скачать книгу бесплатно
– А больше мне ничего не надо? Крутая тачка, горы денег, уехать, наконец, из Джерси?
– Это тоже можно, – сказал он, – но трахнуться проще.
Мы слопали огромную пиццу на двоих и раскурили косячок, устроившись в давно не стриженной траве на заднем дворе его дома. Косить лужайку было обязанностью Джея, на которую он забивал ровно до третьего предупреждения городских властей. Мне же искренне нравились его приватные джунгли, обнесенные аккуратным белым забором. Джею позвонила его девушка, и он долго болтал с ней, прикрыв трубку ладонью. Из дома вышла кошка по кличке Ведьма, тихая и нелюдимая. Обнюхала мой ботинок, потерлась о колено теплым тощим бочком. Я почесал ее за ушком, и она лизнула мои пальцы.
Я смотрел на звезды, и в голову лезли не поддающиеся сортировке мысли. В чем главная трагедия человеческого бытия? Ведь это не лицемерие социума, не навязчивые эротические сны. И даже не тот факт, что тебя никто не любит. Ты ведь тоже не любишь никого, значит, у вас с окружающим миром стабильный враждебный нейтралитет. Истинная беда – это скука. Каждый вечер, особенно в начале лета, кажется, что она уже здесь, настоящая яркая жизнь, притаилась за диваном в темной гостиной и ждет, когда ты откроешь дверь, чтобы выпрыгнуть на встречу с бутылкой шампанского и тортом. Но ты зажигаешь свет и видишь, что в доме пусто, а тебя снова обманули.
По пути домой я напрочь забыл про маменькиных гостей. Пока я лениво крутил педали, размышляя над проблемами пиццы и бессмысленности бытия, молнии, мелькавшие на горизонте, заурчали раскатами грома, вскоре перешедшими в бойкую весеннюю грозу. Наш новый сосед по фамилии Исфахани, профессор колледжа, именно сейчас счёл необходимым пронестись по улице на своем Лексусе. Попав колесом в глубокую лужу, он щедро окатил меня ледяной водой, остановился и открыл окно, чтобы извиниться. Будь я понаглей, показал бы профессору третий палец. Но в реальном мире проблемы решаются иначе. Враньем, компромиссами, невысказанными пожеланиями скорой мучительной смерти. Это непросто и нетривиально, если вдуматься, но говорят, годам к восемнадцати грошовой дипломатией неизбежно овладевают все.
Так вот, про гостей я забыл, и заподозрил неладное лишь когда едва не врезался в запаркованную поперек нашей подъездной дорожки машину.
Они восхищались дизайном гостиной, когда я появился дома, злой, мокрый, и абсолютно не подверженный всякой социализации. Двоюродная тетя Эстер, ее муж, их дочь и еще какая-то подруга, имя которой я не запомнил. По моим наблюдениям, у этих странных людей, называемых гостями, прием которых в нашем доме был возведен в подобие культа, не было иных целей в жизни, кроме как одеться поярче, отведать жареной курицы и сообщить маман, что за последние пятнадцать лет ее сын невообразимо изменился.
Разумеется, тетя помнила меня в два года. Уже тогда я застенчивым, и при этом не гнушался очаровательно портить воздух.
Слиться по-тихому в комнату мне не дали. Пришлось сидеть за столом в насквозь мокрых кроссовках, стараясь не встречаться ни с кем взглядом, и угрюмо молчать.
Говорили они о политике. О том, что пора отменять Палестинскую автономию, пока не поздно, и что во всем виноваты либералы. Мне лично плевать и на то, и на другое, лишь бы меня самого ни о чем не спрашивали и не пытались расцеловать в обе щеки.
– Почему ты ничего не ешь? – вспомнила тетя.
«Потому что я сожрал пол пиццы, выпил банку пива, выкурил косяк и мечтаю, чтобы вы все дематериализовались.»
Только сейчас я заметил, что отца нет. При любых условиях, он всегда присутствовал на ритуальных приемах гостей, старательно поддерживая создаваемую маменькой иллюзию крепкой благополучной семьи. Его отсутствие означало, что дела хуже некуда.
И тогда на меня что-то нашло.
Я открыл рот и сказал им, что грядет апокалипсис, в котором уцелеют единицы. Что сосед Фарук Исфахани роет по ночам бункер, опасно забирая в сторону нашего заднего двора. Неспроста я слышу, как истошно воет его собака, и под утро идет из-под земли едва различимый тревожный гул. А потом восстанут мертвые из могил, сбудутся пророчества безумцев, которым никто никогда не верил, миром будут править идол Ханаанский, да идол Финикийский, жаждущие все больших человеческих жертв. И станет всем не до, мать ее, Палестинской автономии.
Я наблюдал исподтишка за маман, представляя примерно, что она подумала. Что надо было оставить меня в обычной школе, где не парят детям неокрепшие мозги книгой Иеремии, Молохом и Ваал-Аммоном. А еще она мечтала в тот вечер, чтобы у нее был такой универсальный пульт управления, позволяющий заткнуть меня нажатием кнопки.
– Энди! – попыталась маменька установить контакт.
– Где отец?
– Сядь, поешь что-нибудь, я знаю, тебе сейчас непросто. А возможно, следует меньше…
– Он ведь у своей бабы, так? А тебе нравится делать вид, что у нас всё, как у людей?
Она побледнела, отвернулась, тетя Эстер поднялась ей навстречу и обняла. Я поднялся в комнату и даже не хлопнул дверью.
В тот вечер я тупо бродил по интернету, перескакивая от одной бессмыслицы к другой. Под размеренный стук дождя по черепичной крыше, читал какой-то бред про то, что с развитием письменности появилась иллюзия, будто мы знаем о своем прошлом. На самом же деле, никакого прошлого не существует, как и будущего. И то и другое не поддается просчету из-за огромного количества вариантов. А всему виной древние финикийцы, которые изобрели фонетический алфавит, сделав сохранение информации на внешних носителях доступным всем и каждому, но не факт, что суть существования всех и каждого стала от этого проще и объяснимей.
За окном отчаянно выла собака Исфахани. Хотелось выйти и то ли пнуть ее ногой, то ли пустить к нам на ночлег. Я не сделал ни того, ни другого.
Не помню, когда этот сон приснился мне впервые. Я не мог дышать. Пытался открыть глаза, но их щипало от соли. Хотел всплыть на поверхность, но руки и ноги сводило судорогой и не хватало сил преодолеть тяжелую, как вечность, массу ледяной воды, сомкнувшуюся над моей головой. Я сам становился этой водой, умирал от страха и бессилия, наблюдал свое неизбежное погружение в пучину, которой не было дна. Это был конец всему: вою соседской собаки, осенним дождям и летней влажной духоте, ссорам родителей, опозданиям в школу, упоительным субботним вечерам, которые обещали многое и никогда ничего не выполняли. Тотальный конец желаниям, опасениям и надеждам еще одного странного парня, который по правде говоря никому в этом мире не был особо интересен.
Глава 4
Позавчера Тарек подошел ко мне во дворе, осматриваясь по сторонам. То ли искал, кому втюхать сигареты, то ли опасался, что нас увидят вместе. Пошла вторая неделя, как меня перевели в другой корпус.
– Ты там как, чувак? Слышал, они чего-то от тебя хотят.
– Откуда ты знаешь?
– Парни говорят.
– Что говорят?
– Совсем как девки, только хуже, – он ухмыльнулся, сверкнув ровными белыми зубами, – говорят, ты все это ради бабы натворил, и по-хорошему это невозможно.
Я молчал.
– А она свалила от тебя с деньгами, оставила одного расхлебывать. К тому же, она была старше тебя на десять лет и выглядела, как порнозвезда.
– Ну, это они загнули.
– Я не хочу знать правду, если что.
Он многозначительно помотал головой.
– Что, реально крутая телка?
– Это всё полный бред.
– А зачем ты ее выгораживаешь? Слей, что тебе терять? Она тебя кинула, сливай.
– Тарек, ты гений последовательности.
– Что?
Он достал из-за уха сигарету и покрутил в пальцах.
– Что бы ты сделал, если бы мог добраться до любой скрытой информации в мире? Представь, всё, что кто-либо когда-либо хотел утаить от других, стало тебе доступно?
– Выяснил бы, кто мой папаша, явился к нему и набил морду.
– Достойно. А потом?
– Узнал бы, где хранятся бабки, и пришел бы их забрать.
– А дальше?
– Ну что ты заладил? Пошел бы бабки тратить, что с ними делать еще… Подожди, ты хочешь сказать, что…
– Я ничего тебе не говорил.
– Ты гонишь чувак!
– Разумеется.
– Они хотят, чтобы ты на них работал?
– Бинго.
– А сам ты чего хочешь?
Отличный вопрос, Тарек. Я хочу упасть дважды в одну и ту же воду. Найти женщину, которой не существует. Быть только с тобой, Карла. В нашей Вселенной либо в чужой, в этой жизни либо в грядущей. Мне плевать на границы, правила и условности.
Не помню, какое это по счету письмо. После нескольких ночей в одиночной камере мозги перестают различать даты, номера и порядки. Остается лишь страх никогда отсюда не выйти, замешанный на постепенно тающей уверенности во всем, что тебя окружает. Страх исчезнуть из информационного поля, стать абстрактным сгустком материи, кучкой бессмысленных битов, никем и ничем. Беспросветный и необъяснимый, куда более глубокий, чем страх смерти.
Я живу необоснованной верой в прошлое, снами, глюками, бесконечными беседами с Карлой, которую, если верить Мишель, я же сам и выдумал, чтобы оправдать собственную никчемность. С унылым упрямством вспоминаю подробности той скучной, бесконечно чужой жизни, которой я жил всего год назад. Скажем, первое будничное утро за много лет, когда я не пошел в школу.
В гостиной роем остервеневших пчел гудел пылесос. Интересно сколько времени продержится у нас нанятая недавно домработница? Я бы поставил недели на полторы.
Спустившись на кухню, я открыл холодильник и осмотрел крепостную стену из лотков с остатками вчерашней трапезы. Открыл полупустую бутылку кислого субботнего вина и глотнул из горлышка. Посочувствовал одинокой куриной ноге, застывшей в лужице бульона. Залил миску хлопьев «настоящим деревенским молоком 2% жирности». Таким же настоящим, как все в нашем доме, включая теплые родственные отношения. Услышал шорох шин по гравию – маменька вернулась из торгового центра.
– Я записалась на уроки йоги, – сказала она переступая порог, – да, совсем недорого, в моем состоянии любая активность лучше, чем ничего. У меня такой муж и такой ребенок… Да-да, все нормально, мне просто нужно было отвлечься.
Прижав плечом телефон, она включила кофеварку, полезла в холодильник за сливками и только тогда заметила меня. Сделала знак подождать. Вечный такой знак, который делают не к месту попавшимся на глаза детям. Выйдя в коридор, строго и властно пообщалась с домработницей.
– И что ты собрался делать? – спросила она минут через пять, когда мне удалось наконец утопить все хлопья в молоке, окрасившемся в приятный кофейный цвет.
– Порублюсь до полудня в World of Warcraft. Пожарю себе омлет с луком. Позвоню Джею.
– Зачем ты ёрничаешь? Я спрашиваю, как ты собрался поступать в колледж без аттестата? Почему ты молчишь?
– Я ем.
– С тобой невозможно нормально разговаривать!
Она стала мерить шагами кухню от островка до шкафов с дверцами розового дерева.
– Мне жаль, мама. Правда, жаль. Но у меня нет ни малейшего желания туда возвращаться.
– Иногда я думаю, что твой отец прав.
– Мой отец ничтожество.
«Напыщенное пустое место. Будь у тебя хоть капля достоинства, выставила бы его за дверь год назад, отправила бы к той шлюхе, у которой он и так проводит вечера. Но тебе куда важнее, чтобы соседи, да родственники, да те курицы, которые ходят с тобой на йогу и благотворительные вечеринки, не узнали, что в твоей семье что-то безнадежно протухло.»
Из всей этой тирады лишь первую фразу я отважился сказать вслух.
– Не смей так говорить об отце! А сам ты кто? Компьютерный гений, захвативший мир, сидя в неубранной комнате?
– Это был не я…
– Не важно. Ты не сделал ничего, чтобы остаться в школе и получить аттестат, а виноват почему-то твой отец. Это невыносимо. Знаешь что? Я от тебя устала. Мы от тебя устали. Нам надоело пытаться обеспечить тебя будущим. Живи, как хочешь. Тебе ведь не нужно ничего, кроме телефона, компьютера и захлопнутой двери. Ни девушка, ни образование, ни работа. Ты даже хуже, чем Джей, он хотя бы работает. Умеешь только писать непонятные буковки в черном окне. Когда-нибудь тебя заслуженно посадят за это в тюрьму.
Я помешал ложкой хлопья. Тоже мне заслуга – аттестат.
– Я хочу уехать.
– Куда?
– Подальше отсюда. Я накоплю денег и все сделаю сам, только подпиши мне бланк, чтобы получить паспорт.
– И кому ты там нужен, далеко отсюда? Что ты будешь там делать?
Как же это грустно – наблюдать человека, неуклонно теряющего контроль.
Маменька допила кофе и собралась уйти, когда я окликнул ее в последней попытке, как она выразилась, «нормально поговорить».
– Почему они приносили в жертву Молоху первенцев? – спросил я, – Какой смысл? К чему преумножать страдания, готовясь к войне? Почему, когда терпишь невыносимую боль, так хочется сделать себе еще больнее?
– Не знаю, Энди. Надо было спросить учителя.
– Он сказал, это языческий обычай, перенятый сынами Израиля у Ханаанеев. Неправильный и богомерзкий. Но неужели древние были идиотами?
– Без понятия, – повторила она, – в моей жизни есть проблемы поважнее.
В нижнем ящике стола, рядом со спутавшимися в змеюшник проводами, старой батареей от ноута, грязным носком и запечатанной упаковкой презервативов, я нашел пятьсот шестьдесят семь долларов наличными. Как идея неплохо, как сумма, на которую мне предстоит совершить эпическое путешествие во взрослый мир – никуда не годится. Поэтому ничего не оставалось, кроме как сидеть в комнате, ждать когда объявится Джей, и угрюмо ругаться в его адрес.
Маман уехала за покупками, поэтому я вытащил наушники из гнезда и рубился на полную громкость, где-то на краю сознания гордый тем фактом, что трачу драгоценное время собственной жизни феерически глупо.
– У твоих стариков есть пиво? – спросил Джей с порога, – мне сейчас поганый кореец на заправке отказался продать банку, под предлогом, что я малолетка.
Я сказал ему, что он оптимист, и Джей прошлепал на кухню, оставляя пыльные следы на вычищенном домработницей ковре, чтобы вернуться с початой бутылкой субботнего вина.
– Кислое, почти как твоя физиономия, Розита, – сказал он, глотнув и поморщившись, – ах да, тебя же из школы выгнали, я забыл. А меня вот подруга бросила, но видишь, я же не ною!
– Мне жаль, чувак, – сказал я, не зная еще, стоит ли считать это очередной трагедией века, – вы не можете как-то помириться?
– Ни за что! Стерва сбрасывает звонки.
Мои познания в романтических вопросах ограничивались бесплатными лекциями Джея и парой форумов в сети, читать которые, по правде говоря, было не особо интересно. Я мог бы предложить ему взломать сотовую антенну и отключить девчонке определитель, но догадывался, что проблемы в отношениях решаются как-то иначе.
Мы сели в его машину и отправились наворачивать круги по городу в мягких весенних сумерках, в надежде на какое-нибудь чудо. Тогда я еще не знал, что прошлого не существует. Оно превращается в пыль, тает, как мумия фараона, едва в гробницу проникают фотоны света. Не существует той симпатичной девчонки, которая подкрашивала губы остановившись на светофоре, глядя в зеркало заднего обзора и показала третий палец, когда Джей опустил стекло. Не существует глупой собаки, которую он чуть не сбил у выезда на трассу. Никогда не было бутылок из-под пива, которые позвякивали, перекатываясь под сиденьем, стоило ему немного притормозить.
Джей вырулил на Палисейдс Парк Драйв, проехал по аллее и остановился на пустой парковке у смотровой площадки. Было тихо и безлюдно. Даже спортсмены в тот вечер не наворачивали круги по дорожкам в стремлении к эфемерному долголетию. Не выходя из машины Джей свернул косяк.
– Тебе нужны бабки, Розита? – спросил он.
– Конечно, – сказал я, – даже очень. Особенно те бабки, которые ты говорил, что нам заплатили за Райзмана.
– Да уж, – он затянулся, выпустил дым, откинулся на спинку сиденья с блаженной улыбкой, – но согласись, ты бы повторил это безо всяких бабок.
Пару месяцев назад мы сидели в машине на том же самом месте и слушали, как далеко внизу, под заросшим буреломом склоном несет свои мутные воды невидимый в темноте Гудзон.
