Женщина в огне

– Иногда приходится долго работать с кем-то, и случается принимать совместную увлеченность проектом за нечто большее. Так не должно быть, и все же происходит. Не вини себя, я должен был все понять. Хотелось бы повернуть время вспять, но тут я бессилен.

Рик смотрел на нее с жалостью, словно Джулс стала одной из сексуальных рабынь, схему поставки которых они только что раскрыли, и слегка покачивал головой с темно-каштановыми кудрями. Именно этот взгляд ранил сильнее всего. До этого Джулс планировала попросить Рика устроить ей летнюю практику в редакции, надеясь, что потом сможет получить там постоянную работу, но теперь об этих планах придется забыть. И чем она только думала? Что они рука об руку побегут в закат, сжимая в руках диктофоны?

Рик поднял с пола ее черное платье и протянул с таким видом, словно вручал оливковую ветвь.

– Давай сохраним все в секрете. Просто забудем о случившемся. Идет?

Он взял с тумбочки телефон и принялся читать сообщения. Джулс почувствовала себя лишней. Она прекрасно понимала, что сама все разрушила.

Рик встал и, не выпуская мобильник из рук, отправился в ванную. Как только за ним закрылась дверь, Джулс быстро скользнула в платье – вскоре оно окажется в мусорке. Она чувствовала себя использованной и ненужной и злилась из-за того, что неправильно интерпретировала ситуацию. Джулс быстро собрала вещи и вылетела из номера, не попрощавшись.

Садясь в такси, она поймала себя на мысли, что ее первый раз навсегда останется окрашен неприятными воспоминаниями. Но Джулс также знала, что сияние ее первой большой журналистской награды не померкнет. Она больше никогда не совершит ошибку, смешав чувства с работой. Впрочем, совет Рика Януса сохранить все в секрете и забыть пришелся как нельзя кстати. Хотя тот случай наложил отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь, словно окутав душу жесткой, непроницаемой оболочкой.

Глава седьмая

Мизула, штат Монтана

Эллис никогда не бывал в Монтане. Надо же, весь мир объездил, а сюда не приезжал. Любителем природы его назвать сложно. Мистер Баум предпочитает безукоризненную чистоту, сдержанные интерьеры и прохладу пятизвездочных отелей, где чувствуешь, что все под контролем. Впрочем, поездку сюда он и так откладывал слишком долго.

Эллис смотрит в тонированное окно внедорожника. Вопреки опасениям, пейзажи здесь великолепные: на ярко-синем небе вырисовываются резкие очертания гор, у подножия которых сверкает лента реки. Местность будто из рекламных роликов «Руководство по выживанию» от «Ральфа Лорена». «Мои туфли такого путешествия не пережили бы», – думает Эллис. Он представляет себе каблуки, увязающие в навозе и грязи, и фыркает. Затем в сотый раз смотрит на часы – без пяти семь, раннее утро. Отлично, внук еще должен спать. Эллису хочется сделать сюрприз.

– Похоже, нам туда, – говорит он водителю. – Вот эта дорога без опознавательных знаков слева.

Пол, который работает на Баума вот уже десять лет и неизменно доставляет в любой пункт назначения, посматривает в зеркало заднего вида и бросает на хозяина ободряющие взгляды.

Никто из родных не знает, что Эллис сел в свой личный самолет и прилетел сюда. Он не сказал ни слова ни жене, ни дочери Ханне, матери Адама. У них появятся вопросы, а рисковать нельзя. Только Александра в курсе всего. Эллис попросил ее разузнать, как добраться до уединенного жилища внука, и проинструктировать Пола.

Внедорожник сворачивает на грунтовую дорогу. Впереди показывается домик, где живет Адам – любимый внук Эллиса, что ни для кого не секрет. Мистер Баум недовольно качает головой. Надо же, мальчик, выросший в роскоши, теперь живет словно Унабомбер[1].

В горле встает ком. Эллис вспоминает, наверное, худший момент в жизни, когда четыре года назад в его доме ночью раздался звонок. Им с Вивьен сообщили, что у Адама передозировка героина. Жизнь их красивого и талантливого внука, который уже в двадцать пять лет произвел фурор в кругах любителей живописи в Нью-Йорке, висела на волоске. Парень чудом выжил, провел две недели в больнице, а затем еще три месяца – в центре реабилитации. Выйдя оттуда, Адам поставил крест на блестящей карьере, порвал связи с тем сбродом, который называл друзьями, и уехал как можно дальше от родных и от всего, что связывало его с известной фамилией Баум. Жизнь затворника, которую вел внук, очень огорчала Эллиса. Но парень, по крайней мере, жив.

Внедорожник двигается по гравийной дорожке к дому. Грудь Эллиса внезапно пронзает острая боль. В последнее время она атакует его все чаще и становится все сильнее. По возвращении надо бы позвонить доктору. Возможно, он поторопился, решив приехать в Монтану. Может, это ошибка. Кто знает?

Эллис смотрит вперед, на аккуратно постриженный затылок, на темные волосы с проседью. Водитель умеет хранить секреты.

– Пол.

И ловит его взгляд в зеркале заднего вида.

– Да, мистер Баум? Вы хорошо себя чувствуете?

– Все в порядке, спасибо. – Эллису внезапно сдавливает грудь. Он чувствует, что не хватает воздуха, опускает стекло и, слегка высунув голову в окно, вдыхает. – Я здесь пробуду некоторое время. Когда соберусь уезжать – позвоню. Городок, через который мы проезжали, показался мне симпатичным. Поезжай туда, развейся, позавтракай где-нибудь.

Пол останавливает автомобиль, оборачивается и недоверчиво смотрит на шефа.

– Возможно, мне лучше подождать вас здесь.

Эллис не успевает ответить: в домике загорается свет, штора на окне отодвигается, и за стеклом показывается профиль внука.

– Я справлюсь, – неуверенно отвечает мистер Баум. Впрочем, он никогда не меняет своих решений. – Поезжай.

– Все-таки мне лучше остаться. А вдруг вы…

– Пол, уезжай, прошу тебя, – обрывает водителя Эллис и открывает дверь внедорожника.

Машина сдает задним ходом. Входная дверь домика распахивается. На пороге Адам – босой, во фланелевых штанах и с голым торсом. У его ног крутятся три собаки. За время разлуки тело внука стало более крепким. Давно не стриженные волосы торчат в разные стороны, а еще Адам отпустил бороду. Настоящий горец, по которому плачет бритва. Зато на щеках румянец, парень выглядит сильным и здоровым. Эллис вздыхает с облегчением и направляется к домику. Господи, как же он скучал по внуку!

– Дедушка? – Адам не верит своим глазам. – Что ты здесь делаешь? Тебя мама прислала?

– Никто не знает, что я в Монтане. Ни мама, ни бабушка. Мы так давно не виделись. Хорошо выглядишь. – Эллис вообще-то терпеть не может публичное проявление чувств и сторонится объятий, но сейчас прижимает молодого человека к груди. Мистер Баум чувствует целую палитру запахов: еще не чищенных зубов, мускуса, краски… Почему-то Адам занял особое место в его сердце. В детстве мальчик постоянно сидел где-нибудь в уголке и рисовал, пока остальные внуки Баума хулиганили или играли на детской площадке на заднем дворе их дома в Бедфорде. Адам же предпочитал одиночество – в точности как Эллис. Впрочем, позже, после окончания колледжа, ситуация радикально изменилась. Адам стал совершенно другим – звездой вечеринок, которого окружала стайка едва одетых девиц и покрытых татуировками и похожих на наркоторговцев парней. Внук вел беспорядочную жизнь, наполненную бесконечными выставками, вечеринками, тусовками, бессонными ночами и наркотиками, стараясь, чтобы родные не узнали, как он проводит время. Даже когда вся семья собиралась за одним столом, Адам и пяти минут не мог усидеть спокойно. Эллис был уверен, что причиной тому кокаин, и сильно переживал. Внук в один миг приобрел бешеную популярность в Челси, все искали его внимания. Адам потерял себя. Пристальное внимание и толпы поклонников поглотили его с головой.

Эллис делает жест рукой в сторону закрытой сеткой двери.

– Войти можно?

– Конечно.

Адам отходит в сторону, успокаивает возбужденных собак и приглашает деда в дом.

Эллис отряхивает ноги на коврике, проходит в комнату и застывает на месте. Снаружи дом выглядит как настоящая развалюха, зато внутри… Надо же, просто невероятно! Каждая стена представляет собой холст, наполненный жизнью и яркими цветами. Даже потолок покрыт энергичными мазками. Кругом чередуются текстуры и дерзкие оттенки: золото, насыщенно-винный, оранжевый, зеленый, лиловый, бирюзовый… Палитра счастливого человека. Эллис не спеша рассматривает рисунки. Здесь обнимаются влюбленные, а там компания друзей сидит в кафе. Веселящиеся в парке дети, обнаженные женщины на берегу моря, разнообразные пейзажи – горы, реки, леса, небо, разные растения… Зрелище ошеломляет, у Эллиса перехватывает дыхание. В отличие от знаменитой прежде техники Адама – жутковатого абстракционизма – эта комната светла и жизнерадостна. Впрочем, одно творение выбивается из общей картины. Эллис не может отвести глаз от дальней стены у входа в кухню. Он нерешительно подходит, чувствуя, что внук провожает его взглядом, останавливается и рассматривает изображение: пожилой человек в хорошо сидящем костюме. Копна густых седых волос, голова слегка склонена набок, задумчивый взгляд… Мужчина стоит, заложив руки за спину, словно дворецкий, а на него со всех сторон движется лавина обуви – словно пули с шипами. Туфли на шпильках. «Господи, это же я! Он меня изобразил!» Едва сдерживаясь, Эллис поворачивается к внуку. Слезы застилают глаза.

– Адам… – Голос предательски срывается и едва слышен.

Внук широко улыбается, и Эллис видит ямочки на щеках того, кто едва не загубил собственную жизнь, но сумел вернуться на путь истинный, осознав, что совершил ошибку.

На Эллиса нападает приступ кашля, и он прикрывает рот носовым платком.

– Прости меня. Похоже, я глубоко ошибся. Я приехал, чтобы попросить тебя об одолжении. Но теперь понимаю, что действовал неразумно, поддавшись порыву.

Эллис пытается успокоиться. Опять боль в груди, будь она проклята! Он садится в стоящее рядом видавшее виды кресло. Тело с благодарностью опускается на мягкое сиденье, словно вставший на якорь корабль. Адам подходит к нему.

– Давай принесу тебе что-нибудь выпить.

Однако Эллис ему не дает. Он хватает внука за руку и не отпускает.

– Поверь, я пытался… Хотел с тобой пообщаться. Но ты не отвечал на звонки, и я решил не надоедать. Мне стоило быть настойчивей, поддержать тебя. Я каждый день о тебе думал. – На глаза Эллиса снова наворачиваются слезы, впрочем, его мало это волнует. И с каких это пор он стал таким чувствительным? Из-за рака? Из-за того, что снова увидел Адама? Из-за своего портрета на стене? – Я считал, что отчасти виноват в том, что с тобой случилось. Владелец известной компании, постоянно в центре внимания, кругом папарацци… Тебе, должно быть, нелегко пришлось. Давление оказалось чрезмерным. В детстве ты ненавидел шумиху. Похоже, именно я взвалил на тебя непосильный груз…

Адам сжимает руку деда.

– Ты ни в чем не виноват. Это я не справился. Жил на полную катушку, был слишком беспечен. Я всегда любил лишь две вещи: живопись и одиночество. Но пошел против своей натуры и решил стать другим человеком, чтобы вписаться в окружавший меня яркий и безумный мир. И в результате все пошло прахом. Я видел, что ты звонил, получал сообщения от тебя и от бабушки. Но мне нужно было побыть одному, прийти в себя и привести мысли в порядок. – Адам слегка похлопывает Эллиса по сгорбленной спине. – Хотя я рад, что ты тут. – С едва заметной улыбкой он делает жест в сторону кухни. – Хотел бы я угостить тебя «Кровавой Мэри», ты так любишь этот коктейль. Вот только у меня лишь сок.

– Сок меня вполне устроит. Я больше не пью. Я ведь неспроста приехал, хотел тебе кое-что рассказать. – Эллису тяжело дышать, но он справляется с собой. – Я слишком много пил. Пристрастие к алкоголю превратилось в проблему. Конечно, все держалось в секрете.

«Которых в моей жизни как-то многовато», – думает Эллис, подается назад, и спинка кресла неожиданно откидывается. Они смеются, затем лицо модельера вновь становится серьезным.

– Пока ты проходил реабилитацию, я был занят тем же самым. Решил: раз уж ты смог, то и мне пора обратиться за помощью. Записался на шестинедельную программу, которая проходила за пределами Чикаго. Об этом знала только бабушка. Вместе со мной в центре находились и другие известные люди – наверное, нас можно назвать страдающими зависимостью знаменитостями. – Эллис выдавливает подобие улыбки. – Я всего три года как не пью.

Адам, явно ошеломленный таким признанием, во все глаза смотрит на деда.

– Спасибо за откровенность. Понимаю, как тяжело об этом рассказывать.

Внук идет на кухню, наливает два стакана свежевыжатого апельсинового сока, возвращается и садится на диван напротив Эллиса. Мужчины молчат и не сводят друг с друга глаз. Наконец Адам произносит:

– Но причина твоего визита в другом, так?

– Верно. – Эллис качает головой. – Помнишь, ты нарисовал мне картину, когда тебе было лет десять? Ты уже тогда восхищался природой, был одержим торнадо и изобразил один из них. С женским лицом внутри воронки.

Адам улыбается.

– Да, помню.

– Я сохранил тот рисунок. Очень им дорожу. Напоминает мне о прошлом.

На Эллиса снова нападает приступ кашля.

– Ты нездоров. Что случилось?

– Я просто стар, – отмахивается Эллис. – Видишь ли, меня мучают кошмары. Раньше они мне снились раз в несколько месяцев, а теперь – каждый день. – Воспоминания уносят куда-то далеко, мысли рассыпаются на отдельные звенья. Ему так много хочется рассказать внуку, стольким поделиться. – Да, я, похоже, сдал. У меня не так много времени. Но я прожил интересную жизнь, даже, можно сказать, замечательную. Встретил бабушку, потом родилась твоя мать, другие наши дети, внуки…

«А еще у меня есть Генри», – думает Эллис, но вслух, конечно, не скажет.

– Я создал компанию «Аника Баум», мое наследие.

Адам ставит стакан с соком на стол.

– Позволь тебя прервать. Я не тот, кто тебе нужен. Я не стану управлять компанией, даже не проси.

Эллис улыбается.

– Я приехал не за этим. Мое дело продолжат твои сестры. Они уже в курсе всего, что у нас происходит. – Он смотрит в окно на живописный горный хребет. – Я никогда никому не рассказывал… – Эллис вспоминает свою беседу с Дэном Мэнсфилдом, состоявшуюся на прошлой неделе. – До этого момента. Как ты знаешь, я родился не в Америке.

Адам откидывается на спинку дивана.

– Знаю. Ты из Бельгии. Твои предки занимались бриллиантами.

– Чушь собачья. – Эллис чувствует, что начинает раздражаться. Он погряз во лжи. – Не было ни Бельгии, ни бриллиантов, ни семьи. Эту сказочку придумали для журналистов, а со временем я и сам начал в нее верить. Мое детство – если это вообще можно назвать детством – пришлось на военные годы. С восьми лет я большую часть времени провел под землей – в канализационных сетях и подвалах. Жил даже в большой дымовой трубе. Знаешь, я ведь наполовину еврей. Когда мне исполнилось тринадцать, я приехал в Америку. Меня воспитывали в интернатах, пока я не стал совершеннолетним и не пошел работать. Зато я отличался умом, сообразительностью и творческими способностями. А главное, мне было нечего терять. В США легко раскрутиться, подняться на вершину, сделать себе имя. А свое мрачное прошлое я скрываю…

Адам вздергивает брови – в точности как Ханна, когда ее что-то заинтересовывало. Эллис смотрит на влюбленных, изображенных на стене позади внука. Молодая и беззаботная парочка, у которой все впереди. Если бы жизнь действительно была такой. Эллис тяжело вздыхает.

– Моя мать была редкой красавицей. Родилась в маленьком городке неподалеку от Мюнхена, а когда стала подростком – переехала в Берлин. Она победила на конкурсе красоты, работала манекенщицей, а затем влюбилась в моего отца. Его звали Арно Баум. Еврей, банкир, был женат, имел детей. А мама – католичка, беззаботный представитель богемы. Родители полюбили друг друга, но в брак не вступили, хотя мама называла отца мужем, взяла его фамилию и дала ее мне.

«А вот семья Арно меня возненавидела». В памяти всплывает лицо девочки с золотыми косами, которое до сих пор периодически преследует Эллиса в кошмарах. Она подошла к нему, когда он играл в мяч в небольшом парке неподалеку от дома. «Ублюдок, Арно не твой отец, а мой!» – с искаженным от ярости лицом выкрикнула девочка, плюнула в Эллиса и его мать и убежала. Мальчик разрыдался, а мама его утешала: «Не слушай ни ее, ни кого-либо другого. Арно Баум – твой отец и всегда им будет».

– Тебе плохо? – участливо спрашивает Адам.

Мозг взрывается от множества воспоминаний, голос Эллиса дрожит.

– Мне было лет пять, когда в нашей квартире появился художник. Он хотел нарисовать маму. Эрнст Энгель.

– Тот самый Эрнст Энгель?

– Да, тот самый.

– И что было дальше? – В зеленых глазах Адама – они такого же цвета, как у матери, – плещется любопытство.

«Слишком много всего», – думает Эллис. Он смотрит не на внука, а куда-то в сторону, но не видит ни парочку влюбленных, ни горы. Он вообще выпал из настоящего. Эллис снова в прошлом. В просторной квартире матери, в слабо освещенной прихожей, стоит на коленях с кляпом во рту, а вокруг солдаты с пистолетами, направленными на Анику. Но он глядит лишь на Гельмута Гайслера и слышит только его резкий голос. Нацист орет на мать, а Эллис не в силах это прекратить.

– Ты позировала для этого урода и дегенерата, Эрнста Энгеля, правда? У меня есть доказательства – его картина, – кричал Гайслер, и Эллис видел его мелкие и острые зубы, придающие гитлеровцу сходство с белкой. – Ты спала с евреем, родила от него этого ублюдка, а потом позировала для художника, которого считают врагом государства. Точнее, считали – он уже мертв. А значит, и тебе, мисс Германия, подписан приговор. – Гайслер повернулся и наклонился к Эллису. – Хватит рыдать, маленький гаденыш. Твоя мать – шлюха и сейчас получит по заслугам.

Аника упала на колени и принялась умолять нациста, чтобы тот отпустил мальчика. Она лгала, что на самом деле отец ее сына – не Арно Баум, а чистокровный ариец. Эллис начал кричать, что хочет умереть вместе с мамой, но из-за кляпа никто не мог разобрать слов. Впрочем, Гайслер не собирался убивать Эллиса. Нацист хотел, чтобы мальчик стал свидетелем небывалого шоу, которое навсегда врезалось в память и до сих пор жгло его сознание. Солдаты заставили Анику раздеться до белья, а затем облачиться в туфли на каблуках и нарядное красное платье – цвета крови и позорной картины, как сказал Гайслер.

Не теряя времени, нацисты повесили матери на шею плакат с надписью: «Я трахалась с жидом. Я шлюха». И вытолкнули Анику на улицу. Эллис остался в квартире один. Все так же с кляпом во рту он прилип к окну и видел, как солдаты вели маму по улице. Они заставили ее раз за разом обходить квартал в течение нескольких часов, пока Аника больше не могла идти и не рухнула на землю. Тогда нацисты схватили ее и потащили куда-то, и больше Эллис ничего не видел. Зато услышал пять выстрелов. А потом наступила тишина – страшная и оглушающая. Несложно было понять, что произошло.

– А твой отец? – прошептал Адам.

Эллис некоторое время молчит и часто дышит.

– Я больше никогда его не видел. Много лет назад я обращался в Музей холокоста в Вашингтоне в надежде добыть хоть какие-то сведения об Арно Бауме и его родных, но из моей затеи ничего не вышло. Больше я не пытался о нем разузнать. Впрочем, кое-что я помню, хотя и очень смутно. За мной пришла соседка – вдова, что жила рядом и боготворила мою мать. Добрая женщина накормила меня и уложила спать у себя в гостевой комнате. А несколько дней спустя посреди ночи отвела меня в местную пекарню и передала какому-то человеку в черном, который ждал в служебном помещении. Никто не знал его настоящего имени, но тот мужчина спас мне жизнь.

– Кем же он был?

– Этого мы теперь не узнаем. Человек в черном спас не только меня, но и других детей-сирот. Он тайком вывез нас из города, прятал в лесах, на фермах. Воспоминания о том периоде у меня связаны с канализацией, грязью, отвратительными запахами, холодом… Я голодал. Зато выжил. – Закончив рассказ, Эллис наконец смотрит на внука. Лицо Адама мокрое от слез. – Видишь ли, создавая каждую пару туфель, я думал о своей матери, об Анике. Чтобы почтить ее память и никогда не забывать о той страшной последней прогулке. Над ней смеялись, но мама не опускала головы. Наши соседи и те, кого я считал ее друзьями, швыряли в нее помидорами, мусором и даже обувью. В какой-то момент мама подняла глаза и увидела меня в окне. Не знаю, возможно, это всего лишь плод воображения, но я помню, будто мы обменялись взглядами. Она ободряюще улыбнулась. Ее улыбка научила меня не терять самообладания, несмотря ни на что. А затем мама исчезла. Ее будто и не существовало. Я не смог ее спасти…

Эллис смотрит на свои трясущиеся руки – некогда тонкие, с гладкой кожей, а теперь испещренные старческими пятнами.

Адам поднимается с дивана и подходит к деду.

– Так о чем же ты хотел попросить?

Эллис не спеша достает из кармана пиджака газету со статьей о смерти Карла Гайслера и похищенных сокровищах.

– Этот человек – сын того самого нациста. Его обокрали и убили. Полагаю, картина, на которой изображена моя мать, находилась в квартире покойного. Ходят слухи, что Гайслер-младший прятал у себя шедевры Пикассо, Шагала, Матисса, Сезанна, а также одно из полотен Энгеля. – Голос Элисса срывается. – Сердцем чую, что «Женщина в огне» – так Эрнст назвал свое творение – была там. Гельмут Гайслер сказал маме, что картина у него, – я слышал это собственными ушами. У меня не осталось ни одного изображения мамы, ни одной фотографии. Никакой связи с прошлым. Я твердо решил разыскать картину и вернуть ее туда, где ей место, – в нашу семью.

– Ты пытался проследить судьбу творения Энгеля? Может быть, нанимал кого-то для этих целей?

Эллис смотрит прямо в глаза внуку.

– Стыдно признаться, но я был слишком занят тем, чтобы скрыть свое прошлое. Но я все же провел небольшое расследование и заполучил несколько важных документов. Среди них каталог произведений современного искусства, проданных с аукциона в Люцерне в 1939 году. Там упоминается «Женщина в огне». Все перечисленные в брошюре работы – из числа награбленного нацистами. Имена большинства покупателей остались неизвестными. А вырученные деньги пошли на военную кампанию. Просто омерзительно. – Эллис вздыхает. – Я не знаю, кто купил картину, что с ней случилось дальше и как она в итоге оказалась в руках Гайслера-младшего. Однако у меня есть достоверная информация, что за несколько месяцев до аукциона творение Энгеля было в Париже и там тоже не обошлось без Гельмута. – Эллис подается вперед. – Вот почему я к тебе приехал. В мое распоряжение попал документ о перевозке холста из парижской художественной галереи в Люцерн, и подписан он лично Гайслером-старшим. – Эллис чувствует, как пульс учащается, а щека начинает дергаться. – А владелец галереи – де Лоран.

По лицу и шее Адама расползается краснота, он не мигая смотрит на деда. Эллис поджимает губы.

– Вот именно.

– Марго де Лоран, – произносит внук неестественным голосом.

– Да. «Женщина в огне» некоторое время находилась в коллекции ее деда, Шарля де Лорана. Его подпись тоже стоит на сопроводительной документации. Возможно, он купил картину. Или представлял интересы Энгеля в Париже. Вероятно, Гайслер заставил Шарля продать полотно. Неизвестно, сохранились ли какие-то записи о сделке. Вопросов слишком много. Кроме того, в 1939 году Эрнст Энгель был убит. «Женщина в огне» могла стать его последним творением – в таком случае она обладает исключительной ценностью. – На Эллиса внезапно накатывает усталость. – Если я предполагаю, что картина была в числе ценностей, похищенных из квартиры Гайслера-младшего, то и Марго пришла к такому же выводу. Не мне тебе рассказывать, на что способна эта безжалостная женщина…

Лицо Адама мрачнеет, и Эллис тут же жалеет о своей затее. С чего он решил, что бывший наркоман, совсем недавно возвратившийся к нормальной жизни, поможет ему вернуть давно утерянное полотно, прежде чем оно попадет в лапы Марго де Лоран? Как же он облажался!

Эллис встает, с трудом держась на ногах.

– Прости, что вывалил на тебя столько информации. В моем мозгу созрел какой-то безумный план. Но когда я увидел тебя и этот чудесный дом, то сразу передумал. Я пошел на поводу у эмоций – и ошибся. Я справлюсь со своими проблемами сам.

Адам тоже встает и начинает говорить – так тихо, что дед едва разбирает слова:

– Послушай… Я плохо помню, но мне кажется, что Марго упоминала об этой картине. Пять лет назад я был в их семейном замке на юге Франции. Помню, она показывала несколько полотен, которые Шарль спас во время войны. Марго тогда рассказывала об одном холсте, который деду не удалось сохранить и который очень много для него значил. Что-то об изображении женщины в языках пламени. Это все, что я помню. Правда, я тогда был под кайфом и не уверен, не придумал ли все это.

На Эллиса снова нападает приступ кашля. Он задыхается.