Всадник

«А сейчас нужно срочно подобрать меч…»– сказал себе капитан и поспешил это сделать, так как железная голова с конским хвостом уже глядела прямо на него…

Техника боя на мечах была Коновалову немного знакома, сказались тренировки молодости, когда юный Коновалов бросался из крайности в крайность и пытался объять необъятное, но тут было что-то еще, он почувствовал это сразу, после того как ловко ушел от первого рубящего удара рыцаря и потом когда ударил сам. Так его не учили!

Возможно, это была интуиция, возможно, обнаружились доселе скрытые резервы организма, а может быть, проснулась та пресловутая память прежних жизней, о которых так долго и нудно под час говорили ученые по телевизору, в одной странной передаче, которая почему-то запала в память и всплыла именно сейчас.

Рраз! Клинок рассекает воздух, встреть его гардой! Отбросить щит он только мешает. Мотор! В смысле топор! Есть топор, ручка железная это-то что нужно! Вжжик! Я быстрее! Я лучше! На, получи!

Гулкий звук разошелся по галерее. Что ж ты братишка сам пришел, вы ж твари по одному обычно не ходите, по парам друг за другом, топ-топ. Получи!

Удар вышел славный, не совсем то, что задумывал Коновалов, но для сельской местности вполне приемлемый.

Железная орясина зашаталась, держать горизонт перед глазами, очевидно, мешала разрубленная наискосок шея, еще мгновение и груда доспехов рухнула на упругий пол галереи.

«Капитан Коновалов! Вооруженные силы!»– отрапортовал неподвижному телу победитель и гордо зашагал дольше вниз, подобрав свой пиковый щит…

Где-то впереди загремело по камню железо и ноздри Коновалова хищно раздулись. Похоже, аппетит действительно приходил во время еды.

х х х

Глава IX. В которой юный Марсильяк и его преданный Леко встречаются с разбойниками.

Мы были уже почти у границы, когда на нас напали. Это были разбойники. Леко как раз рассказывал мне забавный анекдот об одном крестьянине, который ужасно хотел избавиться от зануды жены.

Ехали они там как-то с ярмарки, разумеется, с прибылью и крестьянин все просил у супруги немного денег на эль, а вредная баба все не давала. Ну а уже вечерело и вечерело на дороге, хоть глаз выколи, он едет, а сам все назад оглядывается и оглядывается и говорит: «Чую я, что разбойники за нами едут следом». А жена-дура не верит. Он опять ей про разбойников, а та: «Да, ладно, мол, перестань дурить».

Он снова не унимается: «Ой, темно совсем! Да близко сволочи как подобрались, сейчас нас грабить начнут, а тебя насиловать!»

Та может и рада, что такая оказия подвернулась по-бабьему делу и говорит:

«Черт с ними, пущай, насилуют, лишь бы деньги не забрали».

А мужик говорит: «Заберут, все заберут. И тебя, и деньги, да только не видать им тебя голубушка, я тебя лично сейчас ножом заколю, чтоб ты вражинам не досталась!»

И заколол, вот такая история.

Я поухмылялся немного, а что из этого получилось?

Накаркал злодей, что за язык у человека?

Налетели они внезапно, и было их десятка два. Типичные разбойники, из местных, вооружены неплохо, действовали нагло, но с достоинством. Хорошо, что мы не стали оказывать им серьезного сопротивления. Пара перебитых носов, конечно, не в счет, но зато никого не убили. При таком раскладе ненужным геройством мы могли только разозлить наших оппонентов, а так довольно удачно получилось, вроде и лицо сохранили, учитывая внезапность их нападения, и урона особо серьезного не понесли, кроме некоторых синяков, которые вскорости обязательно должны были украсить наши благородные лица.

Хорошо бы нас только обобрали и отпустили, деньги-то у нас имелись и были быстренько разбойниками обнаружены. Да вот лица наши и одежда выдали нас как особ благородных. Причем, скорее всего это относилось к Джереми, так как он вел себя при пленении с достоинством и напыщенностью Ричарда, очевидно, он уже успел почувствовать себя немного британцем. Потому видимо у местного главаря созрел зловещий план: установить наши имена и затребовать за нас выкуп. Увы, желания назвать себя у нас не возникло, а бумаги обнаруженные у нас, ничего кроме тупой злобы у разбойников не вызвали, за что, кстати, отдельное спасибо папа и герцогине, чтоб им пусто было с их заговорами во благо отечества. Чтоб их…

Хорошо хоть разбойники оказались неграмотные, иначе вашего покорного слугу могли запросто разорвать на месте, если бы вдруг их политические воззрения разошлись бы с нашими. Хотя к счастью, похоже, у них не было вообще никаких воззрений. Кроме желания нажиться за чужой счет. Хотя с другой стороны, разве это разбой? Да и разве можно их нехитрую деятельность назвать разбоем, по сравнению с тем пиратством, которое творили на этой несчастной земле сильные мира сего? Вот с ними-то нас и пытались отождествить неграмотные охотники за чужими кошельками. Фигурально они, конечно, были правы, ведь каждый дворянин по сути своей – трутень и прилипала на теле народном. Как ни крути, а факт остается фактом, но с другой стороны традиции и сложившийся порядок вещей… Да уж…

Правда в оправдание мне и мне подобным были еще войны. И дворяне обязаны были защищать свой народ от внешних врагов, а в мирное время этот народ должен был их кормить. Собственно, не много было идиотов, которые в столь неспокойное время отваживались путешествовать с деньгами безо всякой охраны, подобно нам. Похоже, даже сами разбойники весьма удивились свалившейся на них удаче в виде двух вышеупомянутых идиотов к тому же иностранных…

А иностранцами мы стали с легкой подачи неунывающего Джереми, который во-время стычки почему-то стал орать на наречии сопредельного государства да еще и с сильным южным акцентом, а во время первого обыска усиленно мне мигал, очевидно, давая понять, что все это неспроста. Видимо у него созрел план, и я молил Бога, чтобы этот план оказался хорошим. Все-таки медленной смерти я предпочитал быструю. А еще лучше, как говаривал Великий Цезарь, «неожиданную». Насчет же целесообразности виконтовских планов, у меня всегда были серьезные опасения.

К слову сказать, я во время стычки вообще не кричал. Хотя с другой стороны на первых порах план выдать нас за иностранцев сработал, по крайней мере, нас сильно не били. Эх, уважают у нас иностранных гостей! Пускай и из-за Ламанша. Наверное выкуп за них больше. Приятно было, что Джереми хотя бы не представился испанским грандом, а то я сильно подозреваю, что остатки патриотизма, возможно, все еще жившие в сердцах этих вольных людей, могли заставить их повесить нас на первом же дереве, так как война с Испанией была в самом разгаре.

Пока нас связанных везли в логово этих истинных хозяев леса, я предавался размышлениям и заметил, что под надвинутым на глаза черным колпаком делать это весьма забавно. Меня чрезвычайно, как и положено всякому приличному дворянину заботил вопрос, а достаточно ли достойно вели мы себя в сей щекотливой и неординарной ситуации? Вот ведь какой бред иногда лезет в наши головы! Тем не менее, я вспомнил историю. Все эти бесконечные крестовые походы, и решил, что не мы первые и не мы последние в длинном перечне великих воинов и просто особ благородных кровей, попадавших в подобные ситуации. Бывали и венценосные особы в плену, чего уж там. И выкуп за них платили немалый, так что с нас и спрос невелик в этом аспекте проблемы. Знать бы только чего там придумал мой неугомонный и изобретательный Джереми…

А потом я стал себя успокаивать. Несомненным преимуществом моего положения являлось то, что я ехал верхом и причем вверх головой, кстати, все могло быть и хуже, та же история знает тому немало примеров. А внутри у меня видимо от мерного неторопливого покачивания в седле образовалась некая странная гармония с окружающим миром. Я вдыхал аромат осеннего леса, из-за надвинутого колпака мне был нестрашен мелкий осенний дождь, убаюкивающий темп передвижения, и все вышеперечисленное настраивало меня на вполне благодушный лад, мысли о ближайшем будущем и обеспокоенность собственной судьбой куда-то исчезли, я представлял себя где-нибудь на пикнике у нашей обожаемой герцогини… А может быть так и надо плавно плыть по течению жизни не думая обо всех этих папенькиных политических кознях, обидах наносимых окружающими и предстоящих женитьбах?

Деньги…Что деньги, суета сует, Бог дал – Бог взял…Плен? Что плен? Никто не в силах пленить мою бессмертную душу.

Сидя верхом на своем, пока еще своем жеребце, я чувствовал себя, по меньшей мере, славным рыцарем Ланселотом в преддверии неизбежного поединка с драконом. Мне почему-то казалось, что и он был также отрешен и расслаблен. Что дракон? Животное, хотя и огнедышащее. Пусть ему. Будет победа – стану героем, и обо мне сложат баллады. Погибну в неравном бою, что ж, этот удел – достойное завершение жизненного пути всякого рыцаря. Впрочем, по правде сказать, я рыцарем себя не считал, я просто был пленным всадником. Ну и ладно живут же люди без всяких баллад…

В чем смысл бытия? Раньше этот вопрос весьма беспокоил меня, как, впрочем, и всех нас в разное время, а потом как-то неожиданно перестал, ну не то чтобы совсем, где-то на уровне праздного любопытства эта проблема еще оставалась актуальной, но не более того. Почему так произошло я не знаю, возможно я понял одну вещь, что независимо от того найду ли я этот пресловутый смысл жизни, не найду ли, бытие мое мало изменится от понимания сего. Все эти бесконечные метания, поиск некой Великой Истины, не более чем дрожание листьев на ветру. Гордыня – врядли, слава – зачем она мне, любовь – ха-ха! Глупости это все, обыкновенные человеческие глупости, которым зачем-то придают некий тайный и высший смысл, который в этих вполне человеческих понятиях отсутствует напрочь. И вот где, наверное, разгадка! Надо быть просто немного НАД!.. В смысле над всем этим бредом, гордынями, деньгами, чувствами, желанием славы…Что там у нас еще? Как говориться, далее по списку…Что там еще осталось? Да ничего! То-то и оно, именно НАД, и именно так, медленно покачиваясь в такт движения лошади, головой вверх, по дороге через весь этот лес, вдыхая запахи осени, и этого вполне как по мне достаточно. А время? Что время, оно у каждого свое…

Ой! Моя сегодняшняя поездка, похоже, подошла к концу, оттого что чьи-то не очень вежливые руки стащили меня с коня. Видимо пришло время возвращаться к насущным делам на грешную, так сказать, землю. Черный колпак стащили, и яркий свет ударил в глаза. Я зажмурился, а когда открыл их, то суровая правда жизни взглянула на меня в лице разбойничьего предводителя. Он сделал своим красавцам какой-то неуловимый знак, и нас куда-то поволокли, уже пешком… Вуаля!

х х х

Где звучал веселый смех

На х… я видел всех!

А сейчас, чу! Я должен сделать одно признание. Грешен я Господи! Каюсь! Помимо того что вы уже в курсе моих жалких попыток стихосложения, сообщаю с прискорбием и о том, что изредка к тому же балуюсь и прозой…Увы, как говаривал неуловимый оберштурмбанфюрер… Да имеется и такой грешок на моем счету. Так вот к чему это я? Ага, вспомнил… Каждый бумагомаратель садясь за письменный стол или там на унитаз (кому как удобнее) решает задачу: « С чего начать?» И начинается. Ну всякие там жили-были, померли-воскресли мы опустим, надо же читателя заинтриговать, начнем сразу по-взрослому… Ортодоксальный некрофил-гетеросексуал… Или нет лучше трансвестит, такого героя в литературе я по-крайней мере не встречал…Заволновались? Чувствуете? То-то же. Хотя хочу разочаровать, продолжения не будет. Неинтересен он мне этот ортодокс гребаный, пусть про него кто-нибудь другой пишет, кому все эти проблемы ближе и роднее, как там… «Трансформатор не свистит, а майн лейбен трансвестит». Ох уж мне эти немцы и прицепились же сегодня, чур, меня, чур…

Напротив меня сидела парочка, ничем непримечательная. Полно таких парочек в автобусах. Мама и сынок лет шести, если не ошибаюсь. Но грамотный! Кошмар.

Мы как раз какой-то памятник проезжали, и ребенок этот, внимательно в окно глядящий, сделал вдруг такое заявление:

– Это,– говорит,– наш президент!

В салоне засмеялись, памятник явно не принадлежал президенту, им в последнее время памятники не ставят при жизни, по крайней мере…

Подумал потом малыш, подумал и снова:

– Наверное он умер. Этот президент…

Смех усилился, мамаша покраснела. Какой-то простоватого вида дядя поинтересовался:

– А как зовут нашего президента?

– Не знаю,– зевнул мальчик. А потом снова говорит, обращаясь уже конкретно к дяде.

– И у Пушкина памятник есть. Он тоже умер…

– Точно,– кивнул дядя и изумился, и весь автобус изумился: « Надо же такой малыш, а уже Пушкина знает!»

А тот между тем, не обращая никакого внимания на всеобщее удивление, объявляет для неграмотных:

– Его на дуэли застрелили, и он умер.

– Какой ужас!– изумилась какая-то бабка с мешком.

– Да,– серьезно кивнул мальчик,– у него еще няня была Арина Родионовна,– он смешно проглатывал букву «Р».

В салоне воцарилась тишина, все млели, и тут прозвучало:

– Ее тоже застрелили…

Автобус грохнул хохотом…

Когда мамаша с эрудированным малышом выходили, им устроили овацию.

А потом я задремал, и мне снова привиделся Маргадон…

Странно, но после тридцати течение лет меняется, день становится похожим на день, год на год и все происходящее с нами воспринимается как-то иначе. Я и раньше неоднократно ловил себя на мысли, что сны под час настолько переплетаются с реальностью, что по прошествии времени уже не отдаешь себе отчета, что из событий твоей жизни было сном, а что происходило на самом деле. Я до сих пор не знаю, когда я больше жив, во сне или во время бодрствования. И то и другое мнение имеет право на существование. Но это ладно, отступление, а сейчас мне снился Маргадон, город под ласковым солнцем, город у моря, через которое не переплыть…

Когда я был там? Сто лет назад? Двести? Не знаю. И как долго был там? День? Два? Год? Я понимаю и отдаю себе отчет, что с психикой у меня всегда был непорядок, но кто сейчас нормален? Да и что это – быть нормальным? Каковы стандарты у этого понятия? Кто их устанавливает? Вы знаете? Я нет.

Но Маргадон все-таки был, и более того я был в нем, это я знаю точно.

О пребывании в этом городе я помню мало, остались лишь теплые воспоминания одного теплого дивного дня, и что более всего ценно, то это не только пальмы и бронзово-загорелые девушки и вечно скалящиеся неунывающие парни Маргадона. И даже не пляжи и легкое вино, не фрукты и не запах имбиря и свежего хлеба. Нет, нет и еще раз нет… Музыка моря и гитарных струн? Может быть, но все же… Тут скорее всего непередаваемое Ощущение беззаботности. Именно так! Да… Может быть, знаете, как это, когда есть чем заняться, но это легко, это не давит грузом на душу, в этом приятно участвовать, и нет никаких сроков…

А Маргадон… Это не было деловой поездкой, это было внезапно и однозначно не вписывалось в рутину жизни. Это было как нежданный отпуск, когда ты внезапно бросаешь все к черту, или линии судьбы выстраиваются так, что тебя бросает куда-то…

Почему я не остался там навсегда? Не знаю, не помню, наверное, мне пришлось срочно уехать. По странной прихоти моей психики, видимо, дни приезда-отъезда полностью и бесповоротно выпали из дырявого хранилища моей бедной памяти, и много позже я перерыл все атласы, и… города этого не нашел. Но позже, через несколько лет у меня появилось устойчивое понимание того, что я там все-таки был. И так бывает, поверьте. Это личное, а я кому попало не рассказываю.

А дальше…Что дальше? Дальше все как у всех. Череда будней, дни съедают годы и ничего, ну совершенно ничего не происходит. Это цепляет, завораживает, не дает оглядеться по сторонам и просто подумать о прожитом.

Сколько же мне лет? Сразу и не ответишь. Когда-то каждый год был вехой 10,11,12…20…30, черт возьми! А потом…

Так я и жил пока в один прекрасный день я ехал в вагоне метро… В салон вошла какая-то дама, сурово глянула на меня и набычилась. Я тоже набычился и целую остановку мы молчали, потом она вышла. А уже после этого,

прислонившись к стеклу, вместо своего опостылевшего отражения, я увидел смеющихся молодых бронзово-кожих людей с характерными и удивительно выразительными глазами, в которых была Беззаботность. Нет-нет не тупое хамское безразличие и не этот, так популярный сейчас похуизм, а именно Беззаботность! Во всем величии этого понятия. Они были действительно настолько НАД всем этим окружающим их безумием бытия, над всеми этими озабоченными каждодневной суетой людишками, над этими жующими свои бесконечные жвачки юными прожигателями лучших лет жизни, над мрачными похмельными пожилыми философами, короче над всеми нами тоскливо или весело влекущими свой персональный крест на всеобщую Голгофу разочарования.

Они были бесконечно чужды Этому миру! И в то же время так органично в него вписаны, что я даже зажмурился от восхищения, я снова не мог поверить, что ТАК можно жить, что есть люди живущие ТАК. Это на уровне ощущений, это нельзя выразить словами, но все это действительно было, по крайней мере, мне в это хочется верить! Ну не ездят у нас такие по электричкам!

Когда я открыл глаза, то на меня глядело мое мрачное отражение с флюсом…Такая вот бредятина. Я хотел подойти к ним, поговорить, убедиться, блин…но было уже поздно. Я все-таки еще раз увидел их, уже на платформе, а потом электричка тронулась, и они остались там на перроне со своей беззаботностью и удивительными глазами, гитарой, птичьим языком, понятным с полуслова, а может быть это я остался…в электричке…

Но, повторяю еще раз. Я помню, я все помню, я знаю, что все это действительно было, хотя не знаю как, где и когда.

х х х

Вера снова и снова рассматривала портрет своего жениха. Этот портрет недавно был доставлен каким-то чудным гонцом, прибывшим прямехонько от сэра Арчибальда. Очевидно, что операция свадьба вступала в решающую фазу. Тетушка уже потихоньку начала подготовку. Увидев портрет, она почему-то вздохнула и с непонятным выражением констатировала:

« Из Франции».

Что она хотела этим сказать? Шут ее знает.

Портрет был выполнен основательно. Красок художник явно не пожалел, причем особенно налегал на расшитый золотом камзол, типа и мы не лыком шиты, а так парень ничего, наверное, даже интересный. Стройный, лицо, правда, на портрете было какое-то неживое, гримаса величественности явно принадлежала руке этого придворного мазилы, а может, черт его знает, он этот принц заморский и вправду такой придурок как на картинке. На соседа ее по подъезду похож – Мишку-алкоголика, он еще деньги у нее занимал в прошлой жизни, так и не отдал. Вера вздохнула, завтра будет завтра. Или послезавтра. Отложила портрет.

Тут подошла тетя Роза сказала, что девочки уже собрались на урок и ждут только ее. Не пожелает ли Присцилла присутствовать?

Присцилла, разумеется, пожелала, так как она с удовольствием посещала занятия своих племянниц, сегодня у них было Слово Божие и разумеется танцы. Преподавал слово Божие престарелый священник по имени Мелвилл, весьма набожный старичок, любивший притчи и всякие байки, и наверняка подобно Вере Анатольевне половину своих историй придумывавший сам. Во всяком случае, матушку Терезу, как он ее называл, святой отец откровенно побаивался, и в ее присутствии на пространные комментарии к Писанию не решался.

Сегодня Вере повезло, тетушки поблизости не оказалось и возможно предстояло развлечение. Главное было спровоцировать старичка на какую-нибудь спорную тему и по возможности не мешать.

Поначалу все шло как по елейному маслу, Мелвилл вещал о Всемирном Потопе, а потом вредная Карла с невинным видом спросила:

– А сколько же лет прожил Ной?

Старичок поперхнулся от неожиданности, долго что-то прикидывал в уме, заглянул в книгу, потом в другую, а потом тихо прошептал:

– Девять сотен…

Воцарилось молчание.

– Преподобный отец, возможно ли это?– подхватила Элиза,– наш прадед почил, едва дожив до восьмидесяти! А иные предки и того меньше…

– Ной был святым человеком…– наставительно произнес священник.

– И блаженный король Георг был святым и сарацинский меч его не взял и тем не менее он умер в возрасте 70-ти лет,– твердо заявила Карла.

– Может быть, тут дело в чем-то еще?– невинно спросила Вера.

Мелвилл немного опешил от столь бурного натиска, но после пришел в себя и ответил шепотом:

– Древние вообще жили дольше, это потом, особенно после потопа, до которого вы никак не даете мне добраться, продолжительность жизни человеческой пошла на убыль…

– Как кара за грехи наши?– спросила Элиза.

– Отчасти, отчасти,– покивал старичок.

– А почему Бог вызвал потоп?

Мелвилл вздохнул:

– Среди ангелов нашлись некие Азазель и Семадот, которые соблазнили две сотни своих собратьев и позвали их с собой на землю. Семадот после раскаялся и сам попросил Бога вызвать потоп, чтобы и он и люди, и грешившие с ними ангелы, которых назвали Падшими, были наказаны. Но вам еще рано об этом знать.

– Не рано, – заупрямилась Элиза,– я уже взрослая и Карла тоже. А что такое соблазнить?

Мелвилл стал совсем пунцовым и объявил о том, что урок закончен.

Подождав пока за священником закроются двери, Элиза сказала:

– А я знаю, что от греха рождаются дети!

– Что?– возмутилась Вера.

– Дети! Вот что, а это значит, что у ангелов с человеческими женщинами тоже были детки, Ивонна говорит, что это эльфы,– она тут же прикрыла рот ладошкой, словно выболтала какую-то тайну,– Ой!

– Дура твоя Ивонна,– сказала Вера,– болтает всякие глупости.

Ивонна была местной шутихой, одному богу известно, когда прибившейся к дому добродетельной тетушки, да так и оставшейся здесь. Характер она имела скверный и часто действительно несла что попало, особенно если была не совсем, амбре, что ли… Выпить она любила доброго эля, это да. Но тетушка привыкла к ней и терпела. Не выгонять же старуху право слово…

– А вот и не дура! – обиделась племянница,– она много чего интересного рассказывает.

– Я представляю,– многозначительно произнесла Вера. – А гномы произошли от людей и маленьких бесов, что под землей сидят.

– Нет,– гордо сказала Элиза,– от бесов произошли гоблины и кобольды, а гномы они хорошие, Ивонна сама гнома, только ей не верит никто. А эльфы они хорошие и очень умные и совсем не злые, они птичек любили, только вымерли почти все, потому что были очень гордые и умные, а такие долго не живут.

– Понятно,– ничего хорошего непредвещающим тоном сказала Вера и подумала, что неплохо бы было поподробнее расспросить эту «гномиху» о том, что еще за бред она успела донести до племянниц тетушки Терезы.

После занятий Вера отправилась отдыхать. Спать вроде бы и не хотелось, но она уснула.

А потом был сон, странный и нереальный. Он был не похож на сновидения последних дней. Присцилле, именно ей, привиделась незнакомая женщина с растерзанным выражением бледного лица, которая под проливным дождем плелась по мокрой кладбищенской дорожке мимо роскошных позолоченных постаментов. Она шла уверенно, очевидно, прекрасно сознавая конечный пункт своего путешествия, и много было в ее движениях скорби, и много было в ее движениях одной ей известной боли. Движения незнакомки были резки, шаг походил на мужской, и решимость, отчетливо читавшаяся в каждом шаге, настораживала, что ли? Вере на миг стало страшно, когда она ощутила, что наблюдает за незнакомкой не своими глазами, а глазами бронзового ангела, с верхушки высокого очень высокого памятника, похожего на вышку. Присцилла чувствовала холод металла, к которому прикасалось ее обнаженное тело, она чувствовала, что не зря попала внутрь бронзового стража, но оцепенение сдавливало ее мозг, пеленало душу и даже, пожалуй, страх, не давая ему разрастись и убить ее разум. Она наблюдала, и это было жутко, но в тоже время…

Незнакомка свернула с дороги и продолжила движение. Она подбиралась к какому-то, похоже, одной ей известному предмету. Вера чувствовала, как замирает ее сердце. Странно, но, казалось, что и Присцилла знает, именно, знает то, что произойдет дальше. Она чувствовала это и с жутким неведомым доселе ужасом наблюдала за происходящим. В ожидании…

Предмет, который подобрала незнакомка, оказался банальной штыковой лопатой. Разумеется, Присцилла не знала такого словосочетания. Но с ее мозгом в этом сне происходили невероятные вещи, она чувствовала предначертанность происходящего, и это странное словосочетание «штыковая лопата» неожиданно наполнилось смыслом. Она даже попыталась крикнуть женщине «осторожно!», когда почувствовала, что та сейчас поскользнется. Но не смогла. Рот словно наполнился ватой. Незнакомка действительно поскользнулась и упала на миг, но за этот миг новая волна ужаса окатила Присциллу, ей стал понятен страх тех, кто знает последствия поступков, но не в силах что-то изменить. Это было мучительно.

«Я не хочу больше!»– в панике беззвучно закричала девушка, но ничего не произошло, сон не хотел завершаться. Женщина уже стояла у огромного черного камня, и принцесса вдруг ясно во всех деталях увидела ее лицо, оно было мертво и бело и как-то особенно красиво той жуткой красотой мраморных статуй, от которой замирает сердце скульптора, когда он видит чужой шедевр и знает, что подобного ему не сотворить никогда…