скачать книгу бесплатно
Судьба моя – море. Из цикла «Три моих жизни»
Геннадий Лобок
Освежающий бриз, брызги солёной воды, борьба за живучесть судна во льдах и тушение пожаров на ходу, будни и романтика морских переходов… Эта автобиографическая книга – признание в любви морю и жизни. Будучи мальчишкой, Геннадий Лобок мечтал о море и дальних странах. Окончил мореходку, служил и работал во всех океанах. Вместе с автором мы окунёмся в суровую жизнь 60-х – 70-х, в давно ушедшую эпоху. О своих буднях, приключениях и неожиданных событиях автор рассказывает в этой книге.
Судьба моя – море
Из цикла «Три моих жизни»
Геннадий Лобок
Моей любимой Оленьке
Редактор Сергей Барханов
Корректор Сергей Ким
Дизайнер обложки Александр Грохотов
© Геннадий Лобок, 2021
© Александр Грохотов, дизайн обложки, 2021
ISBN 978-5-0053-4943-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Предисловие
Когда я встречаюсь с флотскими друзьями или родственниками и вспоминаю о жизни в море, на военных кораблях, на судах рыбной промышленности, вообще о том счастливом времени, они меня просят: «Напиши об этом, ты очень интересно рассказываешь». Я всегда отвечаю, что дара писательского у меня нет, но они уговорили меня попробовать – написать о своей жизни не для кого-то, а для всех моих ныне живущих внучек и правнучек, а даст бог – и правнуков.
Я был мальчишкой из глухой украинской деревни, где русский язык преподавался в школе как иностранный и украинцам, болгарам, молдаванам, гагаузам уроки русского языка можно было не посещать. Конечно, официально это разрешено не было, но нас за это не ругали.
Деревня наша находилась в Бессарабии. Отец мой – участник революционных событий, в Гражданскую войну воевал в дивизии Щорса, в финскую был политруком. В партию вступил в 1919 году в восемнадцать лет, это было на Украине, партия тогда называлась Коммунистическая партия большевиков Украины – КП (б) У. Мама была учительницей. Мой дядя жил в Киеве, работал редактором издательства «Советская школа», и благодаря ему у нас была большая библиотека. Я много читал в детстве книг о моряках, пиратах.
Жили мы у лимана Бургаз неподалеку от Черного моря, поэтому многие мальчишки мечтали о море. В 1960 году я поступил в Одесское мореходное училище технического флота. В те годы мы жили довольно бедно, и одно то, что в мореходке кормили и одевали, многое решало. Кроме того, по окончании мореходки мы получали военное звание лейтенанта запаса.
В 1963 году Хрущев сократил армию и флот на 1,2 млн человек, и во многих учебных заведениях были упразднены военные кафедры. В 1964 году мы получили дипломы штурманов, но были призваны на флот матросами, и я служил срочную службу четыре года. После службы уехал на Сахалин и устроился на работу четвертым штурманом на рыбоконсервную плавучую базу, там работал четвертым, затем третьим штурманом. Потом меня перевели на зверобойную флотилию, где я работал вторым штурманом и старпомом, затем первым помощником капитана.
В 1976 году меня списали с флота по состоянию здоровья – у меня был гипертонический криз, положили в больницу, но так и не сбили давление. Оставаться на Сахалине (мы жили в Холмске) и видеть, как друзья уходят в море, было выше моих сил. К тому же моя жена (а я к тому времени был женат) болела, врачи написали заключение, что климат Сахалина ей не подходит. И мы уехали в Москву.
По приезде в столицу я пошел в Министерство рыбной промышленности узнать насчет работы, там попросили пару дней, и в разговоре я понял, что они запросили данные обо мне. Потом мне сказали: «Как штурман ты нам в Москве не нужен, а вот как шифровальщик подходишь – у тебя действующий допуск». Я почему-то очень не хотел всю жизнь быть шифровальщиком, поблагодарил их и устроился в Московское речное пароходство матросом на самоходную баржу «Ока-2». Месяца через четыре меня пригласили в Министерство речного флота и предложили работу старшим инженером в главном управлении загранперевозок. В том же году, в возрасте тридцати трех лет, я поступил на вечернее отделение московского филиала Ленинградского института инженеров водного хозяйства.
Через шесть месяцев я ушел из министерства на стройку – оказалось, что чиновничья служба не по мне. Больше года проработал слесарем, затем бригадиром слесарей, через год – мастер, через полгода – прораб, еще через месяц – старший прораб, начальник строительного участка.
В 1985 году меня пригласили на работу в Минэнерго, в трест гидромеханизации. В 1986 году я участвовал в ликвидации аварии на Чернобыльской атомной станции. После работы на ЧАЭС болел и перешел работать в строительные организации Москвы: начальник фасадного участка, начальник фасадно-кровельного участка, главный инженер управления.
В 1990 году создал кооператив «Фрегат». Начинали вдвоем с женой: я – председатель, она – бухгалтер. Через пять месяцев во «Фрегате» работало четыреста человек, через два года уже было тысяча семьсот – тысяча восемьсот сотрудников. Мы создали многофункциональное предприятие. На собственном заводе в Серпухове мы выпускали механические косилки, промышленные пылесосы, дробилки сучьев после обрезки деревьев. В фирме был создан отдел математических технологий, который по договору с Центральным банком России делал для него защитные программы. Работали на храме Христа Спасителя. В городе Кирове построили деревообрабатывающий комбинат, и те деревянные изделия, которые необходимы были для наших работ, мы получали со своего комбината. Было создано совместное предприятие с Польшей. Работали с фирмами из США, в Англии покупали двигатели для своих изделий.
К нам обратились из Госстроя России с предложением поучаствовать в конкурсе фирм, работающих в системе коммунального хозяйства. При подведении итогов нам вручили благодарственное письмо за участие, но в своем выступлении глава Госстроя сказал, что пока ни в Москве, ни в России таких крупных, многофункциональных организаций не существует, но он надеется, что со временем такие предприятия появятся, и тогда производственная фирма «Фрегат» сможет поучаствовать в соревновании. На тот момент во «Фрегате» работали доктор биологических наук, два доктора технических наук, три кандидата технических наук, больше ста ИТР – все с высшим образованием. Даже была женщина – доктор педагогических наук.
Через некоторое время мне предложили возглавить дирекцию единого заказчика в районе Выхино-Жулебино – создавалась новая система управления коммунальным хозяйством Москвы. Мне это было интересно, и я перешел туда. Через полгода мы заняли первое место среди столичных коммунальных хозяйств, и семинар по благоустройству города проводился в нашем районе. Затем супрефект нашего Юго-Восточного округа ушел в Центральный округ, а нам прислали нового, и префект ЮВО Владимир Борисович Зотов попросил меня перейти на работу в супрефектуру первым замом супрефекта – помочь его становлению. Мы договорились, что как только они найдут первого зама по городскому хозяйству, я уйду к себе во «Фрегат». В феврале 1997 года они нашли человека на мое место, и я вернулся в свою фирму.
Этот был год выборов в Московскую городскую думу. Мне позвонил действующий депутат нашего округа (я тогда первый раз услышал его фамилию) и попросил встретиться. Договорились, что он придет к нам на оперативку. Он пришел и попросил поддержать его на выборах, поскольку ему сказали, что я пользуюсь в районе большим авторитетом, и если я его поддержу, то он будет избран. Я ответил: «Мы сейчас с вами прощаемся, я позвоню после оперативки и сообщу о нашем решении». На оперативке коллеги приняли решение выдвинуть кандидатом в депутаты меня, и в тот раз я набрал на полторы тысячи голосов больше, чем у конкурента. Через четыре года я баллотировался вместе с тем же кандидатом и набрал уже на пятнадцать тысяч голосов больше.
В 2005 году мне исполнилось шестьдесят лет, и я ушел на пенсию по старости: мне было тяжело работать, долго болел после Чернобыля. Мне в конце 1986 года даже предлагали оформить первую группу инвалидности, затем еще несколько раз предлагали, но я отказывался.
Такова вкратце моя биография. А подробнее рассказать я хочу о временах теперь уже далеких. Я постараюсь описать все события так, как их помню. Хотя даже не знаю, зачем: писательского таланта у меня нет, внучкам моим, думаю, все это будет неинтересно, да и сыновьям тоже. Вот если бы они, как и я, закончили мореходку… Но они даже и слушать о профессии моряка не хотели. Тем не менее расскажу свою историю с самого начала.
Глава 1
Мой день рождения
Отец. Война с бандеровцами
Отца перевели в Одесскую область
Школьные годы, невинные шалости
Мечты сбываются
Учеба в Одесском мореходном училище технического флота
Родился я 28 июня 1945 года в селе Зинцы Полтавского района Полтавской области (в настоящее время это Зинцовский район Полтавы) в семье служащих.
Отец, Лобок Василий Павлович, родился в 1901 году в деревне Чайкино Черниговской области Костобобровского района. Все родственники отца – и по матери, и по отцу – были крестьянами. После окончания трех классов церковно-приходской школы моего отца отдали на шахту лампоносом. Позже он участвовал в революционных событиях в Одессе, во время Гражданской войны воевал в дивизии Щорса, был связным между Богунским и Таращанским полками. В 1919 году, в возрасте восемнадцати лет, вступил в партию большевиков Украины, с этого же года был на партийной и государственной службе, в финскую воевал политруком.
Мама, Лобок Бонета Бенционовна (в девичестве – Махлина), родилась в 1916 году в городе Лебедин Сумской области. Сначала она окончила рабфак, затем биологический факультет и по окончании учебы всю жизнь проработала учителем в школе.
В то время, когда я родился, отец работал директором лесопитомника, а мама сидела с детьми – нас у них уже было двое: я и мой старший брат. У нас дома есть фотография: я маленький стою под елкой, возле меня полевой телефон – я всегда звонил по нему и звал папу обедать (мама говорила, что это был уже 1947 год). Я хорошо помню, что отец приходил домой на обед, брал меня на руки и садился есть, а я лез рукой к нему в тарелку и все, что получалось захватить, тянул себе в рот. Утром, собираясь на работу, он брал автомат ППШ (что это – ППШ, я, естественно, узнал уже в школьные годы), сумку с гранатами, пистолет, потом садился на лошадь и уезжал.
Гораздо позже, когда я уже учился в школе, спросил у мамы, что это был за дом с земляными полами и подвалом, куда она нас прятала, когда в деревне начинали стрелять. Я тогда не знал, что по линии партии отца направили в эти места воевать с бандеровцами. Это было в Ровенской области, и там в лесах скрывалось очень много бандитов из Украинской повстанческой армии. Когда мы гуляли с соседскими ребятишками, то прямо за нашими домами видели разрушенные траншеи, окопы. Грунт там везде был песчаный, и мы рылись в нем, находя оружие или даже бомбы. Иногда кто-нибудь подрывался на мине – и тогда слезы, плач, похороны… Но со временем это прекратилось. Отца перевели в Пологи, и мы жили там год с небольшим, затем переехали в село Дивизия Одесской области.
Село это состояло из двух частей, которые разделяла речка. Она была небольшая, вернее неширокая, и очень тихая, но по весне не раз сносила мост. Ужей там, возле моста, было море, лежали просто кучи ужиных шкур – мы там купались и видели их. Это было самое беззаботное время. Года через два маму перевели в школу в другую Дивизию, и мы опять переехали. В этой Дивизии школа была большая, утром мама отправлялась туда учить детей, отец шел на работу через мост в другую часть села, а мы сидели дома, и соседская бабушка за нами присматривала.
В 1952 году я пошел в первый класс – все было так интересно и необычно. Я любил читать и читал лет с пяти. Любил сказки братьев Гримм, прочел «Руслана и Людмилу», «Алые паруса» Грина и русские народные сказки. Учительницей у нас была очень молодая девушка, ее к нам направили из Одессы после университета.
Я почти не заметил, как пролетел первый класс. Мне было очень интересно в школе: новые друзья, новые предметы для изучения; раньше у меня девчонок знакомых не было, а тут полкласса – было кого подергать за косу.
Помню, когда я учился во втором классе, умер Сталин, и наша учительница плакала и причитала: как же мы теперь будем без дедушки Сталина? И мы ревели вместе с ней. В третий класс я уже ходил в селе Базарьяновка Белгород-Днестровского района Одесской области. Мама работала в школе, а папа был секретарем парторганизации.
Одним «прекрасным» днем мои родители узнали, что я курю, и вечером после работы начали объяснять мне, что это вредно, что у меня молодой организм и так далее, и требовали, чтобы я дал им слово, что курить не буду. Я такого слова им не давал, они долго совещались, ссорились, может быть, ругались, но в результате приняли такое решение: раз я так сопротивляюсь, то они просят меня, чтобы я дал слово не курить в школе. Такое слово я дал и в школе никогда не курил, поэтому они давали мне деньги на папиросы. Я всегда в шутку говорю, что пить, курить и говорить начал одновременно. А дело тут в том, что в районе, где мы тогда жили, не было пресной воды, вода была горько-соленая. Поэтому мама мешала полтора литра воды и полтора литра сухого вина – так уже можно было пить.
А жили мы на территории Бессарабии (Бессарабия и Северная Буковина были присоединены к СССР в 1940 году). Как я уже говорил, у меня был старший брат – Александр (Саша, но в семье мы его почему-то звали Алик). У мамы была еще сестра Раиса и два брата: Натан (старший) и Шурик (младший). Натан тогда работал редактором какой-то газеты в НКВД. Шурик же окончил институт с отличием, и ему по окончании присвоили звание лейтенанта, после чего призвали в армию и направили под Ленинград, где он командовал батареей. Там он вместе со своей батареей и погиб – бабушка получила похоронку. По окончании войны в семье старшего брата мамы родился сын – его назвали Шуриком, у сестры второго сына назвали Сашей, мама моего старшего брата назвала Аликом, то есть все они были Александрами – в честь нашего погибшего дяди.
Мой второй дядя во время войны был ранен в голову, и ему при операции удалили часть черепной коробки – там был провал, затянутый кожей; в детстве я его вида очень боялся. В то время он уже не имел отношения к НКВД и работал редактором издательства «Советская школа», и благодаря ему у нас была очень большая библиотека. Мы с братом много читали. Я в пятом классе прочитал «Морского волка», «Сердца трех», «Мартина Идена» Джека Лондона, «Время жить и время умирать» Эриха Марии Ремарка, всего Жюля Верна, что был у нас. А еще Грина: «Золотую цепь», «Бегущую по волнам», «Алые паруса». И самые любимые – «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма.
В те годы я мечтал о море, о дальних странах, и когда меня, принимая в комсомол, спросили, кем я хочу быть, когда вырасту, я сказал: капитаном. В комиссии присутствовал капитан (род войск не знаю), и меня спросили: военным, как он? Я ответил, что нет – морским капитаном.
В школе я учился, скажем прямо, не очень. Хотя все зависело от учителей: у тех, которые не нравились, были тройки и двойки, а у тех, к которым я хорошо относился, – четверки и пятерки. Особо мы выделяли Таисию Ареховну – она преподавала математику, это был любимый предмет; а когда мы ее увидели с боевыми наградами (она, как оказалось, была разведчицей в партизанском отряде в Белоруссии), то больше на ее уроках никогда никаких эксцессов не случалось.
Когда маме докладывали о моем плохом поведении и мне дома устраивали выволочку, я стоял и думал: лучше бы выпороли, чем рассказывать мне, какой я плохой и как родителям за меня стыдно, и вечно ставить в пример моего старшего брата, что, мол, учится он хорошо, никаких пакостей на уроках не устраивает и не доставляет им неприятностей. Я иногда за это старшего брата поколачивал – чтобы в пример не ставили.
А устраивать пакости на уроках я умел. И любимым моим занятием было взять капсюль (у отца было охотничье ружье и все принадлежности: гильзы, капсюли, порох), вставить в него мякиш хлеба, сверху воткнуть ручку и аккуратно отпустить взрыв капсюля. Я получал по шее и удалялся из класса – это в лучшем случае: я уходил, но урок не срывал.
У нас иногда шел дождь с градом, но при этом было тепло и ярко светило солнце. Почему-то у нас это называли «куриный дождь». Как-то раз я набрал оглушенных воробьев за пазуху и пошел на урок. Когда воробьи начали приходить в себя, я их аккуратно выпустил. Преподаватель схватил меня за ухо, вывернул его так, что слезы с глаз брызнули от боли, потом подвел к дверям и дал мне пинка под зад – метров пять я летел, пока не встретил стену и не влип в нее. Вечером мама мне ничего не сказала, и я понял, что ей об этом случае не сообщили, а сам я жаловаться не собирался.
И, наверное, последней моей выходкой было то, что однажды я принес и выпустил в классе ужа. Попало мне как никогда – до сих пор вспоминать неприятно, но после этого случая я на всю жизнь оставил привычку подобным образом шутить.
После седьмого класса я подал документы в мореходное училище технического флота, и мне пришел вызов на экзамены. Старший брат тоже подал туда документы, и мы поехали вместе. Прежде чем сдавать вступительные экзамены, нужно было пройти медкомиссию. Брат прошел, и его допустили до экзаменов, а я нет – нашли плеврит. Я уехал домой весь в слезах, брат же сдал все экзамены, и его приняли на механический факультет (по окончании он становился судовым механиком). А меня дома убеждали, что ничего страшного не случилось и что папа ищет ингредиенты, из которых можно сделать лекарство. Он нашел барсучий жир, и на его основе, с добавлением сахара и меда, сварили снадобье – получилось килограмм тридцать ирисок и десятилитровая бутыль. Было это варево как мед, и сначала я ел с удовольствием, но потом смотреть на него не мог, но мама говорила: «Хочешь поступить в мореходку – пей». И я пил.
С 1959 года неполное среднее образование уже было восемь классов. Я пошел в восьмой класс, закончил учебу, подал документы на поступление в мореходное училище, прошел медкомиссию, получил заключение «здоров», сдал экзамены, поехал домой и ждал вызова. Он пришел неожиданно, и я был в тот момент самым счастливым человеком. Помню, так же я радовался, когда у меня родился сын. Я всем докладывал, что у меня родился сын; правда, в этот раз я еще успел с друзьями это дело отметить.
Четвертый курс мореходки. Я и мои друзья изучаем небесный глобус. Мореходная астрономия
Я матрос 1-го класса на т/х «Гидрострой». Практика. Владивосток
Глава 2
Какие мы все разные
Наши преподаватели
Нас учат
Предметы «хлеб» и предметы «не хлеб»
Станислав Иванович Ластавецкий
Мой русский язык
Начались первые дни знакомства с моими товарищами по училищу. Кроме еще двух таких же, как я, поступивших после восьмого класса, все остальные курсанты уже или отслужили в армии, или, окончив десять классов, отучились в школе морского обучения (ШМО) и по два года отработали матросами на судах. Понятно, что жизненные интересы у всех были разные: например, Олег Яремко, старшина нашей группы, был женат, а после первого курса женилась еще пара человек, – но в стенах училища я не чувствовал между нами разницы, многим из нас учиться было очень интересно. Моя специальность называлась «дноуглубительные работы и судовождение технического флота», а диплом я получил штурмана-багермейстера.
Должен сказать, что преподаватели наши были неординарными, но то, что некоторые из них пережили, не дай бог пережить никому. Константин Иванович Синьков, начальник нашей специальности, который преподавал у нас навигацию, лоцию и другие предметы по судовождению, воевал на Балтике, командовал морским охотником в звании капитан-лейтенанта. Немцы утопили их корабль, а его, раненого, без памяти, вместе со старшиной подняли с воды и отправили в концлагерь. Три раза они убегали из лагеря; во второй раз старшине удалось убежать, а Константина Ивановича два раза ловили, перебили руки и ноги, и только в третий раз побег удался. Он попал к французским партизанам, был награжден французскими наградами, но после войны, вернувшись домой, не смог доказать, что не сдался врагу, и, как нам рассказывали, его взяли в училище уборщиком. Он все время искал своего товарища – старшину, но там, где тот жил до войны, ему отвечали, что такого нет. Но они все же встретились: случайно, на футболе – оба были страстными болельщиками. И старшина дал показания, после чего дело Синькова пересмотрели, вернули ордена, звание, разрешили преподавать и назначили начальником специальности.
Это все мы узнали намного позднее, а началось все с того, что мы стали расспрашивать его друзей, почему он так интересно рисует на доске. Представьте себе: преподавателю надо на доске нарисовать полусферу или объяснить на жучках, как считать истинный курс судна. Он берет мел в две руки и движениями рук и тела рисует жучок…
Мои друзья и родственники, естественно, не знают, что такое жучок. Когда-то на судах еще не было гирокомпаса, но были магнитные компасы, которые показывали направление на магнитный полюс Земли, то есть магнитный курс (МК), а судно должно идти по истинному курсу. Основа – не магнитный полюс, а Северный полюс Земли. Так вот жучок – это и есть форма расчета истинного курса судна. Помните произведение Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан», где Себастьян Перейро разбивает один компас, а под другой подкладывает топор? Дело в том, что топор он подложил под нактоуз – вертикально стоящий короб, на котором в верхней части стоит на карданных подвесках компас. А в этом коробе находится так называемое мягкое железо. Регулировкой этого железа рассчитывается девиация компаса, то есть при расчете истинного курса магнитный курс корректируется этой поправкой. Составляется таблица (после регулировки металла в нактоузе), и она находится в штурманской рубке. Получается, что Себастьян Перейро практически внес изменения в девиацию. И эта поправка стала причиной ошибки при расчете истинного курса.
Еще одна поправка есть на морских картах: нанесена картушка компаса и написаны цифры склонения. Это значит, что в земле под водой есть залежи железа, они намагничены, и этот магнит действует на компас. Как же считается жучок? Рисуется вертикальная линия МК, от этой линии магнитного курса откладывается девиация (она бывает восточная или западная), а потом рисунок исправляется склонением – и получается истинный курс.
Вот наш преподаватель его на доске так необычно и рисовал. Мы заинтересовались, и тогда его друг, капитан дальнего плавания Сергей Степанович Лучетенков, рассказал нам историю о концлагере и обо всем остальном, в том числе и о том, как Синькову переломали руки и ноги, чтобы не бегал. На ногах он перенес несколько операций, а с руками ничего не могли сделать.
Сам Сергей Степанович преподавал нам парусные суда, вооружение, конструкцию судов, мореходную астрономию. Я сейчас вспоминаю и его, и других наших преподавателей. На военной кафедре у нас всё читали офицеры. Треть четвертого этажа учебного здания была отдана военным. В одних аудиториях стояли торпеды, глубинные бомбы, в других – мины разных типов и платформы для глубинных мин. Этаж круглосуточно охранялся, стоял часовой с автоматом и ножом (правда, автомат ППШ был без патронов).
Был преподаватель по физике, и если у курсанта не получался ответ, он говорил на украинском языке: «Цэ вам не университет, тут думаты трэба».
Был Станислав Иванович Ластавецкий – я ему многим обязан. Я и сейчас делаю ошибки, когда пишу; представьте, как мне надо было стараться, чтобы диктант на экзамене при поступлении написать на три балла. Я восемь классов учил только украинский язык, о русском не было и речи, а затем только русский. Помню, как на химии вместо «сера» я машинально сказал на украинском «сирка», – мои товарищи эту «сирку» мне вспоминали до третьего курса. Станислав Иванович мне посоветовал: «Если хочешь писать без ошибок – возьми „Героя нашего времени“ Лермонтова. Можешь работать с любой главой этого произведения, но лучше „Тамань“. Переписывай каждый раз по сто слов, затем каждое слово проверяй, правильно написал или нет. Те слова, которые списал с ошибкой, переписывай по пятьдесят раз без ошибок. Два-три раза всю главу перепишешь – и будешь писать более грамотно».
После первого семестра к нам на курс откуда-то перевели Юру (или Виктора – точно не помню) Домнина, и хотя после первого курса он снова куда-то перебежал, но мне запомнился. Отец его, контр-адмирал Домнин, был военным атташе в Болгарии, а сын у нас устраивал веселые деньки. Как-то раз, когда мы были на военно-морской подготовке, Домнин после перерыва пропал вместе с тетрадью, которую должен был сдать в секретную часть. Связались с экипажем – там его нет, нет и в учебном корпусе. И вдруг у окна какие-то звуки. Преподаватель подошел, снял с торпеды плакаты, а там в топливном отсеке спит Домнин.
Мы на занятия в учебный корпус ходили в рабочей форме – там голландку в брюки не заправляют. Но если я шел в увольнение по форме номер три, то форма на мне была как на корове седло. Надо было что-то делать с фигурой. Мне посоветовали: запишись в секцию тяжелой атлетики. Я записался. Месяца через два тренер говорит: «Готовься – будешь сдавать на третий разряд». А потом спросил: «Ты вообще зачем пришел в нашу секцию? Чтобы похудеть? Ну, тогда не тот вид спорта ты, парень, выбрал. Пока не поздно, уходи. Ты сейчас из жира сделаешь мышцы, но потом, если бросишь, разнесет тебя так, что еще будешь жалеть, что пошел в тяжелую атлетику». Пришлось бросить.
В какой-то момент я рассорился со Станиславом Ивановичем: он мне вкатал двойку по литературе, и я ему сказал, что язык я плохо знаю, но двойка по литературе – это перебор. Русскую литературу я люблю и знаю ее, много знаю на память. Он даже слушать не стал. Тогда я набрался смелости, обратился к начальнику училища и рассказал ему все: что безграмотно пишу, но безмерно благодарен Станиславу Ивановичу за помощь в изучении русского языка – там даже поставь мне единицу, я бы слова не сказал, – но русскую литературу я люблю и, по крайней мере, знаю больше, чем на двойку, поэтому прошу меня проэкзаменовать по литературе. Начальник училища сказал, что с такой просьбой курсант обращается к нему впервые, и спросил: «Если считаешь, что знаешь русскую литературу, недели хватит подготовиться?» – «Да, – отвечаю, – хватит». Через неделю пришел – там комиссия из пяти человек, погоняли меня и поставили четыре балла. Несмотря на все это, своего отношения к Станиславу Ивановичу я не изменил и до сих пор его помню и благодарен ему за науку.
Первый курс уже подходил к окончанию, и мы готовились к экзаменам. А самое интересное то, что мы науку делили на «хлеб» и «не хлеб». Я штурман-багермейстер, и все предметы, касающиеся штурмана, – это «хлеб», а значит, по всем этим предметам тебе шпаргалку не дадут и не подскажут. А «не хлеб» – все остальное. И на все экзамены по предметам «не хлеб» первыми шли курсанты, которые знали эти предметы. Они брали два-три билета, по одному отвечали, а другие выносили. В одной из аудиторий стояли несколько столов, и несколько человек писали ответы на эти билеты. Ты идешь с полным ответом по вынесенному билету, тащишь другой билет, но называешь номер, по которому уже подготовился, а тот выносишь. И так по кругу, пока все не сдадут. В конце экзамена по «не хлебу» последние сдающие подкладывают лишние билеты.
Но вот все экзамены сданы, направление на практику получено, и я отправляюсь на небольшой сухогруз. Для меня это было первое знакомство с судном. Я ведь мечтал о море, о работе на судах, но до этого никогда на судах не бывал, и мне даже сейчас непросто передать те первые ощущения от моего пребывания на судне. Я все время вспоминал слова Владимира Высоцкого из песни «Джентльмены удачи»:
Был развеселый, розовый восход,
И плыл корабль навстречу передрягам.
И юнга вышел в первый свой поход
Под черепастым флибустьерским флагом.
Накренившись к воде, парусами шурша,
Бриг трехмачтовый лег в развороте.
А у юнги от счастья качалась душа,
Как пеньковые ванты на гроте.
Думаю, что мое состояние тогда соответствовало чувствам того юнги из произведения Высоцкого. Естественно, товарищи матросы старались меня разыграть: то приглашали на клотик пить чай, то говорили: «Отнеси кранец старпому – это его груша, он мастер спорта по боксу». Спрашивали, рассказывали ли нам в училище, где на судне самый длинный конец и самый короткий. И еще много всего, пока им это не надоело и капитан не дал команду приниматься за работу.
Меня не привлекали в связи с моим несовершеннолетием. Я должен был быть вечным вахтенным у трапа. Но как только капитан по делам сходил с судна, я сразу бежал в трюм, стропил груз, таскал пустые двухсотлитровые бочки. Капитан это увидел и дал команду боцману: дескать, если хочет – пусть работает. Я находился при боцмане, выполнял все его указания. Он был участником Второй мировой войны и стал для меня наставником. Он был очень внимательным человеком, и я вспоминаю его с большой благодарностью.
Начался второй курс, мы уже привыкли и к дисциплине, и к расписанию занятий. После практики и небольшого отпуска мы очень быстро включились в учебу, а в выходные у нас в училище играла своя джаз-банда, которой руководил наш товарищ Жора Себов. Он играл на контрабасе, еще два курсанта – на духовых инструментах и один – на флейте. Конечно, я тоже иногда приходил на эти вечера, но зачастую только сидел и наблюдал, как отплясывают мои друзья. Мне было шестнадцать с небольшим, а многим моим товарищам – уже по двадцать лет и больше.
Правда, в школе была девушка – Марта, которая мне нравилась, и я ей однажды сказал, что люблю ее. Марта хотела окончить десять классов, поступить в Одесский университет на филологический факультет и изучать русский язык и литературу. Мы встречались в деревне, но летом можно долго гулять, а зимой не очень, и мы иногда договаривались: или я к ней в гости приходил, или она ко мне. Родители – и мои, и Марты – знали, что мы дружим, и ничего против не имели. После восьмого класса она уехала в Белгород-Днестровский и поступила там в девятый класс, а я уехал в Одессу и учился в мореходке. Она часто приезжала ко мне, когда я был в увольнении, и мы ходили в кино, гуляли по городу, потом я провожал ее или на поезд, или на автобус (поездом можно было доехать прямо до Белгорода, а автобусом – до Овидиополя и оттуда катером уже в Белгород). Почему-то я был уверен, что окончу мореходку, а она университет, и мы поженимся. Так мы с ней планировали. Но после девятого класса их школу перепрофилировали в техникум рыбной промышленности, и по окончании техникума она пропала. Я переживал по этому поводу, но учеба шла своим чередом, были другие заботы.
Помню, как-то раз пропал у нас курсант Румянцев: в экипаже не ночует, и где он – никто не знает. И вдруг через его родственников мы узнаем, что у него сифилис. Нам никто не говорил, и мы забастовали: находились в экипаже и требовали встречи с руководством училища. Пришел замначальника училища, и мы начали требовать, чтобы нас всех проверили: мы и курили одну сигарету, и пили из одной бутылки – одним словом, заразиться запросто могли. Решили так: у нас у всех возьмут кровь на реакцию Вассермана, потом решат, кого направить на профилактическое лечение. После этого мы успокоились – больных больше не было. А Румянцев появился перед экзаменами за второй курс.
Учеба продолжалась, и перед Новым годом произошел такой инцидент. В экипаже кто-то крикнул: «Наших бьют у входа в спорткомплекс ЧГМП!» Ну, мы и рванули туда – человек пять, и я в том числе. Прибежали – нет никакой драки, а нас собралось человек пятьдесят. Хотели идти домой, то есть в экипаж, и в это время дорожку осветили фары десятка милицейских автомобилей. Менты стояли по обеим сторонам дорожки, и в руках у них были резиновые палки. Нам сразу стало понятно, что это какая-то провокация, они нас пропускают через строй и задерживать, по крайней мере здесь, не будут. И мы побежали. По мне раз пять прошлись резиновой дубинкой. Наверное, не все были садистами – некоторые удары были чувствительны, но слабы.
Когда я подбежал к экипажу (а я, по счастью, бежал параллельной улицей), то увидел у центрального входа автомобили с мигалками и человек пять милиционеров: они нас уже ждали – задерживать. Я бросил камушек в окно (мы жили на втором этаже), парни выглянули, и я показал жестами на балкон, чтобы они открыли дверь, потом быстро поднялся по водосточной трубе – и к себе в кубрик. Мне помогли снять голландку – ее просто ножницами резали, она треснула в трех местах, – срезали тельник и увидели, что у меня и кожа в трех местах лопнула. Первый день я лежал в кубрике, днем переходил в санчасть, и мне там лечили раны. Нескольких человек по требованию милиции исключили. Меня друзья прикрыли, хотя я до сих пор не понимаю, кому и зачем нужна была эта провокация.
Я поправился, ходил на занятия и посещал секцию парашютного спорта – у меня уже был первый прыжок с аэростата, следующий я должен был совершить с самолета через неделю. Начал готовиться к экзаменам за второй курс, а сразу после экзаменов меня ждала практика на Дальнем Востоке.
Глава 3
Станция Слюдянка. Омуль с душком
Строительство в Большом Камне
Базы по заправке подводных лодок
У меня сифилис. Бросаю все – Румянцеву не жить
Шторм. Проклинаю тот день, когда решил стать моряком
Последние курсы мореходки
Поездка в поезде через всю страну ничем интересным не запомнилась. Лето, жарища, состав тянут паровозы; проезжаем туннели – белье черное, внутри вагона полно сажи. Да и финансы мои не для вагона-ресторана, поэтому на остановках то пирожки, то картошка, иногда копченая или жареная рыба.
