Российский колокол № 7–8 (37) 2022

Российский колокол № 7–8 (37) 2022

Литературно-художественный журнал

© Интернациональный Союз писателей, 2022

Слово редактора

Андрей Ложкин

шеф-редактор журнала «Российский колокол»

Литературная жизнь продолжается несмотря ни на что.

Пусть не вполне в срок, но «Российский колокол» выходит в свет, и новая встреча авторов и читателей состоится.

В номере опубликовано долгожданное завершение романа Александра Лепещенко «Смерть никто не считает». Название обретает новый, интересный смысл и раскрывается, хотя и не до конца – у этой истории много граней.

Леонид и Владислав Писановы в рубрике «Языкознание» продолжают исследования, начатые в предыдущем выпуске. Кроме того, в номере реализована тема литературоведения, например в рассказе Владимира Комкина «Герасим не топил Муму».

Проза Владимира Крупина обращается к более близким литературным событиям. То через короткие упоминания, то в подробном рассказе автор вспоминает о таких писателях, как Виктор Астафьев, Валентин Распутин, Василий Белов. Но важнейшее для Владимира Крупина все же не литературоведение и не история, а то, что отцы Церкви называют «наукой из наук», – наставление в вере.

Образцом литературной публицистики является очерк Дмитрия Филиппенко «На честном слове. Два смысла – и оба правильные». «Змея кусает себя за хвост» – художественные воспоминания Игоря Корниенко. Статья Валентины Резниченко в рубрике «Политология» – о том, что происходит сейчас, в сопоставлении с прошлым и одновременно взгляд в будущее.

Рубрика «Детская литература» включает двух авторов – веселые стихи для малышей Дарьи Куликовой и прозу для детей постарше Татьяны Столяровой. Рассказ «Игрушки и патроны» – тяжелый и местами страшный, хотя и не кровавый.

В неизменной рубрике «Поэзия» – нежная и грустная лирика Сергея Комина и творчество Натальи Денисенко, в котором философская и любовная поэзия сложно сплетается с гражданской.

Читайте! И пусть каждый читатель найдет именно то, что нужно ему.

Поэзия

Наталья Денисенко

Поэт, журналист из Екатеринбурга. Окончила факультет журналистики Красноярского государственного университета. Пишет стихи с детства. Является членом Интернационального Союза писателей (в статусе кандидата).

В 2022 году стала финалистом литературной премии «Наследие», лауреатом вице-Гран-при II Международного фестиваля русскоязычной поэзии «Поэт года».

Стихи публикует в альманахах и поэтических сборниках. Летом 2022 года стихи Натальи Денисенко прозвучали в двух выпусках музыкально-поэтической передачи «Свои» на Первом канале. Её стихотворение «Я знаю», посвящённое Дарье Дугиной, прочла в студии известная российская актриса Ольга Будина. В настоящий момент в издательстве ИСП готовится к печати сборник стихов Натальи Денисенко – «СВОи стихи».

Полночь

Звёздная полночь взяла в руки вёсла,Молча сомкнула прохладные пальцы.Смотрит в людей, продираясь сквозь космыРощ. Ничего не стесняясь, пялится.В узенькой лодке Счастливого озераИщет волны прохудившейся впадину.Плещет вода голубая, венозная.Полночь присела на мост-перекладину.Там, где отыщет порталы сочувствия,Бросится в них всеми безднами, звёздами —Лучше вот так, ограничить присутствие,Чем по лесам безразличия – с вёслами.

«Донецк. Прилетело. Цифра – не имя…»

Донецк. Прилетело. Цифра – не имя.Цифры двузначные. Цифры молчат.А сколько за ними! Сколько! За ними.Личного. Кровью внедрилось в асфальт,под корни. Ушло. До магмы спустилось.К сердцу Земли. И вернулось назад.И что бы… что бы теперь ни случилось,знает планета. Подносит снаряд.Любовью. Мечтами. Памятью. Мыслью.Души лучатся. А мир – по кускам.И кто-то «в зелёнке». Драпает рысью.Сволочь. Не хочет платить по счетам.

Памяти Дарьи Дугиной

Когда воспаряет в огне хороводЗагубленных жизней от края до края —Я знаю, я знаю, я знаю! ПридётИз этого света Россия другая.Та самая! Вихрем из пламенных лент,Вплетённых в ещё не отросшие косы,Она разбросает служителей сект,Склубившихся в узел, шипящих угрозы.Взмахнёт она левой лебяжьей рукой,И соколы к небу взлетят расписные.Взмахнёт она правой – ударит прибойИ на море встанут суда. Да какие!И станет привольно, и – ветер в лицо!Нальётся пшеница, взойдут караваи,Не будет за нашим столом подлецов,Которые русскую душу пытали.За всех, кто сражался, кто выбыл давно,Кто выбыл вчера, но по-прежнему с нами,По чаркам, по чаркам – и мёд, и вино,И всё это, всё это не за горами!

Возвращайся

Звёзды выпали градом,град прошил по живому,жёсткой ниткой – сквозное.И как будто бы рады,подхватили и – к дому,от земли – в неземное.Не противиться, верить.Улыбнётся мальчишкабезымянный, бесстрашный.И тихонько от двериоттолкнёт: «Эй, братишка!Возвращайся, Отважный!»

Ты меня позовёшь

Ты меня позовёшь в эти блёстки,В это пиршество, в шум, на звезду,В этот глянец мечтательной вёрстки,В сахар прошлого. Я не пойду.Это прошлое опустошилось,Тайно вышло. Его больше нет.Нам надменно оставлена милость —Дурно пахнущий красочный след.В окружении плоских проекцийПрогораем. И вскоре опятьРасфуфыренные иноземцыЯвят сущность, придут убивать.Кровь реальна. От звонких побоищТвердь колеблется, сердце саднит.Нам пророчествует Шостакович,Полируя бессмертный гранит.Не забыться. Затея пустая.Дай же руку – и мы победим!Грозной русской зиме уступая,Остановится тёплый Гольфстрим.

Держаться

Держаться за землю! Упругими жиламиПронизывать окаменевшую плоть,Сердечную бурю смирять меж могилами,Которые чтят человек и Господь.Держаться за землю! Держаться неистово,Как может израненный русский солдат, —Врастая в сажени её каменистые, —Стоять исполином. Ни шагу назад!Держаться за крепости эти разбитые,За призраки тёплых больших городов,В которых – сиротство и дети немытыеГлядят на защитников как на богов.Держаться! За каждое тонкое деревце,За каждый подсолнух и сброшенный лист.Отпустишь – всё светлое разом отменится,И – адопрокинет на землю нацист.

«Соль и перец…»

Соль и перец.Чеканные стуки дождяв лобовое стекло.Там, за серой материей,всё поглотившей,уже рассвело.Я себя достаюиз проклятого водного мираза мокрую прядь.А тебя утащило в Босфор,где туманы и мины,тебя не достать.

«Всё на войне, как в жизни…»

Всё на войне, как в жизни,Будничное, простое.Только горнило боя —Это совсем другое.Действо между мирами,На острие тончайшем —Там, где расшиблись лбамиВ ярости величайшейБоги огня и дыма,Боги войны и света,На килотонны пылиРазворотив планеты,Выпив Вселенной токи,Обезоружив звёзды.Бурые гимнастёркиЧасто легли на скосыПашни умалишённой,Сгладив её морщины.Кто там идёт колонной —Боги или мужчины?

Верую

Верую! Ввысь улетят ветвямиСпиленные тополя.Снова схватились на мокром татамиНебо и Мать-земля.Враз уложив Небеса на лопатки,С фартука дождь стряхнув,Матушка полнит леса и грядки,Двигает глины и туф.Верую! Сколько стихов стогамиНи уложи в поля,Строки пробьются густыми рядами,И среди них – моя.Сколько ни вытяни этих колосьев,Новые встанут тут,На молодую уральскую осеньВеским зерном падут.Верую! Будет шипеть раскалённо —Маслом на сковороде —Слово о злобе, в квадрат возведённой,Плач о лихой судьбе.С кем бы тебя ни свели на татами,Главное – не злопыхать.Сеять и жать, возвышаться стогами.Словом землю пахать.

Перроны

Отсюда все перроны далеки.Бросаю: сумки, пыльное мытарство —Нескорый телепорт из царства в царство,Локомотивов сиплые гудки.Бросаю всё на рельсы, зеркалаКоторых натираются до скрипа,Пока мой поезд мантрой «либо – либо»Преображает спящие тела.Уходит. Все перроны далеки,Но всё короче крови перегоны.Теперь внутри меня – купе-вагоныИ безымянных станций маяки.

Бутерброд

Ты мажешь сливочное маслоНа толстый пористый ломоть.Здесь микромир, где ты – Господь,А маленькие вещи – паства.И утро раскрывает ротВ зевке горячих томных чашек,И ждёт на вертеле барашек,И припаркован автобот.Великолепен этот дом,Черта которого – избыток.Готовы кадры для открыток:Твой рай и – чуточку – Содом.Ухожены твои угодья,Блестят твои материки,Но – странно! – рвутся из рукиВсегда покорные поводья.Тревожный, неприятный шумНесётся из открытых окон.Неуправляемым потокомЛетит навстречу время. Штурм!Большой многополярный мир,Где крайности столкнулись лбами,Грохочет пиками, щитами,Идёт, снося углы квартир.Тут движется рекой народ.«О чём гудит?! О ком заплакал?!»И – маслом на пол! Маслом на полЛожится свежий бутерброд.

Всё существует

Всё существует. В платоновском мире идейможно поджарить облако на рапире.Это и здесь возможно, среди людей,в этом самом реальном и вещном мире.Всё существует здесь, где быть тяжело,где разрывают на части сто гравитаций,где наполняет демон своё крыло —толстую кожу дракона – шквалом оваций.Рубится меч-кладенец, раздаёт под дых,и торопливо белеет серый волшебник,а бандерлогов стая бежит от нихстрого на запад – туда, где горит валежник.Так не цепляйся к словам, молодой визави.Не изменяют природе своей драконы,даже когда обращаешься к ним «мон ами»,даже когда полмира с них пишет иконы.Но не кручинься, есть и хорошая весть.Свет раскрывает створки манипуляций.Непредсказуемо всё, что творится здесь.Самое невероятное может сбываться.

«Он пришёл. Но его не узнали…»

Он пришёл. Но его не узналиВ этом образе. С пеной у ртаРаспинали, крушили, едва лиОсознав, что пытают Христа.Говоришь, это добрые людиИ не знают они, что творят?Знают, Отче! Пощады не будетДля змеи, выпускающей яд.Разогнав палачей и смотрящих,Место казни накроем собой,И тогда на руинах дымящихОн воскреснет огромной страной.

«Ненадёжно и коротко любит…»

Ненадёжно и коротко любит,По танцполам – дождями, хмельно!Так порывно впивается в губы,Как изменница в старом кино.Обожает, когда он вздыхаетНа её облетающий сад,Рвётся в руки к нему на базаре,Среди фруктов, уложенных в ряд.Отправляет тоскливые нотыЧерез листья и птиц: «Улечу!»Но, безумная, варит компоты,Веткой яблони бьёт по плечу.Светит утро, и снежная проседьПролегла по садовым цветам.Потерявший капризную осеньХодит тенью по белым полям.

Дорожное

Ночь на заезженной станции грузится тоннами,Локомотивы нарядные светят нутром золотым,Тащат щебёнку зелёными полувагонамиЧерез любые преграды в Республику Крым.Через червячные норы – тоннели надрывные,Рельсами-шпалами в сказочном русском лесу,В ясную ночь воспаряя над реками дивнымиДа извиваясь по лучшему в мире мосту.Гордо по небу идёт молодая красавица —Хлебно-молочная русская полулуна.Что-то вернётся и с нами навеки останетсяК часу, когда она будет безбрежно полна.

«Он подводит, держа за темечко…»

Он подводит, держа за темечко,напоследок целуя в маковку,человека, проросшего семечкоми глядящего пристально за реку.«Познакомься, – так ласково Онговорит, словно тесто месит. —Много общего. Имя Семён.Береги. Заберу через месяц».Нам куда против воли Твоей,в непроглядную чащу с фонариком.Ты приводишь, приводишь друзейи уводишь, уводишь их за реку.

Жар-птица

Над нашим городом жара жар-птицейПростёрла крылья, победила всех —В тела, как в петли, вдела перья-спицы,Связала нас в один обмякший грех —Единомыслия. У всех одна забота:Бежать с бетонных раскалённых плитВ прохладные и тёмные пустоты,Где пляшет ветер и поток шумит.Как нэцкэ, с потемневшими плечамиМальчишки прописались у реки,И ждут форель (но тщетно) под мостамиВ сырых футболках дядьки-рыбаки.Счастливцы! Град сгорает на работе,Клянёт июль. Играет сектор «блиц»:Как охладить дымящиеся боты?Как соскочить петлёй с горячих спиц?Куда нырнуть? Бесчинствует жар-птица.Дробит её высотка-ананасНа сотни солнц, их огневые лицаВсё приближаются – идут на нас!

«На стимуляторах, дефибрилляторах…»

На стимуляторах, дефибрилляторах.Нет, не танкисты мы. Не авиаторы.В сети – провисшие сердечным клапаном,А в жизни – бывшие, в окне заляпанном.И не десантники, и не подводники.Вздыхает Родина: «Мои негодники!»Да, никакие мы артиллеристы,Но есть и доброе: мы не нацисты.А значит – вороги козла двурогогоИ – погоди ещё! – не знаем многого.Не знаем силушку свою великую —Вангую, верую, взываю, кликаю!Мы – авиаторы, артиллеристы,Ещё – десантники, ещё – танкисты,Ещё – разведчики, ещё – подводники,Россия-матушка,ты слышишь?Годники!

Дрова

Мы из гладкой берёзы наколемГрубых, пряных, занозистых дров,Станут алчные руки костровК нам тянуться с озёр, через поле.Но метаться ветрам огневымИ камлать на добычу – без толку.Вынимая из кофты иголку,Отдаю её глинам земным.Ждёт восток замерзающим домом,Где холодная печь и камин,Где просыпан сентябрьский тминНа предчувствие хлебной истомы.Разжигаю. Тетрадь и урок,На сто раз переписанный в школе,Греет, кормит огнём поневоле,И берёзы горит уголёк.Хорошо. Время спит на подошве,Прикипев островерхим листом,Шелестя: «И у Бога есть дом.Отогреть его надобно. Что ж вы?»

Сергей Комин

Родился в 1977 году на Крайнем Севере, в селе Ерёма Катангского района Иркутской области. Когда-то эти места описал Вячеслав Шишков в своём романе «Угрюм-река». Учился на отделении журналистики филологического факультета ИГУ, но окончил Иркутский аграрный колледж. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького, семинар Эдуарда Балашова, в 2008 году. Публиковался в газетах «Правда Севера», «Усть-Илимская правда», журналах «Сибирь», «Русская сила», «Первоцвет», «Сотворение», «Кукумбер», «Тверской бульвар, 25». В настоящее время живёт в городе Усть-Илимске.

Настяпоследняясказка

Имя – как искра, мелькнувшаяЗмеем в серебряном небе;Голос – как время минувшее,Прочь улетевшее лебедем;Веки – как крылья, дрожащиеПред долгожданным полётом;Губы, ответа просящие,Манят забвения мёдом;Волосы солнечным золотцемПросятся под руку с лаской;…Что же ты делаешь с молодцем,Настяпоследняясказка?

«Я не знаю, где тебя носило…»

Я не знаю, где тебя носило.Принесла тебя ко мне какая сила?Помню только, утром, как проснулся,Позевал и сладко потянулся,А со мною рядом ты! Нагая,С тёплыми округлыми боками.Боже мой, как ты была прекрасна!И в тебя влюбился я ужасно —Уложив на мягкую перинку,Гладил нежно я тебе бока и спинку,Положил тебя под одеяло…Всё равно меня ты укаталаИ, сказав: «Прости, я разлюбила»,С дядькою каким-то укатила…Покатал тебя. И ты вернулась:Что-то там неловко обернулось.Или, может, просто утомилась?Или ты рассохлась-рассушиласьИ себя не любишь, не жалеешь?Только кажется, что ты немного тлеешь.Обниму, прижмусь к тебе щекой —К милой и единственной, родной.Не взрывайся, милка дорогая,Бочка ты моя пороховая.

Разговор с alter ego

– Новый год стучится в двери,До него всего два дня.Я и верю, и – не верюВ то, что любишь ты мня.– Ах, зачем мне это нужно?Я ж хочу свободным быть.– Это сверху всё, снаружи,А в душе ты рад бы житьДаже в браке.– Ты находишь?– И под крылышком любимой.Вот представь: домой приходишь,Чмокнет в щёчку, скажет: «Милый».Что? Неплохо?– Ну-у, не знаю.Что же хочешь ты сказать?– Что любовь тебя поймает.От неё не убежать.

Декабрь 1994 года

«Цветок – оформленное чувство…»

Цветок – оформленное чувство.Изгиб – сомнение. Листок —Избыток счастья, чувство грустиИ нервный поцелуй в висок…Рожденье встречи и букета,Оскал надежды, ветер сна,Улыбка. И – перед рассветом —Весна, весна, весна, весна.

«Никогда не боялся казаться смешным…»

Никогда не боялся казаться смешнымИ даже в грусти не уходил в себя,Но всё же порой меня посещают сны,Где я, как камень, живу не любя.Ведь в омут нельзя иначе, как – с головой,Смешным – можно, весёлым – нельзя.Да и что тут поделаешь – я такой,Мне нужно вплотную смотреть в глаза.И пусть они в кучу собьются – твои и мои,Главное – вместе, главное – рядом.У Бога, главное, нужно просить любви,Даже если она становится адом.

Проза

Вадим Камкин

Родился в 1967 году. По окончании средней школы поступил в Калининский политехнический институт. Окончив первый курс, был призван в армию. Во время срочной службы в газете «Красная звезда» опубликовал первый рассказ. Затем окончил институт, но по профессии не работал. Успешно занимался строительным бизнесом. Как хобби писал рассказы, повести, эссе. Несколько раз печатался в журналах «Юность», «Москва». В 2015 году опубликовал первый роман, AntiAphone, в 2017-м – продолжение, «Хакеры. AntiAphone», а в 2018-м – роман «Сердце с Донбасса». С началом боевых действий на Донбассе принимал активное участие в гуманитарных, благотворительных миссиях. Награждён медалью ЛНР «От благодарного луганского народа», множеством грамот и дипломов. Член Московской городской организации Союза писателей России, Союза писателей ЛНР. В данный момент возглавляет проект #КнигиДонбассу.

Герасим не топил Муму

Рассказ

Есть у меня товарищ, Юрий Викторович. Для меня – просто Юра, ну или Викторович. Мужчине далеко за пятьдесят. И, как подобает солидному человеку, при входе куда-либо впереди него вначале появляется его нажитый непосильным трудом капитал в виде довольно-таки большого брюшка. Профессионал с большой буквы. Букинист номер один в Москве. Знает о книгах всё. С ходу может ответить, какое количество страниц, издательство, год выхода книги и даже цвет обложки. И самое главное – знает, о чём книга, и если уж не читал, а читает он много, то краткое содержание знает точно.

Встретились мы как-то в его магазине. Юра вальяжно расположился в кресле, поставил пластинку Окуджавы и лениво наблюдал, как покупатели выбирают книги. Мамашка с подростком лет двенадцати спросила у продавца: «А “Муму” Тургенева у вас есть?» Автора, конечно, можно было не уточнять, а обойтись лишь словом «Муму» из небогатого лексикона главного героя.

Молоденький продавец, показывая свою прыть перед хозяином, звонким голосом отрапортовал: «Конечно, есть!» – и вприпрыжку помчался к полкам с книгами. Через мгновение он уже держал в руках несколько разных изданий.

– Вам какую? С картинками, в сборнике?!

Мамаша, явно довольная таким обслуживанием, взяла одну из книг и стала рассматривать.

– А вы знаете, что Герасим не топил Муму? – тихим голосом спросил Юра, обращая свой вопрос как бы ко всем покупателям, а не конкретно к этой женщине.

– Как, не утопил?! – изумилась она. – Я это произведение со школы помню. Вы про какое-то новое изложение этой истории?

– Да нет, я про старое, оно одно… – Юра взял в руки книгу. – Обратимся к первоисточнику. Открываем официальное издание Тургенева и читаем внимательно вместе, – начал неторопливо он. – Для начала определимся: а какого размера была Муму? Слово Тургеневу… – Юрий открыл нужную страницу и процитировал: «…превратилась в очень ладную собачку испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами». А теперь, – насмешливо прищурив глаз, сказал Юрий, – я спрошу: так какой породы-то была Муму? Испанской? А сейчас как эта порода называется? Как по-английски «испанский»? Spanish. А по-немецки? Spanisch. Сами вспомните современное название породы или мне сказать, что это спаниель? А что мы знаем про спаниелей? Высотой в холке сорок – сорок пять сантиметров, весом пятнадцать – двадцать килограммов и, самое главное, они хорошо плавают. Читаем дальше. Герасим, по словам свидетеля Брошки, уйдя со двора, «вошёл в трактир вместе с собакой». Там он «спросил себе щей с мясом». «Принесли Герасиму щей. Он накрошил туда хлеба, мелко изрубил мясо и поставил тарелку на пол». О роли углеводов, которые в избытке присутствуют в хлебе, Герасим, скорей всего, не знал, но природная смекалка подсказала ему оптимальный в предстоящей ситуации баланс питательных веществ в корме Муму. Кстати, там же Тургенев отмечает общую ухоженность собаки: «Шерсть на ней так и лоснилась…» Вы видели когда-нибудь впроголодь живущую собаку с лоснящейся шерстью? Я – нет. Продолжаем внимательно читать: «Муму съела полтарелки и отошла, облизываясь». Я думаю, – продолжал Юрий, – надо было написать: «Муму наелась до отвала». То есть собака была сыта и больше не хотела есть. Для лучшего усвоения пищи глухонемой дворник, опять-таки ведомый врождённой сметливостью, выгулял собаку: «Герасим шёл не торопясь и не спускал Муму с верёвочки». Во время прогулки «на дороге он зашёл на двор дома, к которому пристраивался флигель, и вынес оттуда два кирпича под мышкой». А что мы знаем про кирпич середины XIX века?

Вокруг Юры собралась толпа, все слушали его открыв рот и, как по команде, чуть ли не хором ответили:

– Что?

– А то, что кирпич формовали вручную, сушить кирпичи можно было только летом, обжиг проводился в небольших переносных печах. А это говорит о том, что кирпич был меньше современного. И если современный кирпич весит, грубо говоря, четыре с половиной килограмма, то кирпич в середине XIX весил три. Значит, два кирпича весили шесть кэгэ. Продолжим чтение: «Герасим выпрямился, поспешно, с каким-то болезненным озлоблением на лице, окутал верёвкой взятые им кирпичи, приделал петлю…» Желающие на практике убедиться, что под действием силы тяжести окутанные, не обвязанные, а именно окутанные верёвкой кирпичи упадут на землю, – берегите ноги. А ещё лучше – эту книгу, обмотайте их верёвкой и возьмите верёвку за свободный конец. Силу земного притяжения ещё никто не отменял: груз, не будучи прикреплён к верёвке, упадёт, а верёвка просто останется у вас в руке. Тургенев же, в свою очередь, нигде не отмечает, что Муму или Герасим могли управлять гравитацией. Я вас всё ещё не убедил?

На тот случай, если силу тяжести отменили и кирпичи не упадут, вспомним про закон Архимеда. Приблизительно в 250 г. до н. э. в трактате «О плавающих телах» авторитетный грек написал: «Тела более тяжёлые, чем жидкость, опущенные в эту жидкость, будут опускаться, пока не дойдут до самого низа, и в жидкости станут легче на величину веса жидкости в объёме, равном объёму погружённого тела». Снова вспомним настоящие размеры Муму и кирпичей той эпохи. Как и то, что спаниели, являясь охотничьими собаками, находят в камышах и приносят охотникам, зачастую вплавь, подстреленную дичь. Сколько неразделанный гусь весит? Ну уж точно не менее шести кэгэ. Значит, даже если верёвка не развязалась и на шее бедной Муму всё же болтался груз в шесть кэгэ, этого было явно недостаточно для того, чтоб она пошла ко дну. – Юрий победно оглянул зал. – Всё ещё сомневаетесь? Специально для вас Тургенев сто шестьдесят пять лет назад написал: «…и когда он снова раскрыл глаза, по-прежнему спешили по реке, как бы гоняясь друг за дружкой, маленькие волны, по-прежнему поплёскивали они о бока лодки, и только далеко назади к берегу разбегались какие-то широкие круги». То есть Муму выплыла и вышла на сушу, поэтому круги были около берега. Идея этого рассказа такова: народ не должен молчаливо выполнять всё, что твердит и указывает власть. Народ должен бунтовать, протестовать против неугодной ему власти, в противном случае ситуация не изменится, а такое безропотное подчинение приведёт к печальным последствиям.

Народ в торговом зале просто окаменел.

– Муму осталась жива, – победоносно закончил Юрий.

Реакция слушателей оказалась восторженной. Они разве что не аплодировали Викторовичу. Ведь всем в детстве было до слёз жалко Муму. Всем хотелось, чтоб она осталась жива.

Такая трактовка рассказа и мне очень понравилась. Придя домой, я запросил помощи у гугла, что вообще люди думают о такой интерпретации.

Как выяснилось, Юрий оказался далеко не первым, кто оставил в живых бедную собаку. Чего только не писали за эти сто шестьдесят пять лет всевозможные критики и тургеневеды. Что и цитирую: «…смысл заключён глубокий, и понять его сразу могут не все. В рассказе тонко показана грань между обязанностями человека и его душевными предпочтениями. Также отражена мысль о том, что ради обязанностей человек может лишить себя самого ценного, близкого».

Вот с этим, пожалуй, согласиться можно, но что в лице Муму (или уж, скорее, в морде) отражена вся бесправная крепостная Россия и наш рассказ чуть ли не предвестник и вдохновитель Достоевского на «Преступление и наказание» – это полная чушь. Хотя это моё личное мнение.