Стормберги

Похоронное бюро, в которое они обратились, рекламировало себя как маленькое бюро с большим сердцем, чуткое и гибкое. Викинг и Маркус встретились на улице перед их офисом.

– Бабушка точно знала, чего хочет, – сказал Маркус, неуклюже обняв его в знак приветствия. – Тебе надо только отдать им бумаги из ее заветной шкатулки.

Несколькими годами ранее, перед операцией по установке кардиостимулятора, Карин навела порядок в своем имуществе, отсортировав ненужные вещи. Все важные бумаги она собрала в коробку, которая стояла на верхней полке шкафа в бывшей комнате Викинга в родительском доме. Там лежал и подробный план самой церемонии.

Викинг сделал глубокий вдох. Боже милостивый, только передать бумаги. Хватит психовать.

Церемониймейстер, приятная и безупречно одетая женщина лет сорока, высказала свое восхищение, получив инструкции Карин, – образцовый случай, когда все прописано. Церковь, цветы, псалмы, надгробие, поминки – все вопросы они быстро решили, определили дату похорон, осталось только решить, как хоронить.

– Она хотела, чтобы ее кремировали, – сказал Викинг женщине-церемониймейстеру, – так что нам надо выбрать урну.

Маркус уставился на него с удивлением.

– Кремировали? Но почему?

Викинг посмотрел в окно. Снаружи собирался дождь.

– Она так хотела. Я не знаю, почему. И просила не предавать ее земле.

– Ты о чем? – еще больше удивился Маркус. – Ясное дело, ее надо предать земле. Она будет лежать рядом с дедушкой, на камне уже сделана надпись.

У Викинга голова пошла кругом, ему пришлось присесть рядом с выбранным дубовым гробом.

– Я не знаю, почему она так хотела, – ответил он. – Она ничего об этом не рассказывала.

Тут очень кстати пришлась чуткость, обозначенная в рекламе бюро.

– Нет нужды решать это прямо сейчас, – сказала приятная женщина. – Спешки нет. Давайте позаботимся о том, чтобы достойно проводить Карин в последний путь.

Викинг закрыл лицо руками.

Он сказал чистую правду – он действительно не знал, с чем было связано решение мамы, почему она не желала покоиться рядом с мужем, что бы там ни было написано на надгробье.

Карин

23 декабря 1961 года

Тело у нее такое стройное, такое белое.

Она стояла, обнаженная, перед узеньким зеркальцем в своей каморке за кухней. Подглядывать за ней никто не мог, потому что в каморке не было окон. Карин была наедине со своей тайной.

Она подняла наверх волосы и закрепила их сзади заколкой. Сняла с подушки наволочку, задрапировала на голове.

Засмеялась, глядя на свое отражение в зеркале. Голая невеста.

Сняла с постели простыню, завернулась в нее. Вышивка с ее инициалами оказалась прямо на груди. Карин охнула. Она почти красива. Идет к алтарю. Летняя свадьба. Солнечный свет и запахи. Букет ландышей в руке – такие хрупкие, такие прекрасные и такие ядовитые цветы.

Она закружилась перед зеркалом, запуталась ногой в простыне и чуть не рухнула на пол. Ничего страшного. Упасть она точно не упадет. У нее как будто крылья за спиной раскрылись.

За время Рождества она должна поговорить с тетушкой Агнес, все ей рассказать. Больше незачем пресмыкаться.

Хватит с нее березовых розог и грубых окриков. Ее время у Стормбергов подошло к концу.

1948 ГОД

Ей не было еще и двух лет, когда она попала в деревню Лонгвикен. Приняли ее прохладно.

Мать с трудом выжила после рождения Карин. Когда же последовали еще одни роды и младший брат Карин родился мертвым, мама умерла. Она истекла кровью в амбулатории в Калтисе, несмотря на переливание крови – или же из-за него. Кто там тогда проверял совместимость по группе крови. Вскоре после этого погиб от несчастного случая на лесосплаве ее отец. Тогда-то она и попала к Стормбергам, родственникам со стороны матери.

Ее называли «маленькой кузиной», не скрывая, что она им обуза. В доме было тесно. Тетя Агнес и дядя Хильдинг спали в каморке за кухней, мальчики – валетом на раздвижной кровати. Ей пришлось спать на чердаке, где стены были утеплены мхом, а мансардное окно выходило на реку.

Эрлинг был самым маленьким из братьев Стормбергов и по возрасту, и по росту. Пушок на щеках, а глаза добрые-добрые. Иногда он обучал Карин важным умениям – например, как забрасывать удочку при подледном лове или как правильно есть пальт, сделав в нем углубление, чтобы масло не вытекало.

Среднего брата звали Турд, был он молчаливый, с заячьей губой. Даже какой-то грустный. Казалось, слова с трудом выбирались из-под его грубо зашитой губы. А вот Хильма, его невеста, была его полной противоположностью. Мягкая и отзывчивая, она громко и часто смеялась. Карин обожала Хильму.

А еще был Густав, старший брат. Он уже покинул родительское гнездо. Им тетя Агнес очень гордилась. Высокий, широкоплечий, с ясным взглядом и сильными руками. Фигура у него была слегка грубоватая, но упругая и жилистая. От него всегда исходило холодное спокойствие. Карин старалась держаться от него подальше.

Тетушка Агнес почти всегда была дома.

Дядя Хильдинг почти всегда отсутствовал.

«Раньше все было по-иному, – рассказывала тетушка Агнес. – Все помогали друг другу. Мужчины умели доить, девушки – косить косой. Траву на корм скотине собирали на болотах, все умели ловить рыбу и ставить капкан на мелких зверюшек – и мужчины, и женщины, и дети. Все приносили пользу. А потом начали работать за зарплату, но только мужчины. Их умения ценились, а женские – нет. Да и земля стала принадлежать государству, а не людям».

Часто она говорила такое, чего Карин не понимала.

Например, что Лонгстрёмы, живущие по другую сторону залива, в сговоре с дьяволом. Карин не знала, что это значит, но понимала, что это очень плохо.

В другой раз Лонгстрёмов именовали чернорабочими, это было еще более непонятно, чем про дьявола, но, ясное дело, тоже плохо. К тому же родоначальница семейства, Аделина Лонгстрём, пришла с финской стороны. В этом тоже чудилось что-то подозрительное.

Тетушка Агнес часто рассказывала историю Стормбергов. Они из древнего известного рода, существовавшего в Норрботтене тысячу лет, задолго до шведской короны и на целую вечность раньше Лонгстрёмов. В те времена они именовались Стормрики, могучие и заменитые. Среди предков был пастор, приближенный к самому Густаву Васе, и архиепископ, формально отменивший в Швеции католицизм. Карин слушала с широко раскрытыми глазами. Наверное, католицизм – это тоже очень плохо. А Густав Васа – это могущественный король, который хорошо умел ездить на лыжах. Он изображен на упаковке хрустящих хлебцев в сельском магазине в Калтисе. У нее в роду полно достойных мужчин, благородных и честных. Может быть, она и сама в родстве с хлебным королем? Никто ей этого не говорил, но Карин думала, что наверняка все так и есть. Она почти принцесса!

Свои истории тетушка Агнес рассказывала, пока они вместе стирали, выкапывали картошку, взбивали свиную кровь для колбасы или собирали морошку. Рассказы о том, что пришлось пережить Стормбергам, несмотря на их благородное происхождение. Как они боролись, трудились и выносили все тяготы.

Первые годы у залива Лонгвикен дались им тяжело. Один из младших сыновей, Абель, утонул, провалившись по весне под лед, второй умер с голоду.

А вот Лонгстрёмы – они из других мест. Приехали в Норрботтен с юга – считай, иностранцы – наниматься на работу на рудники у реки Турнеэльвен.

Кузнецы, что с них взять. Все знают, что это за народ. Потные, грязные, крикливые и настоящие забияки. С такими лучше дела не иметь.

Так решили Стормберги, и так говорила тетя Агнес.

Тетушка не рассказывала о том, что Лонгстрёмы оказались трезвыми и работящими, да к тому же при деньгах. Когда они на раннем этапе, еще в детские годы обреченной деревни, предложили встретиться, чтобы договориться и объединиться, Стормберги не смогли отказаться. И поплыли на своих лодках под проливным дождем на другую сторону залива – послушать, что там скажут работяги.

Приняли их хорошо, показали двор и конюшню.

Дом, который построили Лонгстрёмы, оказался куда просторнее, чем у Стормбергов. Амбаров и сараев больше, и все крепкие. Гостям предложили присесть в только что построенной пекарне, показали серебряную медаль и диплом Горной коллегии.

Все это было воспринято весьма недоброжелательно.

Высокомерие – смертный грех, подумали Стормберги, не заметив бревна в собственном глазу.

Однако нужда заставит – чего только не сделаешь. Две семьи сговорились работать рука об руку, поделив между собой сенокосные луга вокруг болота Кальмюрен и немногочисленные пастбища в горах. Кроме того, двое детей понравились друг другу – маленький Викинг Стормберг, первый ребенок, родившийся в деревне, и Сара Лонгстрём, чуть постарше его.

Однако вскоре после встречи отношения между двумя семьями ухудшились.

Стормберги заявили, что с ними обошлись несправедливо. Лонгстрёмы не понимали их аргументов. С обеих сторон стали запирать лодки, чтобы Викинг и Сара не могли доплыть друг к другу в гости.

Тогда дети построили себе хижину на горе у водопада Тэльфаллет.

Как утверждала тетушка Агнес, любая попытка примирить две семьи заканчивалась трагедией. По крайней мере, последняя. Лонгстрёмы – сам дьявол. Карин должна пообещать никогда не иметь с ними дела.

По другую сторону залива она видела высокий жилой дом, возвышавшийся над вершинами берез. Слышала, как мычат в хлеву коровы и блеют козы. И еще видела светловолосого мальчика, игравшего на берегу с большим серым псом. Он кидал собаке палку, боролся и возился с ней, хохоча, у кромки воды, пока оба не извалялись в песке и стали похожими на троллей.

Она знала, что мальчика зовут Карл.

– Лентяйка, – сказала тетушка Агнес. – Иди мой посуду.

Образ дьявола рассыпался в тот день, когда Карл провалился под лед. Было это в апреле 1954-го. Карин училась во втором классе.

С утра ледяной покров на реке был прозрачным и толстым, но после обеда от теплого течения лед стал местами тонким и водянистым. Карин шла на лыжах метрах в пятидесяти позади Карла, идущего по льду пешком, – и видела, как его поглотила вода. Только что шел впереди нее – и вот уже не осталось и следа.

Пустой лед. Журчание воды. Припекающее солнце.

Не думая о дьяволах и прочей нечисти, она рывком кинулась к полынье и через несколько секунд увидела его голову, торчащую из воды. Он что-то крикнул ей, она услышала только ужас в его голосе.

Ей удалось подойти довольно близко, но тут и под ней начал потрескивать лед. Тогда она скинула лыжи, растянулась на льду, толкая впереди себя лыжи и палки к полынье. Мальчик пошарил рукой вдоль края полыньи, ухватился за кончик лыжи и дернул на себя. Лыжа чуть не упала в полынью. Карин потянуло вниз, хотя она лежала на лыже всем своим весом.

– Давай еще раз! – крикнула она. – Держись, попробуй выбраться на лед.

Мальчик завыл от холода и страха, кажется, не понимая, что она говорит.

Тогда Карин схватила одну палку, подползла к краю полыньи, посмотрела мальчику в глаза и сказала:

– Держи мою руку.

Глаза у него были огромные, как блюдца. Он схватил ее протянутую руку. Свободной рукой Карин воткнула палку в лед, положила его руку сверху.

– Подтягивайся, – велела она.

Палка вошла неглубоко, но, по крайней мере, не давала ему соскальзывать обратно. Мальчику удалось положить на лед локти, потом подтянуться на них, перевалиться через край и откатиться от полыньи. Лежа на льду, он пыхтел и задыхался, дрожа как осиновый лист. Она замотала его в свой шарф, надела на него свою шапку и варежки.

– Вставай на мои лыжи, – сказала она, помогая ему подняться. С его одежды ручьем текла ледяная вода.

Карин встала позади него, обхватив его за талию обеими руками.

– А теперь пошли. Левой-правой. Левой-правой.

Он не решался сойти с ее лыж, хотя под ними уже был прочный лед.

Левой-правой, левой-правой.

Она позаботилась о том, чтобы он добрался до своей стороны залива. С этого дня она знала, что Лонгстрёмы вовсе не дьяволы, потому что дьявол не плачет, и не тонет, и не возвращает потом взятую на время чужую одежду.

В то лето, когда Карин исполнилось десять лет, шведские военные провели за горой Стормбергет симуляцию ядерного взрыва, взорвав заряд нитролита с 36 тоннами бонила. Взрыв произвели возле деревни Науста. Карин стояла на берегу реки, наблюдая, как над горным хребтом поднимается гриб.

Это было хорошо организованное испытание. Вокруг на разных расстояниях от взрыва поставили самолеты и танки с целью проверить действие взрывной волны. Внутри сидели кролики. У половины животных разорвало легкие. На следующее лето испытания повторили, хотя заряд на этот раз был больше – 50 тонн бонила. В тот раз Карин была больна корью и не видела облака, но тетушка Агнес сказала, что на этот раз оно скорее даже поменьше.

Сказано это было не для утешения, скорее с разочарованием.

Карин запомнила эту реакцию, слова тетушки успокоили ее.

Приятно было осознавать, что тетушка Агнес словно высечена из камня.

Она из тех, кто непоколебим перед лицом неприятной правды и страшных тайн.

Стентрэск, лето 2021 года

Похороны Карин были назначены на 2 июля. День выдался ясный и холодный, с Баренцева моря дули ледяные ветры. Пастор Херманссон, который на самом деле уже ушел на пенсию, провел обряд в церкви Стентрэска. Он сам явно тяжело воспринял смерть Карин. Она пела в церковном хоре, он знал ее сорок лет.

Церемония прошла просто. Они спели несколько подобающих случаю псалмов. Викинг закрыл глаза, сжимая руку Алисы. Почувствовал, как слезы стекают по лицу и по шее за воротник.

Свободы мы хотим, чтоб сохранить себя,

Свободы той, что движет созиданье,

Что есть не пустота, но почва для мечты,

Земля, где все цветы пускают корни…

Пока под высоким потолком звучали звуки псалма, он погрузился в воспоминания. Белое платье в синий горошек – его самое первое воспоминание о ней, это было в его день рождения, ему исполнилось два – сколько же лет было ей?

Но всё же стены высятся меж нами,

Решётки прутья разделяют нас,

Тюрьма наша построена из страха.Оковами нам служит наше Я.

Какая тюрьма была у Карин?

В шестнадцать лет она вышла замуж за Густава, своего кузена, который был на двадцать один год старше. Сам Викинг уже родился, его крестили одновременно с венчанием.

Суди нас, Господи, пошли свою нам милость,В твоём прощении свободу мы найдём [2].

Какая свобода у нее была?

Какая-то наверняка была. Она окончила университет, начала работать в социальной службе в муниципалитете Стентрэска и со временем стала заместителем начальника отдела социальной защиты. Сыновей она любила безгранично, никогда не проявляла ни малейшей горечи. Это уже само по себе что-то говорит о ее жизни…

Алиса толкнула его в бок, кивнула на микрофон, стоящий перед гробом.

Ожидалось, что он что-то скажет.

Она протянула ему платок, он вытер слезы, откашлялся и подошел к штативу с микрофоном. Оглядел собравшихся. Их было немного. На приглашение похоронного бюро откликнулось человек тридцать. Ограничения, связанные с ковидом, уже частично сократились, но многие пожилые люди по-прежнему осторожничали. В задних рядах он заметил несколько коллег мамы по работе, увидел, как неудержимо рыдает Элин на плече у Шамари. Роланд Ларссон, который в течение нескольких месяцев после развода снимал у Карин комнату, сидел и смотрел на свои руки.

Боже правый, как же он справится с этой задачей?

Викинг сделал глубокий вдох.

– Я имел счастье видеть рядом свою маму Карин в течение шестидесяти лет, – сказал он и заплакал.

Да что ж такое, возьми себя в руки, мужик!

Он откашлялся, высморкался в Алисин платок. На самом деле он набросал несколько строк на бумажке, но теперь не знал, в каком кармане искать.

– У нее самой никогда не было мамы, – проговорил он. – Ее мама умерла, когда Карин не исполнилось еще и двух лет. Ее воспитала Агнес, и со мной она тоже сидела, когда я был маленьким. Что бы ни говорили о моей бабушке, но характер у нее был далеко не ангельский…

Сив Юханссон, сидевшая позади Алисы, усмехнулась и закивала, ее дочь Сусанна шумно высморкалась.

Ему вспомнилось, как они с Агнес гуляли в весеннем лесу – громкое и грустное пение птицы. «Слышишь, мальчуган, это пеночка. Своей песней она прославляет Бога».

Он попытался расслабиться, выпрямил плечи, запустил руку в карман пиджака. А вот и бумажка. Расправив ее, он откашлялся и прочел:

– Мама была ребенком послевоенного времени. Она всегда говорила, что родилась в новое время, исполненное надежд на будущее. И она многого достигла в жизни, из отрезанного от мира Лонгвикена добралась до университета в Умео, но не было для нее ничего важнее нас, сыновей – меня и Свена. Его сегодня здесь нет, как вы, вероятно заметили. Мы с ним попрощались с мамой вчера.

Юсефин громко заплакала.

– А теперь она у Бога, – сказал Викинг. – Она была совершенно уверена, что попадет на небо, стало быть, так оно и есть.

Он засунул бумажку обратно в карман, закрыл глаза и сложил руки.

– Мама, – сказал он, – если ты меня слышишь – спасибо за все. За твою любовь, твою заботу, твою мудрость. Ты живешь дальше – в своих детях и внуках, в тех людях, которым ты помогла. Ты сделала этот мир лучше для всех нас.

Он посмотрел на ее гроб из светлого дуба, который сгорит вместе с ней. Ушла та, кого он знал всю жизнь, самый близкий человек.

И в этот момент, стоя в церкви, он осознал одну важную вещь.

Он знал маму всю свою жизнь, но не ее.

Знал, кем она стала, но не знал, какой она была, с чего все начиналось.

Лонгвикен, 50-е годы

Сообщение о том, что деревня будет затоплена, принес посланник.

Один из чиновников губернатора долго добирался к ним на машине, а потом на лодке из администрации лена в Лулео, чтобы лично, вместе с представителем государственной компании «Ваттенфаль», проинформировать местного констебля Стормберга и всех жителей деревни о принятом решении.

– Королевский указ об экспроприации земли и жилья ради общего блага, – сказал чиновник.

Жители деревни собрались в большом доме на дворе у Лонгстрёмов, это было самое просторное помещение в деревне. Там были Нильс и его сын Карл, Хильдинг и Агнес, братья Густав, Турд и Эрлинг, и маленькая Карин. Все это было так удивительно – Стормберги и Лонгстрёмы исключительно редко встречались под одной крышей. Такое случалось только в церкви в Калтисе – сéмьи, как уже было сказано выше, не ладили между собой. Карин озиралась с широко раскрытыми глазами – никогда раньше не бывала в этом доме. Ей подумалось, что тут как в гостиной в усадьбе Хёйе в книгах о Кулле-Гулле.

Высокий потолок, росписи на стенах – все гораздо богаче, чем у Стормбергов. И та самая лестница, длинная и крутая, с которой упала Сара. Карин покосилась в сторону Карла – на его угловатое лицо упали лучи солнца. Он поймал ее взгляд, на мгновение улыбнулся ей. Она опустила глаза, тоже чуть заметно улыбнулась.

– Ради всего святого, что все это значит? – спросила Агнес, которая была не робкого десятка. – Королевский указ об экспроприации?

– Таков закон, – ответил чиновник. – Ради общего блага.

– Вы хотите отобрать у человека его жизнь и историю, – сказал Нильс, которого называли Большой Нильс. – Труд и пот его предков. Это немыслимо.

– Будет компенсация, – сказал мужик из компании «Ваттенфаль».

– Какого размера?

Последовал ответ, что это будет решаться путем переговоров.

Хильдинг не проронил ни слова.

Должность судебного пристава при суде Стентрэска была для него побочным занятием, позволявшим одновременно заботиться о своем хозяйстве с Агнес и сыновьях. Говорил он мало, но считался человеком, не знающим жалости. Его боялись: сурово и с неподвижным лицом он конфисковывал землю, задерживал бродяг, взыскивал налоги.

В конечном итоге именно он провел экспроприацию домов к северу от Мессауре, вел переговоры со всеми затронутыми сторонами, но к требованиям, выдвинутым Большим Нильсом, он отношения не имел. Потребовалось утверждение сверху. Нильсу удалось добиться почти всего, кроме требования предоставить ему права на участок у водопада Тэльфаллет.

Со временем Хильдинг стал шефом местной полиции, все его просто ненавидели.

Взрослым в Лонгвикене было не до детей. От младших ожидалось, что они как-нибудь справятся сами – почти с пеленок, как в свое время их родители.

Как они добираются до школы по другую сторону реки, было их делом.

Поначалу они ездили каждый сам по себе: весной и осенью каждый в своей лодке, зимой каждый по своей лыжне. После того дня, когда Карл провалился под лед, все изменилось.

На следующее утро он стоял и ждал ее на берегу.

– Спасибо, – сказал он, протягивая ей ее вещи.

Все это она связала сама, прекрасно умела шить и вязать. Она взяла их. Стояла, глядя себе под ноги.

– Откуда ты знала, что надо делать? – спросил он. – Тогда, на льду?

– Эрлинг мне показал, – ответила она. – Чтобы я не утонула, как маленький Абель.

С того дня они всегда переправлялись через реку вместе. Никто из взрослых не обратил внимания, как единственные дети в деревне потянулись друг к другу. У них было много общего. Не только школа и родная деревня. Мама Карла была родом из Эльвбю, она умерла, когда он был маленьким, как и мама Карин. Его воспитала бабушка со стороны отца – как тетушка Агнес вырастила Карин. Воспитание означало – научиться работать, стать добрым христианином и в целом следовать заповедям божьим. Если Карин что-то делала не так или же если тетя Агнес была в особо плохом настроении, то Карин посылали срезать пучок березовых розог. Затем тетя Агнес клала ее себе на колени голой попой вверх. От розог было не особо больно, хуже всего было то, что с нее стаскивали нижнее белье в присутствии братьев. Эрлинг всегда отводил глаза, а Турд таращился.

– Тебя папа бьет? – спросил как-то Карл, когда сам пришел с синяком на виске.

– У меня нет папы, – ответила Карин.

Деревенская школа в Калтисе находилась на другой стороне реки. Народная школа в три комнатки: одна для начальных классов, одна для средних и одна для старших. Все это вместе и обеспечивало обязательное образование с первого по седьмой класс детям, жившим в 50-е годы на пустынных просторах к северу от Стентрэска. Воскресная школа в евангелической церкви была необязательна на земле, но обязательна на небе. Карин и Карл оба ее посещали, пели церковные песни и изучали дела и страдания Христовы.

Учителя старшей школы звали Биргерссон, он жил в квартире на втором этаже над учебными классами. Его называли «магистр», а его жену, преподававшую в младшей школе, просто «госпожа Биргерссон». Она была родом из этих мест и казалась вполне довольной жизнью – по крайней мере, никогда не жаловалась. А вот магистр Биргерссон был недоволен судьбой. Он приехал из Карлстада, считал жителей Калтиса необразованными, а само место называл «забытой богом деревушкой», много пил и всех раздражал. В конце концов жители деревни собрали подписи и вынудили Школьное управление убрать его. Чету Биргерссон перевели в другое место – они стали работать в Стентрэске. Вероятно, в городе им больше понравилось, возможно даже, их там иначе приняли, но об этом история умалчивает.

Карин была способной ученицей. Читать научилась еще в пять лет, писала аккуратным красивым почерком, знала наизусть псалмы и таблицу умножения. На выпускном по случаю окончания второго класса она получила в качестве премии книгу «Кулла-Гулла», став лучшей ученицей в классе. В тот день она гребла через реку так быстро, что одно весло выскользнуло из рук и она чуть не упустила его. Запыхавшись, показала подарок тетушке Агнес – первую книгу, принадлежавшую лично ей.

– Так сколько вас, девочек, в классе? – спросила тетушка Агнес, не поднимая глаз от картошки, которую чистила. – Две?

Радость смолкла, как когда выключают из розетки радио и музыка обрывается. Темный хвост волос на затылке у тетушки, ее сильные руки. Пальты [3]. Только что зарезали поросенка, в кухне стояло ведерко с кровью, в воздухе повис характерный сладковатый запах.

– Надень передник и принеси венчик.

– Можно я сначала отнесу наверх книгу?

Тетушка Агнес не обратила никакого внимания на ее вопрос.

Повернувшись спиной к кухне, Карин побежала в свою комнатку на чердаке, сняла праздничную кофту, аккуратно свернула и уложила в ящик комода. Погладила пальцами корешок книги – какая же она красивая! Вверху имя автора: Марта Сандваль-Бергстрём. Рисунок на обложке – девочка с синими глазами и вьющимися локонами под головным платком с неуверенной улыбкой смотрит на зрителя.

Карин уселась в ногах кровати, где падало хоть немного света. Открыла книгу – она только посмотрит!