.Предрешено давно всё, – ещё не жила твоя мать:Мужу – пасть в тщетной битве, сломленным этой рукой,Тебе – быть со всем разлучённой, со всем, любимым тобой:С местами, с людьми и домом, с кланом, с роднёй твоей, –Рожать в одиноких землях безродному мне детей».

Примечания к «Песне Рахеро»

Введение. – Эту сказку, в которой я сознательно не изменил ни одной детали, я получил из предания. Она очень популярна по всей стране восьми Тева, клана, к которому принадлежал Рахеро, и особенно в Тайарапу, наветренном полуострове Таити, где он жил. Я слышал от конца до конца две версии, и целых пять разных людей помогали мне с деталями. Кажется, нет никаких причин, по которым сказка не должна быть правдой[24].

<1> «Айто» – как бы рыцарь или храбрец[25]. Владеющий каким-то оружием, странствовал по стране, бросая вызов именитым соперникам и участвуя в местных поединках. Естественным путем его продвижения было – наконец быть нанятым вождём или королём, и тогда в его обязанности входило предавать смерти назначенную жертву. Указывалась одна из обреченных семей; айто брал своё оружие и выступал один; немного позади него следовали носильщики с жертвенной корзиной. Иногда жертва вступала в бой, иногда побеждала, чаще, без сомнения, была повержена. Но какое бы тело ни было найдено, носильщики равнодушно брались за своё дело.

<2> «Пай», «Хоно-ура» и «Ахупу» – легендарные люди Таити, все выходцы из Тайарапу О первых двух я собрал единичные, хотя и неполные легенды, которые, надеюсь, скоро изложу публике в другом месте[26]. Об Ахупу, за исключением отрывков из песен, осталось мало воспоминаний. Ясно, по крайней мере, что она жила около Тепари[27] – «морских утесов», – восточной твердыне острова; ходила по горам известными только ей тропами; за ней пытались ухаживать опасные кавалеры, приплывавшие с соседних островов, а защищали и спасали от них (как я понял) верные ей местные рыбы[28]. Мое желание узнать побольше об «Ахупу вехине»[29] стало (во время моего пребывания в Тайарапу) причиной некоторого отвращения среди этих веселых людей, местных жителей.

<3> «Копал печь». Огонь разводят в яме в земле, а затем закапывают[30].

<4> «Мухи». Возможно, это анахронизм. Даже говоря о сегодняшнем дне Таити, эту фразу следует понимать как относящуюся в основном к комарам, и они встречаются только в обводненных долинах с густыми лесами, которые, как я полагаю, образуют окрестности усадьбы Рахеро. В четверти мили отсюда, где воздух свободно движется, вы вряд ли найдёте и одного.

<5> «Крючок» из раковины жемчужницы. Ловля на блестящий крючок и при помощи остроги, по-видимому, являются любимыми местными методами[31].

<6> «Листья» – таитянские тарелки.

<7> «Йоттовы» («yottowas»)[32], так написано для удобства произношения, это как бы таксмены шотландских нагорий[33]. Организация восьми подокругов и восьми йоттова в каждом относилась к структуре, которая использовалась (до недавних дней) среди Тева, и которую я безо всяких полномочий приписал следующему клану далее.

<8> «Омаре». Произносится дактилически[34]. Утяжелённая булава – один из двух любимых видов оружия таитянских храбрецов; дротик или метательное копьё – был другим.

<9> «Ленты света». Всё ещё наблюдаются (и слышатся) на Таити их кружения от одного мараэ[35] к другому; или я наблюдал их как свидетельства того, что повеселит Психическое общество[36].

<10> «Намуну-ура». Полное название – Намуну-ура тэ аропа (Namunu-ura te aropa). Я не могу понять, почему это следует произносить дактиллически (как «нAмуну»), но я так слышал это всегда. Этот клан находился сразу за Тева, которые занимали южные побережья острова. На момент повествования клановая организация должна была быть очень слабой. Нет особого упоминания о том, что мать Таматеа посещала селение Папара, главного вождя ее собственного клана, что могло бы показаться естественным выходом для неё. С другой стороны, она, кажется, посетила различных меньших вождей среди кланов Тева, и те отказали ей исключительно из-за опасности предприятия. Таким образом, проведенное здесь кардинальное различие между Натева и Намуну-ура не является анахроничным.

<11> «Король Хиопа». На самом деле, Хиопа – было имя короля (вождя) Вайау; но я так и не смог выучить имя короля из Паэа, которое произносится, рифмуясь на индийский манер: «-ая», – поэтому я задействовал это имя там, где оно было наиболее необходимо. Это замечание, должно быть, покажется абсолютно бестолковым для читателей, которые никогда не слышали ни об одном из этих двух достойных мужей; и, возможно, есть только один человек в мире, способный прочитать мои стихи и сразу заметить неточность. Для него, для мистера Тати Салмона, потомственного верховного вождя Тева[37], исключительно и написано это замечание как небольшое почтение от члена клана своему вождю[38].

<12> «Объявим свиней тапу». Невозможно объяснить тапу в примечании; у нас это обозначает английское слово «табу». Достаточно сказать, что к объявленной тапу вещи нельзя прикасаться, а такое место нельзя посещать.

<13> «Рыба – объедение». На таитянском языке есть специальное слово, означающее желание поесть рыбы. Могу заметить, что в этом месте – одна из моих главных трудностей по поводу всей истории. Как король, простые люди, женщины и вообще все собрались вместе на этот пир? Но это никого из моих многочисленных источников не беспокоило; так что этому определённо должно быть какое-то естественное объяснение.

<14> «Слова для сбора клана».

Teva te ua,Teva te matai!Тева – ветер,Тева – дождь![39]

<15> и <16> «Звезда мертвецов» – Венера как утренняя звезда. Я собрал много любопытных свидетельств этого верования. Мёртвые сохраняют свой вкус к рыбной диете, вступают в партнёрские отношения с живыми рыбаками и часто посещают рифы и лагуну. К выводу, приписываемому безымянной даме из легенды, и сегодня при аналогичных обстоятельствах пришли бы девяносто процентов полинезийцев; причём здесь я, наверное, занижаю свою оценку на одну десятую.

Пир голода: Маркизские обычаи[40]

I. Бдение жреца

Во племени владеньях ни рыбки, ни плода,И яма для попоя стоит пустым пуста. <1>И кланы, те, что слева и справа что стоят,Дубины навощили, кинжалы их блестят.Они их взяли в чащу, где темень даже днём,И залегли в засаде, – глаза горят огнём.И часто песня утра, хоть звёзд стоит покров,И дым печей несётся из логова врагов.Ведь часто те, что любят и ждут домой сердца,Не встретят уже к ночи с охоты молодца.Тогда болеть их детям, и жёнам угасать,И рук могучих воинов войне уж не познать.И стихли барабаны, и плясок нету босых,И на жреца все взоры при встрече стали косы.Тот жрец был уж немолод, его глаза красны <2>И не боялись мёртвых и призраков из тьмы.Он знал все песни, даты, что было и когда,И на груди (ценою в вождя дом) борода.Он жил в высоком доме над рокотом прибоя,Где на террасе тики хранили дверь собою. <3>Внутри были богатства, – он хорошо служил, –Как раковину, дом тот прибоя шум полнил.Народ без его знака неделями страдал,Но вот он – на террасе. Сел и к богам воззвал.И так, присев средь тики на пол вощёный там,Как попугай, он вперил взгляд красный в океан.На гору жёлтой серой уже скакал рассвет:Из-за морских пределов шёл утра самоцвет,Из-за морских пределов уж отсвет солнца звал,Но в глубине долины ещё день не настал,Когда древесный сумрак стал голубеть зарёй,И племя, уж проснувшись, пошло омыть лик свой,Пошла молва в округе, звук шёпотом начав,Надеждой грудь сжимая и страхом застучав:«Жрец с нами не поднялся, – закрыта его дверь!Он назовёт нам жертвы, поможет нам теперь».Всходило солнце трижды[41], но снова, как мертвец,В доме с рокотом моря лежал одиноко жрец,Не слышно ни шага, ни звука, не шепчет никто, не кричит,Только слепые тики на слЕпящий пялились вид.И вот снова утром на гору полез, разгораясь, пал,И спали ещё все дома, но жрец в своём доме не спал,Прикрыты крышами, лёжа, едва колышутся люди,А старый жрец красноглазый забегом безумным будит.Подорвалась вся деревня, увидеть его опятьВ предсмертных седин украшеньи, что всем только лишь мечтать.И бешено дёргались члены, безумно сиял его глаз,Звенела долина от бега и криков его много раз.Весь день он так и бегал от джунглей и до скалБезумными кругами, про плоть людей взывал.Весь день ничего не ел он, ручья воды не пил.Весь день по домам все люди сидели, и страх их бил.Весь день они тихо внимали, дыхание скрыв от других,Никто не осмелился выйти, ведь смертью был жрец для них.Три дня подряд он бегал, как боги предрекли,Две ночи спал в том месте, где кровь в их честь лили,И дважды сон безумья он пил до дна хмельногоНа тех камнях священных, в тени листа святого.Над его пепельным лицом всю ночь факел горел,И ветер в месте торжества баньяном[42] шелестел.И вот на древо и алтарь стал вечер наступать,И остров высотой своей стал море затенять,И мускус с маной разлился по всей долине той,И, что осталось от жреца, во тьме пошло домой:Он плёлся по деревне, шатаясь при ходьбе,Протиснувшись сквозь тики, на ощупь вполз к себе.И зашуршали хижины, в них голоса проснулись,И вновь домашние костры дым в небеса взметнули,И те, кто был могуч в войне и в ремесле подстать,Засели на свои места, о завтра рассуждать.

II. Любовники

Слышь! Далеко в лесу (любви ведь ушки чутки)До однострунной арфы коснулись мягко руки. <4>С чего бы в доме у отца Тахее вдруг привстать?Тахее, чьё нежное сердце, чью гущу волос не объять,Тахее, чьё статное тело любви несёт экстаз,И ловкие ноги оленя, и голубя зоркий глаз?Хитро и тихо, как кошка, в лице ничего не сменив,Скользнула Тахея к двери, в пространство снаружи уплыв.Гуляет, замрёт, зрит на звёзды и, морю внимая, стоит,Потом вдруг скакнёт, словно кошка, скрывая в деревьях свой вид,Бежит она быстро, как кошка, вздымая наряд высоко,Прыжками своих ловких ножек сквозь тьму пробираясь легко,Сквозь мякоть и колкость чащоб свой путь без труда выбирая,И всё приближается звук, к которому сердце взывает.И вот уж полянка в лесу, что скалы горы укрывают,И брошена арфа лежит, и руки любви обнимают.«О, Руа!» – «Тахея моя!» – «Любовь моя». – «Милые глазки».И сброшено платье, и вновь слышны поцелуи и ласки:«О, Руа!» – «Тахея, душа!» – «Звезда моих тёмных ночей». –«Весна моего наслажденья». – «Люби же меня посильней».И Руа в объятьях зажал, и руки Тахеи обвились,И связаны узы любви, и песни любви доносились:Ночь, что на пальмах лежит,Ночь звёздами полна,Ночь, когда ветер дует,Ночь, где любовь одна.«Тахея, что ж мы натворили, каких мы наделали дел?Видать, боги нас ослепили, раз разум мешать нам не смел.Зачем твой ничтожный любовник коснулся подола рукой?Тахея – само благородство, а Руа презренный такой…»«На троне своём с хака-ики[43] отец высоко восседает,Сородичи десятикратно при входе его прославляют,Сплошь тело его боевое, лицо его – всё украшаютДостойные татуировки, о месте высоком вещая.Я тоже сжимаюсь мимозой и блею ягнёнком последним,Отдавшись искусным рукам в строеньи из пальмы священном, <5>И тело уж наполовину украшено знаками власти –Сплетениями синих линий, но лишь для твоей только страсти.Люби меня, Руа любимый, ведь нету границ для любви,И тело Тахеи в узорах сжимать будет ноги твои».«Тахея, о песнь моих зорек, но сколько любовь проживёт?И стоны, и наши объятья, как эта звезда, упадёт!Всегда, как и неба синь утром сменяется в ночь темнотой,Всегда, словно ловкий охотник, смерть следом идёт вслед за мной.Ты слышишь, моя дорогая, назавтра очнувшийся жрецНам жертв имена назовёт, чтоб гневу богов был конец.И первый в том списке кровавом, чья участь тот день не прожить, –Безродный, презренный твой Руа, по ком никому слёз не лить.Ему будут бить барабаны, ему будет песня звучать,Ему перед толпами прочих священный алтарь окровлять,Ему над дымящейся печью, как зверю, безмолвный конец,Ему не насытиться пиром, где правит Тахеи отец».«О, Руа, пожалуйста, тише! Тахеи ушей пожалейИ сжалься над любящим сердцем любимой девчонки своей!Беги от жестокости дикой, беги от ножа и угля,Сокрой своё тело средь джунглей, о, Руа, – душа ты моя!»«Куда бежать, Тахея? Одна везде земля.Везде кровавой кухней одна судьба моя.Со всех сторон наш остров мне точит острый зуб,Глаза ждут на деревьях, в кустах их руки ждут,Коварство ждёт в засаде, а хитрость рыщет следом,Врагам добычей стану, друзьям своим – обедом».«Любовь моя, мой Руа, я вижу всё яснейИ не позволю смерти забрать любви моей.Там, где гора обрывом свисает над долиной,Там есть провал глубокий в горе рядом с вершиной,Там солнца луч лишь в полдень и только дождь идёт,И никогда охотник тебя там не найдёт,Звучат там только птицы, других там звуков нет,Для смерти из долины наложен там запрет.Тапу[44] зовут то место, нас боги извинят,Тапу, и что с того? Для смелых нет преград.Тапу, тапу, тапу! Я знаю, где укрыться!Хоть и темно то место, там можно затаиться.Укройся там, мой Руа, в жутких богов руках,Засни в тени деревьев на мягкой ткани трав,Увидь во сне Тахею, она тебя разбудит,Коль ветер будет дуть, роса садиться будет,Придёт она с любовью одна сквозь ночи страх, <6>Тахея принесётся голубкой в небесах».«Тахея, яма ночи полным-полна коварства,То духов злых былого полуночное царство,Там души мертвецов из сумрака ночного,Они за гранью зла, враги всего живого».«Мой Руа, поцелуй меня, пусть взор глаза читает,Неужто я та девушка, что милого бросает?Храбрец средь дней любых, отец мой, битвой правит,Так пусть его дитя себя в ночи прославит».

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Стихотворение «Реквием» из сборника «Подлески».

2

Здесь и далее в «Балладах» Стивенсона в сносках приводятся примечания переводчика. «THE SONG OF RAHÉRO: A LEGEND OF TAHITI». Написана в 1888 году. Издана впервые в 1890 году в сборнике «Баллады». Популярностью у переводчиков на русский не пользовалась, по крайней мере, мне не удалось найти другой перевод этого произведения. Хотя автор назвал своё произведение «Песня Рахеро», вероятней всего, это должно восприниматься как «Песня о Рахеро», потому что собственно пение этого героя в легенде не несёт сколько-нибудь существенной роли в повествовании, а песня здесь – именно тот способ, которым таитяне, не обладавшие до появления европейцев письменностью, сохраняли память о своей истории.

3

Стивенсон во время своего путешествия по островам Тихого океана останавливался на Таити в 1888 году. Пытаясь оправиться от усилившейся болезни, он со своей семьёй прожил около двух месяцев в местечке Таутира (в одном из немногих мест на острове с бухтой, способной принимать и укрывать крупные корабли), в доме местного вождя Ори-а-Ори. Между хозяином и гостем установились очень дружеские отношения. В знак своей близости они даже символически обменялись именами: Льюис стал называться Тери-и-Тера (одно из имён этого вождя), а Ори-а-Ори получил от Стивенсона имя Руи (то есть «Луи» на таитянский манер). Именно в этот период Стивенсон услышал эту легенду и написал свою балладу по её мотивам.

4

Таматеа – таитянское имя. Правильно произносится с ударением на первый и предпоследний слог. В анимационном фильме про полинезийцев «Моана» краба-клептомана звали похоже – Томатоа, в комментарии к фильму говорится, что с языка маори «Томатоа» переводится как «трофеи», «добыча».

5

Тайарапу – Стивенсон указывает, что правильное ударение на вторую «а». Таити – остров, состоящий из двух «сросшихся» потухших вулканов, то есть, по-сути, это два гористых острова, соединённых относительно узким перешейком. Северо-западный, больший из них, называют Таити-Нуи (то есть «Большой Таити»), а меньший, юго-восточный, называют Таити-Ити (или «Малый Таити»). Таити-Ити также имеет более древнее название – Тайарапу.

6

Оро – бог войны, самый сильный и могущественный бог в таитянском политеизме. Большинство языческих храмов (до их разрушения в 1820-х годах, после объединения острова под единым королём Помаре Первым в 1788-м и принятия его сыном Помаре Вторым христианства в 1812-м) принадлежали этому божеству. Именно ему приносились жертвы, чьими костями и черепами украшались храмы Оро.

7

Здесь и далее в треугольных скобках даны отсылки к оригинальным примечаниям автора, которые можно найти после каждой из первых четырёх баллад, как это было и в первом издании сборника.

8

Пассат – от испанского «viento de pasada», то есть «ветер (попутный) для передвижения» – тропический ветер, дующий круглый год от тропика к экватору. Образуется благодаря устойчивым термическим циркуляциям в тропических широтах. Силы Кориолиса придают его направлению западный перенос, таким образом, в Северном полушарии пассат дует с северо-восточного направления, а в Южном (где и расположен Таити) – с юго-востока. Над океанами направления этих ветров остаются практически неизменными. Именно поэтому Стивенсон называет Тайарапу «наветренным полуостровом» в своих примечаниях.

9

Поскольку горы остаются у Таматеа слева, значит, он шёл по побережью Тайарапу ко дворцу «против часовой стрелки», если смотреть на остров сверху.

10

Стивенсон говорит о Таутире (долине реки Вайтапиха), поскольку и Пай, и Хоно-ура были родом оттуда.

11

«Богам подобного рода» – здесь у Стивенсона прослеживается попытка отразить сословную структуру таитянских племён. Представители сословия элиты (этакие «бояре») назывались «арии» (ari’i). Считалось, что все из сословия арии обладали волшебной божественной силой и были прямыми наследниками богов. Во главе каждого племени стоял вождь, по-таитянски – «арии-рахи» (ari’i rahi), то есть «правящий арии», он неизменно был выходцем из элиты. Формально, это была выборная должность, но (как это бывает и в современности) со временем монархия в племенах превращалась в фактически наследственную, потому что если народ не требовал иного, то власть переходила от отца к старшему сыну автоматически, причём – в момент его рождения. Поэтому большую часть времени реальные вожди числились лишь регентами при малолетних формальных.