Отлив

Он продолжал тянуть руку.

– Не вижу проку от такого дурачества, – сказал Дэвис.

– А я вижу. Давайте руку и говорите слова, тогда услышите мой план; не дадите – не услышите.

Тяжело дыша и глядя на клерка страдальческим взглядом, капитан проделал требуемую церемонию. Чего он боялся, он и сам не знал и тем не менее рабски боялся тех слов, которые вот-вот должны были сорваться с бледных губ клерка.

– А теперь, с вашего позволения, – проговорил Хьюиш, – я отлучусь на полминуты и принесу малютку.

– «Малютку»? – переспросил Дэвис. – Это что?

– Стекло. Осторожно. Не кантовать, – ответил, подмигивая, клерк и исчез.

Он тут же вернулся, самодовольно улыбаясь, неся в руке что-то завернутое в шелковый платок. По лбу Дэвиса разбежались морщины глупого удивления. Что бы это такое скрывалось в платке? В голову ему не пришло ничего, кроме револьвера.

Хьюиш занял прежнее место.

– Ну, так берете вы на себя Геррика и черномазых? А уж я позабочусь об Этуотере.

– Как? – воскликнул Дэвис. – Вам же не удастся!

– Но-но, – отозвался клерк. – Не торопитесь, сейчас увидите. Первым делом – что? Первым делом надо высадиться, а это, я вам скажу, самое трудное. Но как насчет флага перемирия? Как вы думаете, пройдет этот номер? Или Этуотер застрелит нас прямо в шлюпке и не поморщится?

– Нет, – сказал Дэвис, – не думаю, чтобы он так поступил.

– Я тоже не думаю, – продолжал Хьюиш. – Мне что-то не верится, чтобы он так поступил, я прямо-таки уверен, что не поступит! Значит, мы высаживаемся на берег. Вопрос второй: как взять нужное направление? Для этого вы напишете письмо: вам, дескать, стыдно смотреть ему в глаза, и потому податель письма, мистер Джи Эл Хьюиш, уполномочен представлять вас. Вооруженный таким с виду простым средством, мистер Джи Эл Хьюиш приступит к делу.

Он умолк, как будто высказался до конца, но не спускал глаз с Дэвиса.

– Как? – спросил Дэвис. – И почему вы?

– Ну, видите ли, вы человек рослый, он знает, что у вас при себе револьвер, а всякий, глядя на вас, сразу смекнет, что вы пустите его в ход без долгих колебаний. Значит, о вас речи нет и быть не может, вы из игры выпадаете, Дэвис. Но меня он не побоится: я ведь такой замухрышка! Оружия при мне нет, тут все без обмана, и я буду держать руки кверху честь по чести… – Хьюиш помолчал. – Если за время переговоров мне удастся подобраться к нему поближе, будьте начеку и вступайте в игру без промашки. Если не удастся, то мы отправляемся восвояси и игра окончена. Ясно?

Лицо капитана выражало мучительные усилия ухватить смысл.

– Нет, неясно! – воскликнул он. – Понять не могу, к чему вы ведете.

– К тому, чтобы отомстить этой сволочи! – выкрикнул Хьюиш в порыве злобного торжества. – Я свалю эту вредную скотину! Он меня по-всякому вышучивал, зато теперь я сыграю отменную шутку!

– Какую? – почти шепотом спросил капитан.

– А вы и вправду хотите знать? – спросил Хьюиш.

Дэвис поднялся и сделал круг по каюте.

– Да, хочу, – ответил он наконец с усилием.

– Когда вас припрут к стенке, вы ведь сопротивляетесь как только можете, правда? – начал клерк. – Я это к тому, что на этот счет существует предубеждение: считают, видите ли, это недостойным, ужас каким недостойным! – При этих словах он развернул платок и показал пузырек примерно в четыре унции. – Тут серная кислота. Вот тут что, – сказал он.

Капитан уставился на него с побелевшим лицом.

– Да, это та самая штука, – продолжал клерк, подняв пузырек, – что прожигает до кости. Увидите – он задымится, как в адском огне. Одна капля в его подлые глаза, и прости-прощай Этуотер.

– Нет, нет, ни за что! – воскликнул капитан.

– Слушайте-ка, голубчик, – сказал Хьюиш, – кажется, мы договорились? Это мой праздник. Я подойду к нему в одиночку, вот так. В нем семь футов росту, а во мне пять. У него в руках винтовка, он настороже, и он не вчера родился. Давид и Голиаф – вот мы с ним кто. Если бы я еще попросил вас к нему подойти и расхлебывать кашу, тогда я понимаю. Но я и не думаю вас просить. Я только прошу смотреть в оба и расправиться с черномазыми. Все пойдет как по маслу, сами увидите! Не успеете оглянуться, как он будет бегать и выть как полоумный.

– Не надо! – умоляюще остановил его Дэвис. – Не говорите про это!

– Ну и олух же вы! – воскликнул Хьюиш. – А сами-то вы чего хотели? Убить его хотели и пытались убить вчера вечером. Вы их всех хотели поубивать и пытались это сделать, так я же вас и учу теперь, как это сделать. И только оттого, что в пузырьке у меня немножко лекарства, вы поднимаете такой шум!

– Да, наверное, дело именно в этом, – сказал Дэвис. – Может, я и не прав, но только никуда от этого не денешься.

– Медицина, значит, вас напугала, – насмешливо фыркнул Хьюиш.

– Уж не знаю, в чем тут штука, – ответил Дэвис, меряя шагами каюту, – но это так! Я пасую. Не могу участвовать в такой подлости. Чересчур для меня гнусно!

– А когда, значит, вы берете револьвер и кусочек свинца и вышибаете человеку мозги, то для вас это сплошное удовольствие? На вкус и на цвет…

– Глупость – не отрицаю, – проговорил капитан, – но что-то мне мешает вот тут, внутри меня. Согласен, проклятая глупость. Не спорю. Просто пасую. А нет ли все-таки другого способа?

– Думайте сами, – ответил Хьюиш. – Я за свое не держусь. Не воображайте, будто я гонюсь за славой, разыгрывать главаря мне ни к чему. Мое дело предложить. Не можете придумать ничего лучше – побожусь, я возьму все в свои руки!

– Но риск-то какой! – умоляюще произнес Дэвис.

– Если хотите знать мое мнение, то у нас верных семь шансов против одного, да и пари-то держать не с кем. Но это мое мнение, голубок, а я отчаянный. Поглядите на меня получше, Дэвис, я робеть не буду. Я отчаянный, говорю вам, насквозь отчаянный.

Капитан поглядел на него. Хьюиш сидел напротив; он сейчас упивался своим зловещим бахвальством, щеголял искушенностью в грехе; гнусная отвага, готовность на любую подлость так и светилась в нем, как свеча в фонаре. Страх и подобие уважения к нему, несмотря ни на что, охватили Дэвиса. До сих пор клерк вечно отлынивал, оставался безучастным, равнодушным, огрызался на любую просьбу что-то сделать. А тут, словно по мановению волшебной палочки, он превратился в подтянутого, энергичного человека с излучающим решимость лицом. Дэвис сам разбудил в нем дьявола и теперь спрашивал себя: кто усмирит его? И сердце у него упало.

– Глядите сколько влезет, – продолжал Хьюиш, – страха у меня в глазах не найдете. Этуотера я не боюсь, и вас не боюсь, и всяких слов не боюсь. Вам охота их убить – это у вас на лице написано. Но вам охота сделать это в лайковых перчатках, а из этого ничего не выйдет. Что и говорить: убивать неблагородно, убивать трудно, убивать опасно, тут нужен настоящий мужчина. Вот он перед вами…

– Хьюиш! – начал капитан решительно, осекся и застыл с нахмуренным лбом.

– Ну, что там, выкладывайте! – подбодрял его Хьюиш. – Что-нибудь надумали? Другой способ нашли?

Капитан промолчал.

– То-то и оно! – пожав плечами, сказал Хьюиш.

Дэвис снова принялся вышагивать.

– Ходите, как часовой, пока не посинеете, все равно лучше ничего не придумаете! – торжествующе объявил Хьюиш.

Наступило короткое молчание. Капитана, точно на качелях, кидало до головокружения из одной крайности в другую – от согласия к отказу.

– Но все-таки, – сказал он, вдруг останавливаясь, – сможете вы это сделать? И вообще, можно это сделать? Это… это ведь нелегко.

– Если мне удастся подойти к нему на двадцать футов, считайте, что дело в шляпе, и тут уж не теряйтесь, – ответил Хьюиш с абсолютной уверенностью.

– Да откуда вы знаете? – вырвался у капитана сдавленный крик. – Ах вы, бестия, вы, наверное, проделывали это раньше?

– Это уж мое личное дело, – отрезал Хьюиш. – Я не из болтливых.

Капитана затрясло от омерзения. И может быть, капитан бросился бы на Хьюиша, оторвал от пола, снова бросил оземь и таскал бы его по каюте с исступлением, которое было бы отчасти оправданно.

Но миг был упущен, бесплодный кризис оставил капитана без сил. На карту ставилось так много: с одной стороны жемчуг, с другой – нищета и позор. Десять лет сборов жемчуга! Воображение Дэвиса перенесло его в другую, новую жизнь для него и его семьи. Местожительством их станет теперь Лондон – вместо Портленда, штат Мэн. Он видел, как его мальчики шагают в школьной процессии в форменной одежде, их ведет младший учитель и читает по дороге большую книгу. Дэвисы поселились в загородном доме на две семьи; на воротах надпись: «Розовый уголок». Сам он сидит в кресле, стоящем на гравиевой дорожке, курит сигарету, в петлице у него голубая ленточка ордена Подвязки[53] – он победитель, победитель, победивший самого себя, обстоятельства и злоумышленных банкиров. Дэвис видел гостиную с красными портьерами и раковинами на каминной полке, а сам он – о, восхитительная непоследовательность видений! – мешает грог у стола красного дерева перед отходом ко сну.

На этом месте видения «Фараллона» сделала одно из тех необъяснимых движений, которые, даже на судне, стоящем на якоре, и даже в самый глубокий штиль, напоминают о непостоянстве жидкостей, и Дэвис вдруг опять очутился в кают-компании. Неистовый солнечный свет прорывался в щели, осаждая ее со всех сторон, а клерк в весьма беззаботной позе ждал его решения.

Капитан снова принялся ходить. Он жаждал исполнения своих грез, как лошадь, которая ржет, завидев воду; жажда эта сжигала его нутро. Сейчас единственным препятствием был Этуотер, который оскорбил его в первую же минуту знакомства. Геррику Дэвис отдаст всю его долю жемчуга, он настоит на этом. Хьюиш, конечно, будет противиться, но капитан подавит его сопротивление – он уже превозносил себя за это до небес. Сам ведь он не собирается пускать в ход серную кислоту, но Хьюишу он не нянька. Жаль, что так приходится поступить, но в конце концов…

Ему снова представились его мальчики в школьной процессии, в форме, которая издавна казалась ему такой аристократической. В груди у него с новой силой забушевало сжигавшее его пламя невыносимого позора, пережитого накануне.

– Делайте как хотите, – хрипло сказал он.

– Эх, я так и знал, что вы поломаетесь да согласитесь, – сказал Хьюиш. – Теперь за письмо. Вот вам бумага, перо и чернила. Садитесь, я буду диктовать.

Капитан покорно сел, взял перо и беспомощно посмотрел на бумагу, потом перевел взгляд на Хьюиша. Качели качнулись в другую сторону – глаза его подернулись влагой.

– Страшное это дело, – сказал он, передернувшись всем телом.

– Да, не цветочки собирать, – отозвался Хьюиш. – Макайте перо. «Вильяму Джону Этуотеру, эсквайру. Сэр…» – начал он диктовать.

– Откуда вы знаете, что его зовут Вильям Джон? – спросил Дэвис.

– Видел на упаковочном ящике. Написали?

– Нет, – ответил Дэвис. – Еще один вопрос: что именно мы будем писать?

– А-а, мать честная! – раздраженно воскликнул Хьюиш. – Да что вы за человек такой? Я, я буду вам говорить, что писать, это уж моя забота, а вы сделайте такое снисхождение, пишите, черт возьми! «Вильяму Джону Этуотеру, эсквайру. Сэр…» – повторил он.

Капитан наконец начал почти бессознательно водить пером, и диктовка продолжалась.

«С чувством стыда и искреннего раскаяния обращаюсь к вам после оскорбительных явлений вчерашнего вечера Наш мистер Геррик покинул судно и, несомненно, сообщил вам содержание наших надежд. Нечего и говорить, мы их больше не питаем: судьба объявила нам войну, и мы склоняем головы. Уважая ваше полное право мне не доверять, я не осмеливаюсь надеяться на одолжение личной встречи, но, чтобы положить конец позиции, равномерно неприятной для всех, я уполномочил моего друга и компаньона мистера Джи Эл Хьюиша изложить вам мои предложения, которые благодаря скромности заслуживают вашего всестороннего внимания. Мистер Джи Эл Хьюиш полностью обезоружен и – клянусь Богом! – будет держать руки над головой по мере своего приближения. Остаюсь ваш преданный слуга

Джон Дэвис».

Хьюиш, посмеиваясь, перечел письмо с невинной радостью дилетанта, сложил его, потом развернул несколько раз и снова сложил, желая продлить удовольствие. Тем временем Дэвис сидел неподвижно, мрачно насупившись.

Неожиданно он вскочил. Казалось, он совершенно потерял голову.

– Нет! – завопил он. – Нет, невозможно! Это уж слишком, нам не избежать проклятия. Бог такого ни за что не простит!

– Не простит – и не надо, – возразил Хьюиш пронзительным от гнева голосом. – Вы уже давным-давно прокляты за «Морского скитальца», сами говорили. Ну, так будете прокляты еще разок, и заткнитесь!

Капитан посмотрел на него потухшим взглядом.

– Нет, – умолял он, – не надо, дружище! Не делайте этого!

– Ладно, – оборвал его Хьюиш. – Говорю вам в последний раз. Хотите – идите, хотите – оставайтесь. Я все равно отправлюсь туда, чтобы плеснуть этому гаду в глаза серной кислоты. Останетесь здесь – я пойду один. Черномазые, наверное, меня прихлопнут, вот тогда будете знать! Но так или иначе, а я больше не желаю слушать ваше идиотское слюнявое нытье, зарубите это себе на носу!

Капитан выслушал все молча, только мигнул и с усилием глотнул. Голос памяти призрачным эхом повторил ему то, что сам он когда-то, казалось, сто лет назад, говорил Геррику.

– Ну, давайте сюда ваш револьвер! – скомандовал Хьюиш. – Я сам проверю, чтобы все было в порядке. Помните – шесть выстрелов, и ни одного зря.

Капитан замедленным движением, как в кошмарном сне, выложил револьвер на стол. Хьюиш протер патроны и смазал барабан.

Время близилось к полудню, не было ни малейшего ветерка, жара сделалась почти невыносимой, когда эти двое появились на палубе, послали в шлюпку гребцов, а потом заняли свои места. Белая рубаха на конце весла служила флагом перемирия, и по их приказанию матросы, дабы шлюпку успели заметить с берега, принялись грести необычайно медленно.

Раскаленный остров трепетал перед их глазами; многочисленные медно-красные солнца, не больше шестипенсовиков, плясали на поверхности лагуны и слепили их. От песка, от воды, даже от шлюпки исходил нестерпимо яркий блеск. Но оттого, что вдаль они могли глядеть только сильно прищурившись, изобилие света словно превратилось в зловещую предгрозовую тьму.

Капитан взялся за это страшное дело по разным причинам, но меньше всего движимый желанием, чтобы экспедиция завершилась успешно. Суеверию подвластны все люди, а такими невежественными, грубыми натурами, как капитан Дэвис, оно правит безраздельно. На убийство он был готов, но ужас перед снадобьем в пузырьке затмевал все, и ему казалось, что рвутся последние нити, связывающие его с Богом. Шлюпка несла его навстречу проклятию, осуждению навечно; он покорился и молча прощался с тем лучшим, что в нем было.

Хьюиш, сидевший рядом, пребывал, однако, в весьма приподнятом настроении, которое отчасти было напускным. Как ни был он храбр, мы бы сказали, храбростью мелкого хищника, ему все время требовалось подбадривать себя интонациями собственного голоса, оскорблять все, достойное уважения, бросать вызов всему значительному, требовалось лезть из кожи вон, чтобы переродить Ирода[54] в какой-то отчаянной браваде перед самим собой.

– Ну и жарища, мать честная! – говорил он. – Адова жарища. Ничего себе подходящий денек, чтобы окочуриться! Слушайте, ведь чертовски забавно быть укокошенным в такой день. Я бы предпочел загнуться в холодное морозное утро, а вы? – Запел: – «Мы водим, водим хоровод холодным зимним утром!» Честное слово, я не вспоминал эту песню лет этак десять. Я ее пел, бывало, в школе в Хэкни, Хэкни Уик. «Портной, он делает вот так, он делает вот так!» Чушь собачья! Ну а что вы думаете насчет будущего? Что вам больше по нраву: райские чаепития либо адское пламя?

– Заткнитесь! – ответил капитан.

– Нет, я правда хочу знать, – настаивал Хьюиш, – это для нас с вами очень важно, старина. Практическое руководство к действию. Нас с вами через десять минут могут укокошить: одного отправят в рай, другого – в ад. Вот отменная будет шутка, если вы возьмете и вынырнете с улыбочкой из-за облаков и ангел вас встретит с бутылкой виски с содовой под крылышком. «Хэлло, – говорите вы, – давайте ее сюда, я с удовольствием».

Капитан застонал. Пока Хьюиш храбрился и кривлялся, спутник его был погружен в молитву. О чем он молился? Бог знает. Однако из глубины его противоречивой, неразумной, взбудораженной души потоком изливалась молитва, несуразная, как он сам, но прямая и суровая, как смерть, как приговор.

– «Ты видишь мя, Господи…» – продолжал Хьюиш. – Помнится, так было написано в моей Библии. И Библию помню, все-то там про Аминадава[55] и прочих людишек. Да, Господи! – обратился он к небу. – Сейчас у тебя глаза на лоб полезут, обещаю тебе!

Капитан рванулся к нему.

– Без богохульства! – закричал он. – Я не потерплю богохульства у себя в шлюпке!

– Ладно, кэп, – отозвался Хьюиш. – Как вам угодно. Какую закажете новую тему: дождемер, громоотвод или музыкальные стаканы? Любой разговор наготове: суньте монету в щель и… Эй! Вон они! – закричал он вдруг. – Ну, теперь или никогда! Что он, стрелять, что ли, собирается?

И плюгавенький Хьюиш выпрямился, принял настороженную лихую позу и вперил взгляд в противника.

Но капитан приподнялся, и глаза его вылезли из орбит.

– Что это такое? – воскликнул он.

– Где? – вопросил Хьюиш.

– Вон те анафемские штуки, – запинаясь, проговорил капитан.

На берегу и в самом деле возникло что-то странное. Из рощи позади корабельной статуи показались Геррик и Этуотер, вооруженные винчестерами, а по обе стороны от них солнце сверкало на двух металлических предметах Они занимали место голов на туловищах загадочных существ, которые передвигались, как люди, но лиц у них не было. Дэвису в его взвинченном состоянии почудилось, будто его мистические опасения стали явью, и Тофет[56] изрыгает демонов.

Но Хьюиш ни на минуту не был введен в заблуждение.

– Да это водолазные шлемы, олух вы этакий! Не видите, что ли?

– И впрямь шлемы, – выдохнул Дэвис. – А зачем? А-а, понимаю, вместо брони.

– А я что вам говорил? – сказал Хьюиш. – В точности Давид и Голиаф.

Два туземца (ибо именно они были наряжены в столь оригинальные доспехи) разошлись в стороны и потом улеглись в тени на крайних флангах. Даже теперь, когда загадка разъяснилась, Дэвис все еще в смятении не сводил глаз со шлемов, на которых играло солнце, на момент забыл, но потом опять с улыбкой облегчения вспомнил объяснение загадки.

Этуотер скрылся в роще, а Геррик с винтовкой под мышкой направился к пирсу один.

Примерно на полпути он замедлил шаг и окликнул шлюпку:

– Что вам надо?

– Это я скажу мистеру Этуотеру, – ответил Хьюиш, проворно ступая на трап. – А не вам, потому что вы подхалим и ябеда. Вот передайте ему письмо, держите и проваливайте ко всем чертям.

– Дэвис, тут без подвоха? – спросил Геррик.

Дэвис задрал подбородок, бросил искоса быстрый взгляд на Геррика и снова отвернулся, но не произнес ни слова. В глазах его заметно было волнение, но была ли причиной тому ненависть или страх – Геррик угадать не мог.

– Хорошо, – сказал он наконец, – передам. – Он провел ногой черту на досках причала. – Пока я не вернусь с ответом, дальше этой черты не заходить.

Он направился туда, где, прислонившись к дереву, стоял Этуотер, и вручил письмо. Этуотер быстро пробежал его.

– Что это означает? – спросил он, передавая письмо Геррику. – Вероломство?

– О да, не сомневаюсь! – ответил Геррик.

– Что ж, пусть идет сюда. Даром, что ли, я фаталист. Велите ему подойти, но соблюдать благоразумие.

Геррик пошел назад. Клерк с Дэвисом ждали его на середине пирса…

– Можете идти, Хьюиш, – сказал Геррик. – Но он предупреждает – никаких фокусов.

Хьюиш живо двинулся вперед и остановился, дойдя до Геррика.

– Где он там? – спросил он, и, к удивлению Геррика, его мелкое невыразительное личико вдруг вспыхнуло и опять побледнело.

– Прямо и вперед, – кивнув, ответил Геррик. – Подымайте-ка руки вверх!

Клерк повернулся и стремительно сделал шаг к статуе, словно желая принести какие-то молитвы, потом глубоко вздохнул и поднял руки.

Как это часто бывает у людей невзрачной наружности, руки у Хьюиша были непропорционально длинные и широкие, особенно в кисти, поэтому маленький пузырек без труда уместился в его объемистом кулаке. В следующую минуту он шагал к своей цели.

Геррик тронулся было за ним. Но шум позади испугал его, он обернулся и увидел, что Дэвис уже передвинулся до статуи. Дэвис пробирался, пригнувшись, приоткрыв рот, как загипнотизированный следует за гипнотизером. Всякие естественные человеческие соображения, даже просто боязнь за свою жизнь, – все поглотило захлестывающее животное любопытство.

– Стойте! – крикнул Геррик, наводя на него винчестер. – Дэвис, что вы делаете? Вам-то не велено двигаться. Дэвис, спиной к статуе, слышите? Живо! – продолжал Геррик.

Капитан перевел дух, отступил, прижался спиной к статуе и тут же снова устремил взгляд вслед Хьюишу. Как раз в этом месте в песке образовалась ложбина, а дальше, как продолжение этой ложбины, в глубь кокосовой рощи уходила просека, которую прямые лучи полуденного солнца освещали с немилосердной яркостью. В самом конце просеки в тени виднелась высокая фигура Этуотера, прислонившегося к дереву, и туда-то, подняв руки, утопая в песке, с трудом ковылял клерк.

Слепящий блеск вокруг подчеркивал и преувеличивал невзрачность Хьюиша; он казался не опаснее щенка, задумавшего брать штурмом цитадель.

– Стоп, мистер Хювиш! Достаточно! – крикнул Этуотер. – С этого расстояния, причем не опуская рук, вы прелестно можете ознакомить меня с планами вашего командира.

Расстояние между ними составляло каких-нибудь футов сорок; Хьюиш измерил его на глазок и тихо выругался. Он совсем уже выдохся, пока тащился по глубокому песку; руки у него затекли от неестественного положения. В правом кулаке он держал наготове пузырек, и, когда он заговорил, сердце его прыгало и голос прерывался.

– Мистер Этуотер, – начал он, – если у вас была когда-нибудь родная матушка…

– Могу вас на этот счет успокоить, – прервал его Этуотер, – была, и я позволю себе предложить, чтобы впредь в нашей беседе ее имя не упоминалось. Следует, пожалуй, вас предупредить, что патетикой меня не проймешь.

– Прошу прощения, сэр, если я злоупотребил вашими чувствами, – угодливо проговорил клерк, съеживаясь и делая незаметно шаг вперед. – По крайности, сэр, вам меня никогда не убедить, будто вы не настоящий джентльмен – джентльмена я сразу распознаю, поэтому без колебаний предаю себя вашему милостивому вниманию. Мне, конечно, нелегко… Ведь нелегко признать, что ты побежден, нелегко прийти и просить о милосердии.

– Еще бы, когда, обернись все по-иному, весь остров мог бы стать вашей собственностью, – закончил Этуотер. – Вполне понимаю ваши чувства.

– Видит Бог, мистер Этуотер, – проговорил клерк, – вы меня строго судите, и судите несправедливо! «Ты видишь мя, Господи!» – так было написано у меня в Библии… Эту надпись сделал мой отец собственной рукой на чистом переднем листе…

– Очень сожалею, что еще раз вынужден прервать вас, – вставил Этуотер, – по-моему, вы сейчас находитесь несколько ближе ко мне, чем раньше, а это не входит в нашу сделку. Осмелюсь предложить вам отступить на два-три шага и там остаться.

При этом предложении, которое опрокидывало все расчеты Хьюиша, из глаз его глянул дьявол, и Этуотер мгновенно что-то заподозрил. Он нахмурился, устремил задумчивый взгляд на стоящего перед ним замухрышку и начал быстро соображать, зачем ему понадобилось подкрадываться ближе. Еще секунда – и он приложил винтовку к плечу.

– Извольте разжать пальцы, шире, шире, растопырь пальцы, мерзавец, брось, что ты там держишь! – загремел Этуотер, когда уверенность его и гнев созрели одновременно.

И тут неукротимый Хьюиш решил бросить пузырек, а Этуотер почти в тот же самый момент спустил курок. Между двумя их движениями едва ли прошла секунда, но она оказалась решающей в пользу человека с винчестером: пузырек еще был в руке у Хьюиша, когда пуля раздробила и руку и пузырек. Жидкость выплеснулась на Хьюиша, какое-то мгновение несчастный терпел муки ада, визжа как сумасшедший, затем вторая, более милосердная пуля повергла его наземь мертвым.

Все произошло молниеносно. Не успел Геррик обернуться, не успел Дэвис в ужасе вскрикнуть, как клерк уже лежал на песке, разбросав руки, дергаясь в конвульсиях.

Этуотер подбежал к трупу, нагнулся, разглядывая его, потом тронул пальцем каплю жидкости, и лицо его побледнело и стало жестоким.

Дэвис так и не двинулся с места; он стоял как пригвожденный к статуе, вцепившись в нее руками позади себя, наклонившись вперед.

Этуотер не спеша повернулся и прицелился в него.

– Дэвис! – крикнул он, и голос его зазвучал, как труба. – Даю вам шестьдесят секунд, чтобы уладить свои дела с Богом!