Жуков. Портрет на фоне эпохи

скачать книгу бесплатно


Драгун на войне и в революции. 1915-1917

7 августа 1915 года Георгий Константинович Жуков, неполных 19 лет от роду, вошел в малоярославскую казарму, чтобы вступить в ряды императорской армии. Обруганный унтер-офицерами, ошеломленный резкой переменой в своей жизни, он всего через несколько дней вместе с несколькими сотнями своих товарищей уже стоял, вытянувшись по стойке «смирно», на плацу. Наголо остриженные, в форме защитного цвета, новобранцы услышали команду «на колени!». Потом, склонив голову, мощным хором они повторяли слова присяги царю – хозяину земли Русской и ее жителей: «…обещаюсь и клянусь Всемогущим Богом, пред Святым Его Евангелием, в том, что хочу и должен Его Императорскому Величеству, своему истинному и природному Всемилостивейшему Великому Государю Императору, Самодержцу Всероссийскому… верно и нелицемерно служить, не щадя живота своего, до последней капли крови, и все к Высокому Его Императорского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащие права и преимущества, узаконенные и впредь узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности, исполнять…» Молодые крестьяне, не понимая смысла большинства слов, просто повторяли их.

К большому своему удовлетворению Георгий Константинович узнал, что зачислен в кавалерию. «Я всегда восхищался этим романтическим родом войск»,  – напишет он в своих «Воспоминаниях»[36 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 30.]. Это единственное проявление какого бы то ни было интереса с его стороны к военному делу до 1915 года. Во всяком случае, примечательно, что пятьдесят лет спустя он не произнесет ни единого дурного слова о роде войск, про который Троцкий говорил: «Конница была самым реакционным рядом войск и дольше всего поддерживала царский режим»[37 - Trotski. How the Revolution Armed: The Military Writings and Speeches. Vol. 2. P. 412.]. Кавалерийские полки, две трети которых были казачьими, со времени царствования Александра III активно использовались для подавления народных выступлений. Среди кавалерийских офицеров был наибольший процент выходцев из аристократических семей, которые даже простому солдату-кавалеристу умели привить частичку собственного снобизма и чувства превосходства над окружающими. Жуков прослужит в коннице больше двадцати лет, и всю жизнь будет чувствовать духовную связь с этим родом войск.

В 1915 году русская кавалерия была самой многочисленной в мире. На момент начала войны в ней насчитывалось 36 дивизий, то есть почти 240 полков, или более 240 000 сабель. Сравнивая эти цифры с численностью пехоты (всего 114 дивизий), можно даже говорить о гипертрофированном развитии конницы, содержание которой тяжелым бременем ложилось на всю неустойчивую систему военного бюджета. Например, только содержание 5000 лошадей в одной кавалерийской дивизии требовало в четыре-пять раз больше транспортных средств, чем было необходимо пехотной дивизии.

Если Жуков был так влюблен в кавалерию, значит, он умел ездить верхом. Где и когда этому научился, он не сообщает. Это могло быть только в Стрелковке, возможно, на лошади, принадлежавшей его родителям. С момента зачисления в конницу он расстался со своими деревенскими приятелями, зачисленными в 57-ю Калужскую пехотную дивизию; они войдут в состав той самой, формируемой главным образом из крестьян пехтуры, которую, не жалея, будут бросать в пекло боев и царь, и Сталин. 15 августа молодого человека отправили в товарном вагоне в Калугу. «Кругом были люди незнакомые, такие же безусые ребята, как и я. […] Впервые за все время я так сильно почувствовал тоску и одиночество. Кончилась моя юность»[38 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 30.].

В Калуге Жукова поселили в грязных казармах 189-го резервного пехотного батальона, служившего для подготовки новобранцев для 5-го запасного кавалерийского полка, расположенного в Балаклее, недалеко от Харькова. В этом батальоне он в течение месяца получал базовую подготовку пехотинца: его обучали стрельбе из винтовки и пулемета, метанию гранат, фехтованию на штыках – обычное обучение для драгун, которые были скорее посаженной на коней пехотой, чем конницей, и чаще сражались в пешем, а не в конном строю. Можно ручаться, что занятия по стрелковой подготовке не пугали юного новобранца, который с детства охотился летом и зимой. Всю свою жизнь Жуков любил оружие и собрал богатую коллекцию, изрядно пополнившуюся в 1945 году за счет трофеев, взятых в усадьбах прусских юнкеров.

В сентябре 1915 года новобранец из Стрелковки, получив первоначальную подготовку, был направлен в Балаклею, в свой полк, входивший в состав 10-й кавалерийской дивизии[39 - Эта дивизия входила в состав 3-го кавалерийского корпуса 9-й армии.]. Это было элитное соединение, включавшее 10-й Новгородский драгунский полк, которым командовал полковник Клевцов и куда будет зачислен Жуков, 10-й Одесский уланский полк, 10-й Ингерманландский гусарский полк, 1-й Оренбургский казачий полк и две донские казачьи батареи конной артиллерии. На следующий день после прибытия рекруты получили обмундирование – не такое красивое, как у гусар, по оценке Георгия[40 - Полевой формой русской армии начиная с 1908 г. была форма цвета хаки. Жуков, очевидно, имеет в виду парадную форму гусар: белая фуражка, малиновые шнуровка и выпушка. Он всегда будет проявлять большой интерес к форме и станет одним из сторонников введения в Красной армии более красивого обмундирования. Сам он всегда был одет безупречно и не терпел ни малейшей небрежности во внешнем виде своих подчиненных.], оружие и лошадь со сбруей. Жукову досталась очень строптивая кобыла темно-серой масти по кличке Чашечная, о которой маршал, как настоящий кавалерист, будет с теплом вспоминать и полвека спустя.

Теперь начинается собственно кавалерийская подготовка, которая продлится семь месяцев. Вольтижировка, маневрирование в строю, умение обращаться с пикой и саблей, обучение уходу за лошадьми – все это происходило под руководством двух унтер-офицеров. Один из них, некий Бородавко, немилосердно издевался над подчиненными. «И как только он не издевался над солдатами! Днем гонял до упаду на занятиях, куражась особенно над теми, кто жил и работал до призыва в Москве, поскольку считал их „грамотеями“ и слишком умными. А ночью по нескольку раз проверял внутренний наряд, ловил заснувших дневальных и избивал их». Он безжалостно колотил молодых солдат и доводил всяческими злоупотреблениями. «Солдаты были доведены до крайности. Сговорившись, мы как-то подкараулили его в темном углу и, накинув ему на голову попону, избили до потери сознания. Не миновать бы всем нам военно-полевого суда…»[41 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 33.] Такой способ сведения счетов, бывший традицией царской армии, сохранился в армии советской и остается бедствием современной российской армии. Если бы не вмешательство командира эскадрона, не миновать бы Жукову дисциплинарного батальона. Учитывая ситуацию на фронте в 1915 году, он вряд ли дожил бы до старости. Благоприятное для солдат решение дела позволяет нам предположить, что избиение унтер-офицера в глазах офицеров не являлось серьезным преступлением, что ясно указывает на отношение к унтер-офицерам в царской армии. Красная армия не сможет сколько-нибудь заметно изменить его в лучшую сторону, что даст вермахту серьезное преимущество перед ней. Став в 1956 году министром обороны, Жуков, убедившись, что их авторитет упал еще ниже, попытается исправить ситуацию с положением сержантов и старшин (унтер-офицеров).

Тяжкая доля солдата-мужика

Какой бы тяжелой ни была доля кавалериста Жукова, она была в несколько раз лучше доли пехотинца из крестьян. Плохо одетый, плохо накормленный, получающий ничтожно малое денежное довольствие и отвратительное медицинское обслуживание, зачастую неграмотный (в 1914 году 61,7 % новобранцев не могли прочитать собственную фамилию), он являлся не человеком, а бесправным существом, парией. Возможно, вследствие подобного отношения, культурной и политической отчужденности эти солдаты из крестьян не проявляли никакого интереса к войне, на что жаловался генерал Брусилов, командовавший в то время одной из армий: «Даже после объявления войны прибывшие из внутренних областей России пополнения совершенно не понимали, какая это война стряслась им на голову, как будто бы ни с того ни с сего. Сколько раз спрашивал я в окопах, из-за чего мы воюем, и всегда неизбежно получал ответ, что какой-то там эрц-герц-перц с женой были кем-то убиты, а потому австрияки хотели обидеть сербов. Но кто такие сербы, не знал почти никто. Что такое славяне – было им также темно, а почему немцы из-за Сербии вздумали воевать – было совершенно неизвестно. Выходило, что людей вели на убой неизвестно из-за чего, то есть по капризу царя»[42 - Брусилов. Мои воспоминания. М.: Воениздат, 1946. С. 71.].

Случаи рукоприкладства в царской армии, хотя и не редкие, все же не были таким распространенным явлением, как о том рассказывали в советские времена, и официально запрещены офицерам. В отличие от рассказов Жукова Красная армия не только не порвала с этой отвратительной традицией, но и далеко превзошла царскую. Во время Второй мировой войны множество советских генералов будут избивать не только солдат, но и своих коллег. Маршал авиации Голованов[43 - Чуев Ф. Солдаты империи. Беседы, воспоминания, документы. M.: Ковчег, 1998. С. 246.] рассказывал, что Конев однажды сказал ему: «Да я лучше морду ему [провинившемуся офицеру] набью, чем под трибунал отдавать, а там расстреляют!» Генерал-полковник авиации Байдуков рассказывал журналисту Феликсу Чуеву[44 - Там же. С. 42–43.], что зимой 1942 года увидел, как генерал Захаров выходит от Конева с разбитым до крови носом. «Ударил, сволочь!» – сказал Захаров. «Что ж такое, Матвей Васильевич, брал Зимний дворец, пистолет на боку висит, ты бы его проучил!» – совершенно серьезно посоветовал Байдуков. Хрущев в своих мемуарах[45 - Khrouchtchev N. Memoires inedits. Paris: Belfond, 1991. P. 384, 420.] утверждал, что Сталин благосклонно относился к рукоприкладству в генеральской среде и вследствие этого такая практика распространилась вплоть до самых высших сфер. Если царская армия была проникнута презрением к солдату, в Красной армии господствовали бандитские обычаи.

Но спецификой императорской армии были не побои, а подчеркивание социальной неполноценности солдат. Еще в 1909 году, гуляя по Люблину, Брусилов пришел в ярость, увидев у входа в парк табличку, сообщающую: «Нижним чинам и собакам вход воспрещен»[46 - Брусилов. Указ. соч. С. 40.]. Вплоть до 1917 года рядовым и унтер-офицерам – не важно, пехотинцам, артиллеристам или кавалеристам – запрещалось курить на улице, ездить в трамвае (зато им не возбранялось кататься на его подножке), заходить в театры, кинематографы, рестораны, трактиры и бордели. Им запрещалось ездить в поездах в вагонах первого и второго класса, а также входить в дом через парадную дверь.

Эти ограничения были бы унизительными, но и внутри самой армии существовали различия в положении офицеров и рядовых. К простому солдату офицер обращался на «ты» и низвергал на его голову потоки ругани – хотя формально это запрещалось уставом – вроде классических «сволочь», «мерзавец» и многочисленных матерных вариаций по поводу матери жертвы. Жуков будет следовать этой традиции. В Красной армии он прославится легкостью, с которой станет бросать оскорбления, и талантом подбирать для этого особенно обидные слова. Эта привычка, распространенная в армии, также имеет корни в русской крестьянской традиции. Офицерские жены имели практически неограниченные возможности злоупотреблять бесплатной рабочей силой, согнанной в казармы. Первой обязанностью рекрута было заучить почтительные обращения, закрепленные за командирами разных чинов: для полковника – ваше благородие, для генералов – ваше превосходительство, для высших начальников – ваше высокопревосходительство. Нарушения установленных правил обращения караются самым строгим образом. И даже ответ на вопрос, заданный офицером, должен звучать так: «Рад стараться, ваше благородие». Тон солдата, приветствующего офицера, должен быть бодрым и почтительным.

Солдат царской армии, особенно выходец из крестьянской среды, часто был подвержен приступам хандры, тем более что он был почти совершенно лишен увольнительных, как и его советский преемник. Всегда с недоверчивостью относившийся к начальникам, он был легко восприимчив ко всем, даже самым нелепым слухам, вроде предстоявшего после окончания войны раздела помещичьих земель. Он был склонен к дезертирству – распространенное явление и в императорской армии, и в Красной армии Жукова. Есть еще две области, в которых красные образца 1941–1945 годов превзойдут царскую армию 1914–1917 годов: слабая дисциплина и повальное пьянство. Когда в результате Февральской революции 1917 года и знаменитого приказа № 1 начнется разложение армии, ненависть солдат-крестьян к «золотопогонникам» выйдет наружу.

В унтер-офицерской школе

В марте 1916 года обучение эскадрона, в который был зачислен Жуков, закончилось. Оно продолжалось восемь месяцев, на три месяца больше, чем обучение пехотинца. Это роскошь, которую царская армия не должна была бы позволять себе в том положении, в котором находилась. 17-го числа этого же месяца генерал Брусилов вступил в командование Юго-Западным фронтом и сразу же начал подготовку его четырех армий к крупному наступлению, которое войдет в историю под его именем и нанесет страшный удар австро-венгерской армии. 10-я кавалерийская дивизия была переброшена на юг, на левый фланг Юго-Западного фронта. Но Жукова в ее рядах не было. Он принял решение, которое определило его дальнейшую жизнь: согласился поступить в команду, где готовили унтер-офицеров. Располагалась она в Изюме, на Донце, далеко от мест предстоящих сражений.

Его взводный командир проявил настойчивость, выполняя в данном случае инструкции высшего командования. Русская армия страдала от сильной нехватки офицеров и унтер-офицеров, еще больше усугубившейся после огромных потерь 1914 и 1915 годов. Если говорить только об унтер-офицерах, то проведенное в 1903 году генералом Редигером, предшественником Сухомлинова на посту военного министра, исследование показало, что по штатному расписанию мирного времени в Германии на роту приходится двенадцать унтер-офицеров, во Франции шесть, в России – два, меньше, чем даже в армиях таких же крестьянских стран, как Италия и Австро-Венгрия, где их было трое. Такое положение объясняется, с одной стороны, малой привлекательностью военной службы для русских людей того времени, а с другой – общим низким уровнем образования. Действительно, унтер-офицеры традиционно набирались из числа ремесленников, торговцев или зажиточных крестьян – грамотных слоев, численность которых в России была невелика. Младшие унтер-офицеры, старшие унтер-офицеры и фельдфебели (младшие сержанты, сержанты и старшины) не имели тех привилегий, которыми пользовались их германские и британские собратья (например, питаться в отдельных от солдат столовых), являвшиеся настоящим становым хребтом своих армий, получавшие хорошее жалованье и пользовавшиеся большим авторитетом. Стоявшие совсем немного выше рядовых, фельдфебели, которым помогали унтер-офицеры, с трудом поддерживали порядок в ротах, в которых насчитывалось по 200 рядовых, и эти полицейские функции они осуществляли в ущерб обучению и боевой подготовке. Хроническая нехватка офицеров и младших командиров будет также и одной из самых серьезных проблем Красной армии во время войны с нацистским рейхом. Что ни говори, а разрыв между царской и советской армиями был далеко не таким полным, как бы того хотелось Троцкому или Ленину.

В 1916 году военный министр решил взять быка за рога. Число команд, готовящих унтер-офицеров, было увеличено вчетверо. Предложение Жукову поступить в одну из них объясняется как тем, что у него за плечами было три класса церковно-приходской школы, следовательно, он был грамотным, так и безукоризненной выправкой, которую он, похоже, приобрел за время обучения сначала как пехотинец, а затем как кавалерист.

Но по какой причине он сам согласился сделать первый шаг к высоким чинам? Из честолюбия? Мы увидим, что эта черта была присуща Жукову на протяжении всей его карьеры. Потому что начал входить во вкус армейской жизни? Не исключено: желание подчинять, доминировать с детства отличало этого молодого человека, привыкшего командовать приятелями. Чтобы уйти из-под власти унтер-офицеров? Очень может быть, учитывая непомерную гордыню и непокорный характер нашего героя. Чтобы не идти на фронт? «Воспоминания» дают недвусмысленный утвердительный ответ. Но Маршал Советского Союза не может высказать подобный аргумент открыто. Поэтому он облачен в политически правильную форму. Как мы помним, рабочий – читатель «Правды» уже отговорил Георгия отправиться добровольцем на фронт в 1914 году, обращаясь к его «классовому сознанию». В марте 1916 года не названный по имени командир взвода советует рядовому Жукову стать унтер-офицером и приводит ему в пользу этого доводы, звучащие фальшиво: «На фронте ты еще, друг, будешь,  – сказал он,  – а сейчас изучи-ка лучше глубже военное дело, оно тебе пригодится. […] Потом, подумав немного, добавил: „Я вот не тороплюсь снова идти на фронт. За год на передовой я хорошо узнал, что это такое, и многое понял… Жаль, очень жаль, что так глупо гибнет наш народ, и за что, спрашивается?..“ Больше он мне ничего не сказал. Но чувствовалось, что в душе этого человека возникло и уже выбивалось наружу противоречие между долгом солдата и человека-гражданина, который не хотел мириться с произволом царского режима. Я поблагодарил его за совет и согласился пойти в учебную команду»[47 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 34.]. То, что у Жукова в 1916 году было политическое сознание, столь же сомнительно, как то, что оно у него было в 1914-м, о чем он сам говорит через тридцать страниц, рассказывая о 1917 годе. Выжидательная тактика и желание продвинуться кажутся наиболее естественными и самыми вероятными мотивами его поведения. Мы убедимся в этом на других примерах.

Лебединая песня русской императорской армии

Обучение будущего унтер-офицера Жукова продолжалось до июня 1916 года, когда генерал Брусилов начал свое наступление, самое успешное наступление сил союзников на тот момент. В несколько дней Юго-Западный фронт разгромил четыре австро-венгерские армии и продвинулся на различных участках на глубину от 30 до 100 километров. В следующие недели в плен будут взяты 230 000 вражеских солдат и офицеров. Ветер победы реет над императорской армией, удивляющей ее западных союзников, неспособных выйти из смертельной неподвижности позиционной войны. Но Брусилов заплатил за свой успех высокую цену: 5000 офицеров и 60 000 солдат убиты, 370 000 ранены. Конечно, армия старого Франца-Иосифа никогда больше не оправится от полученного удара, но русские не достигли стратегических целей.

Итак, Жуков не участвовал в величайшей победе русского оружия в этой войне. Но позднее, командуя полком в Красной армии, он будет изучать эту ставшую классической операцию по прорыву стабильного фронта. Сам Брусилов, перейдя в 1920 году на службу Советам, будет излагать в своих статьях и выступлениях на лекциях, сначала как советник, а затем инспектор красной кавалерии, свои тактические и оперативные концепции. Жуков, как и другие советские полководцы Второй мировой войны, многое почерпнет из его теоретического наследия.

В общем плане советские военачальники заимствовали у Брусилова идею необходимости четкого планирования не только первоначальных операций, а и дальнейших действий. Он очень настаивал на необходимости достижения эффекта внезапности, сохранения секретности – дату начала Брусиловского наступления не знала даже царица Александра, на соблюдении мер маскировки, важности ведения разведки и наблюдения за противником (с интенсивным использованием аэрофотосъемки), систематическом применении отвлекающих действий. Командующий Юго-Западным фронтом оставил в наследство своим преемникам короткую, но массированную артиллерийскую подготовку и штурмовые группы, немедленно использующие ее результаты. Эти новые тактические приемы, считающиеся германским изобретением, как «дух Ричи» генерала Оскара фон Гутьера, являлись результатом совместного труда нескольких передовых русских офицеров.

Брусиловский прорыв не стал стратегическим успехом не из-за ошибок командующего, а из-за слабой координации между действиями его фронта с Северным (генерал Эверт) и Западным (генерал Куропаткин) фронтами. Два последних должны были тоже перейти в наступление, чтобы сковать своими действиями германские армии, но ни начальник штаба Ставки генерал Алексеев, ни сам царь не смогли заставить их исполнить свой долг. Воспользовавшись их бездействием, германцы смогли оказать помощь своим австро-венгерским союзникам и остановили наступление Брусилова. В ходе Великой Отечественной войны Жуков часто будет выполнять функции координатора действий нескольких фронтов, которого в 1916 году не существовало. Маршал Василевский в роли Алексеева и Сталин на месте царя не проявят слабостей, совершенных их предшественниками.

В Изюме, в барачном лагере, где проходит его подготовка, Жуков наверняка подобающим образом отпраздновал взятие 7 июня Луцка – древней столицы Волыни, потерянной в ходе великого отступления 1915 года. В частях проводятся торжественные построения, о новости пишут в газетах. Но для Жукова радость этой победы в один из ближайших дней будет омрачена мстительностью одного унтер-офицера – инструктора, который невзлюбил его и не допустил до выпускного экзамена. И это, как пишет Жуков, несмотря на то, что у него были отличные оценки. Но, может быть, в действительности дело объясняется возможной неграмотностью этого унтер-офицера, предложившего Жукову отказаться от должности командира отделения и остаться при нем писарем. Жуков отказался и был за это наказан: отчислен из команды.

Этот факт достаточно серьезен, чтобы Жукова вызвали к капитану – командиру учебной команды. Его реакция, описанная в «Воспоминаниях», очень показательна: «Я порядком перетрусил, так как до этого никогда не разговаривал с офицерами. „Ну, думаю, пропал! Видимо, дисциплинарного батальона не миновать“». Это может показаться невероятным: за десять месяцев службы рядовой Жуков ни разу не вступал в контакт с офицером. Ни в одной другой армии, за исключением, может быть, японской, не существовало такой пропасти между офицерским и рядовым составом: пропасти интеллектуальной, экономической, идеологической и даже языковой, отражавшей полное отсутствие единства в обществе царской России. В романе Михаила Шолохова «Тихий Дон», любимой книге Жукова, по словам одной из его дочерей, Эллы, простой казак Григорий Мелехов так описывает свою первую встречу с офицерами императорской армии: «Глядя на вылощенных, подтянутых офицеров в нарядных бледно-серых шинелях и красиво подогнанных мундирах, Григорий чувствовал между собой и ими неперелазную невидимую стену; там аккуратно пульсировала своя, не по-казачьи нарядная, иная жизнь, без грязи, без вшей, без страха перед вахмистрами, частенько употреблявшими зубобой»[48 - Шолохов М. Тихий Дон. http://militera.lib.ru/prose/russian/sholohov3/03.html.].

Жуков заходил дальше в своих обвинениях в адрес царских генералов, обличая в своих «Воспоминаниях» «оперативно-тактическую неграмотность высшего офицерского и генеральского состава». Разумеется, в 1916 году, будучи рядовым кавалеристом, он не мог вынести подобное суждение. Следовательно, маршал задним числом выносит свой приговор, отражающий общее мнение генералов Красной армии об их предшественниках. После смерти Жукова (1974) советские историки, такие, как, например, Иван Ростунов, опровергнут это мнение. Этому примеру последуют их англоязычные коллеги; чтобы не перечислять всех, назовем только Джейкоба Киппа и Дэвида Р. Джонса. Наряду с действительно некомпетентными командирами, в царской армии служили превосходные строевые командиры и талантливые военные теоретики, достойно проявившие себя в ходе Первой мировой войны. В 1940–1941 годах сам Жуков будет работать бок о бок с одним из таких ненавистных ему «золотопогонников», маршалом Шапошниковым – единственным человеком, к которому Сталин уважительно обращался по имени-отчеству (Борис Михайлович) и которому разрешал садиться и курить в своем присутствии. Алексей Алексеевич Брусилов, настоящий профессионал в военном деле, несмотря на свое аристократическое происхождение и воспитание, перейдет на сторону большевиков со многими другими способными генералами, такими как Величко и Клембовский, а также с двумя бывшими царскими военными министрами – Поливановым и Верховским. Все они в 1920–1921 годах будут советниками молодой Красной армии.

Но вернемся к рядовому Жукову. Он был доброжелательно встречен своим капитаном, москвичом и бывшим ремесленником, как и он сам. Жуков сильно удивился тому, что офицер разговаривал с ним по-доброму. Этот случай явно не соответствует стереотипному образу офицера – выходца из дворянской среды. Хотя в цели нашей работы не входит анализ социального состава офицерского корпуса императорской армии, все же заметим, что этот капитан из простого народа, так по-доброму поговоривший с Жуковым, для 1916 года был фигурой типичной. Каждая военная реформа, начиная с 1870 года, все шире и шире открывала двери к получению офицерских погон представителям самых разных классов. Армия более, чем какой бы то ни было другой государственный институт при старом режиме, способствовала развитию социальной мобильности[49 - Если в 1895 г. дворянами были 72,8 % офицеров, то в 1914-м их было не более 51,3 %, а в 1916-м – 20 %.]. Колоссальные потери 1914–1915 годов, выкосившие тысячи кадровых прапорщиков, поручиков и капитанов, заставили военное командование набирать замену им из низших слоев городского и даже сельского населения.

Видимо, решив, что из этого парня выйдет толк, капитан, командовавший учебной командой, отменил решение старшего унтер-офицера. Жуков мог держать экзамен и, после его сдачи, стал младшим унтер-офицером (то есть младшим сержантом). Вскоре после этого события он сфотографировался, оставив нам единственное материальное подтверждение своей службы в царской армии. На снимке он в форме, в фуражке с коротким козырьком, сбитой на правый бок, «по-казачьи». За исключением этого – одежда его безукоризненна, взгляд прямой, на волевом подбородке ямочка – вид весьма бравый. Похоже, молодой рабочий, ставший в 20 лет драгуном, действительно вошел во вкус военной жизни. Оценку полученной им подготовки он даст спустя полвека: «Оценивая теперь учебную команду старой армии, я должен сказать, что, в общем, учили в ней хорошо, особенно это касалось строевой подготовки. Каждый выпускник в совершенстве владел конным делом, оружием и методикой подготовки бойца. Не случайно многие унтер-офицеры старой армии после Октября стали квалифицированными военачальниками Красной Армии»[50 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 36.]. Оценим это проявление корпоративного духа и дань уважения боевым товарищам: Рокоссовскому, Тимошенко, Буденному, которые все были кавалерийскими унтер-офицерами.

Отправка на фронт

В начале августа 1916 года, ровно через год после призыва, Жуков вместе с четырнадцатью своими товарищами отправляется на фронт. Он садится в Харькове на поезд и медленно едет на юго-запад. «Ехали мы очень долго, часами простаивая на разъездах, так как шла переброска на фронт какой-то пехотной дивизии. С фронта везли тяжелораненых, и санитарные поезда также стояли, пропуская эшелоны на фронт. От раненых мы многое узнали, и в первую очередь то, что наши войска очень плохо вооружены. Высший командный состав пользуется дурной репутацией, и среди солдат широко распространено мнение, что в верховном командовании сидят изменники, подкупленные немцами. Кормят солдат плохо. Эти известия с фронта действовали угнетающе, и мы молча расходились по вагонам»[51 - Там же. С. 38.]. Картина эта, достоверная для 1915 года, никак не сочетается с тем, что нам известно о состоянии русской армии летом 1916 года. Жуков здесь повторяет штампы советской пропаганды: царизм не смог выиграть Первую мировую войну, а вот Советский Союз сумел выдержать гораздо более тяжелое испытание – Вторую мировую. Хотя в целом такое суждение верно, оно не учитывает многих деталей, тем более что Жуков попал на Юго-Западный фронт, где улучшение положения царской армии было наиболее очевидным после только одержанной Брусиловым победы. В его полку, в его дивизии царили высокий боевой дух и отличная дисциплина. 10-я кавалерийская дивизия являлась элитным соединением, отлично проявившим себя еще в боях с турками в 1877 году. Она была одним из основных творцов одержанной 21 августа 1914 года победы над австро-венграми под Ярославице – в последнем крупном кавалерийском сражении, в котором сошлись 2500 всадников. Что же касается снабжения императорской армии, то усилия созданного 30 августа 1915 года Особого совещания по обороне привели к значительному увеличению производства оружия и боеприпасов. В сентябре 1916 года заводы выпускали около 3 миллионов снарядов, что в двадцать раз больше, чем в августе 1914 года. Советские историки умалчивали об этих достижениях, хотя именно благодаря им в ноябре 1917 года красные располагали запасами в 18 миллионов снарядов, которые позволили им сражаться в течение всего первого года Гражданской войны.

Боевое крещение Жуков получил приблизительно 15 августа 1916 года, на маленькой станции близ Каменца-Подольского, недалеко от румынской границы, где высадился его полк. Австрийский самолет сбросил несколько бомб на скопление людей и лошадей, а потом улетел на запад. Итог: один солдат убит, пять лошадей ранено. Младший унтер-офицер Жуков оказался на румынской границе потому, что 27 августа Румыния выступила на стороне Антанты, объявив войну Австро-Венгрии. Такая поспешность вступления Бухареста в войну объясняется успехами наступления южного крыла войск Брусилова – 9-й армии. Слева от нее действовал 3-й кавалерийский корпус численностью 10 000 сабель, в который входила и дивизия, где служил Жуков, 17 июня выступил из Черновцов, перешел через Серет, внезапно овладев мостом, и углубился на 100 километров на территорию Буковины. Севернее его 9-я армия вошла в Карпаты через Татарский перевал, угрожая Венгрии и в первую очередь Трансильвании. Румыны, мечтавшие присоединить Трансильванию, не желали ни в коем случае дать русским опередить себя, и потому решили тоже ввязаться в драку.

В сентябре 1916 года Жуков со своим полком находился в Быстрице, недалеко от Татарского перевала. Этот лесистый и гористый район не подходит для действий конницы, но у Брусилова не осталось выбора. Он приказал кавалеристам спешиться, потому что к нему перестали поступать резервы, и он испытывал острую нехватку пехоты. Австро-венгерская 8-я армия опомнилась от первых поражений, и ситуация на фронте стабилизировалась. Жуков служил в разведывательной команде, ходившей в расположение неприятеля за языками. В своих «Воспоминаниях» Жуков пишет, что взял в плен немецкого офицера, за что был награжден своим первым Георгиевским крестом. Возможно, речь идет об одном из сотен офицеров связи, направленных Фалькенгайном, командующим 9-й армией, в помощь своим союзникам австро-венграм. Георгиевский крест был высшей российской наградой «за храбрость». Существовали орден Святого Георгия для офицеров и Георгиевский крест для унтер-офицеров и солдат; каждый имел четыре степени. Свой второй крест Жуков заслужил всего через несколько недель. Рокоссовский получит за эту войну три Георгиевских креста, Буденный – четыре.

Свежеиспеченный унтер-офицер не увидит румынского разгрома. В начале октября 1916 года, когда он находился в головном дозоре с двумя товарищами, шедшая первой лошадь наступила на мину. Двое ехавших впереди всадников получили тяжелые ранения, а Жуков был выброшен из седла и от удара потерял сознание. Очнулся он только через сутки, уже в госпитале. Сильно контуженный, он был эвакуирован в Харьков, где пробыл до декабря. Там ему прикололи к груди второй Георгиевский крест. Но он не совсем поправился: плохо слышал, страдал от головокружений. По решению медицинской комиссии он был отправлен в запасной эскадрон полка в Лагери на реке Донец, совсем рядом с Балаклеей. Жуков встретил там своих товарищей по эскадрону, с которыми расстался, когда перешел в команду по подготовке унтер-офицеров. Он еще не знал, что его участие в сражениях Первой мировой войны закончилось. Продолжалось оно всего лишь пять недель. Слабая задействованность в боевых операциях конницы, так резко контрастировавшая с перенапряжением пехоты, приведет большевистских лидеров, особенно Троцкого, к убеждению об отмирании кавалерии как рода войск, хотя в действительности она станет царицей полей сражений Гражданской войны. Красным придется наверстывать упущенное время и создавать свою конницу, чтобы достичь паритета с белыми, победить которых они могли бы гораздо раньше, если бы не эта их ошибка.

Русская армия устала от войны

В Лагери Жуков отмечает изменение настроений: «В конце 1916 года среди солдат все упорнее стали ходить слухи о забастовках и стачках рабочих в Петрограде, Москве и других городах. Говорили о большевиках, которые ведут борьбу против царя, за мир, за землю и свободу для трудового народа. Теперь уже и сами солдаты стали настойчиво требовать прекращения войны»[52 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 39.]. Эти строки отражают усталость от войны, охватившую тыл и повлекшую за собой глубокий кризис зимы 1916/17 года. Будущий лауреат Нобелевской премии по литературе Иван Бунин написал в своем дневнике 5 апреля 1916 года: «Все думаю о той лжи, что в газетах насчет патриотизма народа. А война мужикам так осточертела, что даже не интересуется никто, когда рассказываешь, как наши дела»[53 - Бунин А.И. Устами Буниных. В 2 т. Т. 1. Посев, 2005. С. 130.]. Через несколько месяцев, 1 января 1917 года, Морис Палеолог, посол Франции в Петрограде, отметил: «Если судить лишь по созвездиям русского неба, год начинается при дурных предзнаменованиях. Я констатирую везде беспокойство и уныние; войной больше не интересуются; в победу больше не верят; с покорностью ждут самых ужасных событий»[54 - Палеолог M. Царская Россия накануне революции. М.: Политиздат. 1991. С. 266.].

Эта усталость объясняется самим успехом мобилизации экономики. Оружейные заводы заработали на полную мощность в ущерб неустойчивому финансовому равновесию и слабо развитой транспортной инфраструктуре страны. Инфляционный взрыв, более мощный, чем в любом из воюющих государств, взметнул цены на недосягаемую высоту, недоступную для живущих на зарплату рабочих. Стало трудно приобрести продукты первой необходимости, такие как мясо, масло и молоко. Во многих бедах зимы 1916/17 года виновата задыхавшаяся железнодорожная сеть. Подвижной состав был задействован для подвоза войск, боеприпасов и снаряжения, в ущерб продовольственному снабжению городов. Через год подобный кризис поразит и Германию. В России положение усугублялось политическим кризисом, продолжавшимся с 1905 года. Государственная дума старательно противодействовала усилиям царя и его министров, вербовала сторонников среди генералов – в том числе Алексеева, начальника штаба Ставки,  – готовя государственный переворот. Упорные слухи о предательстве императрицы Александры, немки по происхождению, в сочетании с рассказами о влиянии Распутина и его отношениях с царской семьей, еще сильнее подрывали престиж царя и авторитет его правительства.

Распространению недовольства с гражданского населения на армию служил еще один факт, упомянутый в «Воспоминаниях» Жукова: мобилизация резервистов старших возрастов. Этих людей взяли в армию в 1916 году потому, что царский режим в том, что касается призыва, был гораздо менее жестким, чем будет режим сталинский. Некоторые социальные категории (рабочие, ветеринары, врачи) и представители многих национальностей полностью или почти полностью освобождены от воинской службы. Не призывали в армию евреев, прибалтов, финнов, сектантов, потому что им не доверяли; мусульман из Средней Азии, потому что те подняли открытое восстание; кавказцев и представителей народов Сибири – из опасения, что они последуют их примеру. В результате на 1 октября 1917 года в России было призвано в армию 15 миллионов мужчин при населении в 180 миллионов, меньше, чем в Германии (с ее населением 65 миллионов), и чуть больше, чем во Франции (39 миллионов).

Резервисты старших возрастов – от 38 до 43 лет – с осени 1916 года начали скапливаться в казармах запасных батальонов. Там, без надежных и опытных командиров, почти в полной праздности, они ждали оружие, униформу и снаряжение, которые поступали с задержками. Именно эти люди стали движущей силой дюжины серьезных бунтов, потрясших армию в конце 1916 года: в Кременчуге, под Ригой и Митавой и даже на Юго-Западном фронте, в 223-м Одоевском полку, неподалеку от позиций, удерживавшихся полком Жукова. Проведенные командованием расследования не выявили в действиях бунтовщиков никаких политических мотивов. Причиной недовольства стали социально-экономические вопросы, в первую очередь снижение норм продуктового довольствия. Так, выдача хлеба сократилась с первоначальных трех фунтов в день до двух, а затем и до одного, да и тот чаще всего заменялся сухарями. Еще одним фактором, благоприятствовавшим бунтам, стали глубокие изменения в командном составе. Чтобы восполнить нехватку офицеров, режим начал в наспех организованных тридцати трех школах готовить по ускоренной программе прапорщиков, набиравшихся из простонародья. Чтобы облегчить им поступление, требуемый образовательный уровень был снижен до четырех классов приходской школы. Эта масса молодых людей не разделяла кастовые предрассудки прежних кадровых офицеров, придерживалась либеральных и социалистических взглядов и не пользовалась никаким авторитетом у рядовых. На всех этих людей, старых и молодых, производили удручающее впечатление письма, приходившие из дома. В них говорилось только об астрономических ценах, очередях перед магазинами, нехватке угля, бесстыдстве спекулянтов, сынках буржуев и дворян, устроившихся в многочисленных тыловых учреждениях. Результаты этого мы видим в рапортах военной цензуры, в донесениях офицеров спецслужб, а также в еженедельных отчетах, присылаемых из армий: солдаты хотят мира любой ценой. На Рождество 1916 года на передовых позициях и ближайшем тылу распространяются слухи о скором заключении мира, очевидно спровоцированные разбросанными с германских самолетов миллионами листовок, в которых сообщалось о мирных предложениях кайзера Вильгельма, сделанных 12 декабря.

Редактирование «Воспоминаний» Жукова, как мы уже говорили, проходило под надзором ЦК партии, проверявшим каждую фразу на ортодоксальность. Но в описании роли большевиков в Февральской революции 1917 года брежневские сторожевые псы перестарались. Так, мы можем прочесть в мемуарах маршала: «…тогда я мало разбирался в политических вопросах, но считал, что война выгодна лишь богатым и ведется в интересах правящих классов, а мир, землю, волю русскому народу могут дать только большевики, и никто больше. Это в меру своих возможностей я и внушал своим солдатам»[55 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 39.]. Выходит, младший унтер-офицер Жуков не только слышал о существовании большевиков до конца 1916 года, но и был одним из их агитаторов. Назвать это невероятным значило бы употребить чересчур мягкий эвфемизм. На рубеже 1916–1917 годов роль большевиков в борьбе против царя и против войны была ничтожно мала. В это время руководство партии скрывалось в Швейцарии. Влияние ее так же невелико, как и количество членов – всего 10 000 на начало 1917 года, из которых в Петрограде лишь 3000. Ленин мрачно оценивал свои шансы дожить до торжества революции.

На самом деле не большевики, а вся мыслящая Россия, включая монархистов-консерваторов и даже членов царствующей династии, вела борьбу против царя и его окружения. 3 декабря 1916 года дядя царя, великий князь Павел Александрович, обратился к нему с просьбой даровать стране конституцию или, по крайней мере, правительство, члены которого не были бы выбраны Распутиным и пользовались доверием Думы. Другой дядя, великий князь Александр Михайлович (двоюродный дядя и зять, муж старшей из сестер Николая II – великой княжны Ксении Александровны.  – Пер.), предупредил своего царственного родственника, что, если не начать реформы, революция может разразиться еще до весны 1917 года. Но царь ничего не желал слушать. Убийство Распутина, происшедшее 17 декабря 1916 года, не сделало его более гибким. Приехав к нему с новогодними поздравлениями, британский посол Джордж Бьюкенен, со всей возможной дипломатичностью, предположил, что назначение премьер-министра, пользующегося доверием Думы и народа, могло бы разрядить ситуацию. «Так вы думаете, что я должен приобрести доверие своего народа, или что он должен приобрести мое доверие?»[56 - Buchanan G. My Mission to Russia. Boston. Amo Press, 1923. T. 2. P. 45.] – будто бы спросил Николай, подняв брови.

Что же из всего этого брожения улавливал младший унтер-офицер Жуков? Ворчание товарищей, их рассказы о забастовках, жалобы на дороговизну жизни, непристойные анекдоты о Распутине и императрице. Возможно, где-нибудь на железнодорожной станции, в санитарном поезде или в харчевнях он случайно встречал просвещенных пропагандистов, обличавших царя. В этих местах много было таких, финансируемых и подстрекаемых Думой и различными общественными организациями. Но это были в основном социалисты-революционеры (эсеры), меньшевики и либералы, и очень редко большевики. Для нас нет никаких сомнений в том, что, если Жуков и чувствовал напряжение в русском обществе в начале 1917 года, он еще не имел никаких политических маяков, позволявших ему ориентироваться в надвигающихся событиях. Пропагандистский миф приписал ему раннее знакомство с большевистской идеологией и ее одобрение, потому что самый славный советский маршал также должен был быть коммунистом с дореволюционным стажем.

Революция 1917 года: унтер-офицер Жуков не участвует

Двум революциям 1917 года маршал Жуков посвящает в своих «Воспоминаниях» только две страницы из более чем семисот. В его рассказе, расплывчатом и лишенном деталей, мы находим всего три даты: 27 февраля – инцидент 27 февраля в Балаклее; «начало марта» – когда состоялось собрание солдатского совета его полка; 30 ноября 1917 года – день его приезда в Москву по пути в Стрелковку. Этому лаконизму можно найти два объяснения. Либо маршалу нечего сказать, потому что в эти девять месяцев он ничего особенного не делал. Либо ему было что скрывать. На наш взгляд, две эти версии можно объединить: Жуков мало рассказывает о революции, чтобы не задерживаться на своей пассивности в тот ключевой период, когда другие будущие советские полководцы – Ворошилов, Фрунзе, Тимошенко, Рокоссовский, Захаров, Мерецков – активно действовали как коммунисты или сочувствующие партии. Поэтому он и вставляет в мемуары скомканный рассказ, в котором главным становится подсказанное цензурой или самоцензурой утверждение о том, что он якобы с ранних пор стоял на большевистской платформе.

В наши задачи не входит подробный рассказ о событиях 8 – 13 марта в столице империи, Петрограде, попавшем в руки гарнизона, присоединившегося к бастующим рабочим. 27 февраля произошло решающее событие: бунт солдат лейб-гвардии Волынского полка, за которым последовал и лейб-гвардии Преображенский – полк Петра Великого и Николая II. Этот солдатский бунт породил двухголовую власть: Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов и Временное правительство, образованное Думой. Обе головы, как и головы орла на российском гербе, смотрели в разные стороны: первый на улицу, второй – на союзников. По некоторым вопросам они сотрудничали, но по большинству соперничали друг с другом.

В тот же день, 27 февраля 1917 года, в 1300 км от Петрограда, эскадрон, в котором служил унтер-офицер Жуков, был поднят по тревоге. Под началом своего командира, ротмистра барона фон дер Гольца, балтийского немца, с гордостью носившего шрам от дуэли и Георгиевский крест, кавалеристы колонной по трое двинулись по дороге на Балаклею, где находился штаб полка.

«Откуда-то из-за угла,  – пишет Жуков,  – показались демонстранты с красными знаменами. Наш командир эскадрона, пришпорив коня, карьером поскакал к штабу полка. […] Из штаба в это время вышла группа военных и рабочих.

Высокий солдат громким голосом обратился к собравшимся. Он сказал, что рабочий класс, солдаты и крестьяне России не признают больше царя Николая II, не признают капиталистов и помещиков. Русский народ не желает продолжения кровавой империалистической войны, ему нужны мир, земля и воля.

Солдат закончил свою короткую речь лозунгами: „Долой царизм! Долой войну! Да здравствует мир между народами! Да здравствуют Советы рабочих и солдатских депутатов! Ура!“

Солдатам никто не подавал команды. Они нутром своим поняли, что им надо делать. Со всех сторон неслись крики „ура“. Солдаты смешались с демонстрантами…

Через некоторое время стало известно, что наш ротмистр и ряд других офицеров арестованы солдатским комитетом, который вышел из подполья и начал свою легальную деятельность с ареста тех, кто мог помешать революционным делам»[57 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 40—41.].

Якобы Жуков в Балаклее присутствовал при революции в миниатюре, с рабочей демонстрацией, с переходом армии на сторону народа, с выборами солдатского комитета и чисткой офицерского состава (уже упомянутый фон дер Гольц был быстро отправлен в отставку, в чем, вероятно, сыграла свою роль и его немецкая фамилия), и все это при стопроцентном следовании большевистской программе. Этот рассказ малоправдоподобен. Во-первых, из-за даты. Каким чудом 27 февраля революция, еще не победившая в Петрограде, могла бы восторжествовать в Балаклее – городишке с 20 000 жителей, в котором из промышленности имелись лишь небольшие пищевые предприятия и ремонтные мастерские железной дороги Харьков – Донбасс? Нигде в источниках мы не находим никаких следов деятельности в Балаклее большевистской организации в конце февраля 1917 года. И в этом нет ничего удивительного: городок был слишком далек от веяний и влияний, распространенных в революционных городах Северо-Запада. Доказательством служит то, что в декабре он легко перейдет на сторону украинских националистов.

Новость о революции в Петрограде могла дойти до Балаклеи не ранее 2 или 3 марта. Большевистский характер лозунгов, цитируемых Жуковым, крайне маловероятен и в этот момент, и даже позднее. Напомним, что Февральская революция застигла маленькую ленинскую партию врасплох. Вождь ее находился в Швейцарии, а его соратники, лишенные радикализма своего лидера, приняли идею необходимости защиты завоеваний Февральской буржуазной революции от германского империализма. Каменев и Сталин, приехавшие в Петроград 12 марта, даже будут призывать со страниц «Правды», которую они редактировали, к сохранению дисциплины в армии и на производстве. В конце марта, на общероссийской конференции большевиков проведут решение о поддержке Временного правительства и его политики ведения войны до победного конца. Только после возвращения в Россию Ленина 16 апреля большевики примут радикальную программу: захват власти, прекращение войны, раздача земли крестьянам. Но и после этого многие соратники будут смотреть на Ульянова как на опасного сумасшедшего. Также в апреле, с третьей недели месяца, начнут выходить две большевистские газеты, адресованные солдатам: «Солдатская правда» и «Окопная правда». Эти газеты, издаваемые на германские деньги, попадут в роты и эскадроны лишь в мае.

В своих мемуарах Жуков сжал, до крайности уплотнил события, происходившие на протяжении многих недель, даже месяцев. Это придает его рассказу расплывчатость и искусственность, свидетельствующие о его смущении. Важнейшим событием, изменившим военную судьбу молодого унтер-офицера, несомненно, стали выборы солдатского комитета его эскадрона. В «Воспоминаниях» дается весьма неточная дата их проведения: «начало марта». Солдатские комитеты начали создаваться в армии только после издания пресловутого приказа № 1 Петроградского Совета, то есть после 1 марта 1917 года. Несколько строк этого приказа полностью разрушили основы воинской дисциплины царской армии. Статья 1-я предусматривала немедленное избрание солдатских комитетов, начиная с ротного (в пехоте), эскадронного (в кавалерии) и корабельного уровней. Оружие отдавалось под охрану солдатских комитетов и ни в коем случае не выдавалось офицерам (статья 5). Все унизительные для достоинства солдат меры отменялись. К офицерам следовало обращаться просто «господин», запрещалось «тыкать» рядовым. Отдание чести становилось обязательным только во время службы (статьи 6 и 7).

Предназначенный только для столичного гарнизона, приказ № 1 тем не менее по телеграфу, радио и средствами печати передается на фронты. По мнению специалиста по данной теме, Алана Уилдмана, вся русская армия знала о нем самое позднее 7 марта. Первые комитеты стали создаваться в балтийских портах и ближайших к Петрограду городах 2–3 марта, в день отречения Николая II. На Юго-Западном фронте, где служил Жуков, это движение началось 5-го, когда стало известно об отказе великого князя Михаила Александровича принять корону и об установлении de facto республики под совместным руководством Временного правительства и Петроградского Совета. Одновременно с избраниями комитетов начались расправы с офицерами, которых считали враждебными этому процессу. 7 марта новый военный министр Гучков направил военному командованию свои приказы № 114 и 115, легализовывавшие многие пункты приказа № 1 Петроградского Совета, признававшие за солдатами право на свободу политической деятельности и узаконивавшие двоевластие в частях и подразделениях. Следует отметить, что одним из немногих генералов, отказавшихся в тот момент принять подобные перемены и выразивших готовность с оружием в руках сражаться за восстановление свергнутого строя, был генерал граф Келлер, командир 3-го кавалерийского корпуса, где служил Жуков, а также генерал Марков, начальник 10-й кавалерийской дивизии, в которую входил 10-й драгунский полк. Марков станет одним из ближайших сподвижников Корнилова и одним из создателей белой Добровольческой армии.

По всей вероятности, в полку Жукова, как и почти во всех частях Юго-Западного фронта, комитет был избран после распространения в войсках приказа Гучкова. «Во главе полкового комитета,  – писал Жуков,  – был большевик Яковлев (к сожалению, не помню его имени и отчества)». На следующий день из этого комитета прибыл офицер, предложивший избрать эскадронный солдатский комитет и, заодно, выбрать делегатов в полковой совет. Жуков был единогласно избран председателем солдатского комитета эскадрона и, вместе с одним поручиком и солдатом, стал делегатом в полковой комитет. В этом нет ничего удивительного. Георгий Константинович был унтер-офицером, уважаемым за храбрость и профессионализм. Он умел читать и писать, два Георгиевских креста должны были обеспечить ему хотя бы неофициальную поддержку офицеров. Он очень подходил на роль посредника между рядовыми и офицерами и наблюдателя за соблюдением положений приказа № 1. На пленарном заседании полкового комитета Жуков совершил свой первый шаг в политике: вместе с товарищами проголосовал за большевистскую платформу, предложенную солдатом Яковлевым. Что его побудило: идейная убежденность или же Яковлев оказался умелым оратором? Этот тип большевика, талантливого оратора и вожака масс, редко встречался на данном участке фронта. Единственный его представитель, отмеченный историками,  – прапорщик Крыленко, будущий первый главнокомандующий Красной армией, избранный в это же самое время в комитет 11-й армии. Был ли таким же Яковлев, нам неизвестно. Жуков сообщает о нем только то, что в мае тот покинул полк, после чего власть в комитете перешла в руки меньшевиков и эсеров.

Единственная программа: вернуться домой!

Неизвестно, чем занимался унтер-офицер Жуков между маем и октябрем. Он ни словом не упоминает о наступлении, начатом Юго-Западным фронтом 1 июля. Организованное военным министром и одним из самых влиятельных членов Временного правительства, Керенским, оно через неделю завершилось полным крахом. Но военное фиаско также было и политическим фиаско. Партии (меньшевики, эсеры, либералы) и институты (Временное правительство), настаивающие на продолжении войны, стали в глазах народных и солдатских масс врагами. Большевики же, выступавшие против этой авантюры, напротив, усилились благодаря своему лозунгу: «Мира и земли!» В июле начинается разложение армии. Счет дезертиров пошел на десятки тысяч, а в августе уже на сотни тысяч. Ни о чем из этого Жуков не упоминает. Однако он видел, как его сослуживцы, крестьяне по происхождению, толпами бросали фронт, грабили склады, захватывали поезда, устраивали еврейские погромы, грабили проезжающих и прохожих. О чем он думал, как воспринимал тот хаос, в который погружалась страна в сентябре, после того как германские войска, возобновив наступление, овладели Ригой (21 августа) и Восточной Галицией? Мы этого не знаем. И этот большой пробел в его «Воспоминаниях» позволяет предположить, что летом 1917 года унтер-офицер Жуков, как и миллионы других русских солдат, по собственной инициативе решил отдохнуть от войны и революции. Похоже, он, как и его товарищи, думал только об одном: поскорее вернуться домой. Но мы не сомневаемся, что разложение армии и вызванное им последующее падение существующего режима произвели сильное впечатление на молодого унтер-офицера, и он не раз вспоминал эти дни летом и осенью 1941 года.

7 ноября 1917 года большевики всего за двадцать один час произвели переворот, отдавший в их руки власть в Петрограде. Жуков все еще находился под Балаклеей, когда узнал об этом событии. В своей автобиографии в 1938 году он заявил: «Участие в октябрьском перевороте выражал в том, что эскадрон под руководством комитета встал на платформу большевиков и отказался „украинизироваться“». Он добавлял, что офицеры-украинцы, симпатизировавшие Симону Петлюре и его гайдамакам, искали его, чтобы расправиться, поэтому ему пришлось несколько недель прятаться в Балаклее и Лагери. Представляется неправдоподобным, чтобы Жуков стал таким активным большевиком, что даже навлек на себя ненависть украинских националистов. По датам вроде бы все совпадает. Петлюра действительно в мае 1917 года стал главой Украинского генерального войскового комитета, первые его вооруженные формирования появились в окрестностях Харькова в июле, после провала наступления Керенского и провозглашения киевской Центральной радой независимости Украины. Националисты стали действовать более агрессивно после большевистской Октябрьской революции и действительно захватывали оружейные склады бывшей императорской армии. Тогда гайдамаки, захватившие власть на Украине, разоружали и арестовывали кавалеристов из эскадрона Жукова.

Что же такое совершил младший унтер-офицер Жуков, чтобы его посчитали опасным большевиком, которого следовало нейтрализовать? Активно противодействовал в мае попыткам меньшевиков и эсеров установить контроль над его комитетом? Он об этом не упоминает. Срывал в июне подготовку к наступлению Керенского, выполняя тем самым установку Ленина на поражение собственной страны? И об этом ни слова. Разъяснял товарищам контрреволюционность выступления нового Верховного главнокомандующего Корнилова в сентябре? Полное молчание. Жуков ничего об этом не рассказывает, потому что ничего такого не делал. Нет никаких подтверждений его большевистской деятельности, о которой он писал в многочисленных автобиографиях на протяжении всей своей военной службы. Более вероятным представляется то, что он сидел тихо, наблюдая за развитием событий, о которых имел лишь частичное и весьма смутное представление. В ноябре Жуков вместе с его товарищами будет демобилизован эскадронным комитетом, членом которого он, как кажется, все еще являлся.

В середине 1960-х годов отставной маршал дал интервью писателю и бывшему военному корреспонденту газеты «Красная звезда» Константину Симонову. Он довольно свободно – по советским меркам – рассказывал Симонову о политической неустойчивости и даже смятении унтер-офицера Жукова в 1917 году. «Я иногда задумываюсь над тем, почему именно так, а не иначе сложился мой жизненный путь на войне и вообще в жизни. В сущности, я мог бы оказаться в царское время в школе прапорщиков. Я окончил в Брюсовском, бывшем Газетном, переулке четырехклассное училище, которое по тем временам давало достаточный образовательный ценз для поступления в школу прапорщиков. Когда я, девятнадцатилетним парнем, пошел на войну солдатом, я с таким же успехом мог пойти и в школу прапорщиков. Но мне этого не захотелось. Я не написал о своем образовании, сообщил только, что кончил два класса церковноприходской школы, и меня взяли в солдаты. Так, как я и хотел. […] Нельзя сказать, что я был в те годы политически сознательным человеком. Тот или иной берущий за живое лозунг, брошенный в то время в солдатскую среду не только большевиками, но и меньшевиками, и эсерами, много значил и многими подхватывался. Конечно, в душе было общее ощущение, чутье, куда идти. Но в тот момент, в те молодые годы можно было и свернуть с верного пути. Это тоже не было исключено. И кто его знает, как бы вышло, если бы я оказался не солдатом, а офицером, если бы кончил школу прапорщиков, отличился в боях, получил бы уже другие офицерские чины и к этому времени разразилась бы революция. Куда бы я пошел под влиянием тех или иных обстоятельств, где бы оказался? […] Тогда, в самом начале, если бы моя судьба сложилась по-другому, если бы я оказался офицером, кто знает, как было бы. Сколько искалеченных судеб оказалось в то время у таких же людей из народа, как я…»[58 - Смирнов С. Указ. соч. С. 125.]

Сразу проясним вопрос о том, мог ли Жуков поступить в школу прапорщиков: у него для этого не хватало образования, и он не врал, занижая его, чтобы стать простым солдатом. В остальном же заявление просто святотатственное! Согласно постулатам советской марксистской религии, выбор человека напрямую зависел от его социального положения. И вдруг Маршал Советского Союза заявляет, что в 1917 году мог выбрать другую судьбу; стечения обстоятельств, случайности, удачи и неудачи – все это существует и играет важную роль… Но самое главное в этом отрывке интервью то, что он еще раз подтверждает уже высказанную нами в данной главе мысль: в 1917 году Жуков не имел четких политических убеждений, не занимал четкой позиции, а примкнул к потоку, уносившему его подальше от войны. Переворот в Петрограде не произвел на него впечатления. Он не присоединился к большевистской революции, не проявлял в те дни «классового сознания», в отличие от многих будущих сталинских маршалов. Как и миллионы людей в серых шинелях, он просто вернулся в родную деревню.

Глава 3

«Пролетарий, на коня!». 1918-1922

Последнюю декаду ноября 1917 года младший унтер-офицер Жуков прятался, как он сам написал, между Лагери и Балаклеей. То есть между казармами, в которых располагался его эскадрон, и городом, где размещались остатки штаба 10-го драгунского полка. Он носил форму, сохранял карабин и саблю. Он оставался солдатом, несмотря на революцию. И в первую очередь его занимала судьба армии, от которой зависело его выживание.

Если проследить день за днем высказывания Ленина в этот переломный период, то мы обнаружим, что его внимание было сфокусировано на трех целях: заключении мира с Германией, построении большевистского государства и организации его защиты, ибо, по его высказыванию, цитируемому, в том числе, Жуковым, «всякая революция лишь тогда чего-нибудь стоит, если она умеет защищаться»[59 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 69.]. Для достижения всех этих трех целей требовалось установить контроль над старой русской армией. Не для того, чтобы ее использовать, а чтобы добить ее, чтобы ее ресурсами не могли воспользоваться противники большевиков, которые, по мнению вождей партии, непременно должны были захотеть использовать их для своих контрреволюционных целей. Решения, втайне принятые в петроградском Смольном институте, где находилась резиденция Ленина, напрямую затронут унтер-офицера Жукова и еще три миллиона русских, до сих пор носивших солдатские шинели.

Отправить старую царскую армию в мусорную корзину Истории было поручено простому прапорщику Николаю Крыленко, «дегенерату-эпилептику», по оценке Брюса Локкарта, британского вицеконсула в Москве и секретного агента на службе его величества. После издания 7 ноября 1917 года Декрета о мире Ленин приказал последнему Верховному главнокомандующему, генералу Духонину, прекратить боевые действия и заключить перемирия с германским и австро-венгерским командованием. Духонин в тот момент находился в Ставке в Могилеве (современная Белоруссия). Верный линии Временного правительства, назначившего его на занимаемый им высокий пост, он отказался начать переговоры с противником. Окружавшие его эсеры и представители французской и британской военных миссий, чувствуя приближение грозы, бежали. Духонин остался один. 22 ноября он по телефону сложил с себя полномочия Крыленко, как члена Комитета по военным и морским делам – созданного большевиками наследника Военного министерства. Ответное сообщение по радио известило его о том, что прапорщик выехал специальным поездом, чтобы приступить к началу мирных переговоров. На следующий день, подписав несколько документов, Духонин вышел из вагона Крыленко и получил от балтийского матроса удар штыком. Толпа солдат, сопровождавших Крыленко, добила умирающего генерала ударами винтовочных прикладов и сапог. В чем была его вина? В том, что двумя днями ранее позволил бежать группе генералов – участников неудачной попытки военного переворота генерала Корнилова – своего предшественника на посту главнокомандующего.

21 ноября 1917 года Корнилов бежал из Быховской тюрьмы, находившейся совсем рядом с Могилевом. Его заключили туда за предпринятую им в сентябре попытку путча с целью свержения Временного правительства. Он тут же направился на юг, в Новочеркасск – столицу Донского казачьего войска, где рассчитывал найти значительное число противников большевиков и где мог получать по Черному морю помощь от союзного англо-французского флота. Его сопровождали несколько бывших царских генералов, в том числе Антон Деникин, Алексеев и Марков; последний был командиром кавалерийской дивизии, в которой служил Жуков. Так сложилось ядро Добровольческой армии, которую вскоре стали называть белой. Бегство Корнилова и убийство Духонина завершили распад бывшей царской армии и положили начало Гражданской войне. Они усилили у большевиков почти генетический страх, порожденный их собственной практикой путчистов: страх перед бонапартизмом, перед контрреволюционным военным переворотом. Это подозрение в бонапартизме дважды, в 1946 и в 1957 году, сломает карьеру Жукова.

Унтер-офицер Жуков наверняка не знал об убийстве Духонина и бегстве содержавшихся в Быхове генералов. Нам известно, что он покинул Украину в конце ноября 1917 года, как раз в тот момент, когда киевская Рада провозгласила независимость страны; в ответ на это в Харькове Антоновым-Овсеенко была провозглашена Украинская советская республика. Из своего укрытия в Балаклее Жуков мог бы отправиться в Харьков. Ему надо было преодолеть всего 20 км, и он не мог не знать о сосредоточении в этом районе значительных большевистских сил под командованием подполковника Муравьева. Нам даже известно, что некий активист Н.А. Руднев[60 - Муратов Х.И. Революционные движения в русской армии в 1917 г. M.: Воениздат, 1958. С. 172–189.]приезжал в Балаклею, чтобы агитировать солдат 30-го Харьковского стрелкового полка, уже объединившегося с Красной гвардией. Дальше к востоку, в Луганске, Климент Ворошилов собрал боеспособные отряды и выступил в поход на Харьков, ставший центром объединения сил красных. По всей Левобережной Украине начались стычки. Города, станции, железные дороги часто переходили из рук в руки. Жуков находился в самом эпицентре разгорающейся гражданской войны между красными и украинскими националистами. Полез ли он в драку, как, например, его будущий боевой товарищ Константин Рокоссовский, ставший командиром Каргопольского красногвардейского кавалерийского отряда, в Архангельской губернии? Или как Кирилл Мерецков, еще один будущий соратник Жукова, бывший на год моложе его, который весной 1917 года стал членом партии и в октябре вступил в Красную гвардию в своем городе? Или как Чуйков, Конев, Голиков и Рыбалко, которые в конце 1917 года все были красногвардейцами или политическими комиссарами? Нет, унтер-офицер Жуков предпочел вернуться домой.

30 ноября он прибыл в Москву – город, захваченный большевиками менее двух недель назад. Там еще ощущалось напряжение. Там и тут возникали спорадические перестрелки, введено военное положение. Повсюду были видны следы продолжавшихся целую неделю ожесточенных боев, в которых погибло 1000 человек. Кремль, оборонявшийся юнкерами, верными Временному правительству, брали при помощи артиллерии и броневиков. Среди большевиков, находившихся тогда в Москве, был Михаил Васильевич Фрунзе, будущий организатор Красной армии. Он участвовал в боях с юнкерами во главе отряда из 500 человек. Это был его первый боевой опыт. Но что могла сделать горстка оборванных красноармейцев против мощных армий Германии и стран Антанты, которые все еще продолжали угрожать новой власти? Никто в тот момент не дал бы дорого за голову Ленина и его маленькой группки профессиональных революционеров.

Какие же возможности открывались перед Жуковым в тот момент, когда он приехал в Москву с одним лишь солдатским вещмешком за плечами? Отправиться к дядюшке Пилихину? Старик, так благожелательно к нему настроенный, в 1916 году продал свое дело и уехал в Черную Грязь, близ Стрелковки, в которой жила его сестра Устинья. Найти работу скорняка? Хозяйственная деятельность почти прекратилась из-за забастовок, всеобщей анархии, нехватки топлива и паралича железнодорожного сообщения. Имущие классы гибнут, а вместе с ними и ориентированное на них производство предметов роскоши; так что Георгию Константиновичу с его специальностью трудно было бы устроиться на работу. Французская журналистка Луиза Вейсс так описывает увиденное ею в те дни в Москве: «На ступеньках Рязанского вокзала… целые семьи лежат вокруг костров, горящих на мостовой улиц. Мужчины во фрачных штанах и кожаных куртках, женщины в шубах и лаптях, другие с голыми ногами и в сапогах. Молодые люди, украшенные красными значками, предлагали лисьи и овечьи шкурки, отрезы материй; маленькие девочки старались продать разбитые зеркала, вышитые сумочки…»[61 - Цит. по: Путь комет. Т. 1. СПб.: Изд-во Сергея Ходова, Крига, 2007. С. 409.]

Остаться в армии? Но армии больше нет. Всеобщая демобилизация, объявленная 10 ноября, была подтверждена Всероссийским съездом, специально собранным для этого в Петрограде. К 29 января 1918 года она завершится. Идет повальное бегство из воинских частей солдат-крестьян. Жуков сам мог в этом убедиться, поскольку от имени комитета выдавал демобилизационные справки драгунам своего эскадрона. Из организованных вооруженных сил к концу 1917 года остаются только несколько латышских стрелковых полков, образовавших преторианскую гвардию Ленина, да лишенные всякой дисциплины банды рабочих и бывших солдат, помпезно именуемые Красной гвардией.

Очевидно, свою роль в выборе Жуковым пути сыграл и физиологический аргумент: голод. Писатель Борис Зайцев, уроженец Калужской губернии, как и Жуков, вспоминал, что как раз после большевистского переворота был вынужден вернуться к себе в деревню. «В деревне было материально легче,  – объясняет он.  – А в Москве был холод, полуголод, жизнь пещерная»[62 - Интервью Зайцева, данное в 1965 г. историку Алексею Малышеву. См.: http://krotov.info/history/19/1890_10_2/1881_zayzev_b.htm (17 сентября 2011).]. Московским пролетариям жилось тяжело. Наступала холодная зима с ледяными ветрами; ежедневно приходилось от восьми до десяти часов простаивать на холоде, чтобы получить 200 граммов черного хлеба. Марина Цветаева, дочь основателя Пушкинского музея, рассказывает в своем дневнике о жутком выборе, перед которым она оказалась в 1919 году, но который, однако, был обычным для бедных семей уже в зиму 1917/18 года: «Кому дать суп из столовой: Але или Ирине? [две ее дочери] Ирина меньше и слабее, но Алю я больше люблю. Кроме того, Ирина уж всё равно плоха, а Аля еще держится,  – жалко»[63 - Цветаева M. Записные книжки. М.: Захаров, 2002.].

Выбор, имевшийся у молодого унтер-офицера, сводился к альтернативе: вернуться домой и жить за счет семейных запасов или же участвовать в революции, чтобы получать паек от государства. Похоже, он не колебался. Он оставил Москву, не пожелав ввязываться в драку, и отправился к родителям в Стрелковку, где прожил январь и февраль 1918 года. Он издалека следил за рождением 28 января 1918 года Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА), затем за подписанием 3 марта Брестского мирного договора с центральными державами. В середине мая в Поволжье вспыхнула гражданская война. Жуков «решил вступить в ряды Красной гвардии», как напишет он в «Воспоминаниях». Логичный выбор, простой выбор, подумаем мы: ведь красные удерживали Москву, Калугу и… Стрелковку. «Но в начале февраля,  – продолжает он,  – тяжело заболел сыпным тифом, а в апреле – возвратным тифом. Свое желание сражаться в рядах Красной армии я смог осуществить только через полгода, вступив в августе 1918 года добровольцем в 4-й кавалерийский полк 1-й Московской кавалерийской дивизии»[64 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 42.].

Относительно позднее вступление в ряды Красной армии

У нас нет никаких оснований усомниться в том, что болезнь, целых семь месяцев удерживавшая Жукова вдали от Красной армии, была настоящей. Осенью 1917 года Россию действительно поразила эпидемия тифа, бактерии которого, по всей видимости, стали последним сувениром, привезенным юным унтер-офицером из армии. Ни мыла, ни дезинфицирующих средств не было, а ослабленный недоеданием организм слабо сопротивлялся болезни. Как писала в декабре 1917 года «Правда», в камерах просушки, где проходило санобработку солдатское обмундирование, дохлые тифозные вши образовывали на полу слой толщиной 5 см и напоминали серый песок. Мария, одна из дочерей Жукова, расскажет, что ее отца лечил некий Николай, главный врач маленькой больницы Угодского Завода и сын священника Василия Всесвятского, который венчал его родителей и крестил в 1896 году его самого[65 - Жукова M.Г. Маршал Жуков – мой отец. С. 83.]. Возможно, из-за своего сомнительного социального происхождения этот человек не появляется на страницах мемуаров маршала. Видимо, выкарабкаться больному помогло и его крепкое сложение, но все-таки болезнь не осталась без последствий, вызвав «продолжительную слабость», как он говорил. Вынужденное пребывание в Стрелковке имело и свои преимущества: Жукову не пришлось делать выбор между двумя сторонами Гражданской войны в тот момент, когда исход ее оставался неясным, причем победа большевиков сначала казалась наименее вероятным вариантом. Опасность свержения Ленина и его правительства отодвинулась только после взятия красными 10 сентября 1918 года Казани, отбитой у совместно действовавших эсеров и чехословацких легионеров[66 - Из 1-го издания «Воспоминаний и размышлений» были вычеркнуты любые упоминания о Чехословацком легионе, чтобы не обижать братскую социалистическую страну… которую Советская армия оккупировала в 1968 г., за год до выхода книги Жукова.]. Троцкий объявил: «Это перелом». На следующий день «Правда» написала в передовице: «Взятие Казани – первая действительно крупная победа Красной Армии!»[67 - Цит. по: Минц И.И. и др. Гражданская война в Поволжье. Казань, 1974. С. 98.] С данного времени решение соединить свою судьбу с этой армией, начинающей побеждать, уже не являлось самоубийственным.

Мы могли бы поверить в искренность этого решения Жукова, если бы в автобиографии, написанной в 1938 году, он не написал: «Я был мобилизован в РККА 1 октября 1918 года». Так как же: вступил добровольцем или был мобилизован? Мы склоняемся ко второй версии, на том же, уже приводившемся ранее основании. В 1938 году Жуков не мог врать командованию относительно даты и условий поступления на службу в Красную армию. В стране свирепствовала большая чистка, каждый день по всей стране офицеры исчезали десятками. Арестовывали и расстреливали по ничтожному подозрению, за малейшую ложь. Значит, бывший драгунский унтер-офицер был все-таки мобилизован в Красную армию, и произошло это 1 октября 1918 года. Несколькими днями ранее Троцкий, народный комиссар по военным делам, решил произвести массовый набор бывших унтер-офицеров 1893–1897 годов рождения (Жуков родился в 1896)[68 - Осипова Т.В. Российское крестьянство в революции и гражданской войне. М.: Стрелец, 2001. С. 257.]. Этот декрет вышел позже тех, которые призывали на службу бывших офицеров, сначала добровольно (апрель), а затем, с 28 июля, принудительно. К концу 1918 года в рядах РККА уже служили 128 168 унтер-офицеров и 22 295 офицеров царской армии[69 - Кавтарадзе А.Г. Военные специалисты на службе Республики Советов, 1917–1920. M.: Наука, 1988. С. 111.].

Надо сказать, что в тот период большевистская власть не располагала никакими административными структурами, позволявшими ей ставить на учет и индивидуально призывать бывших унтер-офицеров. Должно быть, Жуков прочитал приказ Троцкого на афише одновременно с прокламацией, объявлявшей Республику Советов «единым военным лагерем». Он отправился в ближайший военный комиссариат, в Калугу[70 - Существование в Калуге в это время военного комиссариата подтверждено мемуарами Дмитрия Оскина – Записки военкома. М.: Федерация, 1931. С. 7–9.] или в Москву, совершенно добровольно, потому что никто не мог его к этому принудить: репрессивные меры по отношению к уклонистам и дезертирам начнут применяться через несколько месяцев. Таким образом, вступление Георгия Константиновича в Красную армию, каким бы парадоксальным это ни показалось, было «добровольной мобилизацией», почему, возможно, и появились две различные версии, высказанные им. Его готовность явиться на призывной пункт по мобилизации резко контрастировала с практически всеобщим нежеланием крестьян идти на службу в Красную армию, признаки которого он, возможно, замечал в Стрелковке, поскольку именно в Малоярославце, неподалеку от его родной деревни, 7 ноября 1918 года разразилось мощное восстание против восстановления принудительного призыва[71 - Осипова Т.В. Указ. соч. С. 273.]. На территории Калужской губернии даже была провозглашена суверенная советская республика, расстрелянная артиллерией красных[72 - РГВА. Ф. 6. Оп. 10. Д. 9. Л. 12–12 об.; Ф. 16011. Оп. 2. Д. 1. Л. 24 об.]. Жуков не дезертирует в ноябре или декабре 1918 года, в отличие от 40 % новобранцев (в некоторых районах Московского военного округа число дезертиров достигало 90 %)[73 - Landis E.C. Bandits and Partisans, The Antonov Movement in the Russian Civil War. University of Pittsburgh Press, 2008. P. 21.].

Почему Жуков откликнулся на призыв Троцкого? Версию о желании помочь выжить родителям можно отбросить сразу, потому что только 24 декабря 1918 года Совнарком принял решение об оказании материальной помощи и выдаче пособий семьям красноармейцев. Его руки были бы в Стрелковке полезнее любых пособий. Какой еще выбор у него был, кроме как пойти в армию или остаться в Стрелковке, которая, как мы знаем, уже летом 1918 года была поражена неурожаем?[74 - РГВА. Ф. 1. Оп. 1. Д. 303. Л. 26. Опубликовано в: Известиях ВЦИК. 1918. 13 августа.] Какое будущее ждало молодого человека с горячей кровью в деревне с 300 жителями, «между икон и тараканов» (Горький)? Тот, кто вырвался из деревни, в нее надолго не возвращаются. Она убивает всякое желание пробиться в жизни, всякое честолюбие, как писал Горький, уловивший парализующий ужас, который внушает русская деревня: «Вокруг – бескрайняя равнина, а в центре ее – ничтожный, маленький человечек, брошенный на эту скучную землю для каторжного труда. […] Спора нет – прекрасно летом „живое злато пышных нив“, но осенью пред пахарем снова ободранная голая земля, и снова она требует каторжного труда. Потом наступает суровая, шестимесячная зима, земля одета ослепительно-белым саваном, сердито и грозно воют вьюги, и человек задыхается от безделья и тоски в тесной, грязной избе. Из всего, что он делает, на земле остается только солома и крытая соломой изба – ее три раза в жизни каждого поколения истребляют пожары»[75 - Горький М. Указ. соч. С. 112.]. Жуков, бывший щеголеватый московский рабочий, элегантный драгунский унтер-офицер, уже повидавший мир, не мог желать для себя такой жизни. Для двадцатидвухлетнего крестьянского сына революция – это приключение. Он решил, что его будущее связано с этой революцией, обещавшей наконец вытащить Россию из средневековья. Как бы то ни было, 30 сентября 1918 года Георгий Константинович уложил свой вещмешок, начистил сапоги и снова попрощался с матерью, в день своего ухода на фронт. Он возвращался в армию… на сорок лет.

Армия нового типа

И снова Жукова зачислили в кавалерию. И снова он принес присягу. В тексте, разработанном Свердловым, не упоминалось ни о боге, ни о царе, вместо них появились «революция», «пролетариат» и «советская родина». Ее пункт № 1 ясно говорит об идеологии и практике Красной армии голодранцев:

«Я, сын трудового народа, гражданин Советской Республики, принимаю на себя звание воина рабочей и крестьянской армии. Перед лицом трудящихся классов России и всего мира я обязуюсь носить это звание с честью, добросовестно изучать военное дело и, как зеницу ока, охранять народное и военное имущество от порчи и расхищения.

Я обязуюсь строго и неуклонно соблюдать революционную дисциплину и беспрекословно выполнять все приказы командиров, поставленных властью рабочего и крестьянского правительства. […] Я обязуюсь, по первому зову рабочего и крестьянского правительства, выступить на защиту Советской Республики от всяких опасностей и покушений со стороны всех ее врагов и в борьбе за Российскую Советскую Республику, за дело социализма и братства народов – не щадить ни своих сил, ни самой жизни…

Если по злому умыслу отступлю от этого моего торжественного обещания, то да будет моим уделом всеобщее презрение, и да покарает меня суровая рука революционного закона»[76 - Из.: Книжка красноармейца, в ППР I. С. 47–48.].

После принесения присяги, одетый в старую шинель и новый островерхий суконный шлем-буденовку, Жуков слушал доносящийся издалека шум Гражданской войны.

Хотя в цели настоящей работы не входит подробный рассказ о Гражданской войне в России – вооруженном конфликте, характеризующемся продолжительными, сложными и крупномасштабными боевыми операциями, все же невозможно совершенно ничего не рассказать о первых годах существования Красной армии. Тем более что многие из ее характерных черт и недостатков, появившихся в ходе Гражданской войны, будут проявляться и в январе 1941 года, когда Жуков займет пост начальника Генерального штаба, и в еще большей степени в тот момент, когда наступление вермахта поставит ее на край пропасти.

Ни один из главных большевистских вождей не служил в царской армии и абсолютно не разбирался в военных вопросах, за исключением разве что Троцкого, бывшего военным корреспондентом во время Балканских войн и имевшего хоть какие-то, пусть и очень ограниченные, представления о военном деле. На конференции большевистских организаций в июне 1917 года, в порыве идеализма, смешанного со страхом перед бонапартизмом, было принято решение о ликвидации постоянной армии и замене ее народным ополчением. Но, демобилизовав старую русскую армию, Ленин столкнулся с необходимостью защищать свое новое государство от множества врагов, и реальных, и потенциальных: от бывших союзников – французов, британцев, американцев, японцев, чехов, от германских и австро-венгерских армий, от внутренних врагов – белых, зеленых, эсеров, меньшевиков, анархистов, националистов всех мастей… Поэтому уже 28 января 1918 года он подписывает декрет о создании Рабоче-крестьянской Красной армии. Поначалу эта армия представляла собой наспех объединенные отряды Красной гвардии, небольшие банды, состоящие только из пехоты, заинтересованные исключительно в обороне своего города или губернии и проникнутые «духом партизанщины». Формировалась она «исключительно из пролетариата и близких ему полупролетарских слоев крестьянства». Командиры выбирались, воинские звания были упразднены, различия между политикой и военным делом фактически отменены.

Ленин очень скоро излечился от своего идеализма в военных вопросах. В феврале 1918 года он ожидал притока в армию 300 000 добровольцев, воодушевленных революционными идеями, подобно массовому порыву французских санкюлотов во II году Республики; реально же в армию записалось 20 000, по большей части маргиналов, безработных и беженцев. После того как в середине февраля переговоры в Брест-Литовске были временно прерваны, насчитывавшей 198 000 человек РККА пришлось столкнуться с тридцатью германскими дивизиями, которые разгромили ее в двадцать четыре часа. Минск пал 21 февраля 1918 года, Киев – 2 марта, Нарва, отстоящая на 160 километров от Петрограда,  – 4 марта. Для немцев это стало настоящей военной прогулкой, о которой некоторые генералы вермахта будут с теплотой вспоминать в июне 1941 года. Ленин сделал правильные выводы из этого фиаско и 3 марта подписал «похабный» Брестский мир. Чтобы обезопасить советское правительство, он через девять дней перенес столицу в Москву и, как и Троцкий, поселился в покоях бывшего коменданта Кремля в Кавалерском корпусе, напротив Малого дворца. Он приказал заменить мелодию курантов на Спасской башне. Отныне их колокола будут каждую четверть часа вызванивать «Интернационал» вместо «Боже, царя храни». Но главное – Ленин поручил Троцкому перестроить Красную армию на более традиционных началах.

В качестве народного комиссара по военным делам Троцкий проделал огромную работу, которая в конечном счете принесла его лагерю победу в Гражданской войне после трех с половиной лет сражений. Этой победой большевики были обязаны не столько военным талантам своих полководцев, сколько политическим ошибкам и разобщенности своих политических противников, а также своей способности привлечь на свою сторону крестьянские массы и самопожертвованию членов партии, преданных идее. Перед наркомом Троцким стояло бесчисленное множество проблем: хаос в управлении, внутренние свары в большевистском руководстве, беспрецедентный экономический кризис в стране, сжимавшееся вокруг Советской республики кольцо фронтов.

В организационном плане Красная армия с первых дней существования оказалась под двойной, бюрократической и политической, опекой со стороны правительства, Советов и партии. Переплетение компетенций распутать было невозможно, и Троцкий удерживал управление только за счет расширения собственных полномочий. Этот управленческий хаос, возникший из-за страха власти перед возможностью военного переворота, способствовавший беспорядку, безответственности и неэффективности, подогревался борьбой личных амбиций и различных теорий.

Эта новая армия, в которую вступил Жуков, была, очевидно, первой в истории армией, напрямую контролируемой политической партией. Она была создана для защиты власти этой партии, и это является одним из двух ключей к пониманию ее сути. Другим ключом является существовавшее внутри ее и в душе каждого офицера противоречие между безоговорочным подчинением партии и профессиональной компетентностью. Только разобравшись в двух этих моментах, читатель сможет понять и судьбу Жукова, и всю сумбурную историю РККА, большую чистку 1937–1938 годов и катастрофический разгром лета – осени 1941 года.

Первоначально набор и служебный рост в РККА были обусловлены преданностью делу партии, хотя партийные ценности и цели не совпадали с армейскими. Само понятие военного профессионализма находилось у властей под подозрением. Этому можно найти лишь одно объяснение: страх, что верность армии перевесит верность партии. Жуков узнает это, дважды заплатив за постижение этой истины карьерой. Он более, чем любой другой советский военачальник, будет разрываться между своим долгом перед партией – а Жуков всегда останется коммунистом – и долгом перед армией, перед ее ценностями, ее нуждами, ее репутацией.

К тому моменту, когда Жуков 1 октября 1918 года вступил в РККА, Троцкий уже принял самые важные решения. Была восстановлена дисциплина, отменена выборность командиров – по крайней мере, теоретически, распущены солдатские комитеты, восстановлены смертная казнь и военные трибуналы. Командир вплоть до батальонного уровня располагает всей полной власти. До дивизионного он разделял ее с комиссаром. В армиях и фронтах власть разделена между командующим, его начальником штаба и комиссаром; эта тройка образовывала Революционный военный совет (РВС).

Вместо того чтобы назначать на командные должности политически лояльных, но совершенно некомпетентных в военном деле рабочих и беднейших крестьян, Троцкий широко открыл двери в Красную армию для бывших царских офицеров, получивших название военспецов (военных специалистов), и, постепенно, для всех крестьян, исключая кулаков. Первые поставят на службу делу свои профессиональные навыки, вторые станут пушечным мясом. Численность РККА быстро росла: 650 000 человек к моменту вступления в нее Жукова, более миллиона к Рождеству 1918 года, 3 миллиона в 1919 году. В 1920 году она достигает своего исторического максимума до Великой Отечественной войны – 5,5 миллиона военнослужащих. Тем не менее эти цифры не должны вводить нас в заблуждение: каждый год из Красной армии дезертировали сотни тысяч человек, а две трети оставшихся не занимались ничем иным, кроме поисков продовольствия, снаряжения и новобранцев. На стороне красных никогда не сражалось одновременно более 700 000 бойцов, на стороне белых – на треть меньше. Историк Орландо Фиджес[77 - Figes O. The Red Army and Mass Mobilization During the Russian Civil War 1918–1920 // Past & Present. № 129. Novembre 1990. P. 168–211.] доказал, что Красная армия была слишком многочисленной. Российская экономика не могла прокормить, вооружить и обучить такую массу людей, из-за чего периодически происходили массовые дезертирства голодных людей.

Кавалерист, засидевшийся в казарме

Большинство этих проблем так или иначе отразилось на судьбе Жукова. Период с весны 1918 года по конец осени 1919-го является одним из самых темных в его биографии. Хронологические ориентиры отсутствуют, и единственным источником информации остаются «Воспоминания». А источник этот удручающе скуден. На дюжине страниц, на которых маршал излагает общую историю Гражданской войны, он указывает всего две даты, относящиеся лично к нему: 1 марта 1919 года и начало июня 1919-го. Первая – время его вступления в партию, вторая – его первый бой с белоказаками за станцию Шипово, недалеко от Уральска, на границе современных Казахстана и российского Урала. То есть между поступлением Жукова в Красную армию и началом боевых действий полка, в котором он служил, прошло восемь месяцев.

Одним из немногочисленных источников, позволяющих хотя бы частично реконструировать данный период в жизни Жукова, является история соединения, в котором он служил: Московской кавалерийской дивизии. Приказ о ее формировании был издан Высшим военным советом 19 июня 1918 года. Ядром стали добровольцы – военнослужащие бывшей 2-й кавалерийской дивизии императорской армии. К моменту вступления в нее Жукова в октябре 1918 года она получила свое новое название: Московская кавалерийская дивизия.

Соединение включало четыре полка. 1-й был быстро отправлен на фронт. 2-й в ноябре переведен в Тамбов для подавления крестьянского восстания. 3-й, сформированный в Калуге, был в феврале 1919 года переведен в Кирсанов, в богатый зерновой район близ Тамбова, где его легче было прокормить. 4-й полк, в котором служил Жуков, был создан из остатков 4-й кавалерийской дивизии царской армии 10 октября 1918 года и размещался в Октябрьских казармах у печально знаменитого Ходынского поля. Жуков находился в новой советской столице в течение почти восьми месяцев, притом что Троцкий повсюду искал солдат для пополнения армии. Чем объяснить столь продолжительный период пассивности?

Причин много. Первая – трудность с обеспечением конницы снаряжением, оружием и, главное, конями. Традиционно армия получала лошадей из южных степей европейской части России, Сибири и предгорий Кавказа, а все эти районы в тот момент находились под контролем белых. Наркомат по военным делам буквально нищенствовал: не было ни обмундирования, ни сапог, ни ботинок; разбегавшиеся в 1917 году солдаты разграбили склады и унесли с собой все, что можно. По приблизительным подсчетам до 60 % бойцов Красной армии ходили в гражданских обносках[78 - Figes O. Op. cit. P. 168–211.]. Троцкий привозил на своем личном поезде обувь и буханки хлеба колеблющимся частям, чтобы побудить их идти в атаку. От запасов продовольствия зависят и численность личного состава, и его готовность сражаться. А продовольственный паек тогда опустился до крайне низкого уровня: 400 граммов хлеба в день в январе 1918 года – до уровня конца 1916 года; такая ситуация с продовольствием стала непосредственным поводом к февральскому бунту 1917 года в Петрограде. Жуков подтверждает: «Помню момент выгрузки на станции Ершов. Изголодавшиеся в Москве красноармейцы прямо из вагонов ринулись на базары, скупили там караваи хлеба и тут же начали их уничтожать, да так, что многие заболели. В Москве-то ведь получали четверть фунта плохого хлеба да щи с кониной или воблой»[79 - Жуков Г.К. Указ. соч. 1-е изд. С. 48.]. В результате каждую ночь из воинских частей исчезали люди, возвращавшиеся к себе в деревни или сбивавшиеся в банды, промышлявшие грабежами.

Вторая причина задержки Жукова в Москве – практически полное отсутствие в красной кавалерии офицеров. Все они – на две трети казаки, на треть русские и прибалтийские дворяне, за буквально единичными исключениями,  – перешли на сторону белых. Советские руководители не должны этому удивляться, ведь кавалерия считалась у них самым консервативным родом войск. Поэтому командный состав набирался из бывших пехотных офицеров, которым самим приходилось учиться, и из бывших унтер-офицеров, вроде Жукова. Следует отметить, что, поскольку старые чины в Красной армии были отменены, Жуков из младшего унтер-офицера превратился в рядового красноармейца (слово «солдат» в РККА было под запретом). Но через несколько недель, благодаря своей компетентности и авторитету, он занял пост командира отделения (10 человек), что примерно соответствовало его прежнему званию. Наконец, еще одна, последняя, но немаловажная причина затянувшегося пребывания дивизии в Москве: новая власть не считала формирование кавалерийских частей приоритетной задачей. В Первой мировой войне кавалерия царской армии не совершила ничего выдающегося, и это как будто подтверждало мнение Троцкого о ней как «третьестепенном» роде войск[80 - Trotski L. Op. cit. P. 212.]. Это было страшным заблуждением, и он поймет свою ошибку только в сентябре 1919 года, когда бросит знаменитый лозунг: «Пролетарий, на коня!»