Несекретная история. Озерск, Снежинск, Трехгорный

Очевидцы рассказывали о манере поведения Берии. Говорил он негромко, с акцентом, не кричал, больше молча слушая пояснения специалистов. Не демонстрировал показной заинтересованности деталями технологии. Большой свиты вокруг него не было. Далеко не все могли выдержать его пронзительный взгляд. Даже у Курчатова, когда Берия выражал недовольство чем-либо, начинали мелко дрожать руки…»

Естественно, приезд Берии не остался без последствий – начальник строительства Я. Д. Раппопорт был отстранен от руководства, освобожден от должности и первый директор комбината П. Т. Быстров. На их место были назначены М. М. Царевский и Е. П. Славский.

…и Ванникова

Ничего хорошего не предвещал и «разбор полетов» у начальника Первого главного управления Бориса Львовича Ванникова. У него на совещаниях обычно «сидели два полковника из госбезопасности, и бывало, что они уводили кого-либо из руководителей стройки неизвестно куда».

Вообще, за ошибки люди наказывались строго, подчас беспощадно. Этим и славился Ванников. Рассказывают, к примеру, историю о том, как инженер Абрамзон допустил погрешность при монтаже оборудования – и прямо из цеха был отправлен в лагерь, который находился тут же, за стенами корпуса. Ванников отобрал у несчастного пропуск и сказал: «Ты не Абрамзон, а Абрам в зоне». Этого оказалось достаточно, чтобы посадить человека на много лет.

Сохранилась в памяти и привычка Ванникова спрашивать у подчиненных, есть ли у них дети. И когда получал утвердительный ответ, говорил:

– Если не выполнишь задание, детей своих больше не увидишь…

Впрочем, в Озерске всегда хорошо понимали, что в подобном промышленном проекте жестокость была, и должна была быть, нормой, поскольку на другой чаше весов этой «этики» – реальная опасность, исходящая от конкретного противника, обладающего сверхмощным оружием. В этом отдавала себе отчет вся «атомная команда»…

Вотчина Ткаченко

Приезд Л. П. Берии в 1947 году помимо кадровых перестановок принес еще одно решение: «полностью изолировать от внешнего мира комбинат №817». Озерская промплощадка становилась особой зоной с повышенным уровнем секретности, получив кодовое название – База-10. Режимную службу возглавлял на объекте Иван Максимович Ткаченко

К своим сорока годам, молодой генерал-лейтенант уже имел «опыт» репатриации народов и «литовскую школу» госбезопасности. Специальным приказом всем работающим на Базе-10 был запрещен выезд за пределы зоны. Семь лет из города никому не разрешалось выезжать в отпуск – до 1954 года. Даже фотографироваться можно было только по специальному разрешению и в присутствии работника оперативного отдела.

Сегодня с иронией говорят, что именно ведомство Ткаченко стало «главным источником шпиономании в Челябинске-40» и не только не пресекало слухи о шпионах, но, напротив, само их и провоцировало. Между тем, с Ткаченко предпочитали не спорить – и если он, к примеру, потребовал не устраивать никаких праздничных демонстраций, чтобы «противник» не мог установить хотя бы приблизительное количество рабочих, то никаких шествий и не устраивали.

Несомненно, постоянная напряженность заставляла быть бдительными – в итоге за всю советскую историю ПО «Маяк» фактов промышленного шпионажа не было.

По периметру Базы-10

Создание режимных зон не было чем-то необыкновенным для органов НКВД – они умели обносить колючей проволокой целые территории, не говоря уже об отдельных объектах. Но сейчас, в середине 1940-х годов на Южном Урале ситуация оказалась принципиально иной – слишком высока была цена ошибки.

В том же 1947 году, к примеру, по периметру зоны разместили артиллерийские подразделения с зенитными пушками – и в дальнейшем граница будет только усиливаться. Позднее жители города к этому охраняемому периметру привыкнут – и он станет одной из главных составляющих психологии закрытых территорий.

Кстати, рассказывают занятную историю. «Однажды ночью на объект неожиданно приехал Л. П. Берия. Приехал, а караульный солдат его не пускает – предъявите, мол, пропуск. Парню говорят: „Ты что не видишь, кто перед тобой?“. Он уперся. Так и не пустил Берию! И тот вернулся в свой поезд. Многие думали: всё – расстреляют парня. А Берия этого солдата поощрил двумя месяцами отпуска! За то, что тот бдительно охранял объект, не отошел от требований устава…»

Жесткий контроль и невозможность попасть на «большую землю» – а именно так стали называть мир за периметром – естественно, действовал угнетающе. Одновременно с запретами все работающие на площадке «перестали быть случайными и безымянными: будь то военные строители, спецпереселенцы или гражданские» – составленные на них списки были точны и подробны…

Неблагонадежный элемент

Следом за физической организацией периметра началось «изъятие неблагонадежного элемента» внутри самой Базы-10. По меньшей мере, по указанию Берии, на промплощадке запретили работать репатриированным гражданам и представителям немецкой национальности. Сохранить удалось лишь нескольких немцев, имевших высшую квалификацию – они были в буквальном смысле незаменимы. Всех, попавших в «черный список», отправили за тридевять земель – на Колыму или в Среднюю Азию.

Естественно, совершенно не церемонились с нарушителями. Человека за провинности (не говоря уже о преступлении) арестовывали и отправляли «со статьей» по лагерному этапу. Позднее, эти меры несколько смягчились – провинившихся попросту выпроваживали на «большую землю», лишая превосходного московского снабжения, спецобслуживания и полного «социального пакета». Отсюда так много в прилегающих к Озерску или Снежинску селах «городских неудачников».

Режимная зона

«Зачистка» коснулась не только озерской площадки, но и режимной зоны вокруг нее – а это почти сто населенных пунктов в Каслинском, Аргаяшском, Кузнецком, Кунашакском районах и непосредственно город Кыштым.

С местным населением не церемонились. Всем, кто имел когда-либо судимость, надлежало покинуть район. Переселением 3 тысяч человек занималась специальная комиссия. Действовали быстро – выселяемым объявлялось решение и давалось несколько часов на сборы (успевали собрать лишь необходимые вещи); затем к дому подгонялся транспорт, и в сопровождении солдат люди и вещи доставлялись на железнодорожный разъезд…

Земли, отведенные под строительство «сороковки», объявлялись абсолютно закрытыми; совхозы и колхозы расформировывались, жители деревень также выселялись. Те, кто оставался в режимной зоне, были обязаны иметь паспорта и прописку. «Запрещалось и пускать на ночлег и временное проживание кого-либо без прописки… В режимной зоне запрещали охотиться, рыбачить, собирать грибы и ягоды… Граждане были обязаны помогать милиции в поимке и доставке нарушителей, а также доносить о всяких нарушениях и подозрительных лицах в органы внутренних дел».

Язык за зубами

С оставшихся взяли подписку о неразглашении в течение 25 лет любой информации, связанной с объектом. Более того, в первое время вообще была запрещена какая-либо переписка – никакой утечки информации, даже намека на нее. Эта мера была вполне обоснованной – и любой работник нового предприятия начинал понимать это с первых же дней. Затем переписку разрешили, хотя, естественно, она просматривалась.

Позднее вспоминали историю, больше похожую на легенду, одного вполне добросовестного работника, который «написал с гордостью в письме своим родителям о том, что он трудится на объекте, о котором знает сам товарищ Берия, – его немедленно арестовали, осудили и отправили в лагерь на несколько лет».

Подобные «уголовные сводки» регулярно доводились до сведения работников Базы-10 – чтобы человек чувствовал, что каждый его шаг находится под контролем. Такое психологическое давление имело и другие задачи: например, развивало корпоративные черты жителей закрытых территорий, их исключительность и самодостаточность.

Выпавшие из мира

Руководство страны понимало, что разношерстную массу строителей рано или поздно должен был сменить технический персонал завода-817. Кадрами, учитывая, что специалистов-атомщиков в России еще никогда не было, занимались непосредственно органы госбезопасности. Они и отбирали из числа работников оборонных предприятий наиболее квалифицированных специалистов.

С самого начала исключительность и секретность сквозила во всем. Даже в анкетах: их объем буквально пленял человека – требовалось несколько часов, чтобы ответить на все вопросы. Затем будущий работник направлялся в Москву, где получал «подъемные» деньги и специальное направление ПГУ на имя одного из руководителей Базы-10 среднего уровня. Первые лица в направлении никогда не указывались.

К месту назначения также добирались секретно. На вокзалах в Челябинске и Свердловске командированных встречали представители ПГУ. По прибытию в Кыштым садили в неприметную машину – «коломбину» – с зашторенными окнами, чтобы нельзя было сориентироваться на местности. «Можно представить себе состояние приехавших, когда они видели, что въезжают на территорию, огражденную колючей проволокой, охраняемую вооруженными солдатами». Человеку, попадавшему на Базу-10, казалось, что он как будто «исчезал», «выпадал из мира» – ради неизвестной, но очень важной цели…

«Аннушка»

Реактор в полной мере можно назвать удивительным произведением инженерного искусства. Он был красив и сложен одновременно. Реактор завораживал еще на строительстве котлована. Но настоящая эпопея развернулась с началом монтажа, где многое приходилось решать на ходу, принимая нестандартные решения. Задачи тоже говорили сами за себя. Например, под реактор пришлось уложить металлическую подушку весом 80 тонн, или смонтировать плиту из нержавеющей стали, в которой находилось свыше тысячи технологических отверстий и на которой устанавливалась графитовая кладка.

Поражала и инженерная «начинка» реактора. Было установлено более пяти тысяч всевозможных приборов, реле, щитов управления, самопишущих устройств, почти шесть тысяч запорной арматуры: муфт, задвижек, кранов для подачи воды. Весь реактор был буквально усыпан электрическими проводами – рассказывают, что кабеля хватило бы протянуть от Челябинска до Екатеринбурга.

Все инженерные схемы проекта назывались ласково: Татьяна, Ольга, Роман, Елена. Правда, собственно реактор монтажники назвали «самоваром» – грубо, но по сути точно. В целом, объект «А» – атомный реактор – вошел в историю под именем Аннушка.

Кошкин дом

1 марта 1948 года началась укладка графитовых блоков. За этой ответственной операцией постоянно следил главный конструктор Н. А. Доллежаль. Предстояло уложить тонны чистейшего графита – ровненько по отверстиям с отклонением не более полумиллиметра.

Это приходилось делать в идеальной чистоте – любое загрязнение привело бы к разрушению блоков. Стен у реактора еще не было, и над ним соорудили огромный купол, защищавший кладку от малейшей пыли. Рядом специальный барак с практически стерильной внутренней отделкой – «Кошкин дом», как его прозвали по фамилии одного из прорабов. Здесь шла перегрузка графитовых блоков. Естественно, в помещении запрещалось курить, есть; прежде чем попасть сюда, работники проходили санитарную обработку. Готовые блоки по герметически закрытой галерее спускали в реактор. Затем законченную кладку обложили стальными плитами и накрыли технологической решеткой для укладки урановых блочков.

Изнутри «Аннушка» была готова к работе.

Жаркое лето 1948 года

Все решит июнь 1948 года. Проект, который к огромному раздражению И. В. Сталина запаздывал по срокам, был готов к пуску.

Поздним вечером 7 июня на реакторе было все управление комбинатом во главе с Ванниковым. «Научный руководитель Уранового проекта И. В. Курчатов, не скрывая волнения, занял место главного оператора пульта управления и произвел пробный запуск реактора. К половине первого ночи цепная управляемая ядерная реакция в реакторе была получена. Игорь Васильевич заглушил реактор – стало ясно, что „Аннушка“ может работать…»

К 19-му июня была завершена подготовка к выходу на проектную мощность. Эта дата и станет днем рождения «Маяка». В 12 часов 45 минут состоялся промышленный пуск реактора. К этому времени в нем уже было накоплено несколько микрограммов плутония. Победный рапорт моментально ушел в Москву – Берия доложил Сталину об успехе…

Первый «козел»

Радоваться было рано. Не прошло и нескольких дней с пуска реактора, как возникла серьезная проблема: некоторые урановые блоки разрушились и намертво спеклись с графитом. В металлургии такое явление называют «козлом». Реактор пришлось срочно остановить. Пять суток искали причину аварии и способы ее устранить – самой технологии «разделки козлов» еще не было.

Курчатов принимает решение разгонять реактор вместе с «зависшими блоками» – требовалась наработка плутония хотя бы для одной, первой, бомбы. За полгода работы реактора было более 40 зависаний, и в январе 1949 года, когда необходимое количество плутония было получено, «Аннушка» встала на капитальный ремонт.

Е. П. Славский назовет эпопею с ремонтом «чудовищной». Из реактора требовалось во что бы то ни стало вытащить разрушенные и уже облученные урановые блоки – при дефиците урана его потеря означала бы срыв атомного проекта. Извлекали специальными присосками, которые разработала служба главного механика. Рассказывают, что вынутые блоки Курчатов лично тщательно и придирчиво осматривал, отбирал. Если бы его обманом не увели из зала, то он мог бы погибнуть за этой безумной сортировкой…

Стул для Завенягина

Иногда кажется, что люди той эпохи были слеплены из другого теста. На риск шли вполне осознанно, независимо от должности и положения. Один из таких «уроков» провел генерал Завенягин, который по поручению Берии приехал разбираться с очередной аварией: расплавились стенки технологических каналов и началось разрушение труб, охлаждающих реактор.

«Картина, открывшаяся Завенягину, была ясной: забившую канал пробку из застывшего алюминия необходимо высверливать. Понятно и то, что облучения рабочих не избежать, тем более что реактор не заглушен. Но выбора нет. Поэтому генерал НКВД берет стул, ставит его в нескольких шагах от работающего реактора и усаживается, готовясь наблюдать за работой. Рядом с ним устраивается и генерал-майор инженерной службы, директор комбината Борис Музруков. Психологический расчет оказался точным: рабочие, видя, что генералы сидят рядом, приступили к работе. Главный дозиметрист Борис Дубовский попросил генералов отойти подальше от активной зоны, но услышал в ответ:

– Видишь, как люди работают в самом пекле. Нечего на нас навешивать дозиметры, нечего заниматься ерундой…

Злополучный канал рассверливали шесть дней, все это время Авраамий Павлович сидел рядом с работающими ремонтниками и только после полной ликвидации аварии вернулся в Москву».

Лиха беда начало

Опыт работы на реакторе накапливался быстро, хотя «Аннушка» поначалу преподносила сюрпризы почти ежедневно: от «козлов», с которыми научились быстро справляться, до замерзания «тяжелой воды», которая циркулировала в системе охлаждения.

И все же инженерные и конструкторские идеи, вложенные в первый российский реактор, оказались на большой высоте. После первого капремонта «Аннушка» проработала без каких-либо серьезных сбоев 39 лет и была выведена из эксплуатации в июне 1987 года.

По соседству с ней в 1950—1952 годах было выстроено еще несколько усовершенствованных аналогов – пять новых реакторов. Они будут служить обороне, пока принципиально не изменится технология обогащения урана.

Завод №22

Заповедь И. В. Курчатова, что «подача воды на реактор не должна прекращаться ни на минуту, ни при каких обстоятельствах», на «Маяке» соблюдали крайне строго – на воздух взлетать никто не хотел. Это, собственно, и объясняет, почему привычная насосная станция, которая на любом другом производстве не вышла бы за ранг подсобного цеха, здесь превратилась в настоящий завод.

Объект водоподготовки, или завод №22, считался одним из мощных и лучших в стране. В нем было несколько насосных станций, которые поставляли воду на реактор в три подъема. Причем, не просто воду – ее тщательно готовили: очищали, осветляли, умягчали, добавляли необходимые реагенты. Химически она проходила несколько стадий, и под каждую формировалось свое производство. Спроектированный на замкнутый цикл завод, естественно, принимал в свои очистные сооружения горячую воду, вернувшуюся с реактора.

Фонарики под водой

Естественно, объект водоподготовки строили одновременно с первым реактором. На берегу озера Кызылташ, откуда производился водозабор, всегда было светло. Как вспоминает ветеран ПО «Маяк» Ю. Н. Елфимов, по ночам рабочие участки освещались прожекторами с понтоном или с берега. Были и специальные герметичные светильники для работы под водой. Поэтому казалось, что озеро светится изнутри.

Объем работ был значительным. «На мелководьях и у берега пробивали под водой десятки, сотни метров траншей под водозаборные трубопроводы, а еще требовалась засыпка от промерзания. Велись и подводные взрывные работы на скальных участках, а также подводное бетонирование оголовков труб. Установка муфт, стыковка труб требовали высокой квалификации и навыка».

Берег Кызылтыша стал настоящей «стоянкой водолазов». Их число в наиболее напряженное время достигало сорока-пятидесяти человек. Все водолазы имели большой опыт – их собирали по разным экспедиционным строительным отрядам. Позднее, уже после пуска первых реакторов, к привычным условиям подводной работы добавилась еще одна: температура.

Кипящий Кызылташ

Вода с реактора возвращалась горячей настолько, что за несколько сезонов озеро совершенно изменилось. Вода в озере не замерзала даже в самые суровые зимы. Здесь всегда парило, и царил иней, создавая совершенно невероятные узоры. По берегам таились лисы, поджидая уток и гусей, которые во множестве тянулись к теплой воде.

У самого водозабора она становилась невыносимо горячей. Бывший водолаз А. А. Горбачев рассказывал, что допуск работы водолазов под водой был всего лишь один час в специальных термозащитных костюмах. «Однажды наш верный друг пес, овчарка, который постоянно сопровождал нас, прыгнул с водолазного бота на стоящий рядом понтон со щебнем, поскользнулся и сорвался с обледенелого понтона в воду. Когда через несколько минут его подняли, он был мертв. Сварился, бедный пес… И тогда многие подумали: «А что, если кто-то из нас случайно сорвется?..»

Сегодня этого уже нет. После остановки уран-графитовых реакторов, сброс горячей воды прекратился, и озеро начало замерзать. Утки и гуси теперь здесь не зимуют, но очень быстро начала размножаться и расти рыба, достигая порой гигантских размеров.

Впрочем, такие рассказы бытуют в этих краях повсеместно, став своего рода «издержками» реакторного производства…

Завод на глазок

Полученный на реакторе плутоний являлся лишь полуфабрикатом – над ним еще предстояло работать, колдовать. Плутоний должен был пройти капитальную очистку: до спектрально чистого состояния. В промышленных масштабах такую работу никто не проводил, был лишь лабораторный опыт в пробирках на миллиграммовых количествах материала.

Радиохимический завод – объект «Б» – оказался, пожалуй, многострадальным на переделки. Спроектированный по принципам общей химической технологии, он имел ряд конструкционных недоработок. Изменения в чертежи вносились с самого начала строительства – с 1 декабря 1946 года – прямо по ходу работ. Более того, приходилось переделывать уже построенное. Рассказывают, что на протяжении всего строительства на площадке стоял невообразимый шум от отбойных молотков – дробили не только породу, но и уже забетонированные участки в связи с новыми чертежами.

Бетон здесь был везде. Сам завод представлял собой более ста замкнутых забетонированных помещений – каньонов, как их здесь называли. Так что «посторонним» элементам Периодической системы вход был запрещен…

Битумные черти

Завод «Б» был сплошь заизолирован. Все стены и полы в производственных помещениях были покрыты слоем битумной мастики, потолки на три раза прокрашены смесью битума с бензином. На строительство свезли все имевшиеся у комбината котлы, которые топились дровами – битум в них разогревался шесть часов подряд. Затем горячую мастику вручную наносили на стены.

«Как муравьи, во всех направлениях сновали строительные рабочие, оголенные до пояса и коричневые от загара, – писали в воспоминаниях ветераны „Маяка“. – Одни перемешивали горячий битум, разливали его по бадьям, другие разносили по назначению. Эти рабочие очень напоминали фантастических чертей из ада, готовящих смолу для грешников. К тому же на головах у них были платки, завязанные в узлы по углам, и эти узлы торчали, как рога».

Эта «адская» работа – не аллегория: бетонирование завода унесло одну жизнь, многие рабочие получили ожоги. Не обошлось без трагедии и на возведении 150-метровой бетонной трубы: во время аварии строительного шахтного тепляка на самом верху сорвался один рабочий…

Барак с иголочки

Последний завод «В», завершающий цикл получения оружейного плутония, решили поначалу не строить, а разместить в бывших бараках и складах боеприпасов военно-морского флота. С ними тоже выйдет своя примечательная история.

Главная задача, поставленная перед строителями, – идеальная отделка. Стены и потолки внутри должны быть зеркально гладкими, чтобы даже мельчайшие частицы не оставались на поверхности. А на внешнюю «неказистость» можно было не обращать внимания. Кстати, руководитель строительства А. С. Мухин вспоминал, как к нему подошел академик А. А. Бочвар и сказал:

– Молодой человек, вы когда-нибудь видели отделку бывших купеческих особняков в Москве? Так вот, здесь требуется именно такое качество!..

В феврале 1949 года в преображенный склад с радиохимического завода поступит концентрат плутония для окончательной доводки.

Плутоний ложками

Ветеран войны, участник обороны Ленинграда, Михаил Васильевич Гладышев, будущий директор радиохимического завода, отрабатывавший технологии очистки еще в лаборатории в Москве, вспоминал, что зима 1948—49 годов была самой сложной в истории объекта «Б». 22 декабря поступила первая продукция с атомного реактора, в торжественной обстановке пустили завод – поместили неочищенный плутоний в специальные растворы.