Судьба моя – море. Из цикла «Три моих жизни»

скачать книгу бесплатно

Станция Слюдянка – это конец Байкала (или начало – смотря куда едешь), там все было забито рыбой: и копченой, и жареной, и маринованной, и даже с душком. Пробовал омуля с душком – понравился, очень вкусный, но запах!

Утром, часов около шести, поезд пришел в Находку. Дождался восьми утра – и пошел в «кадры». Меня тут же отправили на т/х «Посьетская» матросом первого класса. Судно по классификации является шаландой, а это значит, что у него раскрывается днище, а борта, как воздушные подушки, удерживают его на плаву. Как это происходит? В каком-то месте, углубляя дно фарватера, работает землечерпалка, к ее борту швартуется шаланда; черпалка грунт, который она зачерпнула, поднимает наверх и через лотки направляет в шаланду. Когда шаланда наполняется грунтом, она отходит от черпалки и идет в район сброса; здесь матрос со специального устройства открывает днище, грунт вываливается, потом днище закрывается и шаланда снова идет под черпалку, и все повторяется.

Проработал я на шаланде около трех месяцев, и меня перевели на т/х «Гидрострой». Этот буксир работал как спасатель в системе «Дальморгидростроя». Как-то мы тянули три баржи со взрывчаткой в район Большого Камня – мы там углубляли дно, а наши специалисты проводили взрывные работы. В тех местах была зона и работали заключенные. Я стоял на вахте у трапа, когда ко мне подошел один из зэков и попросил: «Чаем не угостишь?» Я сказал: «Постой», – и пошел на камбуз. Титан у нас всегда был горячий, я налил кружку чая, бросил туда кусков шесть сахара и вынес ему. Он посмотрел, молча выплеснул чай и отдал мне кружку. Вечером я рассказал этот случай – все долго смеялись, а потом объяснили, что ему нужна была заварка: они чай в обычном понимании не пьют, а заваривают целую пачку чая на такую кружку, как я ему дал, и это называется чифирь. А я ему чай с сахаром…

У нас что-то сломалось в машине, мы стояли у себя в порту, и рабочие с судоремонтного завода чинили машину. Мой товарищ (мы жили вдвоем в каюте – у нас, у рядового состава, все каюты были двухместные) предложил пойти с ним и его друзьями в тайгу. Я, конечно, согласился – я впервые увидел, что такое уссурийская тайга. Мы сначала ехали автобусом, потом некоторое время шли пешком и зашли в лес. Сначала ничего примечательного, но потом начались кедры и другие необычные деревья, а у цветов, которые там росли, никакого запаха не было. Я удивился, а мои новые знакомые на это ответили: «На Дальнем Востоке, чтоб ты знал, цветы без запаха, а женщины без груди». Я подумал: насчет цветов жаль, что без запаха, а насчет женщин – рановато, по крайней мере для меня.

Дня через три меня начал беспокоить живот – вернее, кожа на животе. Посмотрел – там какая-то сыпь. Пошел к врачу, показал эту сыпь, он долго смотрел, и тогда я спросил: «А может, это сифилис?» Врач подумал и сказал: «Может. Давай дуй завтра к кожнику». На следующий день я пошел в поликлинику моряков (мы к ней были приписаны), взял направление и встал в очередь к врачу. Мне было как-то не по себе от того, как все на меня посматривают, и вдруг сосед по очереди спрашивает: «Пацан, а ты-то к кому?» – «К врачу, – отвечаю, – к кому же еще?» Затем он интересуется: «А что у тебя?» Я говорю: «Сифилис». Вижу, толпа зашевелилась, и один из очереди говорит: «Ты давай иди через сопку, там поликлиника рыбаков – сифилисом занимаются там».

Ну, я вышел и пошел в поликлинику рыбаков, снова записался к врачу, пришел к нему – никого нет. Постучался и зашел. Врач, молодая девушка, спрашивает: «У вас что?» – «Сифилис», – говорю. Она сразу надела перчатки, маску, показала на угол кабинета – там была штора. Сказала: «Раздевайтесь». Я спросил: «Догола?» – «Естественно, догола». Разделся за ширмой, врач зашла, посмотрела на сыпь и только спросила: «Вы давно сюда приехали?» – «Месяца четыре», – отвечаю. «А кто определил, что у вас сифилис?» – «Судовой врач». Сказала: «Одевайтесь, садитесь», – сняла перчатки, маску и что-то начала писать. Потом глянула на меня и говорит: «Да не волнуйтесь вы так, нет у вас никакого сифилиса. Вы в тайге давно были?» – «Был неделю назад». – «Вас просто покусал клещ, но он сейчас незаразный. Все, что у вас высыпало, это от него. Я вам выпишу мазь, три-четыре дня помажете – и все будет хорошо». А я-то уже собирался лететь в Одессу, выловить Румянцева и грохнуть его. Но раз все нормально – пусть живет.

Судовую машину отремонтировали. До этого рейсы у нас были то во Владивосток, то в мелкие бухты, где работала наша организация. А тут дали команду подготовиться и идти в Углегорск на Сахалине, взять плавкран, идти в Совгавань и подготовить его к буксировке во Владивосток, а затем отбуксировать. Вышли мы на Сахалин часов в шесть на вахте старпома, в двенадцать я заступил на вахту и стоял ее со вторым помощником.

Погода была хорошая, море спокойное, буксир делал узлов пятнадцать. Через несколько дней мы пришли в Углегорск. Недалеко от порта увидели небольшой магазин, зашли посмотреть, чем торгуют, и удивились: из магазина можно было перейти в павильончик, где было разливное пиво (все остальное нас не интересовало). Мы взяли по кружке, вышли – возле павильона можно было попить пива. В этот момент из школы на улицу во время перерыва высыпали ученики, и среди них были ученицы старших классов. Мы все обратили внимание, что они очень красивые, и я сказал: «Все, заканчиваю мореходку, приезжаю и здесь женюсь».

В Углегорске мы были недели две, пока из башни высыпали песок, готовили кран к отправке в Совгавань для дальнейшей подготовки к буксировке во Владивосток. В средине декабря мы вышли в Совгавань, а по приходе туда нас поставили к стенке на заводе Ильича. И в первую очередь мы вызвали представителя Регистра СССР на предмет осмотра понтона крана. Инспектор проверил сварные швы и после осмотра дал заключение, какие работы провести, чтобы мы могли начать буксировку крана.

Во Владивосток мы вышли только после Нового года – так затянулась подготовка, взяли курс на Находку, и пока шли Татарским проливом, начался шторм, а когда подошли к Японскому морю, у нас первый раз оборвало буксирный трос. Меня так укачало, что сначала вырвало всем, что было в желудке, потом пошла желчь, потом кровь. Мне было так плохо, что я проклинал тот день, когда начал мечтать о флоте. Вахтенный матрос не мог меня поднять на вахту: я спал на втором ярусе, вцепился руками и ногами в койку и только мычал: «Не могу». Тогда поднимать меня на вахту пришел боцман. Он просто меня бил, срывал с койки, пока у него это не получилось. Я грохнулся на палубу, и боцман погнал меня на вахту. Я думал: все, приходим во Владивосток – я увольняюсь, еду в училище и забираю документы. Зачем мне такая жизнь?

Дня через два мы зашли в бухту Ольга отстояться от шторма. Мы там стояли около недели, я немного отошел и чувствовал себя более-менее сносно (или, как я себе объяснял эти ощущения, словно на третий день после пьянки). Затем было несколько рейсов Владивосток – Гайдамаки и в другие места. Мне становилось все легче и легче, и я понял, что вестибулярный аппарат у меня постепенно во время штормов тренируется. Желание уйти с флота постепенно пропадало. Уже заканчивалась практика, я взял отпуск с последующим увольнением и выехал домой.

В сентябре 1963 года мы уже учились на четвертом курсе. Я пошел в ДОСААФ, где занимался парашютным спортом, встретился с теми, с кем я начинал, и понял, что при моей жизни я этим спортом заниматься не смогу: многие из них уже имели первый разряд, некоторые готовились защищать звание кандидата в мастера спорта, прыгали уже совсем с другими парашютами. И я просто ушел.

В том же году нас предупредили, что на 1964 год запланировано сокращение армии и флота на 1,2 миллиона человек, у нас и еще в некоторых учебных заведениях ликвидируется военная кафедра и нас призовут в армию. Так оно и случилось: в октябре мы получили повестки. Тогда проходил пленум ЦК КПСС, и мы написали коллективное письмо о том, что государство на нас затратило большие деньги, но специалистов в нашем лице не получит; что многие из нас поступали с неполным средним образованием, а диплом дает полное среднее образование – многие из нас и этого лишатся, ну и все в таком духе. С пленума пришел ответ: «Ваше письмо направлено в приемную Министерства обороны СССР». Через неделю нас собрали в актовом зале училища, и военком Одессы сначала нас стращал, мол, если бы мы уже приняли присягу, то уже служили бы в дисбате за коллективные письма, а потом сказал: «За это мы вам вручим повестки на 31 декабря: 29-го вы получаете дипломы, а 31-го уже будете служить срочную службу».

Глава 4

Срочная служба на Военно-морском флоте России

Курс молодого бойца

Предложение служить три года, но на берегу

Штурманский электрик

Встреча с Мартой

Очаков. Консервация кораблей

Я на гражданке. Поездка на Сахалин

31 декабря нас погрузили на т/х «Колхида», и часов в шесть вечера мы отошли от пассажирского причала и взяли курс на Севастополь. 1 января мы начали службу, получали обмундирование, подгоняли, подшивали подворотники, а 2-го уже на плацу учились ходить – как говорят, «рубали строевую». Так мы проходили курс молодого бойца: это и наряды на кухню, и выполнение всяких технических работ, а через тридцать или сорок дней мы на Малаховом кургане принимали присягу.

После присяги мне сказали, что меня вызывает командир части, где мы проходили курс молодого бойца. Я пришел и доложил, что матрос Лобок прибыл, а он в кабинете предложил мне сесть и сообщил, что они всегда присматриваются к матросам нового призыва, потому что им нужно пополнение для части, потому что старослужащие уходят в запас. Сказал мне: «Вы нам понравились, и я предлагаю остаться у нас служить. Это трехгодичная служба на берегу. Мы сразу направляем вас на учебу, и после нее вам присвоят звание старшины второй статьи или первой – как закончите старшинскую школу». Я поблагодарил его и сказал, что корабли – моя мечта и пусть четыре года, но на кораблях. На что он мне ответил: «Я с уважением отношусь к вашему выбору. Счастливой службы!» На этом и расстались.

На следующий день нас, человек двадцать, забрали и увезли в Поти, а там распределили по кораблям. Я попал на противолодочный катер 204-го проекта; конечно, это был не большой корабль, но все же море. Командиром катера был капитан третьего ранга. Сначала меня определили в сигнальщики, и со мной было человек шесть, но нужно было только два. Вот двух и оставили, а меня отправили к гидроакустикам. Я сразу сказал, что из меня гидроакустик не получится, как и радист, потому что в детстве слон прошелся по моим ушам. Так и получилось: я многие шумы не мог распознавать. Потом я взял свой диплом, обратился к командиру БЧ-1 и сказал, что в этом году уходит в запас штурманский электрик, а я закончил мореходку – вот мой диплом, по всем приборам у меня или хорошо, или отлично. Он ответил: мол, кто же знал. И через два дня я уже нашил на карман три цифры – «1-2-1»: боевая часть первая, боевой пост второй, боевая смена первая.

Прошло полгода моей службы. Если что-то случалось с техникой на моем корабле или на других – не работает эхолот, не запускается автопрокладчик или нужно проверить лаг, – командира БЧ просили прислать меня посмотреть, в чем дело, и, если можно, отремонтировать. Ситуации иногда были анекдотичными: во время вибрации какое-нибудь реле приподнималось и пропадали какие-то контакты. Я приходил и первое, что всегда делал, это шевелил все приборы, включал их, и вся система работала. Но бывало и серьезнее: например, тестируешь прибор «Грот» и видишь, что какой-нибудь блок не работает – он залит, этот блок, а прибор секретный. Докладываешь командиру БЧ, он дает заявку, и на судно приходят два матроса – один с автоматом, другой с дипломатом, – вынимают из прибора неработающий блок, достают из дипломата новый, ставят, тестируют и, если все работает, расписываются в журнале и уходят. Мной были поданы рацпредложения по гирокомпасу, по лагу, по автопрокладчику, и эти предложения были распространены по флоту.

Пошел уже третий год службы. У нас, как, думаю, и на всех кораблях, службу называли по годам так: первый год – «без вины виноватый», второй год – «плата за страх», третий – «веселые ребята», четвертый – «у них есть родина». Мне почему-то в начале третьего года предложили заполнить анкету на секретную службу. Заполнил. Проверяли около месяца, затем вызвали в штаб и сказали: «На тебя пришло разрешение. Приказа еще нет, но на днях будет, тогда тебя переведут на берег на обучение, а сегодня можешь с оружием сопроводить на корабль главстаршину с секретными документами». Идем мы по базе, а навстречу капитан третьего ранга – флагманский штурман. Он увидел меня с автоматом и главстаршину СПС (я тогда и не знал, как расшифровываются эти три буквы) и обратился ко мне: «Золотце (он ко всем матросам обращался „золотце“), это что за дела?» Я докладываю, что меня переводят в секретный отдел, а он: «Да ты что, золотце! Переводят? Ну-ну, следуйте дальше». Я еще удивился: все на корабле вроде бы знали. А на второй день пришел главстаршина из секретного отдела и говорит: «Отбой! Ты остаешься на корабле». Я спросил: «А в чем дело?» И он рассказал, что флагманский штурман дошел до командующего Потийской военно-морской базой, с тем чтобы с флота не забирали лучшего штурманского электрика.

В это время нам должны были менять двигатели, и мы ушли в Севастополь. В один из выходных мы с друзьями пошли в увольнение, и на танцплощадке я увидел Марту. Она мне рассказала свою историю. После техникума ее направили на работу в Камышовую бухту – там формировалась команда для получения во Франции построенной там плавбазы. Она попала в эту команду и работала в Атлантическом океане, познакомилась там с матросом, влюбилась в него и начала с ним жить, а когда вернулись в Севастополь, узнала, что у него жена и двое детей. Но он предупредил, что, если поднимет шум, ее могут лишить визы, поэтому она должна молчать. Мне стало не по себе, но через два дня мы ушли в Керчь, на судоремонтный завод, нам меняли двигатели, и как-то все затихло.

После замены двигателей наш корабль перевели на консервацию в Очаков, и раз в шесть месяцев приходили «партизаны» (так называли переподготовщиков). Корабль расконсервировали, и они на нем выполняли свои задачи: пуск торпед, стрельба по подводным лодкам из РБУ, стрельба из пушки. Затем «партизаны» уходили, мы снова консервировали и ждали следующих.

В новый, 1968 год меня почему-то назначили Дедом Морозом: я должен был поздравлять детей офицеров и сверхсрочников. Меня познакомили со Снегурочкой – она была ученицей десятого класса, и мы с ней провели несколько репетиций. В тот день, когда за мной должна была прийти машина со Снегурочкой и подарками (я уже оделся Дедом Морозом), вдруг объявляют боевую тревогу. Я, как все, бегу в оружейную комнату, хватаю свой автомат – и на построение. Команда: «Бегом в порт!» Я как был в одежде Деда Мороза, так и побежал. Представьте: бежит по городу группа военнослужащих с оружием, и с ними Дед Мороз с автоматом. Прибежали, а наш корабль по палубу в воде. Сразу определили причину. Бортовые кингстоны были разобраны, а входное отверстие в борту было закрыто специальной крышкой, которую шкертом закрепили за леерное ограждение. Ночью рядом швартовался буксир, а бухта была замерзшая, и при швартовке крышку кингстона оторвало льдом.

Когда меня призвали в армию и направили на корабль, командир БЧ расспрашивал, какими видами спорта я занимался. Помимо тяжелой атлетики и парашютного спорта, я еще был инструктором по подводному плаванию. И тут я понял, что командир помнит этот разговор и идти под воду придется мне. Я попросил, чтобы принесли вазелина, разделся и, намазавшись вазелином, в чем мать родила пошел под воду. Раза три всплывал подышать, затем все же нашел крышку. Мне дали прокладку с клеем с двух сторон, одной стороной прокладка клеилась на крышку, другой – к корпусу корабля. Я еще раз ушел под воду, прижал крышку к выходу кингстона и держал ее, пока мог не дышать. Всплыл, поднялся на пирс, меня оттерли от вазелина, дали стакан водки и повели на буксир. Машина на буксире была паровая, а котлы – на твердом топливе. Меня там развезло, и пришел в себя я уже в экипаже, на своей кровати в кубрике.

Так для меня начинался 1968 год. Мы уже ждали приказа о демобилизации. И дождались: этим приказом страна переходила на трех- и двухлетнюю службу. Постепенно прошел третий год, прошли и мои годки, а я продолжал служить. Когда не выдержал неопределенности, то пошел к командиру корабля, и оказалось, что пока не придет замена, служить не закончу. Тогда я попросил командира дать мне матроса из числа призванных: я его обучу – и меня отпустят. Мне дали целых пять человек.

Надо сказать, когда мы пришли в Очаков, нас расположили на втором этаже экипажа, и командир корабля, вызвав меня к себе, поручил подобрать комнату для занятий с учетом того, что мы с мичманом радиометристов установим списанную с кораблей аппаратуру. На складе я нашел эхолот, лаг, стол автопрокладчика, нактоуз с репитером, блоки управления гирокомпасом. Все, что можно, я закрепил к стенам, все блоки, какие были, соединил проводами разных цветов. Радиометристы установили свое оборудование, и там с нами офицеры проводили занятия по специальности.

В этом классе я и начал заниматься с первогодками. Ребята в основном попались толковые, понимали предмет быстро, и это меня радовало. Но одного из них я запомнил на всю жизнь. Это вообще было чудо природы; своей тупостью он так доводил меня, что возникало громадное желание где-нибудь выловить его и удавить. Тогда-то я и вспомнил себя в школьные годы и очень пожалел, что вел себя иногда как такое вот чудо. Какие же хорошие были у нас учителя, раз терпели наши выходки. Когда я понял, что четверо моих подопечных сдадут экзамен на штурманского электрика, доложил командиру, что они уже готовы. Флагманский штурман и штурманы провели экзамены, и на второй день был подписан приказ о моей демобилизации. Ко мне подошел мичман службы радиометристов, с которым я очень сдружился, и сказал, что сегодня я ночую у него, а утром он посадит меня в автобус Очаков – Одесса и я уеду домой.

Вечером у него собрались друзья, среди которых был капитан-механик, который лет на десять раньше заканчивал ту же мореходку, что и я. Он расспрашивал меня о преподавателях; я, естественно, не всех знал, потому что специальности у нас были разные, но о ком знал – рассказал. Выпили вина на прощание, легли спать. Утром меня проводили до автобуса, и я уехал в Одессу, затем электричкой в Белгород-Днестровский, а оттуда – в свою Базарьянку. Я как раз успел на второй рейс автобуса и часа в три был уже дома.

Сразу пошел искать одноклассников, но никого не нашел. Тогда отправился узнать у родителей Марты, где она, но они тоже уехали. Дома я пробыл дня четыре, потом собрался ехать в Одессу – покупать билет на самолет. Сначала хотел лететь во Владивосток. Но перед тем, как демобилизоваться, я позвонил друзьям в Одессу и спросил, надо ли ехать за направлением на работу в училище. Мне сказали, что не нужно: я четыре года служил – получается, у меня свободный диплом. И я подумал: что я потерял во Владике? Я там был на практике после третьего курса, вернее, контора наша находилась в Находке. И я решил: раз диплом свободный – еду на Сахалин.

Но внутри у меня было нехорошо из-за Марты. Все думал: ну почему так получилось? Вроде и в любви объяснился. Но еще на службе я запомнил слова хорошей песни (насколько правильно – не помню, парни пели под гитару, а мне в детстве слон на уши наступил, потому только слушал): «Товарищ мой, не надо, не горюй, люби ты так, чтоб от конца до края. На то она и первая любовь, чтоб стала настоящая вторая». Через много лет я с женой и двумя сыновьями приезжал на родину и, конечно, спросил у знакомых о Марте. Мне сказали, что была года два назад и что, когда ее спросили, замужем она или нет, ответила, что выйдет замуж, если узнает, что я женился. «Если приедет, – говорю, – передайте ей привет и скажите, что я женат, очень люблю свою жену и у меня уже двое детей. Пусть выходит замуж». Больше я на родину не ездил, там уже были бандеровцы, и о судьбе своей первой школьной любви ничего не знаю. Впрочем, спустя время я понял, что и ругать ее не стоило: у нее это была вторая любовь, не очень удачная, а я был счастлив со своей женой, и у меня это была вторая любовь.

С поездкой же на Сахалин у меня получился просто анекдот, но обо всем по порядку. Поиски друзей Марты закончились дня через три: кто-то был в море, некоторые учились в Одессе, и о Марте в тот момент я не смог узнать ничего, даже ее адреса. В общем, на четвертый день я пошел в соседнее село – Тузлы, откуда в Одессу летал кукурузник, а там был главный аэропорт, откуда уже отправлялись большие самолеты во все уголки СССР. Я должен был выкупить билеты в Южно-Сахалинск, но по дороге встретил знакомого, который тоже шел в Тузлы, он был года на четыре или пять старше. Мы разговорились – оказалось, он начальник аэродрома в Тузлах. «Зачем лететь в Одессу, – сказал он, – когда мы тебе можем продать билет у нас».

Я так и сделал, купил билет и через два дня вылетел в Южно-Сахалинск. Тогда еще летали Ту-104 и при этом делали много остановок. Мать сообщила родственникам в Новосибирск, и они меня там встречали – две тети и троюродный брат. И практически всегда, когда я потом летал в Одессу или из Одессы на работу, они меня встречали, заказывали столик в ресторане, и пока самолет заправляли, мы сидели в ресторане.

Около половины второго мы сели в Южно-Сахалинске. Смотрю, в самолет заходят несколько милиционеров и спрашивают паспорт и пропуск. Паспорт у меня имелся, а вот пропуска не было. Естественно, меня засунули в машину – и в отделение: расспрашивали, как я, такой шустрый, сумел без пропуска купить билет на закрытую территорию. Естественно, я им рассказал, где и как купил билет, они с кем-то поговорили по телефону, и я понял, что задерживать меня не за что, но когда там, где я буду работать, потребуют пропуск, все равно будут запрашивать у них, и они подтвердят. Поэтому, дескать, пусть едет и работает. Отвезли меня на вокзал, рассказали, как ехать в Холмск, и отпустили.

Утром, часов около восьми (если мне не изменяет память), я приехал в Холмск. Почему я выбрал этот город, ведь мог ехать и в Невельск, и в Корсаков, да в любой другой город? Но мечта моя была поступить на работу в Сахалинское морское пароходство, вот туда к 9:00 я и пришел. Меня приняли, но я попал в неприятную ситуацию. Прежде всего, когда меня принимали, были очень удивлены, что я не офицер запаса, и сразу задали вопрос: почему меня разжаловали? Я объяснил, что, когда Хрущев сокращал армию и флот на 1,2 миллиона человек, у нас ликвидировали военную кафедру. Кроме того, если бы я пришел сразу после мореходки и у меня к тому времени был рабочий диплом, то я, как мне говорили, должен был бы сдать только три аттестационных экзамена – и работай штурманом. Но в связи с тем, что у меня был перерыв четыре года, мне пришлось на аттестации сдавать все предметы.

Денег у меня было негусто, и я поселился в межрейсовом доме моряков – сутки проживания стоили для них десять копеек. Я жил в командном отсеке, в комнате на двоих, вместе со старпомом, ждавшим после отпуска назначения. Как-то мы разговорились, и он мне посоветовал: «Здесь ты будешь еще долго сдавать аттестацию, а у рыбаков сдашь быстро. Уйдешь в рейс, заработаешь – и на следующий год спокойно аттестуешься и пойдешь работать в пароходство». Я так и сделал. Пошел к рыбакам, в течение недели прошел аттестацию, хотя там тоже спрашивали довольно жестко. Но мне сразу предложили сдавать на третьего штурмана на СРТМ, а я, понимая, что действительно много забыл за четыре года, спросил: «А нет ли судна, где я мог бы работать четвертым штурманом?» Четвертый штурман несет вахту со старпомом, вахта считается несамостоятельной. Я и сейчас думаю, что поступил очень правильно: у меня был целый год, чтобы нормально подготовиться. Я, сдавая аттестацию, уже тогда знал, что направят меня четвертым штурманом на плавконсервный завод (сокращенно – ПКЗ) «Чернышевский».

Служба в ВМФ СССР. Проверяю прибор «Грот».

Общая стабилизация корабля

Мой друг Миша Ненов

Мой друг женится

Мои друзья по службе

Глава 5

Работа на судах Министерства рыбной промышленности

Четвертый штурман ПКЗ «Чернышевский»

Предложение попробовать красную икру

«Моя фамилия Иванов, а твою я запомнил»

У меня аппендикс, который просит его удалить

Операция на плавбазе во время шторма

Дня два я ждал подхода «Чернышевского» из Владивостока, а когда он прибыл, отправился на катере на судно, доложил капитану, отдал направление. Мне показали мою каюту, и я начал располагаться. Ко мне зашел третий штурман, вкратце рассказал о судне, о команде, о моих служебных обязанностях. А минут через десять после его ухода в дверь ко мне постучали.

Я открыл – передо мной стояла женщина. Я поздоровался, а она спросила: «Это вы наш четвертый штурман?» И сразу: «А вы ели красную икру?» А я ее вообще даже не видел. Я сказал, что не ел. Она мне: «Это мы сейчас поправим». И вскоре приносит большую деревянную миску с красной икрой, дает мне большую деревянную ложку и предлагает сразу есть. Как я ни пытался затащить ложку, полную икры, в рот – у меня не получалось. Но все же я кое-как справился с этим заданием, думая при этом, что сейчас мне станет плохо, но не подал виду, поблагодарил и сказал, что очень понравилась. Икру я отдал третьему штурману, и он отнес ее в холодильник.

На следующий день после первой своей вахты я сидел в каюте и переживал новые впечатления. Мне показали судно, рассказали, что я должен делать. Половину своих обязанностей я даже не запомнил – только основное: что я должен каждый день с судовым врачом осматривать судно на предмет чистоты, поэтому мне подчиняются все уборщики помещений и буфетчицы. Оказалось, что на плавконсервном заводе обычно работает восемьсот пятьдесят – девятьсот человек, а на промысле краба число сотрудников доходит до тысячи двухсот. Во время моей работы на «Чернышевском» трудилось около девятисот человек, при этом около двухсот работали с женами, остальные – это девушки в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Третьим штурманом был Володя Путинцев – я с ним сразу сдружился. Он был старше меня, да и все мои коллеги были старше: когда я пришел на судно, мне было двадцать три года. Так я начал новую жизнь на рыболовном флоте Советского Союза.

Прошло несколько дней. Мы стояли на якоре севернее Холмска, принимали красную рыбу – горбушу и делали консервы: горбушу в собственном соку, рагу и красную икру. В один из дней ко мне подошел третий штурман и сказал: «Завтра в 8:30 приходи ко мне. Там будут старпом, второй и я – будем с тобой знакомиться». Я отвечаю: «Володя, я вроде со всеми с вами уже знаком». Он засмеялся и сказал: «Что это за знакомство? Знакомство будет завтра в 8:30».

Утром я надел форму и пошел к третьему. Захожу. За столом сидят старпом, второй штурман и Володя. Стол пустой, но в центре стоят бутылка спирта и четыре стакана. Я поздоровался, а третий наливает в стакан спирт, смотрит на меня влюбленными глазами и говорит: «Пей». Я просто опешил. Смотрю на них: лица у всех серьезные. Думаю: проверяют, что ли? И как-то замешкался, а Володя снова говорит: «Пей». – «Весь стакан?» – спрашиваю. Он мне: «А что тут пить? Смотри», – выдохнул воздух и выцедил в себя весь стакан. Потом поставил его на стол и спрашивает у меня: «Слабо?» Я говорю: «А запить?» – «Может, еще закусить дать?» – «Было бы неплохо», – отвечаю и наливаю в стакан столько же. Выпиваю и не спеша иду к раковине. Пью воду и слышу: «Вроде ничего парень». Другой голос: «Хиляк попался». Так я прошел «знакомство», то есть прописку на новом месте. Правда, старпом сразу сказал: «На вахту сегодня не пойдешь. Иди и ложись спать».

Дни проходили однообразно. На вахте я следил, как принимают рыбу и чтобы рабочие вовремя спускали ее в цех, дабы не было простоев. Как-то раз мы принимали рыбу с левого борта, подходит ко мне матрос и говорит: «Геннадий Васильевич, там с правого борта подошел баркас с рыбой, и они просят вас». Спрашиваю его: «Ты сказал, что у нас нет места?» Он отвечает: «Конечно, говорил, но они требуют вас». Подхожу к другому борту, мне человек снизу кричит: «Рыбу принимай!» Я говорю: «Вам ведь сказали – нет места». А он мне: «Принимай! Я Иванов». – «А я Лобок, и говорю еще раз: места нет». Минут через пять на мостик поднимается капитан вместе с Ивановым и дает команду рыбу принять, объяснив, как это сделать, и добавив, что такие перемещения грузов – только с его разрешения. А Иванов, уходя, сказал мне: «Еще встретимся. Запомни: моя фамилия Иванов, а твою я уже запомнил».

На Сахалине горбуша уже почти не шла, и нас перебросили на Курилы. Мы стояли у Итурупа и принимали рыбу, я нес вахту со старпомом (как я уже говорил, вахта четвертого штурмана не самостоятельная, но я сам так просил, так как перерыв между мореходкой и работой у меня был четыре года и мне необходима была практика). Вахта у нас была, как и на всех судах, с 4:00 до 8:00 и с 16:00 до 20:00 в связи с тем, что мы стояли на якоре. Я сам принимал вахту, старпом приходил позже. И вот около семи часов у меня появилась боль в животе. Позвонил врачу, ответил на все его вопросы, он в чем-то засомневался и сказал: «Ложись на диван, сейчас подойду». Пришел, подавил на живот, и боль прошла. «Вот это специалист, – говорю. – Помассировал живот, и болеть перестало». Он качает головой: «Рано радуешься, надо посмотреть в динамике». Отвечаю: «Мой живот в твоем распоряжении, проводи свою динамику», – засмеялся и пошел сдавать вахту Путинцеву. С Володей мы поговорили с полчаса, потом я отправился на завтрак, а затем с врачом – осматривать судно на предмет чистоты и отдыхать. А на следующий день живот начал болеть еще сильнее и как по расписанию – снова около семи утра.

Снова пришел врач и после очередных манипуляций изрек: «У тебя аппендицит. Я терапевт и, как ты понимаешь, сделать операцию не могу. Пойду доложу капитану, пусть решает». Посмотрели на карте: прямо на траверзе на острове поселок и стоит знак больницы – небольшой крестик. Решили: спускаем бот, и мы с доктором идем на берег, в больницу. Больница, как и все дома, деревянная, зашли – там небольшой «предбанник». Я остался, а врач пошел дальше внутрь. Не знаю, сколько прошло времени, но слышу голоса, все громче и громче, но разобрать, о чем говорят, невозможно. Потом они, видно, перешли в соседнее помещение, и я отчетливо услышал сначала женский голос, который матом посылал нашего врача подальше, а затем голос доктора, изъяснявшегося в том же стиле. Тут открывается дверь, выходит дама, пьяная в дым, и говорит, показывая на меня: «Я ему хоть сейчас сделаю кесарево сечение, я тебе сказала, что я хирург-гинеколог». Доктор только огрызнулся на нее и сказал мне: «Пошли». Вижу, настроение у него хреновое, и иду на бот молча.

Пришли на судно, врач положил меня в госпитальный отсек – у меня постоянная боль, и он колет мне антибиотики. Вечером обрадовал, что связались по радио с авиационной базой на другой стороне острова и оттуда выслали вездеход, так что не позднее завтрашнего утра должны меня прооперировать. Утром же пришли невеселые вести: где-то около полуночи начался шторм, и военные сообщили, что машины дошли до перевала, а потом с ними пропала связь и на их поиски направлена группа спасателей. А мне тем временем все хуже. Тогда было принято решение об этой ситуации доложить в управление – и тут завертелось: нам дали команду идти навстречу спасателю, который сняли с какой-то экспедиции, а им, в свою очередь, приказали бежать к нам. Мне уже было настолько худо, что я плохо воспринимал эти передвижения. Доктор постоянно делал уколы.

Наконец к нам подошел буксир, меня в сопровождении врача переместили туда, и мы побежали на север вдоль Курильских островов, а навстречу шла плавбаза, которую сняли с промысла и послали к нам. Я сейчас думаю, что жив тогда остался лишь потому, что это был Советский Союз: страна могла себе позволить снять две базы с района промысла, что означало огромные убытки, и все ради одного человека.

Но вот мы встретились. Был шторм, и меня передавали со спасателя на базу в корзине, при помощи лебедки. От лебедчика в таких условиях потребовалось немалое умение. Как только я оказался на палубе базы, меня достали из корзины два матроса, подхватили – и сразу в операционную. Операционный стол был стабилизирован. Тут нужно объяснить, что это значит. Все вы, наверное, видели, хотя бы в фильмах, как проводятся операции. Но это на берегу, и там ничего не шевельнется, а как хирургу делать операцию, если операционный стол просто пляшет? Поэтому на судах есть специальное устройство для стабилизации стола. Судно всегда можно удерживать в каком-либо направлении, удобней носом на волну, поскольку проще стабилизировать килевую качку (у моряков рыбного флота есть такая шутка: «Рыбу – стране, деньги – жене, а сам носом на волну»). Поэтому операционный стол стабилизирован по килевой качке. Он стоит горизонтально по отношению к земле: нос судна поднимается, корма опускается, а стол неподвижен.

И вот я лежу на столе под местным наркозом. Сверху, над столом, громадная зеркальная люстра, а у меня перед головой высокий щит. Нос судна идет вверх, и я вижу в зеркале люстры свой распоротый живот, и даже кишки просматриваются. Врач говорит: «Не напрягайся! Тяжело работать». Потом вдруг медсестре: «Маску срочно!» Мне что-то прижали к лицу, и я провалился. Как я потом узнал, у меня там что-то лопнуло и разлилось. Операцию делали почти четыре часа: женщина-врач стояла на широкой подножке с одной стороны, а сестра с другой. А потом я еще месяц валялся у них в госпитальном боксе: долго не могли сбить температуру, а когда наконец сбили, то появились свищи.

Когда я пошел на поправку, за мной пришел СРТ, и на нем меня отправили в Малокурильскую бухту, а мне необходимо было в Крабовую. Диспетчер предложил мне остаться и переночевать, а завтра он даст команду и меня доставят на мою базу. Но я сказал, что неплохо себя чувствую, перевалю через сопку и там на любом добывающем судне доберусь до «Чернышевского» – вне очереди подойдет, сдаст рыбу и заодно меня доставит. Но пока я переваливал сопку, у меня разошлись швы. И меня передали на «Менжинский»: нашего врача куда-то отправили, а там госпиталь был укомплектован. Оба судна – и ПКЗ «Чернышевский», и ПКЗ «Менжинский» – были однотипными базами нашего управления, я и там провалялся почти месяц.

Через месяц меня выписали, и я вновь приступил к работе на «Чернышевском». В первый рабочий день пошел на обед (командный состав судна принимает пищу в кают-компании, а рядовой состав – в столовой; когда заходишь в кают-компанию и там уже обедает капитан, подходишь, спрашиваешь разрешения – он дает добро, и ты садишься на свое место), сел, кушаю, и вдруг капитан говорит: «Вот дожили! У капитана зарплата за этот месяц около тысячи рублей, а у четвертого – тысяча двести». Все над этим посмеялись, поздравили меня с выздоровлением и с тем, что я уже на своем судне, в своей каюте.

Вы, должно быть, удивились, почему у четвертого штурмана зарплата оказалась больше, чем у капитана. Дело в том, что для моряков был другой закон, касающийся оплаты больничного листа: им выплачивали сто процентов месячного заработка, а капитан получил только тысячу, потому что в это время был шторм и рыбаки не ловили рыбу, а соответственно, и не сдавали – значит, выход консервов был небольшим. Зарплату же платили в соответствии с количеством отгруженной потребителю продукции.

Четыре друга. Слева направо: второй штурман Владислав Цыбуля, третий штурман Геннадий Лобок, главный механик ЗРС «Зверобой» Владимир Костин, первый помощник капитана Александр Левченко

Судно «Зверобой»

Глава 6

Дама, которой моя болезнь спутала все карты

Ночные приключения с женским полом

Экспедиция за деньгами

Землетрясение так напугало, что и о деньгах забыл

Как старпом тренировал мою память

Почему я не встречаюсь с молодыми девчонками

Совет Яковлевича «послать» капитана

Вечером сидел в каюте Володи Путинцева, а он мне и говорит: «Твоя болезнь спутала все карты одной нашей даме». Спрашиваю: «Как это? Не успел я тут ни с кем познакомиться». – «А тебе ничего и делать не надо, тем более знакомиться. У этой дамы (ее Людмила зовут) страсть на новых руководителей – она сама запрыгнет к тебе в постель, а на следующий день будет рассказывать своим подружкам: мол, я от четвертого штурмана пошла ко второму, а потом к кочегару; первые два слабаки, а вот кочегар – титан. Так что ты девочку не обижай».

Дня через три меня Володя спрашивает: «Ну что, была у тебя Людмила?» – «Была», – отвечаю. «И-и-и?» – «Володя, никаких „и-и-и“ не было. Я ей сказал, что себя не на помойке нашел и что не то развлечение она себе выбрала. Она только сказала, что я об этом пожалею». – «Правильно она тебе сказала. Ты дурак, Геннадий Васильевич, ведь она тебе подлянку запросто может сделать – уже не одному подпортила карьеру». Но она, слава богу, не приходила ко мне больше, да и Володя этот вопрос не поднимал.

Но вот другая дама однажды меня подставила, и очень круто. Начну с того, как я обычно уходил в море. Рейсы в то время были по девять-десять месяцев, я покупал сто – сто пятьдесят пар носков, сотню пар трусов, десяток рубашек, два костюма (костюмы, правда, покупал, когда возвращался из рейса). Носки я два-три дня носил, потом бросал в рундук, надевал новые, нижнее белье носил дольше, а когда рундук наполнялся, я брал это белье и нес в стирку: у нас были большие промышленные стиральные машины и паста вместо порошка – черта отстирает. После третьей но?ски носки? летели за борт, так же я расправлялся и со всем нижним бельем, а по приходе в порт покупал новое по необходимости. Но в то время, когда я пришел на судно, денег у меня было немного, и белье я вынужден был стирать.

В тот день я сходил после вахты в душ, постирал трусы и майку (до вахты они должны были высохнуть) и лег спать в чем мать родила. А вахта была тяжелая, я зверски устал и ночью спал как убитый. Вдруг просыпаюсь от того, что с меня содрали простыню. Пытаюсь найти ее руками – не могу. В каюте сильный запах алкоголя. Включаю ночник над головой и вижу: стоит дама с моей простыней и говорит: «Я хочу тебя!» Пьяная вдрызг. Она мне: «Дай воды». У командного состава буфетчицы заваривали чай и наливали в графины. У меня, как у четвертого, каюта была очень маленькая, и графин стоял в специальном устройстве со стаканом. Я налил ей чаю, она берет его и швыряет мне в лицо: «Мудак!» Стакан вдребезги, я в воде и осколках стекла. Тут во мне проснулась злость, и я бросился за ней, чтобы хоть пинка дать.

Пробегаю за ней по всему командному коридору (там жили все судоводители во главе с капитаном), по трапу на нижнюю палубу, потом через кают-компанию и вылетаю на основную палубу, по которой можно пройти с бака на корму. И только там я осознаю, что на мне ничего нет. Надо быстрее бежать в каюту – не дай бог, кто-то увидит. Я-то надеялся, что в третьем часу ночи моего забега никто не заметил, но впоследствии оказалось, что это не так. Завод работает круглосуточно. Тем более там был вход в цех и в помещение к микробиологам.

Вскоре я заметил, что буфетчицы в кают-компании хихикают, показывая на меня своим подругам. Я вызвал к себе в каюту старшую буфетчицу и спросил, что это они так развеселились при виде меня, что во мне смешного? Она сначала отнекивалась, но я ее дожал. И она мне поведала, что вместе с другими буфетчицами сидела во время смены на кухне у окна раздачи и видела, как я несся в непотребном виде за дамой. А потом они об этом рассказали еще и Диме, моему матросу.

Я немного отвлекусь, чтобы пояснить: с каждым штурманом на вахте стоят два матроса: один на руле, второй – смотрящий вперед, через час меняются. Одного моего матроса звали Дмитрий, второго – Владимир. Надо сказать, что Дмитрий был очень талантливый парень. Я удивлялся, как хорошо он рисует, и всегда говорил, что ему надо учиться.