скачать книгу бесплатно
– Что это такое? – нахмурился Остужев.
– Коротко говоря, раздвоение. В один момент вы думаете, что вы – это вы. А в следующий, что вы – это ваша горячо любимая, покойная жена Лина.
– Значит, вы хотите сказать, что все это я писал себе сам?
– Не исключен и такой вариант.
– Вот что! – вдруг решительно воскликнул Петр Николаевич. – Давайте-ка вы приезжайте сегодня вечером ко мне в деревню, и я постараюсь установить связь с Линочкой в вашем присутствии. Будете свидетелем и летописцем столь знаменательного события. Если хотите, я могу вам заплатить как за стандартный визит.
– Не настолько уж я меркантилен… – пробормотал психиатр, и глаза его загорелись. Какой ученый – а он, безусловно, относил себя к этому разряду – откажется стать свидетелем столь эпохального научного открытия! Или – столь необычного психического отклонения?
Вечером того же дня Коняев выбрался из столичных пробок и во второй раз посетил дом Остужева. Вдовец напоил его чаем с собственноручно сваренным малиновым вареньем. Ровно в указанный срок профессор подключил телефон к своей аппаратуре. Однако не успел он ничего написать, как экранчик ожил сам собой. От лица умершей Лины там появилось сообщение:
– С тобой Антон Дмитриевич? Как хорошо! Передавай ему привет от меня.
Сообщение имело на психиатра самое разительное воздействие. Он, всегда тщательнейшим образом следивший в присутствии пациентов не только за каждым своим словом, но и за всяким жестом, пошатнулся и схватился рукой за горло – что на невербальном языке, языке тела, свидетельствует о категорическом неприятии услышанного/увиденного. Бледность разлилась по его лицу.
– Как же так? – пробормотал он. – Как же так?! Я был уверен, что… – и осекся.
– Уверены – в чем? – с чувством торжества и превосходства спросил Петр Николаевич.
– Что вы меня разыгрываете, вольно или невольно! – напрямик высказался Коняев. – Но сейчас я не могу понять – как?! Как это происходит?!
– Он не разыгрывает, – откликнулся экранчик. – Я это действительно я, Лина Яковлевна Остужева.
Психиатр выхватил из рук Петра Николаевича телефон и, не успел тот опомниться, ввел: «Как это может быть?!»
– Я не знаю, как, – откликнулась Лина. – Даже не представляю. Возможно, сыграла роль любовь. Его любовь, Петечки, – уточнила она.
Остужев выдернул у врача аппарат и написал:
– А поговорить с тобой можно? Словами?
– Экий ты ненасытный, – усмехнулась покойница (усмехнулась в виде трех напечатанных смайликов). – Всего тебе мало! Как всегда. Нет, насколько я знаю, голосовая связь отсюда не действует. Хотя во время сеанса я могу вас слышать. И видеть. Плоховато, но могу.
– Как там у вас все устроено? – не удержался от вопроса Коняев.
– Петя меня уже спрашивал, – слабо улыбнулась она. – Но я не могу рассказать. Просто у меня не хватит понятий и слов. А вы не поймете.
– Может, тебе что-нибудь нужно? – спохватился Остужев. – Что-нибудь прислать тебе отсюда?
– Боюсь, это невозможно, – опять изобразила легкую улыбочку Лина. И добавила: – Подумай, Петя, что тебя еще интересует. Раз я оказалась реципиентом (благодаря тебе), я снова могу выйти с тобой на связь. Завтра.
Раздался легкий шум.
Это всегда невозмутимый, безукоризненно владеющий собой психиатр Коняев упал в обморок.
Чуткевич Борис Аполлинарьевич
Прошло три года.
Лето 2019-го
Пусть всякие телекритики и прочие высоколобые называют его канал «маргинальным». Пусть устраивают запросы и слушанья в Госдуме, чтобы его запретить. Пусть говорят, что он играет на самых низменных инстинктах самой нетребовательной части зрителей. Но главное-то в наше время – что? Рейтинг. И, как следствие из него, реклама.
И если Барбос Аполлинарьевич начинал в свое время с жалкой половины процента, то есть канал его в прайм-тайм (как свидетельствовали всезнающие социологи и пиплметры[4 - Пиплметр – специальный прибор, который устанавливается в домах у участников социологического исследования. Он фиксирует, когда, сколько и на каком канале включен телевизор и кто его смотрит.]) люди смотрели лишь на одном телевизионном приемнике из двухсот, то теперь он поднялся настолько, что свободно конкурировал с самыми передовыми распространителями сигнала в стране, порой обходя НТВ и «Россию» и лишь чуть-чуть не дотягивая до всепобеждающего Первого.
А ведь проводником успеха стал профессор Остужев и его изобретение! Точнее, не только они, Чуткевич помнил и о себе, своей креативности, организаторском таланте – и был в том, разумеется, прав. Но нельзя спорить: основной фишкой нового канала, его ноу-хау и главной приманкой, стало именно устройство и программное обеспечение, созданное вдовцом Петром Николаевичем.
За то, что ученый передал Борису исключительные права на использование новинки, телемагнат отблагодарил его, как он сам считал, по-царски. Единовременно перечислил огромную сумму в американской валюте плюс дал пожизненную должность креативного продюсера канала с годовым окладом в сто пятьдесят тысяч «у. е.», полным соцпакетом, личным автомобилем с шофером, личным помощником и горничной. При этом – профессор данного обстоятельства, в условиях отсутствия Линочки, даже не заметил – договор об эксклюзивном использовании его изобретения телеканалом «XXX-plus» автоматически пролонгировался каждый год.
И именно на нем, на новшестве профессора Остужева, был построен едва ли не весь контент, который вливала в глаза и уши телезрителей данная кнопка. «Никакой политики, никакой экономики, никаких забот» – таков был негласный девиз всех программ Чуткевича (так же как ранее созданных им газет и журналов). Только сплетни, только жареное, только посвященное человеку, причем самым худшим (и поэтому наиболее интересным в нем) чертам – вот что сервировал он в телерамке на завтрак, обед и ужин.
Главным хитом в прайм-тайм стало шоу «Поговори!», которое выходило в эфир ежевечерне ровно в 20.30, чтобы перекрыть все самое интересное, что шло или собиралось пойти параллельно по Первому, «России» и НТВ.
По всей стране, во всех средствах массовой информации, издающихся или выходящих в эфир в наших пределах, редакторы, работающие на Чуткевича, отыскивали самые свежие душещипательные истории – как правило, с трагическим концом, но с проблеском надежды. Разыгранные как по нотам, в студии, при деятельном участии ведущего Артема Мореходова, которого Барбос лично переманил с Первого, соблазнив огромным гонораром и неслыханными условиями, они неизменно подводились к коде, к финалу-апофеозу, в котором непременно было задействовано устройство, созданное Остужевым.
– После короткой паузы – из тех мест, откуда нет возврата, к нашему разговору подключается Маняша, дочка Клары Викторовны, которая столь трагически покинула ее навсегда месяц назад. Она расскажет, кто же на самом деле был виновником ее безвременной смерти. Не переключайтесь!
Или:
– Итак, в споре о наследстве великой певицы переговоры зашли в тупик. Кому должен принадлежать дом, который она выстроила незадолго до своей безвременной кончины? Кому достанется ее коллекция драгоценностей? Наконец, кто должен воспитывать ее малолетних детей? Напомню, что на все это претендуют люди, которые присутствуют сейчас в нашей студии и которые продолжают бороться за творческое, и не только творческое, наследие королевы эстрады. И через несколько минут! Впервые на телевидении! На эти вопросы отвечает ОНА САМА! Не переключайтесь!
Случалось и такое:
– Великого барда нет с нами уже больше тридцати лет. Но до сих пор не утихают споры, кому в последние годы жизни принадлежало его сердце. Официальной вдове Марине, которая, как известно, постоянно проживала в то время в Париже и была далеко от него? Или его возлюбленной последних лет Татьяне, которая родила от него сына? Или юной Оксане, с которой у поэта, как говорят, в последний год был сумасшедший роман? Через несколько минут мы спросим об этом у самого великого барда и актера. Не переключайтесь!
Помимо «Поговори!», наиболее забойного шоу, порой перебивавшего рейтинги самого Малахова на Первом канале, имелось еще несколько программ, которые оккупировали временные слоты подешевле (подешевле – в смысле количества денег, что можно слупить с рекламодателя за минуту). В 19.30, непосредственно перед мореходовским эфиром, шло документальное расследование «Призрак обвиняет». В нем рассказывалось о неразгаданных криминальных тайнах, немного не дотягивавших до высокого накала программы «Говори!», однако все равно гвоздевых. Эта программа походила на другие шоу, посвященные преступлениям: выступали следователи, оперативники, полицейские, свидетели, родственники погибших – за исключением того, что в решающий момент слово давали «главному герою» – призраку, который пребывал на небесах (или где он там пребывал?) и оттуда давал телевизионные показания. Иной раз – что только добавляло рейтинга! – по результатам свидетельств, полученных из загробного мира, уголовные дела, порой давно и безнадежно закрытые, возбуждались заново.
А по окончании «Поговори!», в 21.30, поперек сериалам на Первом, «России» и НТВ, начиналось документальное расследование «Загробные тайны», в котором речь шла о различных исторических деятелях – не такого размаха и популярности, как Владимир Семенович, но все равно интересных публике: маршале Жукове, например, или певце Ободзинском, или дрессировщице Бугримовой. Их отыскивали на том свете, заманивали в эфир и вели натуральные допросы: что (и, главное, кого) они на самом деле любили, как и с кем жили и о чем они жалеют в своей земной жизни. Правда, тут случались афронты, потому что когда взялись расспрашивать Галину Леонидовну Брежневу, равно как и Людмилу Марковну Гурченко, получили от их призраков порцию отборного, витиеватого мата. Нецензурщину запикали, но программы в эфир все-таки дали.
Однако Барбос Аполлинарьевич понимал это своим верхним чутьем, своей никогда не изменявшей чуйкой – подобных сенсаций теперь становилось маловато. Он чувствовал: не хватает каналу духовности, скреп. У него, конечно, не мелкотравчатая «Культура». И никто не ждет от Чуткевича унылых симфонических оркестров или черно-белого, высокохудожественного кино (да он никогда и не даст ничего подобного в эфир). Однако подачки с его стороны всяким интеллектуалам последовать должны. Надо чем-то потрафить умникам. Разной гнилой интеллигенции – так и не добитой до конца реформами девяностых годов, последующим массовым безденежьем и миграцией на Запад. Опять-таки ничего плохого не будет, если пара-тройка прикормленных критиков провозгласят – а мы растащим их заметки по соцсетям, – что телеканал «Три икса плюс» начал совершать сложную, но похвальную эволюцию в сторону освоения новых культурных пластов. (Так они, кажется, любят выражаться со всею своей заумностью.)
У самого Барбоса Аполлинарьевича хоть и имелись в лексиконе подобные умненькие словечки и фразочки (и вообще он считал себя образованным глубже и шире, чем многим казалось и чем он любил обычно демонстрировать), но в разговорах, особенно с подчиненными, он отдавал предпочтение четырем обычным русским словам, начинающимся на е, х, б и п (и производным от них), – тем самым, что запрещаются теперь к публичному написанию и произнесению, и их приходилось во всех передачах запикивать отвратительным звуком. Кроме того, чрезвычайно широко в повседневной речи использовал Барбос разные другие нецензурные и малоцензурные термины – а их в нашем языке, как известно, множество, от жопы и мудака до подлеца, стервятника и вафли. Поэтому в дальнейшем, когда нам придется передавать прямую речь генерального продюсера, следует иметь в виду, что мы оставляем за кадром, ради того, чтобы сэкономить место и пощадить наших впечатлительных читателей, бранные слова и выражения разной силы и длительности.
Сам Барбос Аполлинарьевич считал, что именно такой и только такой язык наиболее доступен и доходчив до подчиненных. Именно на нем следует с ними изъясняться. И подведомственное ему народонаселение станет двигаться, шевелиться и делать то, что ему, генеральному продюсеру, нужно – причем в потребные ему сроки – только если неустанно его бранить, распекать и унижать.
Правда, имелось два-три человека (из интеллектуалов), с кем Барбос свой нецензурный пыл умерял или почти умерял. Интуитивно чувствовал, что в натурах, чрезмерно тонких и ранимых, его распекания способны вызвать не усиление внутреннего и внешнего движения, а, напротив, ступор или истерику. А так как эти два-три интеллектуала были генеральному продюсеру нужны (точнее, пока нужны), он себя сдерживал, наступал на горло собственной песне и вел себя с ними не то чтобы даже вежливо, но почтительно. В глубине души, правда, лелеял надежду на сладостный момент, когда эти хмыреныши перестанут ему быть потребными, и с какой тогда силой и мощью он на них оторвется! Какими только словами не обзовет и на сколько децибелов свой голос не возвысит! Ну а пока, ради интересов дела, необходимо потерпеть. Так лютый хищник, лев или леопард, в какой-то момент способен прикинуться милой кисою, которую дозволительно и с руки покормить, и за ушком потрепать.
Одним из таких персонажей, перед кем генеральный продюсер считал нужным маскироваться, являлся (пока) главный продюсер культурных программ Иван Соломонович Корифейчик. Доктор искусствоведения и кандидат филологических наук, профессор двух кафедр, он некогда вел программы на канале «Культура» и производил крайне благоприятное впечатление на свою аудиторию – в основном отставных учительниц – мягким баритоном, огромным словарным запасом, поверхностными (но кажущимися глубокими) познаниями в самых разных областях гуманитарных наук, а также зайчиками, что играли в его лысине.
– Соломоныча ко мне! – прорычал Барбос в интерком секретарше – и через три минуты перед ним явился нисколько не запыхавшийся Иван Соломонович. Хозяин кабинета залучился, даже встал ему навстречу, увлек за специальный столик с диванчиком, предназначавшийся для беседы как бы с равными. Осведомился: «Чай, кофе?»
– Нет, благодарю вас, Борис Аполлинарьевич, потребную на сегодня дозу кофеина я уже принял.
– Все считаете да рассчитываете! Здоровьечко свое драгоценное бережете! Правильно, правильно! Вы нам очень нужны – были, есть и будете!
– Приятно слышать из ваших уст столь высокую оценку моего скромного труда. Постараюсь оправдать ваше высокое доверие.
«Еще бы не оправдать, жопа ты с ручкой! – подумал про себя Барбос Аполлинарьевич. – Когда ты у меня триста штук в месяц гребешь! Давай, интеллектуал хренов, отрабатывай!» – А вслух промолвил нечто похожее по смыслу, но чрезвычайно отличное по лексике и интонации:
– Собственно, я потому вас и пригласил, что только вы, со свойственными вам познаниями и сметкой, способны придумать, разработать и запустить на нашем канале передачу, которая стала бы украшением культурного спектра и достойно конкурировала, используя имеющиеся у нас технологии, с аналогичными программами: «Культурной революцией», к примеру. У вас по этому поводу появились какие-то наработки?
– Да, благодаря вашему мудрому и тактичному руководству, – проблеял Соломонович, – мне удалось продумать концепцию подобного шоу.
– Ну-ка, ну-ка, – изобразил поощряющую заинтересованность генеральный продюсер.
– Думаю, основываясь на технологии, которая стала главной фишкой (как выражаются молодые) нашего канала, мы могли бы предложить почтенной публике ток-шоу, продолжительностью пятьдесят две минуты, с двух-трехминутными вставками культуртрегерского содержания, которые поясняли бы суть и интригу происходящего. Вести программу, – скромно потупился Корифейчик, – мог бы я сам.
«Конечно, ты сам, кто же еще, козел ты драный!» – подумал Барбос Аполлинарьевич, а вслух проговорил:
– Да, это прекрасно, но в чем суть?
– Видите ли, в интеллектуальной истории России имеется множество загадок. К сожалению, изобретение профессора Остужева, как мы знаем, ослабевает по мере проникновения в глубь веков, однако и на достаточно приближенном к нам временно?м горизонте имеется немало событий и явлений, которые волнуют пытливый ум передового отечественного зрителя.
«Ну-ка, ну-ка, – помыслил Барбос, – что, по-твоему, волнует и интересует нашего лежащего на диване и почесывающего пузо зрителя?»
– К примеру, – продолжал разливаться Соломонович, – загадка «Тихого Дона».
«Ну, ты сказал! Прям как в воду пернул».
– Доныне остается неизвестным, кто и при каких обстоятельствах написал этот роман, ставший одной из вершин отечественной словесности двадцатого века. Представьте себе программу, посвященную этой теме. В начале, во время ток-шоу в студии, а также благодаря коротким поясняющим сюжетам и включению с места жизни товарища Шолохова, из станицы Вешенской, мы ставим проблему и рассказываем о ней. Например, о версии Солженицына, заключающейся, как известно, в том, что Михаил Александрович присвоил себе найденный в ходе Гражданской войны почти законченный роман белого офицера Федора Крюкова. Расскажем и о версии, что роман написал Николай Гумилев – его, дескать, не расстреляли в двадцать первом году в Петрограде, а переправили на Дон, где он секретно Шолохову помогал…
– Ишь ты! – изумился Чуткевич. Гумилева он знал и уважал, даже пару строк со студенческой скамьи помнил, про озеро Чад и жирафа. Однако о подобном полете фантазии – ЧК, дескать, сделала поэта «литературным негром», чтобы «Тихий Дон» писать, – он слышал впервые.
– Да-да! Есть даже фотография: Гумилев и Шолохов на рыбалке. Очень похожи на оригиналы! Фото тоже продемонстрируем. Затем последует разговор в студии. На него пригласим филологов, специалистов по Шолохову. Мариэтту Чудакову можем позвать, Диму Быкова – у него тоже своя версия по «Тихому Дону» имеется. Актеров подтянем, для оживляжа и чтоб кадр украшали – из нового сериала «Тихий Дон» кого-нибудь посексапильней, и из старого. Быстрицкую, может, уломаем. Так постепенно подогреем интерес и подведем зрителей к кульминации, можно сказать, коде: прямому включению с самим Михаилом Александровичем. Профессор Остужев говорил мне, что ныне технически возможно обеспечить сеанс связи продолжительностью даже до десяти минут! И тогда мы зададим товарищу, гм, призраку-Шолохову простой вопрос: было или не было? Он ли самостоятельно является автором романа, удостоенного Нобелевской премии, или все-таки имел место плагиат?
Барбос не счел нужным скрывать своего скепсиса.
– Товарищ Шолохов почти пятьдесят лет врал всем (если допустить, конечно, что автор не он и он действительно врал). И вы думаете, что сейчас, в результате даже десятиминутного включения с того света он вдруг возьмет и перед всеми прилюдно расколется?
– Но профессор Остужев утверждает, что, согласно его исследованиям, духи не могут врать! Они всегда и все время говорят правду и только правду!
– А он проверял? Он что, на детектор лжи их, что ли, сажал?
– Значит, вы, Борис Аполлинарьевич, считаете, что гости из загробного мира способны лгать?
– Врут – все, – довольно мрачно процитировал Чуткевич известный сериал.
– Но, может, и тем лучше! Пусть призраки тоже лгут! И тогда Михаил Александрович в интимнейшей беседе с Землей заявит нам, что – да, именно он является единственным, безраздельным и непосредственным автором самой знаменитой своей книги. Правда это или нет – дело десятое. Главное – он это сам произнесет! На всю страну. Кода! Кульминация! Вся телепублика заходится в пароксизме патриотизма! Нет, нет, не врал великий русский прозаик! Зря на него возводили напраслину различные явные и скрытые недоброжелатели! Диссиденты и антисоветчики! Все писал он сам, своей юной, гениальной, двадцатитрехлетней рукой!
Лицо Барбоса стало выражать крайнюю степень неудовлетворенности. Если бы его таким увидела его секретарша Инна – да что секретарша, любой сотрудник его телекомпании, – он или она непременно затрепетали бы. Воистину затрепетали бы, и было отчего. Потому что за подобным выражением лица следовала вспышка гнева, сопровождающаяся порой полетом попавших под руку предметов или даже физическим воздействием. Но в том-то и штука, и это являлось оборотной стороной хорошего к интеллектуалам отношения, что Корифейчик генерального продюсера, находящегося в состоянии настоящего гнева, до сих пор просто не видел. И не знал, как тот может словесно высечь – а иной раз и зуботычину дать. Поэтому специально для него Борису Аполлинарьевичу пришлось пояснить ситуацию вербальным способом, причем выбирая лишь высококультурные выражения:
– Ах, Иван Соломонович, Иван Соломонович! Вся ваша идея, весь стержень, концепция – выше всяких похвал. Согласен, со всем согласен. И само ток-шоу, и состав гостей, и прямые якобы включения из Вешенской, и изящная подводка, и кода с участием так называемого духа – прекраснейшее наполнение, или, говоря современно, контент! Году в семьдесят девятом прошлого века цены бы не было подобной передаче! Но мы-то! Мы с вами! Мы, к сожалению, живем сорок лет спустя! В девятнадцатом году века двадцать первого! И проблемы, которые волновали наше былое высококультурное советское общество семидесятых-восьмидесятых годов, давно перестали, к глубочайшему сожалению, колыхать, – колыхать было жаргонным словом, но употребил его генеральный продюсер намеренно, чтобы хоть как-то оттенить свои медоточивые, высокоинтеллигентские речи, – да, колыхать теперешнюю публику. Ну, Шолохов. Ну, «Тихий Дон». Ну, сам написал или у друга-казака скоммуниздил. Или даже Гумилев ему помог. Кого это сейчас, дорогой вы мой Иван Соломонович, по большому счету волнует? Ну, вас. Ну, меня. Ну, двух-трех литературоведов и пару преподавателей филфака на пенсии. Ну, запустим мы эдакую передачу. И получим рейтинг – вы знаете какой? Хрен целых и хрен десятых. Все наши зрители еще в первой части программы, даже несмотря на вашу всепобеждающую харизму, убегут от нас к Малахову, Корчевникову или на шоу «Давай поженимся». Словом, вы на меня не обижайтесь, но сама идея передачи – да, Иван Соломонович, хороша. А вот конкретная тема с Шолоховым, вы меня простите, никуда не годится.
Что хорошо было в профессоре и телеведущем Корифейчике – он никогда не дулся и не обижался. И не цеплялся за свои предложения, единожды отвергнутые большим боссом. Напротив, тут же начинал фонтанировать чем-то новым – порой не менее, а даже более ярким. Так и в этот раз.
– Понимаю, Борис Аполлинарьевич, я вас очень хорошо понимаю. О темпора, о морэс[5 - О времена, о нравы (лат.).]. Вами движут интересы нашего общего дела. Всемогущий рейтинг! Тогда давайте, может быть, разберемся с загадкой смерти Сергея Александровича Есенина? Кто не знает, кто не любит Есенина? После Пугачевой и Высоцкого он по популярности следующий. А ведь в его судьбе также имеется громадное количество неясных и чрезвычайно интригующих моментов. Например, его так называемое самоубийство. Всем интересно, сам ли он в действительности убил себя? Или ему помогли? Не случайно ведь говорят, что на водопроводной трубе под потолком гостиницы «Англетер» повеситься невозможно. И что за странный шрам судмедэксперты обнаружили у поэта на лбу? А порезы на руке и на теле? Недаром ведь стали говорить, причем сразу после кончины, что произошло убийство, которое организовал чекист Яков Блюмкин. А заказал убийство сам Троцкий, которого Есенин вывел в одной из своих поэм под фамилией Чекистов. Вот мы и спросим самого Сергея Александровича, начистоту, как на духу: что там было, в Ленинграде, в гостинице «Англетер», в декабре двадцать пятого года?
Барбос Аполлинарьевич внимательно выслушал распалительные речи профессора, но в конце все-таки укоризненно покачал головой:
– Ах, Иван Соломонович, Иван Соломонович! Опять мы с вами впадаем в тот самый грех гордыни! И излишней интеллектуальности, которая просто противопоказана такому каналу, как наш! Да любому противопоказана! Помните, как спросили у отца «Взгляда» Лысенко: что должен смотреть по телевизору интеллигентный человек? И как он ответил? Интеллигентный человек должен читать книги. Вот и наши с вами построения рассчитаны на того самого интеллектуала – читателя. Но те, кто читает, зомбоящик не смотрят. А которые смотрят – им по большому счету, увы и увы, с самой высокой башни наплевать на Есенина, Троцкого и Гумилева. Как, впрочем, и на Михаила Александровича Шолохова – придется заметить это с глубоким прискорбием.
– Тогда, может быть, Пушкин? – осторожно вопросил Корифейчик. – Уж Пушкина-то они знают?
Чуткевич полет мысли профессора прерывать не стал, поэтому собеседник снова начал бурно кипеть, фонтанируя своей эрудицией и фантазией:
– Ведь у Александра нашего Сергеича, солнца русской поэзии, сколько тайн в жизни было! Написал десятую главу «Евгения Онегина» или нет? А если да – где она и пусть, черт возьми, хоть что-то из нее продекламирует!
– Иван Соломонович! – предостерегающе поднял перст Чуткевич. – Да при одном упоминании об «Онегине» наш зритель немедленно заснет перед экраном. Хотя это бог бы с ним, тогда он с нами останется и рейтинг не обвалит. Но он на другую кнопку немедленно уйдет, где его не грузят!
– Хорошо, тогда давайте выясним – и у самого Александра Сергеевича спросим, и супругу его, Наталью Николаевну, к ответу призовем: дала ли она (я извиняюсь за свой французский) господину Дантесу? С царем Николаем вступала в интимную связь?
Чтобы потушить бурнокипящего Корифейчика, Чуткевич уже устал использовать аргументы о неясности содержания «ширнармассам» (то есть широким народным массам). Поэтому сказал просто:
– Временно?й горизонт очень далекий. В каком году Пушкин умер?
– В тысяча восемьсот тридцать седьмом.
– А баба его, иначе вдова?
– Наталья Николаевна Гончарова-Пушкина-Ланская скончалась в восемьсот шестьдесят третьем, – откликнулся всезнайка Корифейчик.
– Все равно очень давно, – с деланым сожалением покачал головой генеральный продюсер. – Аппарат Остужева не возьмет.
И тут скорее от отчаяния, чем всерьез, лысый телеведущий предложил:
– Тогда, может, Мэрилин Монро? А что? Очень секси и умерла загадочно.
Борис Аполлинарьевич вздохнул:
– Тоже не пойдет. Мэрилин – не наш человек. Америкосов народ теперь не любит, не восьмидесятые годы. Давайте, Иван Соломонович, вы у меня еще подумаете на ту же тему – но недолго. И послезавтра мы с вами снова встретимся. Очень жду от вас новых ярких идей – но доступных, вы понимаете, доступных! – причем любой тете Зине из Саратова. Я знаю, вы можете.
Он уважительно пожал Корифейчику руку, и тот выкатился из кабинета.
* * *
В ту ночь звонок разбудил Барбоса Аполлинарьевича в четыре утра.
Звонил Сам – градоначальник и вице-канцлер Вениамин Андреевич Шалашовин.
Сам, как всякий человек с нечистой совестью, ночь любил больше, чем день. Засиживался за бумагами до утра, плавал в бассейне, принимал вассалов. При этом он не был настолько свирепым, как его далекий предшественник Иосиф Виссарионович, не заставлял своих сатрапов в ожидании звонка просиживать по кабинетам. Да и средства коммуникации изменились. Всегда можно повелеть, чтобы подчиненного отыскали по мобиле. Необязательно им по кабинетам, да и по домам сидеть. Могут и на дачах отрываться, и у любовниц.
Формально Борис Аполлинарьевич нисколько подчиненным градоначальника не являлся. Издательство его и телеканал были совершенно независимыми акционерными обществами, семьдесят пять процентов акций в которых единолично принадлежали Чуткевичу. (Остальные двадцать пять, сообщим об этом между прочим, просто для точности и статистики, поделены были между его нынешней женой-моделью и сыном от первого брака.) Несмотря на полную (вроде бы) автономность телемагната, он, как и все люди, проживающие в Большой Москве, Шалашовина, конечно, знал и отчасти боялся. Хоть тот и не был первым лицом в стране, Барбос Аполлинарьевич нисколько не сомневался, что ежели возникнет у Шалашовина желание или нужда превратить в пыль его самого, его имущество или бизнес – он это сделает, причем легко, щелчком двух пальцев. Ему даже открыто объявлять войну не понадобится. Просто начнутся у Бориса Аполлинарьевича проблемы – для начала с минкомсвязью, потом с пожарной инспекцией, санэпидстанцией, телевизионным техническим центром, типографиями… Затем очередь дойдет до налоговой, следственного комитета, полиции обычной и полиции тайной… Хорошо, если просто бизнес отнимут или дом, из страны выживут. Могут ведь и посадить.
Хотя обратный процесс также возможен. Понравишься градоначальнику – и твоя карьера (и без того обустроенная) еще круче пойдет вверх. Народ ведь благоволение высокого руководства очень быстро считывает. Оно в воздухе само разнесется, даже без слов. Все сами собой поймут: Чуткевич в фаворе. И это прежде всего скажется на деле. На канал решат прийти работать, вслед за Мореходовым, другие звезды. Хэдлайнеры, начиная от самых популярных актеров и певцов, станут ломиться, в очередь записываться на передачи. А потом, глядишь, удастся пробить зависшую в недрах горсовета идею: купить место под собственный телецентр и начать строиться. Да и другие преференции последуют. Например, дадут зеленый свет еще одной не мудрящей, но выгодной идее Бориса Аполлинарьевича: выделят земельку под Москвой и льготный кредит – чтобы построить там, а потом распродать коттеджный поселок или квартал многоэтажек. Словом, звонок Шалашовина в столице означал многое, ох как многое.
И когда секретарь градоначальника сказал Чуткевичу, кто с ним сейчас будет говорить, сон немедленно слетел с него (напомним, дело происходило в четыре часа ночи). Борис Аполлинарьевич включил ночник и вскочил с кровати. Юная моделька-жена недовольно заворчала и перевернулась на другой бок.
