скачать книгу бесплатно
– Потому что я влюблен в вас.
Алисе показалось, что голос Артема звучит не только в трубке, но и чудесным образом доносится прямо по воздуху. Она растерянно заозиралась.
У обочины Тверской стоял Артем и смотрел прямо на нее. Рядом с ним был припаркован еще один лимузин – белый. Банкир, улыбаясь, словно шофер, распахнул перед Алисой заднюю дверцу.
Ей ничего не оставалось делать, как усесться в машину.
В конце концов, сложно устоять против трех лимузинов.
* * *
Алиса согласилась на карибский круиз. А потом, когда они с Артемом вернулись, – в середине января, довольные, расцветшие, загорелые, – она уведомила Андрея, что уходит из его «фирмы».
Вопреки ее опасениям Теплицын не стал чинить ей препятствий и счета за квартиру и за обучение не выставил. Сказал лишь:
– Очень жаль. Ты мой самый перспективный кадр. Я возлагал на тебя большие надежды. Но все равно я рад, что ты устроила свою личную жизнь. Но на всякий случай помни: я всегда к твоим услугам. И рабочее место в моей конторе всегда остается за тобой.
Алису так и подмывало выкрикнуть: «Никогда больше этому не бывать!» – но… Мало ли что… И она лишь смиренно поцеловала Теплицына в щеку:
– Спасибо, Андрей.
И в тот же день переехала из Гнездниковского в особняк Артема в Переделкине.
* * *
…Они с Артемом прожили счастливо больше года. Но семьи – в смысле тоски, рутины, склок из-за того, кто в доме главный, – у них не было. Да и правда – чего склочничать, если совместное житье-бытье напоминало Алисе веселый, сказочный фейерверк? Они ужинали в лучших столичных ресторанах, появлялись на всех премьерах, предавались новому увлечению – кино (в Настасьинском переулке как раз открылся первый в столице нормальный кинотеатр с мягкими креслами и звуком долби-сэрраунд).
Съездили вместе в Париж и на Лазурный берег, в Прагу и даже на Маврикий.
Артем осыпал Алису подарками: цветами, драгоценностями, нарядами. Купил ей машину «Фольксваген Гольф» и заставил пойти на курсы вождения. А каждому вшивому тортику, который пекла для него Алиса, радовался, словно малый ребенок.
Замуж пока не звал. Алиса сама разговор о браке, конечно, не заводила. Знала: у Артема идет непростой бракоразводный процесс. Хищница Галка, его первая супруга, выдвинула претензии и на квартиру, и на особняк, и на ту часть акций банка, которой владел Артем. Общались они с супругой исключительно через адвокатов, и после каждой подобной встречи Артем возвращался в особняк бледный, разбитый и, болезненно кривясь, повторял из Шекспира: «О женщины! Коварство имя вам!»
Алиса его утешала. Порой ей казалось, что, несмотря на изрядную разницу в возрасте – ей едва стукнуло девятнадцать, а ему уже было за тридцать, – в житейских вопросах она гораздо мудрей и опытнее, чем он.
Идиллия дала трещину через год, к лету девяносто восьмого. Артем стал подолгу задерживаться на работе. Зачастую приезжал домой пьяным. Несколько раз вовсе не приходил ночевать. С Алисой стал резким, нетерпимым, раздражительным. На все расспросы отмалчивался, хмурясь, или начинал грубить. Рестораны, драгоценности и кино как-то внезапно прекратились.
А в августе разразилась катастрофа. Однажды днем, в полной уверенности, что Артем на работе, Алиса отправилась в Москву за покупками на своем новеньком «Фольксвагене».
Когда она возвратилась, на столе в кухне артемовского дома ее ждала записка:
Дорогая Алиса!
Я вынужден срочно уехать. И я больше сюда не вернусь. Ни домой, ни в Россию. Поверь, иного выхода у меня нет.
А почему – рассказывать долго и мучительно. Ты сама все скоро узнаешь – из телевидения и газет.
Извини, что не могу тебя взять с собой. Так будет лучше – прежде всего для тебя самой.
Боюсь, из моего дома тебе тоже лучше съехать. Сомневаюсь, что его оставят тебе.
И еще: если у тебя есть какие-то сбережения в рублях, срочно переведи их в доллары. И ни в коем случае не клади валюту в банк. Ни в какой.
Никому не говори о моем совете – равно как и о том, что мне пришлось бежать навсегда. Всем, кто будет меня спрашивать, отвечай (пока не съедешь из дома), что я уехал ненадолго, а куда – ты не знаешь.
Записку эту, пожалуйста, обязательно уничтожь.
Мне было очень хорошо с тобой.
Прости и прощай.
А.
В первый момент Алиса ничему не поверила: «Бред какой-то! Дурацкий розыгрыш!»
Позвонила в банк – там сказали, что Артем Георгиевич скоро будет. Мобильник его не отвечал.
В ванной не хватало бритвенных принадлежностей, из гардероба исчезла пара костюмов и несколько рубашек. Не оказалось и любимого артемовского чемодана. «Сааб» мирно стоял в гараже.
Промучившись неизвестностью ночь напролет, утром по телевизору Алиса услышала какие-то странно-тревожные заявления о «финансовом оздоровлении», «свободном курсе рубля» и «отказе государства платить по своим обязательствам». Алиса мало что поняла, а рублевых сбережений у нее все равно не было. Но доллары из банка она на всякий случай сняла.
Когда прошла неделя, курс доллара скакнул с шести рублей до двадцати пяти, а Артем не появлялся. Что-то подсказало Алисе: надо съезжать из особняка. Она сняла квартирку в Марьине.
Девушка могла только догадываться, что случилось с Артемом, до тех пор, пока в конце сентября не услышала по телевизору сообщение о том, что банк «Национальный русский кредит» отказался выполнять свои обязательства по вкладам физических и юридических лиц. Руководители банка, сказали в новостях, исчезли и объявлены в международный розыск.
Больше Алиса Артема никогда не видела.
И не у кого было спросить: почему он не взял ее с собой?
Потому, что жалел и берег?
Или потому, что недостаточно сильно любил?
* * *
Ах, Артем, Артем!
Пожалуй, самая светлая страница в ее жизни.
Алиса, вся извертевшаяся, встала с кровати. Ходики показывали четыре утра. Заснуть так и не удалось.
Муха в душной комнате билась о раму. Откуда-то с соседних огородов прокричал первый петух.
Алиса пошла на кухню – выпить воды. В бараблинской избе имелся водопровод и даже газ. Большая редкость для провинциального поселка.
Но питьевую воду все равно брали из колодца. Когда она училась в школе, их, помнится, даже специально предупреждали: воду из-под крана пить нельзя! Она ржавая и полна бактерий. Алиса ковшиком из ведра налила себе полную чашку.
Из-за стены, из «залы», донеслись равномерные стоны тети Веры. Потом скрипнула раскладушка, и голос Клавуси шепотом прикрикнул: «А ну! Тихо ты!»
Удивительно, но тетка послушалась: перестала стонать.
На окне в кухне стояла иконка. Алиса молитв знала мало, одну «Отче наш» да с пятого на десятое «Символ веры». Поэтому проговорила про себя: «Господи, помоги тете Вере! И еще: дай мне заснуть сегодня. У меня завтра будет такой тяжелый день!»
В последнем Алиса не ошиблась: тетя Вера скончалась через сутки после ее приезда.
* * *
Пять дней спустя, возвращаясь с похорон – на том же дряхлом «Ту-154»,– Алиса подумала: «А ведь, получается, тетка дожидалась меня. Дожидалась, чтобы все объяснить, облегчить душу и со спокойной совестью отойти в мир иной».
Весь последний день на земле тетя Вера посвятила своему рассказу.
Знакомый врач из местной больницы колол ей морфий – вот на что еще тратились те деньги, что регулярно присылала Алиса. Поэтому от боли тетя не особенно страдала. Просто была очень слаба и временами посреди фразы отключалась, засыпала.
Соседка Клавуся во время их разговора постоянно заглядывала в «залу». Не только из любопытства – но и, пожалуй, из опаски: как бы Алиса не сговорилась с умирающей поменять завещание в свою пользу. Даже в какой-то момент, когда речь шла об особо интимных вещах, пришлось на соседку гаркнуть. Алису поддержала и тетя Вера. Попросила слабым голосом: «Шла бы ты, Клавуся, домой. За мной пока Алиса посмотрит».
В каком-то смысле, на взгляд Алисы, болезнь пошла тете Вере на пользу – как ни кощунственно это звучит. Исчезли непрошибаемая строгость тона и металл взгляда. Утром, когда тетка увидела у своей постели Алису, она расплакалась, прижала ее к себе, поцеловала ей руку и прошептала: «Прости меня, старую дуру!..»
А вот рассказ тети Веры до глубины души Алису не поразил. Нечто подобное она и предполагала – тетка ее только о деталях просветила. Но детали эти состарили Алису в один день. Уничтожили. Убили…
* * *
Началось все с той самой отцовской работы, которую он нашел себе году в девяносто третьем. Ни мать Алисы, ни тем более тетя Вера не знали, в чем она заключалась. Отец ничего никому не рассказывал. Отшучивался. Бравировал: «Наша служба и опасна, и трудна». Или: «Я теперь – боец невидимого фронта». Он часто уезжал: на пару дней, максимум на неделю. Возвращался бледный, усталый, ложился отсыпаться (это и сама Алиса помнила). И однажды, в самом конце тысяча девятьсот девяносто четвертого года, пришло известие, что он погиб.
Тогда же случился с Алисой первый приступ ее болезни. Она закричала, заплакала, упала на пол – и потеряла сознание. Мать вызвала «Скорую» – девочке сделали укол успокоительного. Сказали: ничего страшного, надо отдохнуть, отоспаться. Однако на следующий день Алисе стало только хуже. Когда она проснулась – не узнала мать, не понимала, где находится, только сидела, раскачиваясь, в кровати, уставясь в одну точку.
Алиса не пришла в себя до похорон отца. Хоронили его в закрытом гробу. Матери даже не дали взглянуть на него. На похоронах был минимум людей и не присутствовал никто из новых сослуживцев отца, ни единого человека с его странной последней работы. Никаких поминок не справляли – до поминок ли тут, когда с дочкой творится нечто странное и пугающее?
Тетке Вере и дяде Коле о смерти отца, конечно, сообщили – однако они не сочли нужным приезжать из своего Бараблина на похороны. Поэтому обо всем, что произошло после папиной смерти, тетя Вера узнала позже, когда наконец-таки прибыла в Москву. Прибыла – потому что надо было спасать свою двоюродную сестру и ее дочку (Алису). Ведь помощи им больше ждать оказалось неоткуда. Семья Меклешовых жила замкнуто, самодостаточно. Ближе двоюродной сестры по материнской линии – той самой Веры – не было у них ни родных, ни верных соседей, ни надежных друзей.
На следующее после похорон отца утро Алиса пришла в себя (сама она этого сейчас, как ни напрягала память, вспомнить не могла). Была тиха и спокойна. Попросила поесть. Порадовалась хорошей погоде за окном. О том, где отец и что с ним, не спрашивала – а мама и не рассказывала.
И тут в квартиру Меклешовых явились странные люди. Один из них предъявил милицейское удостоверение. Однако были они в штатском и выглядели и вели себя скорее как бандиты. Алису отправили в ее комнату, а сами стали в жесткой форме допрашивать мать. С кем отец дружил? Встречался? Что рассказывал о своей работе? Выпивал ли он? Была ли у него посторонняя женщина? Есть ли у семьи дача? Машина? Другая собственность?
Затем разговор перешел в иную тональность. Из допроса он превратился в натуральный наезд. Бандиты стали кричать: Алисин отец кинул их на бабки. На очень большие бабки. Прозвучала даже цифра: несколько миллионов долларов. И теперь, раз он умер (или сделал вид, что умер), жена отвечает за его долг.
– Но у меня же ничего нет! – доведенная до слез, выкрикнула мать.
– А девочка? – глумясь, ответствовали бандюки. – Дочку свою нам отдашь. В бордель ее продадим, в Турцию или Эмираты. Пятнадцать лет – хороший возраст. Она девственница, да? Много за нее не дадут, но тысяч пятьдесят с твоего долга за нее скостим.
– Не отдам! – закричала тогда мама и бросилась на негодяев.
Ее усмирили пощечинами, а потом привязали к стулу и продолжали куражиться. А затем вынесли приговор: помимо Алисы, она отдает бандюкам квартиру: «Перепишешь ее у нотариуса на человека, которого мы укажем».
– Где же нам жить?!
– Где хочешь, – был ответ. – Хоть на помойке.
Последним пунктом бандитских требований явилось следующее: мама Алисы поступает к ним в вечное услужение, становится кем-то вроде рабыни.
– Для борделя ты стара – так полы будешь мыть, еду готовить, одежду стирать. Поняла?.. Неделя тебе сроку! Или найдешь деньги, что твой муж у нас украл, или дочку отберем, квартиру отберем, саму тебя «на хор» поставим!..
Наконец бандиты ушли. Мама заглянула к Алисе – и ужаснулась происшедшей с ней перемене: девочка закуталась в одеяло, забилась в угол кровати, а ее лицо выражало крайнюю степень испуга. Она дрожала всем телом, зрачки были расширены, глаза не выражали ничего. Маму она опять не узнала, только в ужасе бормотала: «Не хочу! Не хочу! Не забирайте меня!»
Похоже, девочка слышала обрывки доносившегося с кухни бандитского разговора, и ее психике, не окрепшей еще после смерти отца, был нанесен новый удар.
Мать хотела успокоить Алису, приласкать, утешить. Она осторожно дотронулась до ее плеча, но та дико дернулась и панически завизжала.
И как ни пугающе звучали угрозы бандитов – реальный страх за явно заболевшего ребенка заставил на время забыть о них. Мать вызвала «Скорую». При-ехавший молодой врач был внимателен – особенно после того, как женщина вручила ему пятьдесят долларов. Он сказал, что случай очень похож на реактивный психоз. Сделал Алисе укол успокоительного, а когда девочка уснула, вызвал бригаду из «Соловьевки» – клиники неврозов (где у врача работал однокурсник).
Алису госпитализировали. Мама неотлучно находилась с ней. А когда уже под утро вернулась домой, почувствовала сильнейшие боли за грудиной. Пососала нитроглицерин – боль вроде бы отпустила. Но по какому-то наитию все-таки отправила прямо с домашнего телефона телеграмму тете Вере.
Та сохранила ее. Она попросила Алису открыть комод и достать телеграмму из потайного ящичка. На бланке старого образца прыгали буквы:
АЛИСА СИЛЬНО БОЛЬНА = Я ТОЖЕ ПЛОХО СЕБЯ ЧУВСТВУЮ = ПОЖАЛУЙСТА СРОЧНО ПРИЕЗЖАЙ = ЦЕЛУЮ = МИЛА
Заснуть маме в ту ночь так и не удалось, боль за грудиной вернулась, отнялась левая рука. И тогда, как ни неудобно ей было второй раз за сутки вызывать «Скорую», она набрала «03». Приехал фельдшер, измерил давление, сделал кардиограмму. Вынес вердикт: «Похоже, инфаркт. Нужно срочная госпитализизация». Мама попыталась сопротивляться:
– Понимаете, у меня дочка в больнице, мне завтра туда нужно, за ней ухаживать! – на что фельдшер равнодушно сказал:
– Дело ваше, только до дочкиной больницы вы своими ногами не дойдете. Это я вам обещаю.
И мать согласилась на госпитализацию – тем более что сердце все болело, болело… За Алису, за похороненного мужа, за жизнь, рассыпавшуюся в один миг…
Тетя Вера, получив телеграмму, немедленно бросилась звонить в Москву. Телефон кузины не отвечал. Тогда она подхватилась, кое-как отпросилась с работы и кинулась в областной центр на вокзал. Пусть на поезде страшно долго – только денег на самолет у нее все равно не было.
Спустя двое суток, приехав в столицу, тетя Вера разыскала сестру в больнице: в самой обычной, районной – в палате на шесть человек. Тетю Веру к маме пустили. Та лежала, была слаба, но больше всего ее мучил вопрос: как там Алисонька?
Тетя Вера кинулась в «Соловьевку» – к ней спустился дежурный врач. Пугать не стал, но и не обнадежил:
– Случай в каком-то смысле типичный, однако весьма тяжелый. Прогноз, в принципе, благоприятный, но требуется терапия в условиях стационара. Посещения, даже близких родственников, пока нежелательны. Да и все равно, – добавил врач, – Алиса сейчас спит и вряд ли сможет войти в контакт с вами.
Тетя Вера заехала к ним домой за последними мамиными сбережениями, а потом вновь поехала к ней в больницу. Там развила бурную деятельность: перевела мать в отдельную палату, договорилась, чтобы для нее, Веры, поставили здесь же раскладушку. Всю ночь они с мамой проговорили. Та рассказала ей обо всех трагических перипетиях последних нескольких дней и взяла с двоюродной сестры обещание: если с ней вдруг что случится, тетя Вера станет заботиться об Алисе. Денег у Веры не было – получала она на своем бараблинском комбинате сущие гроши. Тогда кузины договорились, что мама завещает тетке – именно ей, потому как Алиса все равно несовершеннолетняя и к тому же нездорова – свою единственную ценность: московскую квартиру.
Тетя Вера согласилась, и назавтра в больницу пригласили нотариуса. Оформили завещание. А на следующий день ситуация удивительным образом начала, как показалось в тот момент тете Вере, налаживаться.
Про Алисину маму врачи стали говорить, что, конечно, надо беречься, но выздоровление не за горами. Ей разрешили вставать, понемногу гулять и «думать о хорошем». Мать, конечно, пыталась, хотя состояние Алисы, а также угрозы бандитов (которые представлялись обычным москвичам в те времена всесильными) ее очень угнетали.
А тетя Вера тем временем отправилась в УБОП на Шаболовку. Там ее приняли очень серьезно, беседовали вежливо и даже позволили написать заявление о вымогательстве. Оперативники проинструктировали ее: лично ни в коем случае ни с кем из бандитов не встречаться. А коли будут телефонные звонки – записывать их на магнитофон. На этот случай тете Вере вручили под расписку телефон с определителем номера и диктофоном.
Однако прошла неделя, а бандюки никак не давали о себе знать.
Пошло на лад и состояние Алисы. Врачи «Соловьевки» разрешили тетке навестить ее. Предупредили: никаких дурных вестей – ничего, что может потревожить больную.
Алиса предстала перед тетей Верой вялой, заторможенной, подурневшей, но адекватной. (Как ни рылась сама Алиса в своей памяти, этого она вспомнить не могла, как не могла припомнить практически ничего из того времени, что она провела в клинике. Всплывали только какие-то крашенные масляной краской стены, ночь, тени от деревьев. Или вдруг лицо врача – такое красивое, что его хотелось расцеловать.) Потом с тетей Верой долго беседовал молодой доктор. Расспрашивал о состоянии здоровья матери, домашних условиях, материальных возможностях. Сказал, что если процесс реабилитации будет идти теми же темпами, то Алису через неделю можно будет выписать под наблюдение психиатра по месту жительства.
Пообещали выписать и маму. Рекомендовали щадящий режим и массированную лекарственную терапию. Следующую неделю тетя Вера провела, разрываясь между двумя больницами. И сестре, и племяннице требовалось привозить все: от лекарств до еды. Нужно было подкармливать врачей, платить сиделкам.
Мамины сбережения быстро кончились. Тетя Вера заказала переговоры с Бараблином, с дядей Колей. Нужны были деньги, и много. Столичные цены приводили тетку в ужас. Их даже сравнить нельзя было с бараблинскими. Дядя Коля на просьбу раздобыть и срочно прислать денег ответил, натурально, матом. Тогда Вера рассказала супругу о завещанной ей квартире. Это изменило дело. В любом случае, сказала Вера, сестра в долгу не останется. В итоге дядя Коля согласился, чтобы спасти сестру и племянницу, продать машину, старенький «Москвич».
