скачать книгу бесплатно
– Так и до конца года затянуться может, – сказал Раб.
– Ты о чем?
– О том, что нас не выпускают.
– Чего ты, блин, заладил опять? Молчи или спи. Ты не единственный штрафной.
– Знаю. И мы все можем тут засесть до самого Нового года.
– Да, – согласился Альберто, – если только Каву не накроют. А кто ж его накроет?
– Это нечестно, – сказал Раб. – Сам-то он каждую неделю ездит в город как ни в чем не бывало. А мы тут мыкаемся из-за него.
– Жизнь – штука мерзкая, – сказал Альберто, – Нету справедливости.
– Сегодня месяц, как я в увольнении не был. Никогда так долго не сидел.
– Мог бы и привыкнуть уже.
– Тереса мне не отвечает. Я ей уже два письма отправил.
– На что она тебе сдалась? На свете полно баб.
– А мне эта нравится. Остальные меня не интересуют. Понимаешь?
– Еще как понимаю. Это значит – каюк тебе.
– Знаешь, как я с ней познакомился?
– Нет. Откуда мне знать?
– Она каждый день проходила мимо моего дома. Я смотрел в окно и иногда с ней здоровался.
– Дрочил на нее?
– Нет. Просто мне нравилось на нее смотреть.
– Романтично.
– И однажды я вышел из дома и стал ждать ее на углу.
– Ущипнул ее небось?
– Я подошел и протянул руку.
– И что сказал?
– Представился. Спросил, как ее зовут. И сказал: «Очень приятно с вами познакомиться».
– Вот лох. А она что?
– Тоже представилась.
– Целовались?
– Нет, я и на свидании-то с ней ни разу не был.
– Бздишь по нотам. Ну-ка, поклянись, что не целовались.
– Чего ты взъелся-то?
– Ничего. Не люблю, когда мне врут.
– С чего бы я стал врать? Думаешь, мне не хотелось ее поцеловать? Но я с ней и не виделся толком – так, раза три-четыре постоял на улице. Из-за этого чертового училища не смог с ней встречаться. Может, она уже кого-то себе нашла.
– Кого?
– Да кого угодно. Она красивая.
– Ну уж. По мне так, скорее, страшненькая.
– А по мне, красавица.
– Чудик. Мне нравятся такие, с которыми хочется переспать.
– Я, кажется, ее люблю.
– Сейчас зарыдаю от умиления.
– Если бы она дождалась, когда я окончу училище, я бы на ней женился.
– Сдается мне, она бы тебе рога наставляла. Но дело, конечно, твое. Если хочешь, буду у тебя свидетелем.
– Почему это ты так решил?
– У тебя лицо, как у типичного рогоносца.
– Может, до нее мои письма не дошли.
– Может, и не дошли.
– Почему ты не захотел написать за меня? На этой неделе вот уже скольким написал.
– По кочану.
– Не понимаю я, чего ты на меня злишься.
– Бесит здесь сидеть. Или ты думал – ты один такой несчастный?
– Зачем ты поступил в Леонсио Прадо?
Альберто издал смешок. Потом сказал:
– Чтобы спасти честь семьи.
– Нет, серьезно?
– Я серьезно и говорю, Раб. Отец сказал, я запятнал семейные традиции. И запихнул меня сюда, чтоб я исправился.
– А чего же ты тогда вступительные нарочно не завалил?
– Из-за девушки. Разочаровался, понимаешь? И решил, что лучше сгнию в этом свинарнике, из-за разочарования и из-за семьи.
– Ты был в нее влюблен?
– Она мне нравилась.
– Красивая была?
– Да.
– Как ее звали? Что случилось?
– Элена. Ничего не случилось. Не люблю про себя рассказывать.
– Я же тебе про себя рассказываю.
– Ты сам захотел. Не хочешь – можешь ничего не рассказывать.
– У тебя сигареты есть?
– Нет. Но сейчас достанем.
– У меня ни сентаво.
– У меня есть два соля. Вставай и пошли к Паулино.
– Надоела мне «Перлита». А от Удава и Черенка воротит.
– Тогда спи давай. А я пойду.
Альберто поднялся. Раб смотрел, как он надевает пилотку и поправляет галстук.
– Сказать тебе кое-что? – сказал Раб. – Я знаю, ты надо мной посмеешься. Но мне все равно.
– Ну, валяй.
– Ты мой единственный друг. У меня раньше не было друзей, одни знакомые. Я имею в виду, в городе – здесь и знакомыми-то никого не назовешь. Ты единственный человек, с которым мне нравится проводить время.
– Какое-то голубое признание в любви, – сказал Альберто.
Раб улыбнулся.
– Дурак ты, – сказал он, – но человек хороший.
Альберто вышел. В дверях он обернулся и сказал:
– Если раздобуду курева, принесу тебе штуку.
Во дворе было сыро. Пока они разговаривали в казарме, прошел дождь, а Альберто и не заметил. Вдали на траве сидел кадет. Интересно, это тот же самый, что стоял на стреме в прошлую субботу? «А сейчас я зайду к Черенку, и мы устроим соревнование, и Удав выиграет, и опять этот запах, и мы выйдем в пустой двор и разбредемся по казармам, и кто-нибудь скажет: «Посоревнуемся?» – а я отвечу: «Мы уже посоревновались у Паулино, и Удав выиграл», и в следующую субботу тоже выиграет Удав, и дадут отбой, и мы уснем, и наступит воскресенье, и понедельник, и кто знает сколько еще недель».
VI
Одиночество и унижения, знакомые ему с детства и ранившие дух, были вполне терпимы – невыносимым оказалось заточение, великое отчуждение от жизни, которого он не выбирал, а просто вдруг оказался в нем, как в смирительной рубашке. Он стоял перед комнатой лейтенанта, но еще не успел поднять руку и постучать. Однако знал, что найдет в себе силы – решение заняло три недели, и теперь ему не было ни страшно, ни тоскливо. Подводила рука: мягко, вяло болталась у брючины, словно дохлая. Не впервой. В Салезианской школе его дразнили «куклой»: он всего стеснялся и робел. «Реви, реви, кукла», – орали одноклассники на перемене и брали его в кольцо. Он отступал, пока не упирался спиной в стенку. Лица приближались, вопли становились оглушительнее, рты разевались, словно пасти, готовые к укусу. Он плакал. И однажды сказал себе: «Надо что-то делать». В середине дня вышел драться против главного задиры класса – он забыл его фамилию и лицо, меткие кулаки и тяжелое дыхание. Стоя перед ним на задворках школы, в кругу возбужденных зрителей, он, как и сейчас, не боялся и даже не волновался – просто был бесконечно подавлен. Его тело не отвечало на удары, не уходило от них, – пришлось ждать, пока противник не устанет его бить. Он постарался хорошо сдать вступительные экзамены в Леонсио Прадо и терпел двадцать четыре долгих месяца как раз для того, чтобы наказать это трусливое тело и одолеть его. Но теперь он уже не надеялся – ему никогда не стать таким, как Ягуар, который берет насилием, и даже таким, как Альберто, способный раздвоиться, притвориться другим, чтобы не стать жертвой. Его раскусили сразу, поняли, какой он на самом деле – беззащитный, слабый, раб. Сейчас он желал одного – свободы, чтобы распоряжаться своим одиночеством, лелеять его, сводить его в кино, запереться где-нибудь с ним наедине. Он поднял руку и трижды постучал.
Лейтенант Уарина, кажется, только проснулся. Опухшие глаза напоминали два больших волдыря на круглом лице. Волосы всклокочены, взгляд затуманен.
– Я хотел поговорить с вами, господин лейтенант.
Ремихио Уарина среди лейтенантов занимал то же положение, что Раб среди кадетов: человек не на своем месте. Он был мелкий, хилый, его команды всех смешили, приступы гнева никого не пугали, сержанты сдавали ему донесения, не вытягиваясь по стойке смирно, смотрели с презрением: его рота вечно оказывалась хуже всех, капитан Гарридо отчитывал его на людях, кадеты рисовали его на стенках – со спущенными штанами, за рукоблудием. Поговаривали, что в Верхнем Городе у него есть лавочка, где его жена торгует печеньем и конфетами. Зачем он пошел в военные?
– В чем дело?
– Можно войти? Дело серьезное, господин лейтенант.
– Хотите записаться на прием? Тогда следуйте процедуре.
Не одни кадеты подражали лейтенанту Гамбоа: упомянув правила, Уарина постарался встать точно так же, как он. Но кого обманешь, если у тебя маленькие ладошки, нелепые усы, а на носу болтается какая-то черная крошка?
– О том, что я собираюсь сообщить, никто не должен знать, господин лейтенант. Это очень важно.
Лейтенант отодвинулся от двери, Раб зашел. Постель была смята. Рабу на ум пришли монастырские кельи: они, наверное, похожи на эту комнату – голые, темные, немного зловещие. На полу стояла полная пепельница, один окурок дымился.
– Так в чем дело? – нетерпеливо повторил Уарина.
– Это насчет стекла.
– Фамилия, взвод, – быстро проговорил лейтенант.
– Кадет Рикардо Арана, пятый курс, первый взвод.
– Что насчет стекла?
Теперь струсил язык: он отказывался шевелиться, высох, стал похож на шершавый камень. Значит, так работает страх? Круг поизмывался над ним вдоволь: хуже всех, если не считать Ягуара, был Кава – отбирал сигареты, однажды помочился на него, пока он спал. В каком-то смысле он имел право на донос: в училище все уважали месть. И все же на душе скребли кошки. «Я предам не Круг, – подумалось ему, – а весь курс, всех кадетов».
– Ну, так что? – раздраженно сказал Уарина. – Вы пришли пялиться на меня? Давно не видели?
– Это был Кава, – выпалил Раб и опустил глаза: – Можно мне будет в увольнение в субботу?
