Пафос

Этюд 3. Юность

Восьмой год творчество остаётся для меня неприступной крепостью. Что меня привело к ее стенам?

Моя юность началась с увлечения философией. В какой-то момент художественной литературы мне стало мало, и я окунулся в эту стихию чистой мысли. Поступив на соответствующий факультет, я понял, что влиться в среду мыслящих людей невозможно, только копируя форму, полагаясь на эрудированность и красноречие. Здесь особое внимание, как мне показалось, уделялось именно содержанию, а с формами было дозволено обращаться как угодно. Примат формы окончательно был поставлен под сомнение. Пик моей нелюбви к завершенной форме пришелся на сессию первого курса. Предметом этой неприязни стал мой декан как представитель государственной, правительственной и предполагающей дисциплину формы. Он принимал экзамен, и для получения зачёта было необходимо сдать самостоятельно написанную статью. Прочитав мою статью, он отметил ее как самую оригинальную по содержанию, но не достаточно аккуратную в оформлении. Максимальная оценка, на которую я мог рассчитывать, была четыре балла из пяти. Но мне была необходима максимальная. Тогда декан предложил мне пари: он задаёт мне один дополнительный вопрос, и если я на него отвечаю, то получаю пять баллов, если нет, то три. В этот день я ушел с пятёркой, выиграл битву, но проиграл войну.

Из – за свойственного мне всю жизнь желания идеального, вскоре мне захотелось сменить свой ВУЗ на более престижный, а город, в котором я тогда жил, на главный мегаполис страны. Вскоре после того, как я всего этого добился, последовал нервный срыв и глубокая депрессия. Тогда я не понимал, что в жизни нет эквивалента идеальному, а любая человеческая реализация не похожа на идеал.

В тот день мне нужно было принять оценку «четыре» за совершенный мною поступок. Этим поступком была моя статья. Так как всякая форма, доведённая до конца, есть поступок совершаемый раз и навсегда. И ответственность за этот поступок я должен был взять на себя. Для этого необходимо обладать способностью подчиниться конкретной и несовершенной форме, метафорой этой формы для меня стал человек – функция, человек дела – декан.

Ты становишься сам себе противен, если не способен подчиниться форме, наполнить ее идеальным. Истерика невозможности идеального привела меня в депрессию, это состояние личности, не вмещаемое ни в какую форму и не создающее никакой формы. Единственное что может от этого спасти, это мужественное принятие невозможности достижения идеала, осознаваемое посредством герменевтического творчества.

Глава 3

Вместе с разрядом тока я впустил в себя Ничто, которое разделило меня на наблюдателя и наблюдаемого. В наших отношениях я увидел структуру самого бытия – человечную и метафоричную. Я не вижу себя, как видел прежде и не знаю, как знал прежде. Осталось только чистое ЕСТЬ, устоявшее против редукции, ЕСТЬ посредством мысли и ни в чём полнее мысли я реализоваться не могу, ведь чтобы быть, нужно изъяснить, сказать, воспроизвести собой… Пусть мы только средства сообщения для бытия сущего, но как говорил Маршал Макклюэн, "medium is the message" .Человек не осознаёт, что он интерпретирующий автомат сущности всего сущего. Возведя себе идола научного сознания человек слышит шум безжизненного тиканья приборов и совершенно не вслушивается в мелодию бытия, которую шёпотом напевает ему Логос. Опыт языка забыт, он поставлен во служение сознанию, которое только и делает, что впопыхах пытается проанализировать уже произошедшее. Опыт языка, то есть говорение – вот тот инструмент, благодаря которому мы приходим в созвучие с Логосом. Иметь то, что следует почитать или нет – решать не человеку, почитание первоначала необходимо именно потому, что оно непостижимо. Нет смысла определять Логос, когда его можно произнести – нужно произносить. Нам нет нужды задавать вопрос «что есть Логос?», «что есть Бытие?», «Что есть человек?». Вопрос изначально неверен, не «что?», а «как?», поэтому и Герменевтика – это ответ на вопрос «как?» – интерпретируя! Только интерпретируя можно достичь понимания. Понимания того, что цель предшествует попыткам её достичь. Ведь само мышление и есть тот столь желанный Логос. Проговаривание есть способ его существования. Понимание – это принятие того, что завесы тайны – это не препятствие, а обрамление истины.

Но чем намеренная интерпретация проговариванием отличается от изречения Логоса самим историческим существованием человека? Понимает ли человек голос Логоса или нет? Только вслушиваясь можно принять его, достичь созвучия. Степень же созвучия определяется гармонией. Гармония возможна лишь благодаря правильной настроенности инструментов.

Настроение – это ценностный диапазон, диктуемый бытием. Вслушивающийся человек в своей речи будет нести настроение самого бытия. Способ, которым оно истинно себя проявляет, не озвучивается в речи напрямую, оно – тон, который задаёт настроенный на созвучие оратор, благодаря чему открывается дискурс для последующего познания.

Схватить, удержать, воспроизвести собой и заставить проснуться от мнимого бодрствования, прийти в чувство от бесчувствия того, что считают жизнью. Истинный глашатай Логоса своим стремлением к ясности вызывает жажду понимания. Как объект любви, будучи бездвижим, побуждает к действию влюблённого, так и оратор провозглашает цель, которой вожделеют и тянутся умы людей, влекомый эросом. Настроение становится желанно. Как возбуждение или страсть. Только благодаря таким ярким экстатическим переживаниям можно заразиться настроением непосредственного присутствия, удивлением самому факту человеческого существования. Предварительно придя в состояние сконцентрированного напряжения, обретая необходимый тонус, происходит процесс интерпретации. Это способ принятия своего существования, своего присутствия к себе. Это настроение проявило себя посредством мысли, так Логос изрёкся на свет, и вместе с Логосом в мир проникло непонятное.

Прежде в мире царили структуры сознания, на основе которых воображаются предметы, указывающие на его осмысленность, метафорический смысл делал всё понятным и близким, вписывая в культуру. Такой способ внесения и удержания во времени порядка того, что без мира было бы хаосом, называется мифом. Миф – это залог творческого характера любой культуры. Таким образом, Герменевтика представляет собой посредника между Логосом и мифом. Состояние удивления собственному существованию и бесконечный поток вопросов, следующих из этого, в процессе интерпретации обретает неистовое возбуждение, навязчивое желание заразить этим бушующем потоком страсти всех вокруг. И именно в этом человеку помогает искусство.

Самым близким аналогом такого состояния является музыка. Слушая музыку, мы слушаем конкретные музыкальные фразы. Мы оказываемся в особой сфере, подобной Логосу. Так как сказанное на языке музыки, есть одновременно то что она называет, при её прослушивании мы сразу оказываемся непосредственно перед самой представленной сутью, а не перед значением зашифрованным в каких-либо символах. Над мыслю о том, как интерпретировать музыку, например, в тексте, можно было бы провести долгие, нескончаемые часы. Но мне на удачу этим уже занялся один мыслитель. Конечно же, я говорю о Ницше. Само название его первого труда отвечает на поставленный мной вопрос. «Рождение трагедии из духа музыки». Из музыки рождается трагедия как минимум в античной Греции. Я хочу привести цитату, в который видна характерная особенность эллина, разрывающегося между мифом и Логосом при созерцании трагедии того времени: "зритель взирает на просветлённый мир сцены И всё же отрицает его… Он во всей глубине понимает происходящее на сцене, всё же охотно бежит в непостижимое."

Глава 4

Прошлую главу я закончил на Ницше, с него начнём и эту.

«В античной трагедии эллин чувственными очами видит порывы воли, борьбу мотивов, поток страстей в форме целого множества живых и подвижных линий и фигур." Эта цитата видится мне универсальным описанием интерпретации как феномена. Настроение, которым заражён такой человек, я называл бы Пафос. И теперь я хочу попробовать передать свой Пафос, посредством написания произведения, подражающего в своей форме античной трагедии. Но для того чтобы показать что миф и Логос сталкивались не только в амфитеатре Афин, героями моей трагедии станут картины такого художника, как Ван Гог. Действие будет происходить в картиной галерее. Попытаюсь ответить на вопрос, почему именно Ван Гог. Конец девятнадцатого столетия ознаменовался кризисом в живописи, проявляющимся в том, что у всё большего количества художников возникал внутренний конфликт. Изображение действительности в рамках академизма в стремлении изобразить её точно такой, какой она предстаёт, не позволяет художнику добиться достоверности, которой требуют его мироощущения. Разрешение этого конфликта заключается в следовании проявляющейся в художнике потенции к поиску новых техник изображения для преднамеренной инаковости в передаче действительности. Ван Гогу была уготована трагическая участь: в развитии живописи он был одним из первых, кто принял на себя сильнейший поток дионисийского начала, который бил через него. Всю его жизнь он был вынужден заниматься живописью, чтобы упорядочивать этот хаос. Всё творчество Ван Гога – это путь принятия дионисийского в себе и совершенствование в его упорядочивании, так как человек не способен выдержать дионисийский Хаос в максимальной степени. Поэтому в моменты, когда Ван Гог не рисовал, диониссийское захватывало его и у него случались приступы безумия, в которые он себя не осозновал, и не помнил их потом.

Глава 5. Трагедия

МЕСТО ДЕЙСТВИЯ

Выставка работ Винсента Ван- Гога в галерее изобразительного искусства.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Хор зрителей, посетителей галереи.

Хор картин, выставленных экспонатов.

«Кипарисы», картина Ван – Гога, 1889 г.

«Ночная терраса кафе», картина Ван – Гога,1888 г.

ПРОЛОГ.

Хор зрителей:

–Искусство создано,

чтоб скрыть боязни и тревоги.

–Мир сладостный и страстный на картине,

Живет за нас ту жизнь,

Что мы не можем.

–Природы дух сентиментальный

Раздроблен в нас на индивиды,

Для созерцанья образов пластичных.

–Должно хотеть иллюзии,

Чтоб скрыться от страданий.

–А око жаждет отражения

В сфере красоты.

Хор картин:

–Начало бурное во мне, что

Создано для прославленья Диониса,

В чрезмерности природы топит объективность.

–Все сущее – язык моей природы,

А образы мои лишь ты и только ты.

–Мир мой далек так,

От действительности пресной,

Что погрузившись с головой в него,

Ты будешь слышать

Экстатические звуки торжества.

–Но кто тогда

Тот повелитель и создатель?

Кто та среда,

Через которую пройдя,

Субъект отпразднует

Свое освобождение

Из пут реальности убогой,

И ринется в объятья Аполлона,

Творца иллюзии и бога сна.

ДИАЛОГ

«Кипарисы», обращается к другим картинам:

–Друзья, живем ли мы в момент,

Когда на нас не смотрят?

–И что есть мы?

–Мы существуем для других?

А если для себя,

То как могли бы мы узнать об этом,

Не будь возможности взглянуть со стороны?

«Ночная терраса кафе», отвечает:

–Живем тогда мы в промежутке,

Меж в-себе и ими.

–Они не я, но я они

В них увидав палитру яркую эмоций,

Я понял, что все это

Сам и побудил

– И вот вопрос,

Есть ли мы то, что

Видим в тех,

Кто на нас смотрит?

–А коли нет,

То стоит ли пренебреженье их терпеть.

«Кипарисы»:

–Они хулят нас

За грубые мазки и едкий колорит.

Но в чем наша вина,

Коль это воля бога,

Вкахический узор в их мир

Вплести.

– я существую в мире

Своим холстом и цветом красок.

«Ночная терраса кафе»:

–Ты существуешь пасторалью

Для тех, кто смотрит на тебя

–Поймите, братья,

Мы все уязвлены

Обидной точкой зрения,

Находимся в глазу непримиримого врага.

Живем пускай и в сердце мира,

Но недоступны нам его врата.

«Кипарисы»:

–Наша природа будет ускользать от нас,

В той степени, в какой

Отчуждены мы были.

«Ночная терраса кафе»:

–Парадоксально пусть,

Но обрести желаемую самость,

Можно, лишь став

Законченным объектом

Для творчества чужого бытия.

«Кипарисы»:

–Позволь мне возразить,

Отказываюсь верить, что мир

Наш создан созерцанья для.

–Пусть ширина холста ровна

Границам мира, я все равно

Его не в силах осязать

–Вдруг в нем есть два таких же

Кипариса, что сами тоже

Копия других, а кипарисовость

Заключена в первоедином .

«Ночная терраса кафе»:

–Не соглашусь, не счесть

Тех раз, когда я наблюдал

Как проведя по мне ,

Невежественным взглядом

Предвзятый зритель

К изящным чувствам воспарял

«Кипарисы»:

–Из раза в раз, мы им

Родиться позволяем, но почему

Тогда творцы они, не мы?

«Ночная терраса кафе»:

–Творцом тот станет полноправным,

Кто русло жизни своей воле подчинит.

–Создать судьбу нам истинно под силу

Лишь упорядочив поток того, что

В нас едино.

Порядок – тело человека,

А наши мысли – его Я

«Кипарисы»:

Возьмем же брат мой,

Свою сущность и изваяем

Слепок бытия.

«Ночная терраса кафе»:

–Тогда начнем с меня.

–Окрас ночи манящий,

Богаче и насыщенней,

Чем день.

–а в контуре оранжевого пола

Сияет свет огней.

–контраст меж фонарем и небом

Мешает форму разобрать.

–Разнообразная структура,

Пытается пронзительно пищать.

–Пространство режется навесом,

На область освещенного кафе и улицу в тени.

–А на переднем плане,

В булыжной мостовой, смыкаются они.

–Язвительные вскрики желтой краски

Тревоги и экстатики отцы.

–Войдя по перспективе, вдоль картины

Оставишь на сетчатках

Ожоги этой желтизны.

–Теперь, брат, очередь твоя.

«Кипарисы»:

–Изящные изгибы кипарисов

Уверенно провозглашают вертикаль,

Мистраль, рубиновым порывом Краски,

Ложится в несколько слоев.

В динамике засело напряженье,

Спиралевидных завихрений вид

Напоминает приступы падучей…

–А ну постй, я здесь прервусь.

–Мне кажется, что я нашел ответ

На наш вопрос.

–Безумие, вот та черта, что быть

Должна в том, кто нас создал.

«Ночная терраса кафе»:

–Синхронизировавшись с жизненным

Потоком, мы выявили сущность

Всякой лжи

–И если довелось нам быть концом

Для той эпохи, когда не терпят

Люди опьяненья

Мятежной красоты

–Мы ниспошлем на них,

Безумье Вакха, даруя истину,

Сокрытую внутри.

ЭПИЛОГ

Хор зрителей.

–Мы – первообраз человека,

Воодушевленного мечтой.

–Восторг от встречи с Богом.

Затмил нам мнимую культуру,

Теперь мы вне пределов мира

Сияем ясной полнотой.

–Мы созерцаем мир видений,

Но створы ока на замке.

–Приняв дары чужой природы

Не изменили мы себе.

–Вне времени мы служим Вакху,

Охвачены безумной пляской,

–Так пусть в объятия огонь,

Возьмет картины, нас,

Весь мир скупой, Эвое!

–Пусть тлеет плоть и масло

На холсте, Эвое!

–Пусть клубы дыма вьются ввысь,

Дурманящему богу в дар, Эвое!

Хор картин.

–Что сотворили мы с людьми,

Теперь поглотит Дионис

Явлений мир.

–А в безобразии игра, что до того

Была нами озарена, замкнет

Движение культуры.

–Искусства суть, не подражание,

А восполненье пустоты.

–Не тот художник, кто безумие

Раскроет через человека в мир

–Художник тот, кто совладав

С ним, заключит в космосе картин!