скачать книгу бесплатно
Саня сейчас не решился даже думать о том, насколько «своей» станет эта неожиданно свалившаяся на его голову криминальная квартира. И на каких условиях она будет ему предоставлена. Голова шла кругом, и Мурзин чувствовал, что самостоятельно с ситуацией не справится. Чтобы не мешать клиентам, он спустился вниз на два этажа и растерянно позвонил в квартиру Горшкова.
Витя собирался на работу, но встретил Мурзина с искренней радостью. Прочитав документы и позвенев ключами, правдоруб деловито набрал знакомый номер и печально сообщил:
– Петр Иванович, я даже не знаю, на сколько сегодня на работу опоздаю. Может, совсем не приду. Пока я на даче был, у меня трубу прорвало. Соседей снизу залил. Ругаются, судом грозят. У них в ванной кафель полностью со стены отошел, а в коридоре…
Про коридор начальник опять слушать не стал, и Витя удовлетворенно заключил:
– Ну вот, сейчас пойдем.
– Да, Горшок, ты не меняешься! – засмеялся Саня.
– А что такого? – возмутился правдоруб. – Я никогда не вру. Знаешь, как я соседей однажды залил? Еще в институте, когда с родителями жил. Давай, собирайся – и двигаем, а то опоздаем.
Друзья двинули. На собрании шумела и толкалась огромная толпа уже необманутых дольщиков, которые с трудом обретали веру в чудесное торжество справедливости.
Всегда аккуратный и даже щеголеватый, в этот раз застройщик был небрит и выглядел непрезентабельно в помятом костюме и пыльных туфлях. В его выступлении не слышалось радости от вновь обретенных средств для завершения строительства. Во время доклада застройщик нервно косился куда-то в сторону, где сидела группа крепких молодых парней, которых Мурзин никогда раньше на собраниях не видел. Один из этих парней потом подошел к Сане и вежливо спросил:
– Как вы? Все путем?
– Путем, – радостно согласился Мурзин и искренне поблагодарил: – Спасибо вам!
Парень ничего не ответил, только кивнул и исчез в толпе. А Саня с Горшком отправились смотреть новую квартиру.
Криминальная квартира располагалась на другом конце города, в новом микрорайоне, в многоэтажном доме, еще не оскверненном наскальной живописью подрастающего поколения. Лестничные площадки сверкали свежеуложенной плиткой, а перила были такими гладкими и чистыми, что их хотелось специально потрогать руками.
Просторная однокомнатная квартира тоже радовала чистотой и свежестью. Правда, в ней не было мебели, но это никак не снизило общего восторженного впечатления Мурзина от неожиданного подарка мафии.
Горшок тоже отнесся к ситуации с полным одобрением. Он погладил и потолкал легкие светлые двери, проверил на спуск бачок в унитазе, покрутил краны в кухне и ванной. Завершив ревизию помещения, правдоруб с удовлетворением провозгласил:
– Политех рулит!
На робкие сомнения Сани по поводу расплаты за неожиданно обретенные блага Витя рассудительно предположил:
– Не парься! Ну, поможешь им в сделке какой, если скажут. Или наркотики перевезти. Не трупы же таскать! У них там своя специализация. Не в лесу живем. Тебе без подготовки всё равно ничего серьезного не доверят.
Потрясенный Мурзин никак не мог покинуть свою новую среду обитания, а Горшок торопил:
– Ты тут не рассиживайся, новосел! Самое необходимое нужно купить!
Дрожащими руками новосел запер дверь квартиры, и тут прозвенел телефонный звонок – неожиданно резко и громко в пустом гулком подъезде.
После долгой паузы из телефона послышалось неуверенное знакомое мурлыканье:
– Мяу!
Саня так обрадовался звонку Милочки, что, не стесняясь товарища, заорал ответное троекратное «мяу». Потом срывающимся от нежности голосом пробормотал:
– Как ты, моя кошечка?
– Без Мурзика плохо! – пожаловалась Милочка и добавила: – Кошечка скучает.
– И Мурзик скучает.
Горшок ухмыльнулся и, помахав Сане на прощание, спустился вниз по лестнице. Он понял, что самое необходимое у Мурзина уже есть.
А тот все никак не мог наговориться:
– Я тебя очень хочу видеть!
– И я хочу!
– Приезжай, я тебе адрес напишу. Только у меня в новой квартире еще ничего нет.
– Ну, давай тогда поедем к Мусику и Пусику.
Саня с содроганием вспомнил прошлый визит и поморщился.
– Они меня не выгонят? В тот раз как-то не заладилось…
– Нет, нормально. Они потом еще долго наше будущее обсуждали. Мусик все боялась, что ты в мафии разбалуешься и отвыкнешь трудиться. А Пусик наоборот ее убеждал, что у тебя очень перспективная область деятельности и что в мафии строгая дисциплина.
– А Пусик-то откуда знает? – удивился Саня. – Ты же говорила, они у тебя преподаватели.
– Да, они преподают в следственной академии, – подтвердила Милочка. – Мусик философию ведет, а Пусик – криминалистику. Он про преступный мир многое может рассказать.
Мурзин только покачал головой, оценив богатые познания Пусика в мафиозной сфере, и не стал разочаровывать любимую возможной сменой профессиональной деятельности.
– Обязательно поедем. Только завтра, всё завтра, моя кошечка! Сегодня мне нужно еще кое-что в квартиру купить.
Саня вылетел из дома и помчался по ближайшим магазинам. В процессе обустройства нового жилья он сделал несколько рейдов по разным отделам, где приобрел нехитрые предметы первой необходимости. Лишь поздним вечером Мурзин свалился без сил и уснул одетым на синем надувном матрасе, который временно предполагалось использовать вместо кровати.
Утром Саня был разбужен призывным мяуканьем из телефона. Милочка строила спешные планы покупки Мурзику штанишек для вечернего визита к Мусику и Пусику.
Мурзин наскоро позавтракал и отправился на встречу с любимой. Он весело щелкнул тугим дверным замком и замер на пороге.
На чистой кафельной плитке в большом коричневом горшке пламенела пышная герань.
Ольга Андреева
Ольга Андреева – журналист, писатель, кандидат философских наук, лауреат Национальной премии прессы «Искра».
Родилась в академгородке Пущино Московской области в 1967 году. Окончила Московский областной педагогический институт имени Н. Крупской в 1989 году, в 2000 году – Литературный институт имени М. Горького, в 2004-м защитила диссертацию на тему «Проблема времени в философии и эстетике русского символизма».
Работала в разных федеральных изданиях. Сотрудничает с журналом «Эксперт», ведет проект «Календарь» в интернет-издании «Москвич Mag». Публиковала свои произведения в журналах «Юность» и «Новая Россия». Около десяти лет была сотрудником журнала «Русский репортер».
В настоящее время работает в Центре имени Андрея Вознесенского, сотрудничает с журналом «Эксперт».
С 2004 года живет в Москве.
Оранжевый обруч
Город стоял на берегу реки, на самом высоком холме. Со всех сторон были дали. Сначала подробные – полевые, лесные, деревенские, под завязку набитые любопытнейшими мелочами вроде деловито трусящей собачки с высунутым языком, белой ромашковой лужицы на зеленом лугу, старушки в темном платочке с пустым ведром в руках, куда-то бредущей. Потом дали как-то незаметно размывались, синели, наполнялись воздухом, собачки потихоньку исчезали и позволялось разглядеть уже только общие очертания холмов, леопардовые пятна рощ и элегантный изгиб реки с тонкими контурами дальнего моста на самом горизонте.
Мост стоял уже на той грани зримого, где земля становилась небом и наоборот. За мостом начинался какой-то непознаваемый космос, мир вообще, без черт и свойств. За этот абстрактный космос Маня никакой ответственности не несла. Зато всё, что находилось чуть ближе, было Маниным огородом, который она, бредя с мамой в детский садик, ежеутренне оглядывала с хозяйской строгостью. Жизнь на холме делала Маню богачкой. Возможность озирать собственные угодья с возвышенной точки существенно расширяла зону Маниной земельной собственности – от той дальней точки внизу на востоке, где по утрам всходило солнце, и до точки на западе, где солнце заходило.
Жизнь в здешних краях была покойна. Время под Маниным приглядом никогда не ссорилось с пространством. Поэтому жизнь в городе и окрестностях шла строго по расписанию, что и положено всякой порядочной жизни, которая не растет как трава в огороде, а стремится к совершенству. Каждый квадратный метр Маниных угодий точно знал, когда и чем он должен зацвести весной, что созреет на нем в августе, в каком порядке лягут на него листья осенью и какой сугроб появится зимой. Эта упрямая регулярность кому-то могла бы показаться скучной, но тот кто-то был дурак и не Маня. Ей же, напротив, всё это очень нравилось. «Постоянство – хорошая штука, – умственно рассуждала Маня, занимая голову делом во время длинных походов в садик и обратно, – потому что если так происходит каждый год, каждый месяц и каждый день, значит, это имеет какой-то смысл. Разве не так?» Смысл этот, конечно же, был большой и важный, и взрослые наверняка его знали и только того и ждали, когда же она сама тоже станет взрослой и до него додумается. И Маня очень старалась.
После того, как Маня начала ходить в школу и обрела некоторую самостоятельность, дело с пониманием смыслов пошло быстрее. Мир с возрастом становился всё подробнее и подробнее, обнадеживая в том смысле, что однажды круговой обзор с высоты холма и движение соков в малейших частях земли схлопнутся воедино и тогда точно станет все понятно. Классу ко второму она уже точно знала, что в самом конце марта, через неделю после того, как сойдет снег, а земля подсохнет и станет такой звонкой, что эхо шагов с дребезгом будет биться в карьерах улиц, обязательно зацветет мать-и-мачеха. Зацветет она не абы где, а именно там, где положено – на обочине окраинной дороги, там, где уже кончались дома и с холма откровенно и щедро распахивалась даль. С мать-и-мачехи все начиналось. С ее появлением из воздуха напрочь исчезал слегка подтухший за зиму запах мокрой варежки и появлялся аромат. Он был совсем ранний, неопределимый, хрупкий. Это был запах неба, которое вдруг отскакивало от земли, как отпущенный с руки гелиевый шарик, и поднималось высоко-высоко. Тогда сладкая холодная свежесть являлась в мире, а внутри Мани – яростная страсть жить.
Впрочем, это было только начало. За мартом наступал апрель, и действие перемещалось с голой солнечной обочины в глушь одичалого парка, тремя заросшими уступами срывающегося к реке. Там, между корней старых-престарых, огромных-преогромных тополей, в первых числах апреля обязательно расцветал гусиный лук – мелкие желтые звездочки на тоненьких стебельках, похожие на ювелирный вариант больших садовых лилий.
Пространство, запутавшееся в пустых тополиных кронах, было еще по-зимнему огромным и холоднопрозрачным. Но что-то уже хрустело в земле, шуршало в палой, свалявшейся за зиму листве, и было понятно – всё уже началось. Проходило еще пару дней, и там же, на крутом склоне под разросшимся орешником, прошлогодние листья в одно прекрасное утро оказывались пронзены мелкими бледно-зелеными ростками хохлаток. На следующий день они уже распускали сиреневые кудряшки цветов и весь склон покрывался аккуратным желто-сиреневым ковриком. В этот момент уже можно было снять куртку и перейти на тонкий плащ.
Дальше всё развивалось стремительно. В орешнике на самой окраине откуда ни возьмись появлялась разноцветная медуница – розовая в бутонах и синяя, уже опыленная. На пятки медунице наступал лесной горошек в компании с желтыми барашками. Где-то в промежутке из зимнего небытия дружно восставали желтые лютики, и лес окончательно оживал.
Как раз в эти тревожные, хлопотливые дни мама обязательно приходила домой радостная и сообщала, что на выходных едем в лес за сморчками. И они ехали, и бродили по густым ореховым подлескам, и отряхивали желтую вездесущую пыль с кед и штанов, потому что к тому времени уже зацветала береза, ветки превращались в сплошной трепет сережек и лес окутывала нежная желто-зеленая поволока последнего весеннего сна. Тогда уже на опушке рощи вовсю цвели фиалки и совсем недолго оставалось до того, как на берегу реки во влажных, невысоких еще луговых травах появятся незабудки и анемоны. Тут уже мир существенно менял цвет. Из серо-коричневого, умбристого, слегка плывущего в солнечной дрожи, он превращался в конкретно зеленый и густой. Пустотные объемы деревьев, сквозь которые зимний взгляд сразу падал на горизонт, медленно заполнялись зеленой плотью, и даль, привыкшая за зиму к томительной бескрайности, наконец брала себя в руки и хоть как-то уплотнялась.
В начале мая серьезно холодало – зацветала черемуха. Как всегда, именно на этот сияющий ледяным солнцем холод приходились все праздники – демонстрация на Первое мая и торжественное стояние у могилы павших на Девятое. Маня отчаянно мерзла в своих гольфиках и без куртки, но соглашалась немножко помучиться ради этого солнца и холодного, сладкого черемухового запаха, накатывавшего волнами из-за каждого угла, где тайно в диких кустовых зарослях сияли ее белые цветочные россыпи.
