Проклятая деревня. Малахитовое сердце

Золотые вьющиеся волосы спадали мягкими волнами до округлых бедер, сквозь прозрачную длинную рубаху очерчивались плавные изгибы талии, ореолы розоватых сосков, аккуратное углубление пупка. Но глаза… Пустые, в белоснежных глазных яблоках не было зрачков и радужки, лишь ослепляющий свет, прожигающий душу насквозь. Нежная улыбка тронула губы существа, и Бестужева бросило в жар, покрылся испариной лоб. Ему оставалось только смотреть на то, как медленно приподнимается тонкая изящная рука, сжимающая косу. По крайней мере, у Елизарова будет шанс спастись – собственное тело стало вялым, голова наполнилась ватой, с потрескавшихся от жара губ вырвался тихий хрип. Он не знал, что настигнет раньше – умрет он от жара или от карающего оружия.

Доехавший до края поля Славик обернулся и, увидев распластанного друга, матерясь, покатил обратно, начиная орать на ходу:

– Загадки, полуденница! Загадай нам загадки! Саня, не вставай, она не бьет лежачих, нельзя стоять на ногах!

До Бестужева не дошел смысл сказанного, поворачивая голову, он устало застонал, пытаясь сфокусировать взгляд на идиоте, решившем похоронить их в одной могиле. Придурок, привыкший геройствовать… Славика женщина не тронула. Изогнула точеные светлые брови в невысказанном вопросе и замерла, опуская глаза на его ноги. Голова по-птичьи наклонилась набок. Раздумывала, нужно ли казнить того, чьи ступни не стоят на земле, но движение он продолжает.

Пухлые губы изогнулись в улыбке, она плавным движением откинула за спину прядь волос, польщенная тем, что люди хотят с нею поговорить. Нежным мягким голосом полуденница загадала свою первую загадку:

– Где вода столбом стоит?

Жар схлынул, сердце перестало бешено галопировать в глотке, Бестужев со стоном приподнялся на локтях, глупо дергая головой, пытаясь согнать с глаз плотную белую пелену. К существу приблизился запыхавшийся Елизаров. Стараясь отдышаться, он сложил руки на коленях, повел напрягшимися плечами, не сводя с твари Нави внимательного взгляда.

– Где вода столбом стоит… – повторил, пытаясь разобрать загадку на составляющие. Задумчиво потирая нижнюю губу указательным пальцем, он подался вперед, уперся локтями в колени. Заинтригованная полуденница присела на землю рядом, под задравшейся рубашкой показались тонкие лодыжки, она была босая. Плавная, но даже это движение, покрытое маревом жара, показалось ребятам неуловимым.

Саша мог бы назвать трубы, но что-то подсказывало, что с водопроводной системой существо не знакомо. Поймав взгляд Елизарова, он непонимающе сдвинул брови. Тот попросил молчать, приложил палец к губам в требовательном жесте, а затем заговорил сам. И тогда Бестужев понял – он тянет время. Почти небрежно, чарующе низким голосом Славик начал рассуждать под ее пылающим взглядом.

– В реках и озерах вода живая, течет, цветет, но не стоит столбом. Стоять вода будет лишь невольная, в узком пространстве, где ей не найти раздолья и выхода. Знаю я ответ на твою загадку, колодец это. Хочу еще.

Она утвердительно кивнула, неторопливо моргая.

– Мать толста, дочь красна, сын храбер, под небеса ушел.

Лицо Елизарова вытянулось, казалось, он забыл, как дышать. В глазах промелькнул испуг. Парень стушевался, забегали глаза. Еще чуть-чуть, и Бестужев мог услышать скрип шестеренок в его голове, тогда Саша подал голос, рассуждая с другом вслух:

– Она знает все о природе и жизни деревенских, но города и технологии ей не знакомы, ответ где-то рядом. Мать толста… – Мысли суетливо заметались в голове, догадка не спешила приходить, Бестужева не посетило озарение. – Дочь красна… Как сын может уйти под небеса, если он не мертвый? Почему он именно храбрый?

Лицо Елизарова просияло.

– Я должен назвать каждого из них, верно?

Существо благосклонно кивнуло.

– Толстая мать – это печь, внутри нее зарождается жизнь каждого из ее детей. Она порождает красную дочь – пламя, а под небеса уносится по печной трубе дым, он и будет храбрым сыном.

Ее тихий смех напоминал шелест колосьев на ветру, невесомый, неуловимый. Полуденница снова кивнула. А Бестужев осторожно сел, спину и локти давно искололо толстыми ножками стеблей, содранная кожа горела. Мельком взглянув на него и убедившись, что парень не поднимается дальше, женщина продолжила:

– Кровь мою пьют, кости мои жгут, моими руками один другого бьют.

– Это попроще… – С облегчением улыбнувшись, Слава откинулся на спинку своего кресла, мимолетным движением почесал уголок брови и заговорил: – Пьют люди ее сок, а костями согревают свои жилища в холодные зимние дни, из нее делают дубинки, рукояти для топоров и ножей. Береза это. Видишь, Саня, все не так плохо. Еще хочу.

Уловив их расслабленное переглядывание, дева недовольно свела брови к переносице, на гладкой белоснежной коже между ними залегла морщинка. Закусив губу, она неожиданно вспыхнула. Вспышка света ослепила, но жар не окатил волной, полуденница ликовала, радовалась преждевременной победе, заставляя их насторожиться, парни замерли, словно статуи.

– Что любишь, того не купишь, а чего не любишь – не продашь.

Смешок застрял в глотке Елизарова, улыбка прикипела к лицу, а пальцы вцепились в подлокотники. Он не знал, не догадывался. Сердце Бестужева беспокойно екнуло, откашлявшись, он прочистил горло и начал рассуждать, надеясь набрести на ответ:

– Это не что-то физическое, скорее всего, совсем не материальное. Каждую вещь можно попытаться купить, выторговать. На крайний случай можно украсть. А что не продается, то можно выбросить, уничтожить. Но по загадке не скажешь, что от этого можно отделаться.

– Наверное, это какая-то эмоция, здесь слишком много вариантов, Саня, я… – Надтреснутый голос сорвался, взгляд Славы задумчиво вцепился в подрагивающие у босых ног полуденницы сломанные колосья. – Это не любовь, чего не любишь, спокойно оставляешь, и оно не тревожит твою жизнь. Я…

В мягком голосе существа послышалось восторженное ликование, расправляя плечи, дева со смехом приподняла косу, лезвие угрожающе блеснуло, поймав солнечный блик.

– Что любишь, того не купишь, а чего не любишь – не продашь.

– Что будет, если мы не ответим? – Стремительным потоком нахлынула тревога, начала топить. Саша повернул в сторону Славы голову. Несмотря на плотный слой загара, сейчас тот отливал синеватым, бесцветные потрескавшиеся губы нерешительно приоткрылись, из трещинки в углу рта проступила набухающая алая капля, полуденница проследила за кровавой дорожкой нетерпеливым взглядом.

– Тогда она пожнет нас…

Сердце гулко ударило о ребра. Бестужев пытался найти ответ, но после слов Елизарова мысли возвращались лишь к вероятной гибели, взгляд тянуло к косе и выжидающе поднявшейся на ноги твари. Понимая, что ответа у них нет, она резким движением вскинула свое оружие, а Саша закрыл глаза. Ужасно, но где-то на грани сознания в нем скользнуло… Облегчение? Последние годы жизнь была в тягость. Он устал.

Со стороны леса раздался звонкий голос, пропитанный решимостью. После нежного звучания полуденницы девичий тон казался резким, непритягательным, но он сулил им спасение.

– А потанцуй-ка со мною перед жатвой, ржаная матушка.

Губы Агидели растянулись в улыбке, но глаза остались злыми, холодными. Смерив парней испепеляющим взглядом, она повернулась к застывшей полуденнице, стаскивая зеленые босоножки с ног.

– Давай станцуем, девица. – Мечтательная улыбка тронула губы существа, коса с тихим шелестом упала к ногам Бестужева, едва не пропоров ему ступню острием.

И полуденница сжала тонкие пальцы девушки, усыпанные рыжими пятнами веснушек, пустилась в дикий пляс.

Это было страшно, от взгляда на них забилось в диком темпе сердце. Они плясали танец смерти – резво, быстро пускаясь по кругу под свист оглушающего горячего ветра, срывающего колосья рядом. Заходила ходуном пшеница, смялись, склоняясь перед невероятной стихией, стебли, горячий воздух ослепил, бросаясь злым зверем в лицо. А среди этого бешеного вихря плясала Агидель, крепко сжимая руки хохочущей полуденницы. Рыжие пряди живым огнем вились на ветру, в широко распахнутых глазах белоснежным всполохом светилось отражение нечисти, босые ноги перескакивали с носка на пятку, взлетало ситцевое зеленое платье, ткань по нижнему краю темнела, сворачивалась от жара, будто к ней поднесли спичку. Несклонившаяся, гордая, она танцевала так, будто танец этот был ее жизнью. Как к лицу ей был этот огонь… Рядом с Сашей хрипло выдохнул Елизаров, повернув к нему лицо, Бестужев увидел дикий восторг в глубине зрачков друга. Подавшись вперед, Слава едва не вывалился из коляски, взгляд был прикован к танцующей Агидель, в нем пылало восхищение.

Этот танец невозможно пережить, человек такого не выдержит… Совсем скоро ноги девушки покрылись алыми каплями. Удивленно присмотревшись, Бестужев почувствовал, как страх рванул его за загривок, ничком прижимая к земле. Каждый сломанный стебель был окрашен в рубиново-алый, кое-где слой крови был настолько плотным, что она вязкими запекающимися каплями скользила по пшенице. Ости колосков цеплялись за полусгоревшее платье, царапали нежную кожу. Агидель долго не выдержит. Как и прежде хладнокровная, преисполненная решимости, но губы ее начали дрожать, побледнела кожа. Еще немного, и девушка сорвется в усталый плач. Пальцы их спасительницы на руках полуденницы разжались, теперь существо гарцевало и тянуло ее за собою силой.

Все закончилось так же внезапно, как и началось. На секунду замер воздух, и полуденница встала как вкопанная. Оставила ласковый поцелуй на лбу хрипло дышащей девушки и растворилась. Древко косы, лежащей у ног Саши, вспыхнуло белым пламенем, заставляя отшатнуться, отползти от нее на заднице.

– Получай свою награду, девица. – Тихий голос донесся через шелест колосьев, а через секунду глаза Агидели закатились, и она ничком рухнула на землю, рассыпая вокруг себя огненные пряди волос.

Слава встрепенулся, вспомнил, как дышать. Выдавил из себя невнятный хрип, его руки пришли в движение, заставляя инвалидное кресло поехать к девушке.

– Быстрее, она должна быть жива. Если выдержать пляску до конца полудня, полуденница наградит даром или несметными богатствами. Она дотанцевала, Саня, она должна быть живой.

Очнувшись от замешательства, поднялся с земли Саша. В два резких шага дошел до распластанной девушки в обгоревшем платье, резко выдохнул: она выглядела ужасно. Влажная кожа покраснела, шумное дыхание поднимало грудь слишком быстро, поверхностно и мелко, ситцевое платье обгорело настолько, что обнажились светлые бедра, в некоторых местах можно было различить грудь. Но самым страшным в этом зрелище были ноги – разодранные, расцарапанные до мяса, кровь сочилась из ступней, измазала тонкие косточки лодыжек, перемешивалась с землей. В раскинутых ладонях крупными неровными боками горели, переливались в лучах солнечного света огненные опалы.

– Нужно отнести ее в дом, мне кажется, у нее солнечный удар…

– Тебе кажется? Да ну, никогда бы не подумал, что она перегрелась. – Пытаясь скрыть тревогу за сарказмом, Елизаров похлопал себя по коленкам. – Грузи ко мне на руки и кати коляску, так выйдет быстрее и удобнее, не будешь из нее остатки жизни вытрясать при ходьбе.

Рассеянно кивнув, Бестужев подхватил Агидель, аккуратно опуская ее на руки Славы. Драгоценные камни посыпались из расслабленных пальцев, и он небрежно опустил их в карман шорт – как только она очнется, он вернет их. Голова девушки нелепо запрокинулась до того, как Елизаров успел ее придержать, потрескавшиеся губы приоткрылись, и она жалобно застонала:

– Пить…

– Она нам головы поотрывает, когда очнется, ты взгляд ее видел?

Ухватившись за ручки инвалидного кресла, Бестужев широким шагом направился прочь с поля. От натуги поскрипывали колеса, Слава то и дело поправлял падающую с плоского живота девушки кисть. Сосредоточенный и хмурый, он вглядывался в лицо спасительницы задумчивым взглядом.

– И кто ее за это осудит? Нужно было смотреть не только на циферблат часов, но и на солнце.

Оставшуюся часть дороги парни проехали в ошеломляющей тишине, руки и ноги подрагивали после дикого выброса адреналина в кровь. Сердце Бестужева до сих пор не желало успокаиваться, било набатом где-то в глотке, сжимало горло в нервном спазме. Тянущее, отвратительное чувство тревоги с наскока взлетало на плечи и рвало, рвало каждый раз, когда рука Елизарова откидывала влажную рыжую прядь с лица Агидели. Ее глазные яблоки мелко подрагивали под закрытыми веками, ресницы не поднимались. Время от времени она лишь хрипло просила воды, а затем впадала в беспамятство.

Бестужев почти бежал, заставлял подворачивающиеся дрожащие ноги переставляться резвее. Забыв о брошенном посреди поля серпе и раскачивающейся майке на низкой ветке березы. Стиснув зубы, он напрягся, перекатывая коляску через высокий порог. После молчаливого кивка Славы направился прямо в его комнату, сгружая бессознательную девушку на расстеленную постель. В изголовье валялись влажные после стирки трусы, зубная щетка гордо устроилась на подушке, а в изножье, сиротливо свернувшись клубком, лежал одинокий полувывернутый носок. Когда Агидель очнется, она будет в восторге.

Поспешно отбрасывая от ее головы неуместную часть своего гардероба, Елизаров потянулся к коротким ножницам.

– Принеси ей воды попить и таз, нужно обработать ноги. Перекись в зеленом чемодане в мелком кармане, захвати.

Ножницы с мягким шелестом пошли по изъеденной жаром ткани, а Бестужев рванул за двери. Таз, чашка, колодезная вода. Несколько секунд помявшись, он стянул со своей лавки простынь и окунул в ведро, внутренности сжало от мимолетной тягостной боли. А перед глазами встала совсем другая картина: заглядывающая в окно луна, распростертое на лавке тело Катерины, покрасневшая кожа…

Сжимая зубы, он возвращался в комнату. Равнодушно накинул ледяную простынь на вздрогнувшую обнаженную девушку, поставил на тумбу возле Славика таз. Тот опустил в него мягкую хлопковую тряпку, сделанную из собственной майки, которую они бесчеловечно разодрали, споря в доме Чернавы. Выкрутил и, приподнимая одну ногу девушки, бережно заскользил по коже влажной тканью. Начиная от коленки, проходясь по каждой царапине. Вода быстро стала бурой, и Бестужеву пришлось ее выплеснуть в распахнутое окно, а затем заливать в таз новую. Сантиметр за сантиметром, пальцы Елизарова замирали каждый раз, когда Агидель всхлипывала, на его скулах играли желваки, глаза наполнялись злостью. Рвано выдыхая, Слава продолжал уверенными, мягкими движениями. Перед тем как опустить вторую обработанную ногу на кровать, загоревшие пальцы неуверенно вывели на коже поглаживающий круг.

– Я должен был понять, что часы встали.

– Мы оба должны были быть более внимательными, тебе пепел с поля принести?

На секунду затуманенный досадой и виной взгляд посветлел, брови Славика непонимающе двинулись вверх.

– Зачем?

– Голову посыпать, ты же на себя всю вину взять планируешь. – Невозмутимо пожав плечами, Саша тяжело поднялся и отошел от кровати, подхватывая опустевшие бутылочки от перекиси. Вымытые и обработанные, раны на ногах Агидели теперь казались не такими ужасными. Возможно, она даже сможет ходить, не испытывая сильной боли. Рассыпались по узкой тумбе драгоценные камни из вывернутого кармана, Бестужев с облегчением потянулся всем телом, разминая одеревеневшие мышцы.

Увернувшись от брошенной в лицо тряпки, он усмехнулся, напряжение отступало.

– Пригляди за ней, пока она не придет в себя. А я вернусь на поле и закончу работу. Нам нужна любая информация, которую могут дать.

Глава 5

Агидель провела без сознания больше четырех часов. Бредящая, постанывающая, она приоткрыла потухшие глаза, когда небо окрасилось в рубиново-алый. Последние лучи заходящего солнца скользнули через распахнутые ставни, разукрасили деревянный пол мягкими теплыми мазками. Елизаров любил закаты – мир вокруг становился ласковым и уютным, как пушистое тело мурлычущей под пальцами кошки. Внутри набухало приятное ощущение умиротворения. Единственное доступное ему удовольствие: даже когда весь мир на него ополчился, даже когда ноги перестали быть его опорой и он утратил их чувствительность, закаты приносили покой в его жизнь.

Сегодня все было иначе. Елизарову не хотелось запрокидывать голову, вглядываясь в закатное небо с алым диском на небосводе. В груди засел тяжелый булыжник и никак не хотел скатиться с сердца. Давил легкие, мешал сделать ровный вдох и спокойный выдох. Эта тяжесть грозила распластать его ничком на земле, Вячеслав не мог найти покоя. Незнакомое раньше чувство. Вина. Такая очевидная, она цеплялась ядовитыми зубами за нервы. Кулаки сжимались сами собою и так же беспомощно разжимались, оставляя жжение на подушках подрагивающих пальцев. Он почти сошел с ума, слушая мирное поскрипывание передвигающихся колес – из угла в угол, из угла в угол. Она должна очнуться.

Елизаров не был хорошим человеком, никогда себя таковым не считал, но одна мысль о том, что он убийца… Только его вина в том, что Агидель пустилась в пляску с чудовищем. Сумасбродная, самоуверенная нахалка. Волнуясь, молясь всем богам, чтобы она распахнула свои глаза, он ее возненавидел. Они ведь почти выбрались, без ее помощи, без ядовитых слов и презрительного взгляда. Они наверняка смогли бы… А внутренний голос бесновался, царапал грудину и заходился бешеной кровавой пеной, давясь гомерическим хохотом.

«Идиот. Не будь там девчонки, валялись бы ваши головы рядом со сжатыми колосьями. На том самом поле. Она жизни ваши спасла, неблагодарный недоумок. Не нравится чувствовать себя обязанным? Запомни. Подавись. Чтобы в будущем не совать свой загривок в опасные петли, чтобы перепроверять и думать на несколько шагов вперед. Чтобы больше никем и никогда… Рисковать только своей подпаленной жизнью шкурой».

Эта правда была слишком тяжела, сильно на него давила. Через час в одиночестве, терзаемый собственными бесами, он смочил потеплевшую простынь колодезной водой из ведра. Через два, когда румянец схлынул с заляпанных веснушками щек, а лоб Агиделе под его губами стал ледяным, Елизаров убрал мокрую ткань вовсе. Растерянный взгляд заметался по комнате. Как к такому он мог быть готов? Что дальше-то делать?

Бессовестный говнюк отправился на поле, умело прикрылся работой. Будь у Славика ноги, он бежал бы от избы, как от пламени. Сжал бы два поля, десять, заночевал бы в лесу. Потому что там куда спокойнее, чем рядом с распластанной бесчувственной Агиделью. Она давно должна была прийти в себя. Что-то не ладно. Упрямо мотнув головой, Елизаров до рези нажал пальцами на закрытые веки. Дурное, ерунда, она очнется. По-другому и быть не может. Отшвыривая от себя мрачные мысли, Славик покатил к чемодану, вытянул из него теплую длинную рубашку в крупную зеленую клетку. Он взял много одежды для прохладных вечеров, одна из шмоток – меньшая благодарность. Сейчас Елизаров отдал бы девчонке куда больше.

Удивительно, но одеть ее было просто – слишком легкая. Не переползая на кровать, он продел тонкую податливую руку в один рукав, повернул Агидель на бок, протягивая ткань под спиной. Продел во второй рукав. И замер истуканом. Из груди выдрался нервный смешок, пальцы застыли в миллиметре от пуговиц на груди. Будто она могла распахнуть глаза и сожрать его живьем, стоило коснуться полоски обнаженной кожи.

Пальцы на пуговицах слегка подрагивали, он успел порадоваться с десяток раз, что прорези достаточно широкие, а сами пуговицы крупные.

Елизаров застегивал последнюю, совестливо прикрывая обнаженные бедра краями собранной под спиной рубашки. Будь у него больше сил и возможность стоять, он бы опустил теплую ткань до острых коленок. Возможности не было. Как и ног. От горьких укусов разума его отвлек слабый стон и трепещущие рыжие ресницы. Расфокусированный взгляд Агидели зацепился за его склонившуюся фигуру, и Славик тут же нервно выпрямился, вцепившись в подлокотники.

– Молодость и старость…

Брови недоуменно поползли вверх, Елизаров изумленно выпучил глаза. Если оценивать по шкале от одного до десяти, то насколько велика вероятность, что полуденница способна сварить мозги? Похоже, у бедняжки они поплыли.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Старославянское название деревни. В настоящее время слово еще используется в Польше и Беларуси.