Летняя коллекция детектива

Маруся заснула тут же, а Агриппина ещё бормотала, что просто полежит немного, встанет и будет тёте Лиде помогать с гостями.

– Ну, конечно, – согласилась Лидия Витальевна, погасила свет и прикрыла за собой дверь.

Народ со двора почти весь разошёлся, и «газик» ускакал восвояси. Остались только супруги Прокопенко, участковый, Гриша и Константин, наконец-то вернувшийся из леса.

– Я стаканы все ополоснула, – проинформировала супруга Прокопенко, – и новые подала. Там колбаса была, в холодильнике, я подрезала. И вот хлеба от нас принесла, ваш весь вышел.

– Спасибо, Людочка, – устало сказала тётя Лида, и Гриша удивился, что дородную супругу Прокопенко зовут Людочкой.

– Всё хорошо, что хорошо кончается, – заявил супруг Прокопенко и вздохнул. Он был в болотных сапогах и в комбинезоне, облегавшем солидное пузцо.

– Да где ж кончается, – участковый сокрушённо покачал головой, – по всему видать, начинается только!..

– Ну, девочка спасена и в безопасности.

– Если по правде сказать, – подал голос Константин, – история поганая. Так себе история-то.

– Это ты про что говоришь? – спросил участковый.

– Это я про то говорю, что на старой лесопилке пошуровал немного. – Он взял стакан и набулькал себе из бутылки почти полный. – Там вокруг лапник сухой навален и хворосту полно. С наветренной стороны вообще плотно уложен. Спичкой чиркнуть, и… готово.

Тётя Лида сдавленно ахнула, супруга Прокопенко ахнула тоже.

– Сжечь, что ль, девку хотели? – поразился Илья Семёныч.

Константин опрокинул в себя водку, взял кусок хлеба и с силой втянул воздух – занюхал.

– Да будет страху нагонять, – неуверенно сказал участковый. – И без тебя тошно.

– Завтра же в Москву её увезу, – быстро сказала Лида. – Первой электричкой. С самого утра, как встанем, так и уедем.

– Погоди ты, Лида, – участковый сунул свой стакан под нос Константину. Тот налил. – Тут разобраться надо, а как мы разберёмся, если вы обе того, тю-тю!..

– Вот этого я не знаю, как хотите, так и разбирайтесь, такая ваша работа. А племянницу я увезу!

…Поджечь, думал Гриша. Поджечь сторожку, где лежала связанная живая Маруська. Там и вправду всё сухое, вспыхнуло бы, как порох, через пять минут не осталось бы и следа. От Маруськи ничего не осталось бы!.. Смерть в огне – чудовищная. Страшная. Такая страшная, что лучше не думать и не представлять.

Но он уже подумал и представил. Отчётливо. В подробностях.

От подробностей сводило затылок.

Участковый выпил ещё стакан и ушёл звонить в Егорьевск. Супруг Прокопенко проводил его глазами и попросил, чтоб ему налили тоже.

– Витенька, – встревоженно сказала жена, – ты не забываешь о своём состоянии?

– Ах, оставь, Люда, я в прекрасной форме, – объявил Прокопенко.

Тётя Лида сказала, что надо бы вещи собрать, чтобы завтра прямо с утра уехать.

Прокопенко осторожно отпил из стакана водки, как чаю, словно боялся обжечься, вздохнул и обратился к Грише:

– Я ведь всё понимаю, Григорий Михайлович, – тот поднял на него глаза. – Вы нас терпеть не можете. Мы же, так сказать, вторглись на вашу малую родину. Но ведь мы с Людмилой не захватчики! Ваши родители продавали дом, а мы, так сказать, покупали!

– Я не хочу об этом говорить, – ответил Гриша. – Какая теперь разница?

– Большая, – твёрдо сказал Прокопенко. – Очень значительная. Ведь симметрия действует повсюду! Мы, так сказать, симметрично не питаем к вам тёплых чувств.

– Витенька…

– Это правда, Люда! Мы испытываем взаимную антипатию, так ведь?

Гриша вздохнул, Константин вздохнул тоже, как бы предвидя, что разговору этому не будет конца.

– Вас раздражает, что мы живём в вашем доме. Нас, в свою очередь, всегда раздражало, что дом был доведён до самого плачевного состояния.

– В нормальном он был состоянии, – пробормотал Гриша.

– Да не об этом речь, – продолжил Прокопенко и ещё отпил из стакана водки, будто чаю. – Мы вложили в этот дом средства, значительно превышающие его стоимость, это тоже не подогрело в нас нежных чувств к вашему семейству.

– Хорошо, хорошо, – морщась и думая о том, что Маруську могли сжечь заживо, сказал Гриша. – Я всё понял. Что вы от меня хотите? Денежной компенсации за причинённые неудобства?

Супруг Прокопенко покосился на него, а тётя Лида пробормотала:

– Какой ещё компенсации! Не дворец покупали…

– Пожалуй, да, – вдруг согласился Прокопенко. – Пожалуй, компенсации.

– Скажите мне сколько, а я прикину свои возможности.

– Я имею в виду компенсацию нашей взаимной антипатии, – строго произнёс Прокопенко. – Ей давно пора положить конец. Мы с Людочкой намереваемся сделать это прямо сейчас. Мы обещаем вам, что с сегодняшнего вечера будем относиться к вам и вашему семейству как и полагается добрым соседям, то есть с уважением и пониманием, даже если в следующий раз вы приедете ещё через десять лет.

– Спасибо, – пробормотал Гриша, не ожидавший ничего подобного.

– Мы приглашаем вас в гости, Григорий Михайлович, и вы сами убедитесь, что с вашим домом не произошло ничего плохого, кроме самого хорошего!

– Спасибо, – опять глупо пробормотал Гриша, а тётя Лида положила руку ему на плечо.

– Ну вот-с, – с облегчением, как будто сделал тяжёлую работу, которая давно его тяготила, сказал Прокопенко. – Вы утром спрашивали меня о Валерии, убитом.

– Да, – встрепенулся Гриша. – Спрашивал.

– А я не стал с вами разговаривать – в силу нашей взаимной антипатии, с которой мы только что покончили…

Константин отвернулся и кашлянул в кулак.

– Так вот, накануне убийства к Валерию из города приезжала супруга.

Гриша некоторое время соображал. Все подробности убийства, казавшиеся ранее такими занимательными и важными, теперь не имели никакого значения.

…Нужно подумать, сам себе говорил Гриша. Всё началось именно с этого убийства!

– Вы… видели её? Супругу Валерия?

– Так же отчётливо, как вас, Григорий Михайлович. Я отправился на велосипеде на ферму, чтобы приобрести десяток яиц к завтраку. В магазине мы их не берём, предпочитаем на ферме, там несколько дороже, но…

– Витенька, – перебила его супруга.

– Да, и при выезде на дорогу я как раз увидел супругу Валерия. Она шла с автобусной остановки.

Гриша ещё немного подумал.

Утром, когда участковый явился в дом дебошира Сыркина и нашёл его мёртвым, никакой супруги там не было. Зато была чайная чашка со следами губной помады.

А у соседки Натальи в раковине таких чашек обнаружилось целых две!..

– Вы не видели, когда она уехала? – спросил Гриша. – Или, может быть, ушла куда-нибудь?

– Нет, больше мы её не видели.

Прокопенко допил водку, поднялся, загородив собой фонарь, и всем корпусом поклонился.

– Вы не поверите, – сказал он, – как нас с Людочкой угнетало это… взаимонепонимание! Ведь оно распространилось и на Лидию Витальевну, и на её племянницу!.. Теперь, я надеюсь, всё пойдёт, как следует у порядочных людей.

Гриша тоже поднялся, и они пожали друг другу руки.

– Ну, доброй ночи.

Оставшиеся долго молчали.

– Дела-а, – протянул Константин, когда в соседнем доме загорелись окошки: это означало, что супруги вернулись к себе. – Делишки.

– Ничего не понимаю, – призналась тётя Лида и обратилась к Константину: – А сам-то откуда? Что-то мы раньше и не встречались никогда!..

– Из Ново-Егорьевского лесничества, – пояснил тот. – Мы вон с Гришей на пару того хулигана приструнили, который потом в труп превратился. Сегодня я на почту ходил, дай, думаю, зайду к вам, раз приглашали. И вот… зашёл.

– Хорошо, что зашёл, – подал голос Гриша. – Без тебя её не нашли бы. А там, сам говоришь, всё приготовлено для… пожара.

– Благослови тебя господь, – скороговоркой начала Лида. – А мы завтра в Москву…

– Разобраться бы надо, – осторожно сказал Константин. – А уж потом в Москву.

– Вы тут без нас разберётесь, – отрезала Лида и ушла в дом.

Гриша посмотрел на Костю.

– Утро вечера мудренее, – сказал тот. – Утром и поглядим, кто куда поедет или, может, не поедет.

– А ты что? – спросил Гриша, потёр лицо и опять удивился, что на нём очки, за весь этот длинный и страшный день они ни разу не свалились и не потерялись, хотя обычно то и дело съезжали с носа. – Может, у нас переночуешь? Какой смысл ночью возвращаться?

– Да, – согласился Константин. – Ночью дорога вдвое длиннее, а я без транспорта нынче.

– Бери мой мотоцикл, хочешь? Или лучше ночуй.

Ночевать Константин отказался, оседлал мотоцикл с коляской, пообещав завтра вернуть, и укатил. Стрекотанье мотора затихло в поле за деревней.

– А сколько до этого лесничества? – спросил Гриша, когда Лидия Витальевна вышла и стала собирать посуду.

– Километров пятнадцать, наверное. Я потому его и не знаю, этого лесничего, или кто он?.. Из лесничества к нам редко ходят. Они за водкой и за хлебом на Егорьевское шоссе ездят, им там ближе. Гриш, что мы делать-то будем?

Он посмотрел на неё.

– В Москву, конечно, надо ехать, но если Марусеньку мою убить пытались, так её и в Москве найдут! Чего нас искать-то, адреса все известны! Отца, что ль, сюда вызвать? Или что делать? – причитала Лидия.

– Подождите отца вызывать, – перепугался Гриша. – Вы Сергея Витальевича лучше моего знаете! Шума будет много, а толку никакого.

– Ох, это точно, – согласилась Лида. – И кому она понадобилась-то?! Наша Маруся! Она и за ворота редко выходит! Приедет и так и сидит на участке. Понимаю, скучно ей, но я с ней тоже не могу то и дело на речку ходить или в лес, у меня же дом на руках! – Она подумала и добавила с сердцем: – Будь они прокляты, и лес этот, и речка!

– Что-то Маруся узнала, – выговорил Гриша медленно. – Что-то такое, из-за чего кто-то решился на убийство. А я или не понял, или не догадался. Или она мне не сказала!

– Да Маруся всё тебе рассказывает!

– Конечно, – согласился Гриша. – Я же друг детства.

– Друг, друг, – подхватила тётя Лида. – Старый друг лучше новых двух, это нам известно. А девчонка откуда взялась, Груня-то эта, новый друг? И кавалер фасонистый?

– С Груней мы недавно познакомились. А кавалер из Марусиного института. Кстати, куда он делся?

– После того как ты его до смерти избил, – сказала Лидия Витальевна с удовольствием, – он полежал немного, потом поднялся, сел в свою тачку и отбыл. Он всё в Москву собирался, туда, должно быть, и отбыл.

– Не бил я его до смерти…

– В общем, он отбыл. Иди, Гришенька, помойся, там воды горячей прорва осталась, в бане-то, и ложись. Бог милостив, ночью ничего не стрясётся, а завтра посмотрим.

Гриша, который вдруг очень устал, кивнул и нога за ногу поплёлся в баню.

– А соседи наши каковы? – в спину ему сказала Лида и засмеялась. – Устранили взаимонепонимание! Видно, неплохие люди, а, Гриш?

Он обернулся на пороге бани, улыбнулся и махнул рукой.

Маруся проснулась оттого, что страшно хотелось пить, так, что казалось, будто ссохлось горло. Она немного посидела, дыша ртом и стараясь немного охладить горящее нёбо. За окном было темно, в доме ни звука, слышно только, как спокойно и редко дышит Агриппина на своём матрасе, похожем на перину из сказки о принцессе на горошине, и стучат ходики.

Маруся поднялась, ощупью двинулась на кухню и жадно попила воды из-под крана. Она показалась ей тёплой, хотя насос качал её из глубины и вода всегда была ледяной.

Маруся пила долго и думала, что не напьётся никогда. Нужно выйти на улицу и немного подышать прохладным воздухом. Вся кожа у неё горела, как от температуры.

Стараясь не стучать дверью, она вышла в холодную часть дома и немного постояла, наслаждаясь прохладой и запахом сена.

Тётя каждый год устраивала сеновал, хотя ни коровы, ни козы никогда не держала, и сеновал был никому не нужен, только отец изредка ночевал, когда выбирался из города, а в этот приезд там спал Гриша. Но сено каждый год косили на лугу за домом, и «на покос», как это называлось в семье, Маруся с отцом обязательно приезжали, это было самое лучшее время в году – середина лета, длинные дни, короткие росистые ночи, и отец радостно и бодро работал, и не называл Марусю кулёмой, и не ссорился с тётей по политическим вопросам. Почему-то они то и дело ссорились именно по политическим вопросам!..

Маруся решила, что выйдет на улицу и попьёт из бочки – там наверняка холодная вода, полная бочка ледяной воды, – откинула щеколду и стала потихоньку открывать дверь.

– Кто там?!

Маруся замерла.

Где-то зажёгся свет, что-то заскрипело, зашуршало, и дверь сама распахнулась.

На пороге стоял Гриша в трусах и галошах на босу ногу. Он щурился от света, в руке держал топор, и вид у него был воинственный.

– Привет, – сказала Маруся и, потеснив его, вышла на крыльцо.

Луна валилась за горушку и казалась огромной, как на картинках из сказок. Воздух был прохладным и плотным, и ей уже было не так мучительно жарко.

– Маруся? – за спиной удивился Гриша, как будто только что её увидел. – Ты куда?!

Она добрела до бочки, сунула в неё голову и стала пить. Заломило лоб, и показалось, что вода затекла в уши, и там, в ушах, тоже стало немного прохладнее.

Она вынырнула, тяжело дыша, утёрлась, потом опустила в бочку руки по самые плечи и немного так постояла.

– Простынешь, – сказал Гриша.

Маруся отрицательно помотала головой.

Тем не менее он вытащил её из бочки и стал вытирать полотенцем, сдёрнутым с верёвки.

– Мне жарко, – сказала она. – Сейчас уже не очень, а в доме просто невозможно! Внутри всё ссохлось.

– Должно быть, у тебя температура.

И он потрогал её лоб.

– Ну что?

– Не знаю, – сказал он сердито. – Я не врач.

– Давай на лавочке посидим, – предложила она.

Они уселись на лавочку и молча смотрели, как луна потихоньку падает за вершины ёлок. Там, куда она падала, небо становилось похожим на широкую серебряную реку.

– А может, там и есть река? – задумчиво спросила Маруся.

– Где?

– Может, луна опускается в реку? Только не в нашу Северку! А на небе тоже есть река, из неё луна выныривает и в неё потом опускается. А?..

Гриша промолчал.

– Гриш, ты меня не слушаешь?

– Никакой реки там нет, – сказал он сухо. – Луна опускается за горизонт. Земля поворачивается, и луна скрывается за горизонтом. Это называется смена дня и ночи.

– Понятно.

– Зачем ты ушла сегодня в лес? Всё же было хорошо! Куда тебя понесло?.. Мы собирались купаться первый раз за лето! И вдруг ты ушла! За какими-то грибами!.. – негодовал он.

– Я подумала, что больше нет Шерлока и Джона, – вдруг вспомнила Маруся, уразумев, о чём он спрашивает. – Что Шерлок и Джон больше никогда не отправятся на задание.

Он тоже не сразу вспомнил Шерлока и Джона. А вспомнив, пришёл в изумление:

– Почему?!

– Потому что приехала Агриппина, – сказала Маруся. – Потому что она пришла на пляж, разделась и улеглась.

– Так. И при чём тут Джон и Шерлок?

– Ты не понимаешь?

Он с силой выдохнул и покачал головой – нет, не понимает!..

– Она такая… необыкновенная, – объяснила Маруся. – Очень красивая. Очень умная. Свободная. И она сказала, что заберёт тебя себе, если ты мне не нужен.

Гриша наклонился вперёд и взялся руками за голову.

– Так, – сказал он опять. – При чём тут Агриппина? Такая свободная?

– И я подумала, что нас с тобой больше не будет, – продолжала объяснения Маруся. Выходила какая-то глупость, она понимала, что это глупость, но других объяснений у неё не было. – Ну, никогда не будет. Мы с тобой уже взрослые. Мы больше не можем вдвоём прыгать на тигра Ваську. И я ушла. Чтобы тебе не мешать.

Он выпрямился и посмотрел на Марусю.

– Так, – сказал он в третий раз. – Ты ушла, чтобы не мешать мне делать что?..

Она не знала – что. Понятия не имела.

В то, что он взялся бы ухаживать за Агриппиной, она не могла поверить. Сейчас ей казалось, что и тогда, на пляже, она в это не верила тоже.

Но ушла-то она из-за этого! Из-за того, что появилась Агриппина – кто угодно мог появиться, дело не в ней! – и всё кончилось. Как детство, навсегда.

Вся её жизнь кончилась сегодня на пляже, и должна была наступить какая-то другая жизнь. В которой не будет никаких Джона и Шерлока, и уж тем более тигра Васьки…

– Я так понял, что ты решила отдать меня Агриппине, потому что она свободная и прекрасная.

Маруся сердито посмотрела на него. В его изложении получалась даже не глупость, а просто идиотизм.

– Из этого следует, что я тебе не нужен, – заключил Гриша.

– Как?! – поразилась Маруся.

– Это вытекает из логики твоего рассказа. Агриппина сказала, что заберёт меня, если я тебе не нужен, и ты решила меня отдать. И несколько из-за этого расстроилась. Всё же ты ко мне привыкла. За долгие годы.

– Ты… мне нужен, – возразила Маруся. Теперь ей стало холодно.

– Зачем? – спросил безжалостный Гриша. – Чтобы ты была Джоном, а я Шерлоком? Или чтобы прыгать на тигра Ваську?

– Гриш, ты на меня сердишься, да?

– Я?! С чего ты так решила! Я ликую.

Она посмотрела на него, и луна посмотрела на него и, кажется, усмехнулась.

– Ты ликуешь? – уточнила Маруся. – Что-то незаметно.

– Как могу, так и ликую, – отрезал он.

И они замолчали.

– Гриш, скажи что-нибудь, – предложила Маруся. – Или сделай.

– Что я могу сделать, если я тебе не нужен и ты даже приняла по этому поводу решение?

…Какое решение?! Не принимала она никакого решения! Она страшно, отчаянно страдала и даже ушла, чтоб не мешать Грише оценить, насколько прелестной может быть девушка – Агриппина или не Агриппина, совершенно не важно, любая девушка может быть прелестной, только не она, Маруся!

Ей казалось, что она сделала и сказала всё для того, чтобы он её остановил, вернул, но ведь он не остановил и не вернул!

Он даже ничего не понял!..

Похоже, он до сих пор ничего не понимает!..

– Ты ничего не понимаешь, да? – уточнила Маруся на всякий случай.

– Нет, почему, я всё понимаю, – возразил Гриша.

…Нужно собраться с силами, встать, проводить её в дом и вернуться на свой сеновал. Это и будет означать то, что она пытается ему сказать – всё кончилось. Дальше пойдёт какая-то совершенно другая, новая жизнь, и ему придётся с этим смириться.

Ничего у них не получится. Бывает, что не получается. То, что очевидно и понятно ему – что они предназначены друг для друга, они и родились, чтобы быть вместе, – ей не очевидно и не понятно. Это был единственный шанс правильно и надёжно устроить жизнь – так, как она была устроена в детстве, – только уже взрослыми, и этого шанса не стало.

Так бывает. Ничего не поделаешь.

Нужно собраться с силами и расстаться – она вернётся в дом, а он на сеновал.

– Понятно, – повторил Гриша. – Всё понятно. Пойдём?

– Куда?

– Я провожу тебя в дом, и ты закроешься с той стороны.

Ему опять было трудно дышать и хотелось вдохнуть поглубже. Всё же не каждый день кончается жизнь.

– А ты? – спросила Маруся, поднимаясь.

– А я ещё посижу немного.

– Смотри не простудись, – сказала она заботливо. Он кивнул.

Держа его за руку – он чувствовал её ладонь в своей, как будто не пальцами, а душой, как будто в последний раз, – Маруся добрела до крыльца, потрогала свою голову и сказала, что ей там больно.

Он опять кивнул.

Маруся взялась за скобу двери, повернулась и спросила:

– Гриш, ты меня совсем, нисколечко не любишь, да? И никогда не любил? Я же просто… твой старый друг, да?

– Я люблю тебя всем сердцем, – ответил он нелепейшей фразой, и они уставились друг на друга.

И луна уставилась.

– Как?! – поразилась Маруся. – Ты же только что сказал…

– Это ты только что сказала, – перебил её он, и они замолчали.

– Гриша, я подумала, что страшно тебе мешаю, – пролепетала Маруся, нашарила его руку и поцеловала. – Именно сегодня подумала. Вокруг столько красивых девушек, совершенно разных и прекрасных, а я… всё время торчу у тебя на глазах.

– Это я всё время торчу у тебя на глазах, – возразил он. Теперь уж никак невозможно было дышать. – Порчу тебе жизнь и распугиваю кавалеров. Своими очками и длинным носом!

– У меня нет никаких кавалеров!

– Ну, они же могут быть!..

За разговором о Марусиных кавалерах они незаметно для себя начали целоваться и теперь уже целовались вовсю, как полагается, как нужно, даже луна, хихикнув, укрылась за какое-то дерево повыше, чтобы им не мешать, но всё же подглядывать оттуда.

Маруся обнимала Гришу за шею, привставала на цыпочки – всё же он был значительно выше, – а когда опускалась, он подхватывал её, приподнимал, чтоб ему было удобней с ней целоваться, и Маруся ничего вокруг не видела и не слышала, как будто оказалась в середине чёрной дыры, где не было ни единого проблеска света, никакого движения материи – только они с Гришей.

От него приятно пахло – разнотравьем, чистой кожей и немного потом, а от волос баней, и заросшие щёки были колючими, странно, необъяснимо приятными. Марусе всё хотелось потрогать его щёки как следует, она положила на них ладони и стала трогать. Он был совсем близко, так близко он ещё ни разу не был, и от этого она чувствовала неловкость. Ей хотелось, чтобы он отступил немного, чуть-чуть, не совсем, но всё же так, чтобы она смогла перевести дыхание и потрогать его щёки, которые ей очень нравились. Но он не отступал, наоборот, оказывался всё ближе и ближе, и Марусе от этого было неудобно, непривычно.

…За свою девичью жизнь она перечитала груды и кипы любовных историй, и там, в этих историях, всё было описано совсем не так!.. Не так!..

Она упёрлась в него руками и слегка оттолкнула. Всё равно что упёрлась в стену дома и попыталась отодвинуть дом. Ничего не изменилось.

Человек – здоровенный, сильный, почти голый, показавшийся ей совсем чужим, – продолжал наступать на неё, а ей хотелось от него… освободиться. Нет, не навсегда, но хоть на время!

– Гриша, – сказала она с отчаянием, – отпусти меня.

– Я не могу.

– Отпусти!

Он моментально перестал сжимать её, как в тисках, и заглянул в лицо.

– Что?..

…И вправду этого человека она не знала! Вместо глаз у него были тёмные впадины, – впрочем, хорошо, что она не видела его глаз! – щёки потемнели от щетины и тяжёлого румянца, на шее надулись какие-то жилы, и он не был, не был похож на её милого, привычного друга Гришу, с которым они вместе…

Рядом с ней сейчас был чужой человек.

Маруся зажмурилась. А потом открыла глаза.

Он трудно дышал рядом с ней, и его горячая сухая ладонь как будто отдельно от него провела по её голой руке. Прикосновение было неприятным, болезненным, и Маруся отдёрнула руку.

– Ты что? – шёпотом спросил он.

– Я не знаю, – сказала она с отчаянием.

…Не так, не так всё было написано в тех любовных историях, которых прочитано миллион!.. Сейчас – согласно инструкциям – она должна пылать от вожделения, внутри у неё должно дрожать и холодеть от страсти и предвкушения, и она должна страстно слизывать каплю пота с его шеи! Фу, какая гадость. Да, и ещё шептать ему на ухо: «Займись со мной любовью! Я хочу тебя прямо сейчас!»

Единственное, чего хотелось Марусе, это чтобы он прямо сейчас куда-нибудь делся. Раз – и нет его.

…Нет, пожалуй, целоваться она согласна. Пожалуй, целоваться – это довольно приятно.

– Маруська, – незнакомым голосом сказал рядом незнакомый человек, – ты что, боишься меня?..

– Я не знаю! – повторила она.

Нет, пожалуй, убежать прочь она бы не хотела. Её разбирало любопытство, ей нравилось его трогать – он был приятный на ощупь, – и ей хотелось понять, о чём всё-таки шла речь в любовных историях.

Наверное, если бы он оставался Гришей, старым другом, милым парнем, вечно носившим за ней её сумку, это всё не имело бы вовсе никакого смысла! Но Гриши не стало. Появился этот новый, чужой, и с ним можно было… попробовать.

Маруся решила посмотреть, что будет дальше.

Она снова обняла его за шею, снова пристроилась целоваться, и они целовались долго, так что даже она устала немного и ей захотелось сесть, а лучше лечь и продолжать целоваться лёжа.

Он опять оказался очень близко, но сейчас это уже не было неприятно, а, пожалуй, интересно. Он был весь длинный, твёрдый, словно состоящий из какого-то другого материала, не из того, из которого сделана Маруся. И эта разность неожиданно оказалась привлекательной.

– Я тебя люблю, – сказал незнакомец, и Маруся на секунду усомнилась – как он может её любить или не любить, он ведь её совсем не знает! Её может любить Гриша, но Гриши здесь нет.

– Я тебя тоже люблю, – на всякий случай сказала Маруся.

Это правильно, так положено говорить. Она читала.

Они ещё немного поцеловались, и он стал её трогать, очень осторожно, очень бережно, но всё же как-то так, что Марусе опять захотелось, чтобы он куда-нибудь делся. Раз – и нет его. И чтобы она опять стала свободной, лёгкой, прохладной, принадлежащей только себе и снова принялась бы размышлять о несправедливости жизни и отсутствии кавалеров!