скачать книгу бесплатно
– Извольте.
Клим открыл блокнот и передал Роберту.
– Нож – да. У отца такой есть. Это американский тесак. Называется нож Боуи. У него узнаваемая форма клинка со скосом, напоминающим щучий нос, и обязательно гарда. Их делают и у нас в Шеффилде, но у английских ножей обух не затачивается, как у американских. А тут – всё правильно, как у отца. Он специально заказывал, чтобы привезли из Нью-Йорка полтора десятка таких на подарки друзьям.
– А кто этот Боуи?
– Какой-то герой времён войны за отделение Техаса от Мексики. Янки чтят его. Говорят, в одной схватке этот головорез прикончил подобным ножом пять или шесть человек.
– А что скажете про розу?
– Роза как роза. Ничего особенного.
– Если не считать одной закономерности. Обратите внимание, мой друг, центральный плод обрамлён пятью лепестками, а те, в свою очередь, окружены еще пятью, между последними находятся пять маленьких листиков. Всего пятнадцать.
– И что с того?
– Уверен, это неспроста.
– У вас есть доказательства?
– Пока нет. Нужно время, чтобы их отыскать. Меня смущает один факт: преступник вытащил бумажник профессора и даже польстился на его трость, а золотой брегет не взял.
– Действительно, странно, – согласился Роберт. – Такие часики стоят не меньше пятидесяти фунтов. А что говорит инспектор?
– Он уверен, что это обычное ограбление.
– А что вы хотели? Это же копэ. У него мозги работают иначе.
– Простите?
– Слово сopper на жаргоне означает «полицейский». Оно пришло к нам из Индии. Глагол «коп» (to cop) означал «берегись!». Потом он получил второе значение – «арестовывать». И уже затем превратился в существительное «копэ» (copper) – «полицейский». Я не удивлюсь, если американцы, относящиеся к британскому английскому по-варварски, превратят «копэ» в короткое «коп» (cop).
– И тогда всё вернётся на круги своя.
– Ну да бог с ним, с языком. Но что мы будем делать дальше, капитан? Каким курсом нам следовать?
– Поедем на похороны профессора. Надеюсь, мы успеем.
Аткинсон открыл луковицу часов и сказал:
– Конечно, успеем. Похороны в два.
– А вы откуда знаете?
– Мой отец там будет. Он и сказал мне об этом.
– Ваш отец знал мистера Пирсона?
– Ну да. Он входит в попечительский совет Лондонского института, где читал лекции профессор.
– Что же вы раньше мне об этом не поведали?
– А вы и не спрашивали.
– Тогда нам нужен кеб.
– На этот раз предлагаю воспользоваться подземкой. Так будет и дешевле, и быстрее, но потом всё равно придётся нанимать коляску.
До ближайшей станции паровой подземной железной дороги друзья добрались пешком.
Купив в кассе билеты в вагон второго класса, Ардашев и Аткинсон спустились по каменной лестнице. Контролёр проверил билеты и указал на платформу, куда должен был прибыть состав. Красная стрелка на стене сообщала о направлении движения поезда. Ардашев, впервые увидевший метрополитен, с интересом смотрел по сторонам. Посередине тоннеля проходили два пути, и составы беспрепятственно двигались в обоих направлениях. Дым, гарь и пар, идущие от паровозов, частично уходили вверх благодаря своеобразным вентиляционным шахтам, но большая их часть оседала на стены, пол и проникала в лёгкие лондонцев.
Вдоль платформы высились чугунные столбы с коваными узорами под потолком. На одном из них висели круглые часы. Поезда шли от Паддингтона до Фарингдон-стрит и обратно через Юстон и Кингс-Кросс и приходили через каждые пять минут. Внутреннее пространство станции освещалось электрическими лампами, упрятанными в стеклянные плафоны.
Раздался длинный гудок, и показался локомотив, тянувший за собой восемь вагонов. Он летел на полной скорости и, выпустив пар, вдруг замер, точно приклеился к рельсам. Такая внезапная остановка стала возможной благодаря специальной системе тормозов, разработанной для метрополитена. Белые буквы на паровозе сообщали о конечной станции данной линии. Захлопали двери. Людская толпа рекой хлынула на платформу. Ардашев замешкался, уступая дорогу дамам.
– Поторопитесь, капитан, – предупредил Аткинсон. – Поезд стоит недолго. Нужно успеть зайти в вагон.
Паровоз тронулся и, набирая ход, понёсся по тоннелю. Вагон освещался слабо. Женщины и мужчины восседали на оббитых кожей скамьях, установленных вдоль вагона. Сильная половина человечества, невзирая на присутствие слабого пола и задраенные окна, невозмутимо дымила трубками и сигарками. За порядком следил кондуктор, выкрикивающий на остановках названия станций.
Когда локомотив, подрагивая на стрелках, остановился, Роберт поднялся и вернул билет кондуктору. Его примеру последовал и Клим. Захлопали двери вагонов. Народ устремился к выходу.
Выбравшись по лестнице на свет божий, Аткинсон спросил:
– Как вам путешествие?
– Необычно, но на свежем воздухе дышится легче, и даже уличный запах конского навоза – ничто по сравнению с душной гарью метрополитена.
– Это лишь первое впечатление. В будущем многое может измениться. Технический прогресс не стоит на месте. Изначально метрополитен строился открытым способом. Вырывали траншею глубиной до десяти ярдов. На дно укладывали рельсы, воздвигали стены и кирпичные своды. Сверху всё засыпали землёй. Фактически подземка пролегает в четырёх футах от поверхности дорожного полотна. Инженеры спроектировали движение составов с помощью сжатого воздуха. Но при строительстве выяснилось, что невозможно добиться стопроцентной герметизации тоннелей. От первоначального проекта отказались и вернулись к паровозной тяге. Правда, решили использовать локомотивы с паровыми машинами конденсаторного типа. Они используют отработанный пар. Но, как видите, это не особенно помогает. Дым и гарь обволакивают состав. Как бы там ни было, но открытие первой ветви подземки состоялось двадцать один год тому назад – за четыре года до моего рождения. С тех пор построили новые линии.
– Двумя годами раньше в России только отменили крепостное право, – грустно усмехнулся Ардашев.
– Знаете, я всё хотел у вас спросить: почему в России до сих пор нет парламента? Ведь самодержавие тормозит развитие прогресса, не так ли?
– Сложный вопрос, – вздохнул Ардашев. – Русский народ, как и власть, пока не готов к таким переменам. Вероятно, когда-то это и произойдёт, но только хотелось бы, чтобы этот переход прошёл безболезненно для моей страны, без виселиц и погромов.
Навстречу двигалась странная процессия. Четырнадцать каторжников, скованных попарно, гремя кандалами, плелись под охраной вооружённого конвоя. Их головы были выбриты на арестантский манер, а на куртках виднелась цифра 14. Всё стало понятно, когда позади строя показался пятнадцатый арестант с плакатом, на котором было написано: «В театре-варьете “Альгамбра” премьера! Мюзикл “14 дней тюремного заключения”. Ждём!»
– Оригинально! – покачал головой русский студент. – И смело. Не могу представить подобный рекламный розыгрыш где-нибудь на Невском проспекте в Санкт-Петербурге. Городовой немедленно бы всех задержал и доставил бы в участок.
– В этом и есть отличие либеральной формы правления от единовластия. Каждый гражданин имеет право на свободу самовыражения. Разрешено всё, что не запрещено законом. А законы принимает парламент, члены которого выбираются народом.
Клим не ответил. Он остановился рядом с уличной торговкой цветами.
– Мне нужно два букета, – сказал он. – На похороны.
– Живые или искусственные?
– Живые.
– Тогда возьмите белые лилии.
– Хорошо.
Студент расплатился и протянул другу один букет.
– Я заболтался и совсем не подумал о цветах, – виновато проронил Роберт.
– Не беда.
– Вот и кабриолет, – обрадовался Аткинсон. – Нам ехать минут десять, не больше.
На этот раз друзьям попался не двухколёсный кеб конструкции Чапмена, а четырёхколёсный брогам. По сути, это была обычная одноконная коляска с откидным верхом для двоих человек и ко?злами кучера впереди. Неожиданно пошёл мелкий дождь, и кожаный полог экипажа пришёлся весьма кстати.
Глава 3
Взлом сейфа
Роберт оказался прав, и поездка заняла немного времени. Не стоило большого труда определить, какой из трёхэтажных особняков по улице Кенсингтон Парк Гаденс принадлежал покойному профессору. Катафалк с четвёркой лошадей, мирно переступавших с ноги на ногу, украшенных, фиолетовыми попонами и плюмажами, стоял у дома номер семь, как и длинная вереница траурных карет. Несколько человек, прячась от дождя под зонтами, курили рядом с окнами. На козлах, запахнувшись в плащи и макинтоши, мокли кучера в цилиндрах. Дверь была открыта. У входа пригорюнился плакальщик с посохом, перевязанным траурным бантом. Его высокий цилиндр со свисающим до пояса чёрным шарфом пояснял, что хоронят взрослого – на детских похоронах надевали белый шарф. Соболезнующие то входили в дом, то покидали его. Входной механический колокольчик с отвязанным шнуром молчал, а электрическим звонком на похоронах не пользовались. Двое молодых людей с траурными повязками из крепа, очевидно студенты, несли венок. За ними торопился фотограф с треногой и фотоаппаратом в чехле. Экипажи то и дело останавливались неподалёку, высаживая пассажиров. Пожилые дамы по старинке были облачены в чёрные плащи с капюшонами, а джентльмены, родившиеся, вероятно, ещё при Георге III, в дополнение к плащам обвязали цилиндры траурными лентами.
Солнце спряталось за тучи. Пахло сыростью, угольной гарью и конским навозом.
Расплатившись с возницей, Ардашев и Аткинсон вошли в дом и сразу же сняли головные уборы. Верхнюю одежду приняла горничная и повесила в шкаф. Зеркала в передней были завешены. Заметив, что Клим обратил на это внимание, Роберт пояснил:
– В доме покойного у нас всегда закрывают зеркала. Это всё из-за страха увидеть мертвеца за спиной. Суеверия живучи.
Ардашев оглядел комнату. Полированный дубовый гроб с телом профессора стоял посередине. Окна были открыты. Вдова – привлекательная блондинка – хоть и носила траурный наряд (чёрную шляпку, украшенную такими же страусовыми перьями, вуаль, платье из бомбазина, отделанное крепом), но выглядела очаровательно. Тонкие и правильные черты лица, присущие аристократкам, и стройная фигура не позволяли и помышлять, что после смерти мужа она останется без мужского внимания. С левой стороны её пышного бюста сияла брильянтовая брошь, выделявшаяся на фоне чёрного платья. Украшение представляло собой равносторонний треугольник из платины с брильянтами – по четыре на каждой стороне и одним по центру. Центральный камень свисал на едва заметной платиновой нитке. «А профессор-то баловал свою молодую цыпочку», – заключил Ардашев. Рядом с женой покойного с грустным лицом сидел мужчина лет сорока, вероятно родственник то ли вдовы, то ли усопшего. Благодушный вид его лицу придавал широкий нос, большие добрые глаза, толстые, точно негритянские, губы и живот, который уже нельзя было скрыть. «Судя по широкополой шляпе в его руках, чёрной сорочке, жилету и короткому сюртуку, он не просто исповедует вероучение квакеров, а, возможно, является их пастором, если, конечно, они у них есть, – предположил русский студент. – Этакий сельский английский священник». Подле него на стуле умостился молодой человек в сюртуке и очках, лет двадцати пяти. Его пышные курчавые каштановые волосы свидетельствовали о молодости, а умный взгляд из-под очков, покоившихся на прямом носу, говорил об образованности. Он искоса поглядывал на вдову, а она, поймав его взгляд, тотчас подносила к сухим глазам кружевной платочек с чёрной каймой. «Скорее всего, помощник профессора», – мысленно отметил незнакомца Ардашев.
Клим и Роберт положили к гробу цветы и втесались в окружение соболезнующих.
– Ишь бесстыжая! – донёсся до Ардашева женский шёпот. – Смотри-ка, уже и брильянты напялила!
– Наглая срамница! – вторил другой, уже немолодой скрипучий голос. – Первый год после смерти мужа вдове дозволяется носить только дешёвый гагат и ничего другого!
– Вот-вот! А брильянты можно надевать лишь через два года и один месяц после кончины супружника. Не могла дотерпеть, охальница!
Ардашев повернулся вполоборота. У него за спиной судачили две ветхозаветные англичанки в чёрных плащах, наверняка перешагнувшие девятый десяток. Время высушило морщинистую кожу на их лицах, и лишь влажные пожелтевшие белки глаз то вспыхивали, то угасали угольками, как в юности.
Мёртвый профессор почти не отличался от живого. Только раненая шея была закрыта стоячим воротником, нос заострился, и кожа пожелтела. Фотограф, установив аппарат, делал снимки для carte-de-visite с тем, чтобы родственники могли раздавать друзьям семьи посмертные фотографии покойного. Электрического света в комнате было достаточно, и жечь магний в тарелках не было необходимости.
Пышно декорированный гроб утопал в белых лилиях.
Католический священник дал знак, и скорбящие стали подходить к гробу по очереди, кладя ладонь на грудь профессора. Ардашев повернулся к спутнику и спросил:
– А что они делают?
– Мистер Пирсон погиб насильственной смертью. И в таких случаях каждый из скорбящих по заведённому издревле обычаю должен положить покойному руку на грудь.
– Зачем?
– Чтобы убедиться, что среди пришедших нет убийцы.
– А как это можно определить?
– Считается, что если душегубец коснётся дланью тела усопшего, то его раны начнут тотчас же кровоточить.
– Прекрасно. Сейчас мы это и проверим.
– Ага, – иронично хмыкнул Аткинсон. – Вам ведь тоже придётся тронуть мёртвое тело, вот и посмотрим, прав или нет был коронерский суд, отпустив вас на все четыре стороны.
– Что ж, давайте.
Уже приблизившись к профессору и коснувшись его рукой, Ардашев почувствовал, как у него забилось сердце. Профессор, казалось, улыбался ему с закрытыми глазами. И хоть Клим знал, что у покойников сохраняется на лице подобие улыбки из-за специфических мышечных изменений, но студенту почудилось, что своим насмешливым выражением лица старик спрашивал у него, почему убийца, находящийся на похоронах, до сих пор не уличён.
– Ну вот теперь я вижу, что вы невиновны, капитан, – продолжал шутить Роберт.
– А вы?
– Я же шёл за вами. Неужели вы не обратили внимания на моё прикосновение к покойному?
– Я не мог этого видеть. Вы находились за моей спиной, и не факт, что вы дотронулись до усопшего, – усмехнулся Клим.
– За мной наблюдали десятки глаз, и миновать прикосновения было невозможно.
– Скажите, друг мой, а почему торговка цветами продала мне белые лилии?
– Потому что англичане их чаще всего кладут к гробу и на могилу.
– А розы?
– Только белые, но очень редко.
– В таком случае смею вас заверить, что способ определения преступника не сработал.
– Что вы хотите этим сказать?
– Ничего, кроме того, что убийца профессора Пирсона находится среди нас.
– С чего вы взяли?
– Среди лилий я заметил букет белых роз. Всего пятнадцать бутонов. Столько же лепестков и листиков насчитывалось на искусственной розе, найденной под Темзой.
– Да кто же он, чёрт возьми! – прошептал Роберт и принялся озирать присутствующих. Неожиданно он уставился на высокого джентльмена с проплешиной, бакенбардами типа «баранья отбивная» и бритым лицом. Встретившись взглядами, оба кивнули друг другу.
