Мертвые не лгут

скачать книгу бесплатно

Мертвые не лгут
Анна и Сергей Литвиновы

Знаменитый тандем Российского детектива
Новый авантюрный детектив, во время чтения которого забываешь о любых проблемах! Качество гарантировано: Татьяна Полякова входит в top-5 самых популярных российских авторов!..

Почему именно сейчас стали происходить все эти странные и пугающие события, связанные с исчезновением мамы? Ведь прошло уже четыре года с тех пор, как она бесследно пропала. После официального следствия, безуспешных поисков частных сыщиков, мы с отцом уже смирились с неизбежным. И вот теперь я не знала, что и думать. Я действительно несколько раз видела свою мать? Или просто очень похожую на не женщину? При этом, едва я хотела приблизиться к ней, она убегала. Словно кто-то затеял со мной жестокую игру. Я решила провести собственное расследование. Неожиданно у меня появился непрошенный помощник – Лео Берзинь. Удачливый бизнесмен, неотразимый красавец, о котором ходили самые невероятные слухи. Но разве могу я доверять ему, когда Лео и его отец являются конкурентами, заклятыми врагами моего папы?..

Анна и Сергей Литвиновы

Мертвые не лгут

© Литвинова А. В., Литвинов С. В., 2017

© ООО «Издательство «Э», 2017

* * *

В наше время беда зачастую приходит в виде звонка с самого любимого телефона.

Только звучит в нем чужой НЕЗНАКОМЫЙ голос.

– Вы такой-то? – спрашивают вас.

– Да, это я, – отвечаете вы, оторопев и еще не подозревая, что с этого момента ваша жизнь переламывается надвое. – Да, это я.

– С владелицей этого номера произошел несчастный случай.

Остужев Петр Николаевич

Жизнь профессора Остужева определенно удалась.

Он с ранних лет занимался любимым делом и даже, что истинная невидаль в нашем отечестве, получал за него достойное вознаграждение. В итоге им с женой удалось построить дом неподалеку от Москвы, на участке, который достался им в наследство. В последние годы они жили там безвылазно. Стали даже в свободное время осваивать садоводство и огородничество. Баньку полюбили топить.

Трудился профессор всю жизнь в странной на первый взгляд и довольно новаторской области. Занимался межличностной коммуникацией – но не с точки зрения философии или лингвистики, а применительно к тем техническим средствам, с помощью которых субъекты общаются: телефон, мессенджер, Интернет, факс… Действительно (так он начинал свои лекции перед студентами), а вы замечали, что когда беседуешь с человеком лично, общение идет по одним законам, по одному сценарию, а когда с ним же говоришь по скайпу, то беседа ваша разворачивается иначе? Хотя, казалось бы, те же самые каналы общения открыты: вербальный, невербальный, – а вот поди ж ты, техника, что вас соединяет, она одновременно и разъединяет, мешает предельно откровенному разговору, который возможен лишь тет-а-тет. А при чисто телефонном общении, когда вовсе не видишь собеседника, беседа может стать гораздо более раскованной, чем лично, – но в то же время нарастают погрешности во взаимопонимании. И если ты используешь текстовой мессенджер – отправляешь готовые сообщения и тебя невозможно перебить, разговор ведь идет, опять-таки, по-другому, не правда ли? А когда шлешь эсэмэски, и ты вдобавок ограничен количеством символов – коммуникация развивается совсем по иному сценарию, замечали?

Петр Николаевич (именно так звали профессора) далеко не только психологией и психофизиологией занимался. Еще и в технике (как выражались его студенты) «шарил». Досконально знал, как организована передача данных в современных соцсетях и всевозможных мессенджерах, и даже пару изобретений в данной области оформил.

Но прославился и даже слегка разбогател Остужев совсем не за счет этого. Однажды он стал широко известен – настолько, что корреспонденты радио, телевидения и желтых газет осаждали его с просьбой об интервью. И он никому не отказывал, потому как – что такое интервью? Та самая коммуникация и есть, которую он, по жизни, изучал. На каждой встрече с журналистами он не просто вещал, но и одновременно исподволь исследовал их с ним взаимодействие – методом, так сказать, включенного наблюдения. И выяснялось, что в присутствии телекамеры общение организуется иначе, чем под диктофон. А если корреспондент по старинке записывал в блокнот, беседа протекала, опять-таки, по-иному.

Остужев даже за свое открытие Шнобелевскую премию получил! Отчасти жалко было, что не полноценную Нобелевскую – но и Нобель, он считал, впереди. А Шнобелевская тоже в последнее время стала (как те же студенты выражаются) «гламурненькой». Все-таки вручают ее не где-нибудь, а в Гарварде, в присутствии тысячного зала. Не кто-нибудь лауреату руку жмет, а настоящий лауреат Нобелевки. По американскому телевидению прямую трансляцию ведут. Все средства массовой информации по всему миру о событии сообщают. И, положа руку на сердце, народу эта премия, наполовину шуточная, гораздо интереснее, чем серьезный Нобель, где мало кто понимает, за что дали. А если Шнобелевку оторвал – выходит, почти всемирная слава. Даже в узких кругах ученых – тоже. Хотя бы потому, что на следующий день после вручения ты в Массачусетском технологическом университете лекцию о своем достижении читаешь.

Впрочем, известность к Остужеву пришла еще до премии. Началось с вещего сна – дело обычное, что ко многим ученым, да и поэтам, именно в дреме являлось прославившее их открытие. Вот и с ним так. Он ведь интересовался помимо прочего коммуникацией вовсе без помощи технических средств. И знал, конечно, о многочисленных опытах, когда проверяли, возможна ли передача мыслей на расстоянии, так называемая телепатия. Эксперименты ученые в разных странах обычно проводили дотошно: в один бронированный погреб засаживали одного участника, демонстрировали ему разные фигурки-картинки, тот тужился и передавал свои мысли другому испытуемому, который пребывал в соседнем подвале. И… ничего не происходило. Никто не угадывал, даже самые известные и патентованные экстрасенсы. В итоге на основании многочисленных исследований учеными был сделан твердый и определенный вывод: телепатии не существует.

Однако идея, приснившаяся профессору, заключалась в том, что двумя участниками эксперимента, передающими мысли на расстоянии, должны стать двое супругов, проживших в браке изрядное количество лет. Он сам к тому времени отпраздновал хрустальную, то есть пятнадцатилетнюю годовщину; супругу Линочку очень любил и не раз ловил себя на мысли, что заранее знает, что благоверная скажет и даже о чем подумает.

Петр Николаевич, помимо острого ума и глубоких знаний, обладал также способностями, которые порой требуются ученым в большей степени, нежели интеллект и образованность (и иногда с успехом заменяют их), а именно: организаторским талантом и пробивным мастерством.

Способности эти, надо заметить, не с потолка к нему упали. Пятнадцать лет назад, до Линочки, он был настоящим социопатом. Можно сказать, рохля рохлей и тюфяк тюфяком. Супруга постепенно его выдрессировала. Неустанно в нем пестовала и развивала умение общаться с тем, с кем надо, когда надо и как надо.

Остужев свой мимолетный сон о талантах, что именно супружники проявляют к телепатии, не оставил, не забыл – разработал и расписал требования к опыту, а затем добился, чтобы ему на него выделили грант. И вот наконец были произведены эксперименты над двадцатью восемью парами испытуемых, каждая из которых прожила в браке (как и он сам) свыше пятнадцати лет. Исследование оказалось простым как дважды два. Первому супругу демонстрировали одну из четырех возможных фигур: круг, звезду, волны, квадрат. Тот пытался передать образ своей половинке, находившейся в звукоизолированном помещении. Реципиент принимал телепатическое послание и выбирал нужную картинку. По теории вероятности, шанс точно угадать составлял ровно 0,25. Если бы мысленная связь, напротив, шла совсем без перебоев и помех, будто испытуемые общаются по телефону, эта цифра составила бы единицу.

Итак, провели серию опытов. Подсчитали итог. Результаты ошеломили всех, включая самого Остужева. Выяснилось, что между долго живущими друг с другом супругами телепатия действительно существует! Да, она срабатывает далеко не всегда, но вероятность угадывания стабильно составляла 0,27-0,28, а у иных пар даже уверенно приближалась к 0,30 – это был потрясающий, поразительный успех!

Профессор немедленно подготовил статью для «Вестника коммуникации», а также перевел ее на английский и отправил, ни много ни мало, в «Nature». Статью там, в самом уважаемом научном журнале в мире, долго гоняли от рецензента к рецензенту, однако в итоге она вышла и сразу сделала Остужева широко известным в узких научных кругах. Его эксперимент взялись повторять, на него ссылались, его цитировали, но слава до поры до времени не перехлестывала сугубо академических кругов. Однако еще через пару месяцев ректор вуза, где он преподавал, упомянул о достижении подведомственного ему профессора в интервью Первому каналу телевидения. Первый канал, зверски переврав слова ректора, сделал из его слов сенсацию. И понеслись заголовки и интервью в многочисленных СМИ, теленовостях и газетах, включая сексуально озабоченные «XXX-пресс» и «Давай!».

МОСКОВСКИЙ ПРОФЕССОР ДОКАЗАЛ, ЧТО ТЕЛЕПАТИЯ СУЩЕСТВУЕТ!

СУПРУГИ МОГУТ ПЕРЕДАВАТЬ МЫСЛИ НА РАССТОЯНИИ!

«Я МОГУ УПРАВЛЯТЬ СВОЕЙ ЖЕНОЙ СИЛОЙ МЫСЛИ», – УВЕРЯЕТ ПРОФЕССОР ОСТУЖЕВ.

Тем временем, как мы помним, между самыми первыми опытами Петра Николаевича и его, без преувеличения, всемирной славой пролегло более двух лет. Все это время профессор продолжал и совершенствовал свои опыты. Многие из них он изначально ставил на себе и жене своей Лине, которая терпеливо сносила эксперименты ради науки и своего Петеньки. И только затем, нащупав закономерности, Остужев переносил опыты на большее количество испытуемых. В результате была открыта прямая зависимость между взаимопониманием супругов и количеством лет, прожитых вместе. Также была доказана удивительная закономерность: те, кто состоял в официальном или церковном браке, понимали друг друга лучше, нежели пары, которые долгое время сожительствовали без оформления отношений. Вдобавок профессор установил, что женщины читают мысли мужчин лучше, нежели, наоборот, мужчины – женщин. И наконец, ему удалось открыть поразительную способность: когда супруги находились в активной фазе ссоры (как назвал это Остужев), что сопровождалось повышением артериального давления и учащением пульса, они парадоксальным образом яснее знали, о чем думает их половинка.

Телевидение и прочие СМИ, принявшиеся следить за профессором и занесшие его в анналы персон, от которых можно ждать чего-то остренького, разразились по этому поводу новой порцией сенсационных сообщений:

ЧТОБЫ ПОНЯТЬ ЖЕНЩИНУ, НАДО СХОДИТЬ С НЕЙ В ЗАГС.

ЖЕНЩИНА МОЖЕТ ЧИТАТЬ ТВОИ МЫСЛИ (А ТЫ ЕЕ – НЕТ!).

ЧЕМ ЧАЩЕ РУГАЕТЕСЬ, ТЕМ ЛУЧШЕ ПОНИМАЕТЕ ДРУГ ДРУГА, УТВЕРЖДАЕТ ПРОФЕССОР ОСТУЖЕВ.

Именно последнее открытие, подтвержденное в результате серии неоспоримых экспериментов, а именно: «телепатические способности супругов усиливаются, когда они в ссоре» – стало поводом для присуждения профессору Шнобелевской премии и его поездки в Бостон. После этого известность Петра Николаевича достигла таких масштабов, что его начали узнавать даже водители маршруток и продавщицы молочных продуктов в поселковом магазине.

Остужева Лина Яковлевна

Когда-то на излете советского времени, на первом курсе вуза, Линочка (тогда еще Гнеушева) впервые увидела Петюню и поняла: вот он, самый лучший, самый подходящий кандидат в будущие мужья. С ним и только с ним она достигнет вожделенного успеха. Она приведет его к почету, благополучию и славе, к магической формуле социалистического процветания: кандидатская диссертация в тридцать, докторская – в тридцать пять, академические регалии – в сорок пять. А вместе с научными достижениями должна прийти заветная триада советского триумфа: квартира-машина-дача, плюс любовь учеников и поездки за границу на симпозиумы-выставки-конгрессы. И это несмотря на то, что даже в свои семнадцать Петюня Остужев справился бы с ролью чудака-профессора в студенческом спектакле или ленте «Мосфильма», потому что именно таким чудиком и был: нечесаный, небритый, странно одетый. Руки, испачканные мелом, он вытирал о собственный пиджак и часто употреблял в речи выражение-паразит «собственно говоря». Зато задачки в домашках и на коллоквиумах щелкал в два счета, с оскорбительной (для его однокурсников) быстротой. Вдобавок обладал огромным объемом совершенно посторонних по отношению к учебной программе знаний. Чего ни касался разговор – а в те времена начальной перестройки студенты обсуждали многое и бурно, – обо всем этот довольно нелепый внешне студент имел глубокое представление и свое незаурядное суждение. Зайдет речь о только что разрешенном Гумилеве – он в красках расскажет биографию поэта, а потом как начнет читать на память – и будет декламировать вдохновенно, с пониманием поэзии и проникновенно, пока не остановят. Стоит заговорить (на прогулке по Москве, к примеру) об архитектуре, Остужев в два счета разложит, где модерн, где псевдоготика, где конструктивизм, и расскажет о виднейших представителях каждого стиля и где, что, кто построил. Начнется разговор о сталинских репрессиях – актуальнейшая тема на излете восьмидесятых, – Петя и здесь обнаружит глубокие познания с цитированием западных, не дозволенных у нас историков и политиков, с цифрами в руках, с личными делами казненных и палачей. А уж если речь зайдет о действительно любимых вещах – социологии, психологии, религиоведении, – юный Остужев может вести разговор буквально часами, при этом в наукообразные дебри не углубляется, оказывается интересен и свеж даже для неподготовленной аудитории.

Мамаша Лины преподавала в ту пору научный коммунизм и даже дослужилась в конце восьмидесятых до звания кандидата наук и доцентской должности – и значит, была дамой весьма хваткой. Она и девочку свою дрессировала в том же коммунистическом духе (который через десятилетие назовут феминистским): не менжуйся, мол, и сопли не жуй. Понравился тебе кто-то из парней – действуй сама, и немедля, пока ретивая подружка не увела.

Как следствие, когда на первом же курсе, в сентябре, собрались вновь поступившие студенты организовать сабантуйчик в общаге, а Петюня Остужев принялся отнекиваться – Лина самолично подошла к нему не просто вплотную, а так, чтобы он чувствовал ее дыхание и тепло молодого тела. Вдобавок мимолетно коснулась грудью его плеча и строго молвила: «Что это еще за новости?! Почему ты не хочешь идти? Я буду ждать!» Задохнувшийся и на мгновение поглупевший от выброса гормонов молодой человек покорно сдал на вечеринку положенные три рубля.

Потом, на мероприятии, она напоила его сладким ликером – и Петюня стал вслух, под хохот собравшихся, восхищаться своим состоянием: «Господи, все вокруг кажутся такими милыми!» Затем Лина танцевала с ним медленный танец, и он остолбеневал и терял разум и дар речи от ее талии под своими руками и грудей, упиравшихся ему в грудь. После она повела его провожать себя домой и разрешила (и научила) поцеловать перед тем, как распрощаться у подъезда.

Вследствие вечеринки они стали парой. С точки зрения девочек в группе, Лина была средненькой, ничего собой не представляющей, ни кожи ни рожи – зато очень себе на уме. На взгляд парней, она была совсем не красавица, однако многие замечали в ней особенную чертовщинку, а кое-кто из числа особо продвинутых и грамотных говорил, что она секси. И только для Пети Остужева она очень скоро стала особенной, прекрасной, незабываемой. Для него она стала всем.

Разумеется, далеко не только голый расчет – если я буду с ним рядом, мы вместе добьемся успеха – двигал Линочкой, когда она обрабатывала и женила на себе юного Петра. Пусть он был нескладный, чудаковатый и старомодный – но зато с ним никогда не было скучно, и она, можно сказать, его почти полюбила.

Свадебку сыграли уже на втором курсе – веселую, студенческую, переместившуюся из близлежащего кафе в общагу и закончившуюся там восторгами любви не только для новобрачных, но и как минимум еще для семи пар гостей. Случилось это в восемьдесят восьмом, когда страна стала неудержимо и необратимо меняться.

Время перемен в СССР оказалось подходящей порой для того, чтобы начать новую жизнь. Парочка и начала. Линочка категорически отказалась жить с матерями – как с той стороны, так и с другой.

Мамаша Остужева старшим ребенком никогда не занималась – иначе бы он не приходил в институт в разных носках и никогда не глаженных брюках. Она была вся увлечена другими материями: во-первых, Петиной сестрой от второго брака, девочкой шести лет, а главное, налаживанием собственных матримониальных отношений (второй муж, равно как и первый, отец Петра, от нее сбежал). Но при этом свекровь на дух не переносила и не принимала вдруг появившуюся невестку. Шипела не только по углам, но и чуть ли не в лицо: «Окрутила парня! Женила! Виданное ли дело! В восемнадцать лет!»

Теща своего новоявленного зятя тоже не жаловала: не только гвоздя вбить не умеет, но и лампочку вкрутить, и даже карьерой своей ничуть не озабочен, знай лишь формулы в тетрадках рисует!

Как впоследствии не раз вспоминала Лина, решение проживать отдельно стало дальновиднейшим, ибо и свекровь, и теща не только имели собственное ви?дение того, как должно строить отношения юным новобрачным, но и наперебой эти свои мнения выказывали – что напрочь могло уморить росточек молодой семьи. Когда старшее поколение находится на расстоянии, юнцам разрулить свои проблемы проще.

Посему девушка сняла за пятьдесят тогда еще полновесных советских рублей для себя и Пети комнату в огромной коммунальной квартире, на восемь кухонных столов – зато в самом центре столицы, на площади (тогда еще) Ногина. И принялась осваивать сложную науку выстраивания отношений с соседками, организации быта и непосредственного управления молодым мужем.

Надо сказать, что даже в самом юном возрасте Петенька Остужев оказался, несмотря на свой потусторонний вид, на удивление приспособлен для добывания денег, чтобы прокормить возлюбленную молодую жену. Широта познаний и могучесть ума были столь велики, что его охотно взяли на кафедру на ставку лаборанта, и он переводил с двух языков, с английского и немецкого, составлял библиографии, придумывал и организовывал опыты – словом, не один десяток аспирантов, преподавателей, доцентов и даже профессоров кормились от его интеллектуальной мощи. Иные, наиболее благородные и имевшие доступ к материальным ресурсам, подбрасывали Петюне то материальную помощь, то путевку в профилакторий.

Поэтому, даже несмотря на изрядную по тем временам сумму, которую семейка ежемесячно выкладывала за съемное жилье, она особо не нуждалась. Тем более что Остужев оказался крайне неприхотлив во всех бытовых вопросах, включая еду. Мамаша его по жизни никогда не баловала. На завтрак ему достаточно было яичницы (или пары яичек вкрутую), на обед хватало жареной картошки с куском обжаренной колбасы. А нет – сойдет та же картошка, залитая сверху яйцом. Или макароны, усыпанные сахаром. Или даже белый хлеб, намазанный сливочным маслом, с тем же песком. Вдобавок ведь и время в Москве наступило сложное: одновременно с безоглядным расширением ассортимента тем, дозволенных в печати и на ТВ, резко сократился (и без того скудный) ассортимент магазинов и запасов в холодильнике. Даже за столь любимыми Петечкой яйцами Лине требовалось выстаивать очереди, иной раз по нескольку часов, с ограничением: не более двух десятков в руки.

Нечего говорить, что прочие бытовые хлопоты также свалились на хрупкие Линочкины плечи. Юный Остужев не знал, что рубашки и трусы для него сначала стираются Линочкой (вручную, в ванной), а потом гладятся. Чудесным образом на коврике для него всегда по утрам возникали начищенные штиблеты. Петечка ненавидел стричь ногти, и она освоила искусство маникюра. Он никогда не причесывался. Терпеть не мог стрижку и бритье бороды, и она взяла в руки ножницы и купила по случаю парикмахерскую машинку. В общем, надо признать, что в данном случае права была теща, когда с изрядным пафосом восклицала: Линочка отдала этому типу всю себя!

Помимо материальных и бытовых хлопот приходилось учиться. Остужев выхлопотал для обоих свободное посещение. Но ему-то с его знаниями и талантами зачеты с коллоквиумами и экзаменами было сдать раз плюнуть. А ей и над учебниками приходилось ночами корпеть.

Затем молодую семью накрыла новая напасть. Советский Союз неудержимо двигался к своему развалу, в Москве начались митинги, демонстрации: за новую конституцию, против КПСС, КГБ и партийных привилегий, за межрегиональную группу, Попова, Собчака и Ельцина. Пару раз Петечка подбил Линочку сходить на митинги – не то чтобы он стал политизированным (хотя партию, правительство и тайную полицию не любил), просто ему казалось интересным на примере проследить, как коммуницируют с толпой сторонников оппозиционные народные вожди. Ну, сходили – и сходили. Покричали вместе со всеми: «Долой шестую статью!»[1 - Шестая статья Конституции СССР провозглашала руководящую роль в стране коммунистической партии. В конце 80-х гг. в стране началась широкая народная кампания за ее отмену.]и «Борис – борись!»

Но спустя пару недель Линочка начала замечать неладное. Петечка ее стал каким-то нервным. Даже на нее принялся повышать голос, а всесокрушающая его сексуальная тяга, наоборот, ослабела. Она пыталась с ним – в хорошие минуты, после ужина с жареной картошкой – откровенно поговорить, узнать, что такое. Он хмуро отмалчивался.

Неприятные явления нарастали. Юный муж ощутимо побледнел и стал худеть. Несколько раз она замечала, проснувшись глубокой ночью, что Петечка ее не спит. Такое случалось и раньше – но в случаях бессонницы он сидел обычно за столом и при свете лампы лихорадочно что-то строчил в своих рабочих тетрадях: записывал идеи и мысли. Теперь же он лежал навзничь, без света, в напряженной позе – но глаза открыты, явно не дремлет, а о чем-то думает. Она спрашивала спросонья, что такое, – Петечка всякий раз отвечал грубо. Попыталась вызвать его на разговор в светлое время суток – снова рык, что ранее для него было совсем нехарактерно.

А потом однажды вечером, когда в огромной коммунальной квартире, на удивление, не оказалось никого из соседей, он зазвал ее в ванную, включил воду и стал говорить странные вещи. Сначала она подумала, что дурачится, прикалывается, шутит – но потом глянула в остекленевшие глаза, в которых плескался совсем не юмор, а, наоборот, страх, и поняла, что он, ой-ей-ей, всерьез. А Петечка втирал ей, что за ним следит КГБ – он это точно знает, сам видел, и телефон их агенты прослушивают, и на кафедре про него вызнают. «И Перфильевна (соседка) ходит, вынюхивает, подслушивает – явно им стучит».

– Но с какой стати КГБ вдруг понадобилось следить за тобой?! – искренне удивилась она. – Ты что, шпион американский?

– Мы же с тобой ходили на митинг!!!

– Ну и что? Сотни тысяч людей ходили. За ними за всеми что, тоже следят?

– Помнишь, нас тогда какой-то тип в толпе, в пыжиковой шапке, снимал на камеру? Явно из Комитета. Вот я и попал к ним в разработку.

– Ох, Петя, им бы сейчас своих пересчитать – до тебя ли им дело? Все у них рушится: и Кремль, и Лубянка!

– Напрасно ты так думаешь! – высокомерно проговорил он, и по выражению его лица Линочка поняла, что он ей совсем не поверил.

А наутро начались совсем кранты: Петечка, хоть и проснулся – да и спал ли вообще? – отказался покинуть кровать. Сказал, что в институт не пойдет, потому что все, и коллеги на кафедре, и студенты в группе – все обращают на него внимание, за глаза над ним посмеиваются, хохочут на его счет и издеваются. Никакие логические доводы Лины действия на него не возымели. Пришлось оставить мужа в постели.

Когда обычный человек сталкивается с проявлением явного психического нездоровья, особенно со стороны близкого, его, как правило, охватывает растерянность и паника: что делать и как помочь? Или же он, напротив, не принимает ситуацию всерьез и пытается вылечить народными средствами: развеяться, в баньку сходить, обстановку переменить. К чести Линочки следует сказать, что она не стала тянуть время в надежде, как часто бывает, что человек отоспится/одумается/само пройдет. Избежала она и другой крайности: вызова скорой психиатрической и помещения молодого мужа в Кащенко. Напротив, юная жена стала действовать единственно верным в тех обстоятельствах методом.

К счастью, у Линочки имелся знакомый доктор, терапевт, старый семейный врач, чуть ли ни дальний родственник. Он и матерь ее пользовал, и саму Линочку. К нему она немедленно, из близлежащего телефона-автомата, и стала звонить (совершенно недопустимо было совершать подобные звонки во всеуслышание из коммунальной квартиры). Взяв с терапевта слово, что тот ничего не скажет ее родительнице, девушка описала проблему.

Доктор оказался категоричен: «Надо срочно лечить!» – и дал телефон своего приятеля и, как он выразился, «соответствующего специалиста». «Специалист» оказался по телефону доступен и, только начав выслушивать рассказ Линочки, молвил: «Приезжайте ко мне домой сегодня вечером. Вытащите мужа под любым предлогом. А пока – не оставляйте его одного, позвоните на кафедру и скажите, что он заболел – погода гнилая, грипп ходит».

Скоростное, точное и деятельное участие юной жены спасло Остужева. Он недалеко успел уплыть на волнах своей паранойи. Тем же вечером Лина вывезла его из дома, правдами-неправдами, к психиатру. Сказала: «Поверь мне: ты болен!»

Практиковал специалист в городской квартире – старинной, барской, забитой антикварной мебелью и безделушками. Был бородат и лысоват, как и положено последователю Фрейда и Бехтерева, но лицо имел широкое и крестьянское, а бороду – лопатой. И фамилию носил простецкую – Коняев, а звали его Антон Дмитриевич. При этом обладал цепким взглядом и размеренной речью.

Психиатр побеседовал сначала с ними обоими, потом – лично с Петей, наедине. Лина ждала в смежной комнате, и до нее временами доносилось из-за закрытой двери, на два голоса: «А Шпенглер… А Шпильрейн… А Хайдеггер… А Фромм…» Со стороны могло показаться, что не прием по скорбной специальности идет, а ученое толковище коллег – симпозиум. В какой-то момент стало даже мниться: врач позовет ее, благодушно рассмеется и скажет, что опасность миновала, и благополучно отпустит домой. Однако нет, после сорокаминутного разговора с больным доктор вышел к ней в соседнюю комнату, затворил дверь и молвил, что надо лечить, но прогноз в целом благоприятный. Фармакология достигла в данной области многого, появились могучие лекарства, но врачевание будет тяжелым. Главное – строго выполнять все предписания и не загреметь в больничку. Доктор выписал схему приема таблеток и рецепты. Посоветовал им обоим взять, а лучше купить, длительный больничный, все время быть вместе, гулять и строго по часам пить лекарства. «Сейчас главное – избежать госпитализации, и желательно ни с кем, ни с коллегами, ни с друзьями, ни даже с родственниками не делиться происходящим».

– Но что с ним, что? – вопросила Лина. – И что будет?

– По одному эпизоду диагноз, а тем более прогноз, весьма затруднителен. Возможно, реактивный психоз, и это самое лучшее из вероятных вариантов. Возможно, шизофрения. Но, по моему опыту, скорее следует счесть происходящее проявлением маниакально-депрессивного психоза.

Девушка дернулась.

– Но не пугайтесь. Никаким маниаком, вопреки названию, ваш супруг не стал и не станет. Да и заболевание это в новом классификаторе всемирной организации здравоохранения вскоре будет переименовано в гораздо более мирно звучащее биполярное аффективное расстройство. Интеллекта данное расстройство, как правило, не затрагивает. Больше того, имеется высокая его корреляция с выдающимися научными и творческими достижениями, и больные с подобным диагнозом благополучно живут долгие годы и достигают немалых успехов. Правда, при условии постоянной консультации и помощи врача.

Они вдвоем вернулись в комнату к Петечке – тот с увлечением рассматривал иллюстрированную Книгу рекордов Гиннесса за восемьдесят девятый год. Коняев тут же сделал ему в плечо укол, а девушка укромно оставила на столике конверт с пятнадцатью рублями – большими деньгами по тем временам!

Сразу после укола Остужев стал тихим, ласковым, адекватным – и страстным. Они еле до своей коммуналки от квартиры врача успели добраться.

Но потом лечение шло с переменным успехом. От антидепрессантов Петенька располнел и стал вялым. Он вернулся в институт, но ничто его не интересовало. Пришлось снова посещать врача, корректировать схему лечения. Наконец, только к осени состояние нормализовалось, и Петенька стал прежним Петенькой. Коняев снял прежние лекарства, но назначил профилактически пить литий.

Как и велено было врачом, ни он, ни она болтать никому ничего не стали. Ни в семье – хорошо, что ни свекровь, ни теща, ни друзья, ни даже соседи ни о чем не догадались. Доктор так и говорил: «То, что внутри вас происходит, никому снаружи не заметно. Каждый человек слишком увлечен самим собой. А если даже кто-то вдруг станет допытываться, что с вами, предпочитайте самые простые объяснения. Говорите: не выспался, или: много работы.

Хоть и чесался порой язык поделиться, особенно у Лины, она молчала. Посадила мужа на строгую диету – капуста, свекла да морковь – даром что в магазинах ни черта не было, – и он быстро вернулся в прежние весовые кондиции.

Они снова зажили как прежде. Увлеченный Петюня стал подбирать материалы к будущей диссертации. Лине все больше времени пришлось проводить в продуктовых очередях, потому что из продажи, даже в столице, исчезло решительно все.

А год спустя вдребезги разлетелся Советский Союз, и довольно быстро оказалось, что прежней парадигмы кандидат наук – доктор – академик больше нет. Все рассыпалось в прах. Бал стали править не самые умные и образованные, а самые наглые и алчные.

Не одна советская женщина в новых условиях впала в депрессию, не одна отставила бы как совершенно неперспективного во вновь создавшихся условиях такого партнера, как Остужев, да еще с проблемами с головой, и начала строить свою судьбу заново – с кем-то другим. Иное дело Лина. Она от своего выбора и от своего Петюни не отказалась. Напротив, обладая редким сочетанием обаяния и хватки, девушка осторожно начала вписывать Остужева в переменившуюся реальность.

Весной девяносто первого они окончили институт, и, как планировалось задолго, Остужев ожидаемо поступил в аспирантуру. Прошла по конкурсу (заметно упавшему) и Лина. Вот только теперь аспирантской стипендии стало хватать лишь на пару батонов хлеба. Перед семьей молодых специалистов замаячил вопрос: как жить? Подступил неотвратимый призрак голода. Тем более требовалось оплачивать съемную комнату, хозяин которой, весьма актуально, перевел расценки в доллары. Приходилось регулярно, хотя бы раз в сезон, профилактически посещать Коняева – на этом настаивала Линочка. Психиатр тоже быстренько перестроился и стал брать, как тогда говорили, в у. е. или в СКВ[2 - В условных единицах или свободно конвертируемой валюте.].

Свекровь, мамаша Пети, совершила финт ушами. В эпоху, когда аэропорт «Шереметьево-два» ломился от будущих эмигрантов, которые спали в зале ожидания на газетках – этнических немцев, евреев, греков, – она подхватила младшую дочку и укатила в Австралию. Помощи от своей собственной матери, которая лишилась возможности преподавать благословенный научный коммунизм, Лине тоже ждать не приходилось.

Нет, ради спасения себя и любимого Лина не стала жертвовать собой. Она слишком высоко себя (и спутника жизни) ценила. Поэтому не пошла ни подъезды мыть, ни в гувернантки, ни на панель. Поступила более умно, чутко и дальновидно: нашла супругу подходящее дело. Казалось бы, где мог трудиться и что заработать в России, в суровом девяносто втором году, ученый умник со всеми повадками чудака-профессора? А вот поди ж ты! Лина отыскала ему работу переводчика с английского на норвежской нефтяной платформе. (Язык Остужеву, как и все прочие науки, давался легко.) Проконсультировались с психиатром Коняевым. Тот снова выписал литий, велел при любых тревожных симптомах немедленно звонить, однако благословил: «Пусть едет!»

И Остужев отправился, вахтовым методом, на три месяца в Арктику, в северные моря. Стал там переводить инструкции к бурам, а также организовывать коммуникацию между холодными норвегами и отечественными буровиками. Зато зарплата Петечки составляла едва ли не полторы тысячи ежемесячных долларов – тогда это были настолько громадные, волшебные, сказочные деньги, что молодая семья чувствовала себя просто Крезами. Лина впервые и сама оделась, и супруга нарядила по-человечески. Ничего сверхъестественного, но по тем временам круто: кожаный плащ из магазина «Ле Монти» для нее, кожаная турецкая куртка для него; джинсы и кроссовки с вещевого рынка. Полтора месяца Остужев провел на побывке в столице и, не теряя времени, снова бросился в свою любимую науку. Вскакивал в пять утра, что-то лихорадочно записывал, потом несся на кафедру ставить эксперименты и общаться с научным руководителем. Коняев диагностировал у него фазу подъема и велел, чтобы не перехлестнуло, увеличить дозу лития.

Закончился срок отпуска-побывки, и Петр Николаевич опять уехал на шельф тянуть лямку транслейтора и интерпретера. А что же Лина? Ужели она погрузилась в обслуживание супруга столь полно, что напрочь отказалась от собственной жизни и амбиций? Не совсем так. Еще в процессе, когда он за ней ухаживал, она смекнула, что идей в голове будущего супруга рождается столько, что не будет большим грехом по-братски позаимствовать у него пару-тройку для себя. Вдобавок то, что она становилась соратницей мужа не только в быту или постели, но и в науке, творчестве, придавало их отношениям большую глубину или стереоскопичность. Опять же Петечка поступал под более плотный, едва ли не круглосуточный надзор, и можно было своевременно реагировать на интерес к его интеллекту (и ему лично) разных учениц, студенток и аспиранток – всяких там любительниц проехаться на дармовщинку, без выслуги лет, заслуг, роду и племени. Упорства и усидчивости ей было не занимать. Поэтому Лина, поступив в аспирантуру, взялась за диссертацию – по теме, щедро подаренной мужем, и постоянно пользуясь его гениальными подсказками. В конце концов, следовало исполнить вековечную мечту ее семьи – продолжить научную карьеру, где, помимо матери, имелись кандидаты наук дед и бабка.

Так как аспирантская стипендия Линочки оказалась, естественно, ни на рубль не выше, чем у Петечки, девушке пришлось искать новые заходы, чтобы обеспечить молодую семью – не вечно же супругу толмачить на арктической платформе! Поэтому в то время, когда тот пропадал на буровой, она начала, в процессе своего отдельного столичного житья-бытья, деятельно интересоваться иноземными грантами в выбранной им специализации. Писала (от своего и мужа имени) письма, заполняла бесчисленные формы, лично пыталась воздействовать на людей, которые приезжали сюда из-за кордона принимать решения. В результате ее хлопот, когда в девяносто четвертом, на год раньше положенного срока, Остужев защитил свой диссер, и он, и она, а также его научный руководитель немедленно получили гранты от западных благотворителей. Так в итоге и пережили самые непростые российские времена.

Затем все та же Линочка выхлопотала для супруга аспирантуру в провинциальном американском университете. Они уехали вместе (ее диссертация так и осталась недописанной), и Петя довольно быстро защитился на английском материале (и на английском языке) и стал полноценным «Ph.D.» Ему предложили место ассистирующего профессора, и Остужев предложение принял. Казалось бы, жизнь и судьба их семьи были определены, и самым качественным образом, однако опять начались нелады со здоровьем. Уехав за океан, они потеряли контакты с Коняевым, а тут на бедненького новоиспеченного профессора снова надвинулось неприятное, волнующее, грозное. Вдруг он (Лине немедленно донесли) выступил на кафедральном собрании с неподобающей речью, отчасти неполиткорректной в адрес коллег с иным цветом кожи, затем неожиданно, от полноты и избытка чувств-с, шлепнул студенточку по обширной американской попе, а вечером стал составлять в Интернете воззвание в защиту коренного индейского населения.

Пришлось Лине срочно будить Коняева по телефону (никаких скайпов и прочих мессенджеров тогда не существовало). Психиатр сказал, как в первый раз, что требуется срочное лечение. Дал телефон своего коллеги в близлежащем крупном американском городе. (Воистину психиатры оказались сектой, у которой всюду имелись свои братия!) Супругам понадобилось еженедельно ездить туда, а Петру Николаевичу принимать таблетки, прописанные новым мозгоправом. В итоге счета от доктора составили поистине сумасшедшую сумму, вдобавок слухи о нездоровье и эскападах русского профессора просочились к руководству университета. Как следствие, с заокеанским раем они распрощались и вернулись на родину.

Однако связи в родимой столице не успели потеряться, да и имя Петр Николаевич успел себе наработать. И на излете века двадцатого Остужев сделал и защитил докторскую, теперь на русском языке, а вскоре стал в своем родном вузе профессором и замзавкафедрой.

Поэтому, пусть с известным зигзагом, благодаря подвижничеству Лины судьба молодого ученого, несмотря на здоровье и политические пертурбации, вырулила туда, к чему изначально готовилась и куда нацеливалась: почти что своя кафедра, а также почет, уважение, цитирование, ссылки, симпозиумы, ученики, гранты.

Остужев Петр Николаевич

В середине нулевых, после прогремевших исследований и Шнобелевской премии, в сладкое время громкой популярности, в жизни Петра Николаевича появился новый друг. Впрочем, говорить о дружбе применительно к жизни профессора не совсем корректно. Что такое дружба и как это можно – дружить, Остужев искренне не понимал. Он поддерживал ровные товарищеские отношения с коллегами по работе, старался быть со всеми милым и приветливым – но и только. Когда выпускники организовывали вечера в честь пяти-, десяти- или пятнадцати лет со времени окончания института, он на них покорно (по настоянию и в сопровождении жены) показывался – но не более чем на час. А вот встречаться с кем бы то ни было специально, для того чтобы общаться или, пуще того, делиться своими мыслями или наболевшим – благодарю покорно! Ведь сколько можно полезного и приятного для себя и для науки сделать в эти часы! И только благодаря стараниям Линочки, которая прекрасно понимала важность в наши дни социальных и профессиональных связей, ученый, еще будучи в Америке, хаживал, по ее категорическому настоянию, на всевозможные «пати» и даже коллег домой приглашал. Когда вернулся в родную страну, жена заставляла его устраивать банкеты, вечеринки и междусобойчики – по разным случаям и в самых разных форматах: от бутербродов на кафедре до посиделок в близлежащем кафе. Тем более что Лина, работая рядом, держала нос по ветру по части поводов для общения, а при случае могла и складчину организовать, и в магазин сгонять, и бутерброды нарезать. Петру Николаевичу оставалось лишь покоряться и делать так, как велит Линочка.

По ее команде все организовалось и с новым, с позволения сказать, другом. Будь Петр Николаевич сам по себе – он бы проигнорировал всяческие поползновения последнего на приятельство, что, возможно, восприняли бы в итоге как высокомерие и зазнайство, и это повредило бы профессору. Да, он, конечно, решительно не понимал, почему ему следует тратить время на человека малообразованного, циничного, прохиндеистого и вообще – совсем из другой социальной страты. Но супруга ему строго говорила: «Послушай меня!» – а уж когда она начинала этой дефиницией, дальше можно было как раз не слушать Линочкины аргументы и способы доказательств. Сразу становилось ясно, что делать все равно придется так, как она скажет.

Вот и в случае с Борисом Аполлинарьевичем Чуткевичем получилось, как Линочка велела. Совершенно ничего общего между ним и Остужевым быть не могло. Чуткевич был журналистом. Точнее, руководителем и издателем печатного холдинга «XXX-плюс». Когда-то он начал с сенсационной ежедневной газетенки «XXX-press». Затем к ней прибавился еженедельник, а потом и журнал. Несмотря на свою уважаемую профессию (а может, как раз благодаря ей), Чуткевич был человеком слабо образованным, зато сильно бесстыдным, наглым и разухабистым. Отличался он при этом живым и быстрым, как ртуть, умом и блестящей реакцией. Принадлежавшие ему газеты и журналы самого коммерческого и сенсационного толка Борис Аполлинарьевич создал, выпестовал и выстроил сам, своими руками, при этом (как говорили) спуску своим подчиненным газетчикам не давал и, к примеру, транслировал им собственные трудовые указания исключительно на языке матерном. Меж собой подчиненные звали его Барбосом Аполлинарьевичем – о чем тот ведал и даже чуть ли не гордился подобной кличкой.

И вот узнав – со страниц собственных изданий – об исследованиях профессора Остужева, главный редактор воспылал к нему интересом и возжелал познакомиться лично. Линочка проведала о приглашении случайно, отругала, что Петечка собрался его игнорировать, и настоятельно посоветовала пойти. После первой встречи, произошедшей в ресторане, чету Остужевых позвали к Чуткевичу на частную вечеринку. Затем (несмотря на робкое сопротивление профессора, преодоленное строгим Лининым «Послушай меня!») пришлось организовать ответный визит Бориса Аполлинарьевича к себе. Так и наладилась потихоньку дружба – невзирая даже на то, что главред был женат в третий раз и почти не скрывал наличие параллельных любовниц и прочих женщин для утех, а жена профессора вроде бы строго относилась к моральному облику своих знакомых. Но для журналиста непримиримая Лина сделала исключение. Не помешало общению даже то, что редакторская чета оказалась гораздо более обеспеченной, чем профессорская: и дом роскошный с бассейном, и «Мерседес». А может, Лине не хватало в окружении такого человека, как Чуткевич – беспредельно деятельного и безгранично циничного, безо всяких моральных тормозов. Заводной и дельный, он чем-то нравился ей, по контрасту с тихим и абсолютно порядочным профессором, которого вечно приходилось направлять в нужную сторону. Во всяком случае, когда Борис Аполлинарьевич принимался, не смущаясь присутствием собственной жены, за ней довольно брутально, если не сказать грубо, ухаживать, она, к вящему удивлению Петра Николаевича, не противилась, а, напротив, даже млела. А когда Остужев пытался, говоря ее языком, выступать, то есть возражать против встреч с Чуткевичами, она строго произносила: «Послушай меня! Этот человек тебе еще пригодится».

Примерно в то же время, когда завязалось знакомство с главредом и его семьей, а именно в середине первого десятилетия нового века, профессором овладела новая идея. Завиральная, как и предыдущие – но именно на завиральных мыслях базируются новые научные теории, создаются авторитеты и целые отрасли знания – разве нет? Разве не говаривал великий Нильс Бор, что «эта идея недостаточно безумна, чтобы быть гениальной»? А у Петра Николаевича все задумки последних времен, принесшие ему мировую славу, были, что уж говорить, с определенным прибабахом.

Как раз в тот исторический период прогрессивное человечество открывало радости бесплатного общения на огромные расстоянии – причем зачастую с незнакомыми и никогда не виденными ранее людьми. Пока только с помощью компьютера и Интернета – для смартфонов, планшетов и повсеместного распространения мессенджеров время еще не пришло. Но все равно профессор живо интересовался всевозможными компьютерными чатами, сам участвовал во многих из них (разумеется, под вымышленными никами, то есть псевдонимами) и активно обсуждал разнообразнейшие темы. Сначала идея его была простой: если мы не видим собеседника и не знаем, кто он, какими способами и методами, с помощью каких вопросов и обсуждения каких тем мы можем разоблачить его, привязать бестелесный ник к конкретному товарищу из плоти и крови? Довольно реалистичная (пока) и имеющая практическое значение идея. Однако Остужев воспарял дальше. А если под ником на противоположной стороне линии связи кроется не-человек? Тут обычно его оппоненты спрашивали: «А кто?» И профессор говорил: «Ну, машина, например». Оппоненты кривились: «Это ведь известнейшая вещь! Капча, тест Тьюринга!»[3 - Тест Тьюринга – эксперимент, заключающийся в том, что человек, не знающий, с кем имеет дело, должен определить, с человеком он общается или машиной. Капча (САРТСНА) – рисунок или группа символов, которые легко расшифровывает человек, но не может понять компьютер. Повсеместно применяется для защиты от хакерских атак, вирусов и спама.]Петр Николаевич отмахивался: «А вы представьте: в каком-то секс-чате мужчина начинает флиртовать, ему искусно отвечают, доводят его до кипения – а потом оказывается: то была лишь компьютерная программа!» К слову, подобную «цифровую незнакомку» он поручил создать, в качестве курсовой работы, своим лучшим ученикам – те справились и затем благополучно морочили головы не только собственным сокурсникам, но и всему населению Интернета.