Могучий русский динозавр. №2 2021 г.

Часть этих сил приходилось расходовать на то, чтобы не быть привычным для всех Иваном Цылиным – словоохотливым и общительным водилой, душой любой компании (даже если одушевлённым в этой компании оказывался только он сам). Другую – чтобы стоически переносить насмешки со стороны коллег, которые упорно не желали соблюдать дистанцию в своих мнениях относительно моральной стороны приработка Цылина.

Эта сторона и вправду была крайне неоднозначной, и сам Цылин это прекрасно понимал.

Но других возможностей заработать денег у них на селе не было, а окружающий мир продолжал напоминать о своей малоодушевлённости невыплаченным кредитом за выкуп совхозного дома, недостроенным сараем и столичной учёбой дочерей, которая хоть и подразумевала под собой их дальнейшие жизненные перспективы, но пока оборачивалась лишь ежемесячными денежными взносами, обеспечить которые при помощи неспешных бесед со своим ЗИЛом Цылин не мог, как бы ему этого ни хотелось.

Поэтому, в очередной раз переключив внимание с моральных переживаний на циферблат своих часов, Цылин только прибавил шагу.

* * *

В гардеробе, кроме водителей Василия Коробейникова, Лёхи Марокантова и Целлофена Макаровича Чинзе (самого уважаемого и опытного сотрудника их автобазы), пока никого не было. А значит, в душ Цылин, как и рассчитывал, проходил в первых рядах.

– Привет, Иван! – с насмешливой ухмылкой поприветствовал Цылина Василий Коробейников. – Что-то ты сегодня особенно рано!

– А чему тут удивляться? – тут же съязвил Марокантов, презрительно покосившись в сторону Цылина. – Не терпится человеку за государственные банкноты задницу частную лизать!

Если подколку Коробейникова Цылин вполне мог бы проигнорировать (в сущности, Васька был хорошим мужиком, хоть и не умел противостоять сквознякам общественного мнения), то выпад Марокантова оставить без внимания было невозможно. Пару лет им пришлось работать напарниками, и Иван до сих пор не мог простить Марокантову привычку пропивать запчасти с их общего ЗИЛа.

– Жопе слова не давали! – энергично огрызнулся Цылин, снимая комбинезон и стараясь не смотреть в сторону своего обидчика.

Он давно понял, что на любые насмешки коллег лучше всего реагировать ёмкими и короткими фразами, не предполагающими под собой протяжённой диалектической перспективы. Но с Марокантовым это срабатывало далеко не всегда. Внутренняя диалектика этого человека слабо сочеталась со здравым смыслом и не упускала случая агрессивно проявляться вовне в виде банального мордобоя.

Вот и сейчас лицо Марокантова мгновенно побагровело, кулаки сжались, а ноги демонстративно сделали несколько решительных шагов в направлении Ивана.

В самый последний момент в ситуацию вмешался многоопытный Целлофен Чинзе, седые брови которого показались над дверцей шкафчика.

– Захлопнись, Лёха! – хриплым басом одёрнул он Марокантова. – Ваньку не тронь! И впредь не смей! Сейчас всякий вертится, как только может. А Ванька, он для семьи старается! Это дело святое, всякое неудобство извиняющее. Это тебе, Лёха, лишь бы на пропой.

– Макарыч, ты вообще слыхал, что эта шавка протявкала? – попытался оправдать точку зрения своих кулаков Марокантов, но снова был оборван на полуслове опытным ветераном.

– Помалкивай, Лёха, помалкивай! Сам живи, как знаешь, а других не тронь! И ты, Иван, тоже не торопись жопами каждого несогласного с твоей жизнью называть! Оправдываться тебе не за что, а значит, и внимания обращать на всяких свистунов нужды нет. Работать везде по спокойствию нужно. Уж кем работаешь – тем и трудись! Главное, чтобы польза от этого была. Тебе ли, другим – разницы нет. Кстати, если там место какое освободится, ты мне словечком обмолвись. Годы у меня уже не те за баранкой сидеть, а заработок не помешает. Тоже ведь семья будь здоров.

– Макарыч, и ты туда же? – не веря своим ушам, спросил Марокантов.

– А что? – невозмутимо ответил Целлофен. – Я за свою жизнь знаешь сколько дерьма перевозил?

Любой спор или разговор, который Целлофен завершал этой фразой (а ей он завершал каждый без исключения спор или диалог), сразу же приобретал в глазах коллег многотонный вес истины, поколебать которую мог только человек, в масштабах своей трудовой книжки не уступавший Целлофену. Но раз уж таковых на автобазе не осталось, мнение этого угрюмого водилы, проработавшего всю жизнь на свинокомплексе и действительно перевозившего за свой век слабо вообразимый среднестатистическим человеком тоннаж нечистот, враз охлаждало пыл любого оппонента, невзирая на должность, размер кулаков или модель внутренней диалектики.

Целлофена уважали железно, и Цылину было приятно ощутить поддержку этого сурового, несгибаемого человека.

Приняв душ и переодевшись, он бодро вышел с территории автобазы и направился вниз по улочке, насвистывая какую-то навязчивую мелодию, напоминавшую не то скрип заднего моста его ЗИЛа, не то одну из патриотических песен советского кинематографа.

Место, где он подрабатывал, находилось от автобазы минутах в двадцати ходьбы, и теперь Цылин мог не волноваться на счёт опоздания. Настроение его ощутимо улучшилось. Сейчас было важно сконцентрироваться на этом настроении и постараться не думать об очередном дне, проведённом вне дома, и о дочерях, которые обещали в скором времени приехать погостить и которых Цылин в очередной раз рисковал не увидеть.

По договорённости со своим работодателем Цылин отдыхал лишь один день в неделю. Всё остальное время он вынужден был разрываться между агрессивными мнениями коллег и ненавистными обязанностями, к выполнению которых вот-вот должен приступить.

«Чтобы жить по-человечески, нужно не всегда оставаться человеком!» – попытался подбодрить себя Цылин, подходя к трёхэтажному особняку Вацлава Михлюка, «хозяина», как называли его все в округе, трудовые отношения с которым сам Цылин временами расценивал как редкую удачу, а иногда считал худшим проклятием своей жизни.

* * *

Вацлав Михлюк был местным уроженцем, и многие жители посёлка помнили его ещё босоногим мальчуганом – скрытным, злопамятным, склонным к воровству. Сам Цылин, уступавший Вацлаву двумя годами возраста, в школьной столовой не раз становился объектом его атак – жестоких, напористых и, по своему существу, крайне мелочных (Вацлав имел обыкновение отбирать у младших детей еду и компот).

Матери Вацлав лишился ещё в младенческом возрасте (она была жива, но жива где-то совсем в другом месте, подальше от сельских трудов и забот), а его отец, Игнатий Михлюк, всю жизнь проработал трактористом в местном совхозе, ничем не выделяясь в трудовых показателях, но зато сильно выделяясь своей тягой к спиртному.

Своего сына Игнатий воспитал в духе наглядного наплевательства, что, вероятно, и предопределило хищный характер юного Вацлава. Сам Вацлав с лихвой отдал должное воспитательным методам отца и, едва повзрослев, уехал в город, после чего на долгие годы забыл об отчем доме и его одиноком спивающемся обитателе.

И хотя жители посёлка не так уж сильно горевали по поводу отъезда Вацлава, временами они всё же позволяли себе глубокие и тяжёлые вздохи о его очевидной судьбе, которая, по их твёрдому убеждению, должна была закончиться где-нибудь под забором.

Только вот у судьбы насчёт Вацлава планы оказались совершенно иные.

И вот теперь Цылин, в школьные годы люто презиравший Вацлава за его тупость и немытость, неуверенно подходил к трёхэтажному особняку, обнесённому добротным забором, возле которого в последние дни стали появляться штабеля силикатного кирпича и прочих стройматериалов. Судя по всему, Вацлав снова планировал что-то сооружать на своём участке, и размах подготовительных работ говорил, что речь шла о чём-то внушительном. Например, о второй бане или гостевом домике.

Денег у Вацлава было много, и он легко позволял себе сомнительные траты, принося жертвы божествам своей судьбы, продолжавшей с фанатичным упорством благоволить ему – владельцу компании по производству картофельных чипсов, хозяину сети пивных магазинов и соучредителю нескольких столичных рынков.

То, что с возрастом Вацлав неожиданно решил перебраться обратно в деревню, на первых порах вызвало немалое удивление окружающих, но в своём намерении Вацлав оказался неожиданно твёрд. Старательно сравняв с землёй избу батьки-тракториста и отгрохав на её месте упомянутый особняк, он частично доверил управление своими заводами и офисами голодным городским родственникам своей супруги, после чего вплотную принялся за воплощение своей мечты о спокойной сельской жизни.

«С годами понимаешь, что всё, что тебе нужно – это свой домик в деревне и небольшое хозяйство. Так, для души», – говорил он односельчанам, которые, не привыкнув к подобным масштабам жизненного благополучия, далеко не сразу научились испытывать зависть к этому некогда грязному и нелепому человеку.

И хотя со временем зависть всё же заняла в их сердцах привычное место, возможность получать деньги благодаря необузданным порывам Вацлава заставляла многих, подобно Цылину, переступать через свои небогатые убеждения и искать подработку у этого местного олигарха.

* * *

Отворив массивную калитку, Цылин зашёл во двор и осмотрелся. Оба хозяйских автомобиля были на месте, значит, всё семейство Михлюков пребывало сегодня дома. Несмотря на то, что так оно было практически каждый день (Вацлав уезжал на какие-то советы директоров максимум два раза в неделю), Цылин всегда надеялся, что свои обязанности ему придётся выполнять без надзора со стороны хозяев.

В любом случае выбора у Цылина не было. Следовало приниматься за работу.

Выключив звук на мобильном и положив пакет с личными вещами у забора, Цылин расстегнул верхние пуговицы рубахи, поднял с земли красивый кожаный ошейник и отработанным движением застегнул его на своей шее.

Теперь Цыле, по идее, следовало подать голос, поставив хозяев в известность, что он в оговорённое время приступил к исполнению своих обязанностей. Но делать этого Цыля не стал.

Вместе со щелчком ошейника та лёгкость, которая сопровождала его всю дорогу от автобазы, из него стремительно исчезла: в отличие от Цыли, сидеть на цепи она не собиралась.

Цыле и вовсе захотелось забраться в будку и провести в ней остаток вечера. Но пока, пользуясь тем, что хозяев во дворе по-прежнему не наблюдалось, он решил перекурить.

Сам Вацлав к курению Цыли относился совершенно спокойно и часто составлял ему компанию, но вот супруга Вацлава Марианна, склочная и подёрнутая беззаботным алкоголизмом натура, очень не любила, когда Цыля курил на виду, и каждый раз требовала от Вацлава лишить Цылю премии.

Покурить «по-человечески» Цыле не удалось и сегодня – стоило ему несколько раз затянуться помятой папиросой, как дверь веранды скрипнула, и во двор выпорхнула Лиза, восьмилетняя дочь Вацлава. Сам хозяин вместе с супругой Марианной показался в дверном проёме следом, изрядно помятый и сонный.

Кажется, супруги только что очнулись после своего традиционного дневного сна (традиционного в той же степени, что и утренние возлияния) и решили развеяться привычным вечерним бездельем.

– О! Цыля пришёл! – радостно залепетала девочка и бросилась к Цыле, едва успевшему выбросить окурок за забор. – Цыля! Цыля! Цыля!

– Лиза! – тут же раздался строгий голос Марианны. – Опять к собаке лезешь? Вацлав, ну скажи ей!

– Да пусть поиграется. Что ей Цыля сделает? – сонно ответил Вацлав, почёсывая живот.

– Ну, вот и не говори потом, что я не предупреждала! – нервно ответила супруга, после чего направилась куда-то в сторону сада.

Проводив супругу безразличным взглядом, Вацлав спустился с веранды, подошёл к Цыле и пожал ему руку.

– Привет! – сказал Вацлав. – Давно тут?

– Только пришёл. К пяти, как и договаривались.

– Ну да… Сигарета есть? А то домой возвращаться неохота.

Цыля достал пачку и протянул Вацлаву, выудив заодно сигарету и для себя.

Лиза тем временем продолжала дёргать Цылю за штанины и громко посвящать его в весёлую рутину своего очередного беззаботного дня.

– А я сегодня в школу не пошла. Мама и папа сказали, что сегодня не нужно, потому что отвезти некому. Поэтому я утром в бассейне купалась, даже несмотря на то, что сегодня холодно. Мама сначала не разрешала, а папа разрешил. Сказал, что раньше дети всё время босиком бегали и в дождь, и в снег, потому и здоровыми были. А если бы ты к нам прямо с утра пришёл, мы бы вместе купались. Правда, папа?

– Лиза, брысь! Слышала, что мама сказала? – грозным тоном осёк дочь Вацлав. – В самом деле, оставь Цылю в покое! Иди займись чем-нибудь!

– А чем?

– В песочнице поиграй! – предложил дочурке Вацлав.

– Не хочу!

– В сад сходи, свинкам яблочек принеси!

Лиза на секунду задумалась, но идея отца всё-таки пришлась ей по вкусу.

– А в лукошко насобирать или прямо в руках принести? – спросила она.

– Можешь и так. Мать свиней сегодня уже кормила, они не голодные будут, – ответил Вацлав, прикуривая. – Фух! Ну и денёк!

По помятому виду хозяина было несложно определить, что денёк этот был совершенно такой, как и все остальные – наполненный коньяком и планами, отдающими смелым самодурством.

– Трудности? – из вежливости поинтересовался Цыля.

– Да утром со строителями разговаривал… Ну и люди! – махнул рукой Вацлав.

– Цену загнули?

– Да не в цене дело. Видел стройматериалы?

Цыля кивнул.

– Решил я свинарник нормальный построить. Ну, раз держу свиней не для прокорма, а так, для души. В этом им тесно, – Вацлав кивнул на небольшой деревянный сарай с загоном, который стоял в шагах двадцати от будки Цыли и представлял из себя то немногое, что досталось Вацлаву в наследство от отца. – Да и старый он, ненадёжный. Помнишь, как у нас в детстве было: если свинарник, значит обязательно покосившийся, заплывший говном и соломой? Вот я и решил, что нужно всё организовать по-другому, как в лучших, передовых хозяйствах. И нанял не абы кого – профессионалов, из города. И знаешь что? Проект, говорят, составлять надо. Мол, если постройка с коммуникациями, – расшибись, но надо! Да я и не против, но какой же это тогда сарай? Придётся, видно, местных подрядить. Эти моментом построят… Ну а потом коньяку жахнул. Нервы, нервы…

Лиза вернулась из сада, неся в подоле своего пёстрого платья яблоки, и принялась звать своим звонким голоском обитателей сарая:

– Свинки! Кушать! Свинки! Кушать!

Через минуту на призыв ребёнка из низкой двери показалась первая свинья. Это был Мишка Пупылёнок, грузный бобыль лет сорока пяти, поношенная милицейская рубаха которого раньше часто мелькала на просторах посёлка. Милиционером Мишка на самом деле никогда не был – рубаха досталась ему в качестве гуманитарной помощи от кого-то из жителей села. Работать Мишка сильно не любил и до того, как попасть к Вацлаву, предпочитал перебиваться мелочным соседским прихлебательством и пенсией своей старушки-матери.

Мишка был первым, кто появился в хозяйстве Вацлава, и в силу этого всегда имел какой-то особенно гордый вид, предпочитая всё делать молча и не торопясь. Вот и сейчас, едва махнув рукой в знак приветствия Цыле, он взял яблоко у Лизы и, опершись локтями на изгородь, принялся неспешно жевать.

Следом из сарая показались ещё две свиньи – некогда работавшие на колхозной ферме Витька Шишев и Гарик Пацук, с позором оттуда уволенные по причине алкоголизма и сопутствующего ему воровства. С ними Цыля близко знаком не был, но даже с первого взгляда на них можно было с уверенностью сказать, что с выполнением своих обязанностей они справляются более чем убедительно. Взяв у Лизы по яблоку, они громко принялись их есть: скорее для того, чтобы позабавить ребёнка, нежели от голода.

– А ещё свиней заводить не планируешь? – поинтересовался Цыля у Вацлава, вспомнив просьбу Целлофена. – Ну, когда сарай новый построишь?

– А хрен его знает. Как по мне, так больше и не надо. В мясе не нуждаюсь, сам понимаешь. А так, для души, троих, наверное, и достаточно. А что?

– На работе кое-кто из коллег интересуется. Отличный мужик! О свиньях знает больше, чем любой другой – всю жизнь водителем на свиноферме.

На Вацлава жизненные достижения Целлофена особого впечатления не произвели.

– Ну, не знаю. Надо с Марианной поговорить. Слушай, а ты, кстати, есть не хочешь? – вдруг подхватился Вацлав. – Ты ж после работы. Сейчас принесу!

– Да не особо, – махнул рукой Цыля.

– Да ты не волнуйся, я тебе из холодильника принесу. Со стола только свиньям скармливаю – они не брезгуют. А тебе свежего нарежу. Колбаса, сало. И ещё кое-что, – многозначительно подмигнув, сказал Вацлав.

Цыля знал, что Вацлава отговаривать бесполезно, и поэтому молча кивнул головой в знак неизбежного согласия.

Вообще, нужно было признать, что в своём самодурственном благополучии Вацлав был человеком весьма щедрым. Помимо оплаты, он всегда кормил всех обитателей своего хозяйства, а иногда и вовсе мог порадовать их чем-то более притягательным для сельского обывателя.

Вот и сейчас Вацлав выскочил из дома, неся в руках внушительных размеров миску с разного рода едой и две полуторалитровые бутылки пива, одна из которых предназначалась для самого хозяина, а другая, вне всяких сомнений, для Цыли.

Сам Вацлав поглощал пиво в объёмах, сравнимых с производительностью небольшого, но прогрессивно развивающегося предприятия, оправдывая подобные возлияния тем, что, будучи владельцем сети пивных магазинов, он лично несёт ответственность за качество товара.

И хотя Цыля в целом был человеком непьющим, пропустить пивка после тяжёлого трудового дня он также не возражал. Тем более, что Марианны поблизости по-прежнему видно не было.

Свиньи, заметив похмельный энтузиазм хозяина, быстро дожевали яблоки и с нескрываемым любопытством устремили свои взгляды на Вацлава, но сегодня хозяин явно намеревался провести вечер со своим псом. С перепоя за ним это водилось, и Цыля (к своему стыду) иногда даже испытывал по этому поводу что-то вроде гордости.

– Фух, – выдохнул хозяин, разом осушив половину бутылки. – Не идёт пиво с перепоя, представляешь? Раньше только им и спасался, а теперь…

– Мама, мама! А папа опять Цылю пивом поит! – тут же раздался звонкий возглас дочурки Вацлава, которой уже наскучили свиньи и которая вновь активно не знала, чем себя занять.

– Ты опять за своё?! – отозвалась Марианна, которая как раз возвращалась из сада. – Всё не угомонишься?! То свиней напоит, то собаку. И так толком не лает, а как пива напьётся – дрыхнуть всю ночь будет. Заходи, бери что хочешь! За что, спрашивается, мы ему деньги платим?!

– Много ты понимаешь! – сонно огрызнулся Вацлав. – Цыля своё дело знает! Правда, Цыля? Вор не пройдёт!

– Только если этот вор храпа боится, – продолжала кричать Марианна, отмахиваясь лопухом не то от комаров, не то от своего раздражения. – Ты вообще на себя посмотри, задумайся – сидишь, с собакой разговариваешь!

– Да с ним, в отличие от тебя, хоть по-человечески поговорить можно! – криво улыбнулся Вацлав, весело подмигнув Цыле.

– Лучше бы кур наших поискал!

– А что с ними?

– Отравились, видать, чем-то. Трое в саду под кустами лежат, стонут. Я им цып-цып-цып, а они даже подняться не могут. Ты их чем утром кормил?

– Шашлыком, – подумав, ответил Вацлав.

– Каким шашлыком?

– Который в субботу делали.

– Ты что, с ума сошёл?!

– Ну а что?

– Да он протух уже давно! Я же тебе говорила кашу курам сварить!

– Я с утра со строителями занимался, некогда было!

– Алкоголизмом ты своим занимался, а не строительством! Они ж теперь, чего доброго, подохнут!

– Чёрт их не возьмёт! – невозмутимо ответил Вацлав. – Просрутся – бодрее будут! Допивай, Цыля, я сейчас ещё принесу.

Последняя фраза хозяина вышла за границы терпения Марианны. От её крика даже свиньи, до того ещё питавшие надежду на выпивку, предпочли срочно укрыться в сарае.

– Если ты выпьешь сегодня ещё хотя бы каплю или нальёшь этой своей дворняге, я тебя собственными руками придушу, слышишь?! А ну пошёл кур остальных искать! Лежат где-нибудь под кустами или у соседей. Что о нас люди подумают? – прокричала Марианна, и, громко хлопнув дверью, скрылась в доме.

– Достала уже! Поназаводит хуеты всякой, а ты потом приглядывай за ней! – недовольно пробурчал Вацлав, направляясь в сторону сада.

Оставшись в одиночестве, Цыля спокойно допил пиво и метнул бутылку в сторону мусорного ведра, стоявшего у входа в веранду. Бутылка, срикошетив от корзины, некрасиво шлёпнулась на газон прямо напротив дверей. Чуть дальше, чем доставала цепь от ошейника.

Сперва Цыля хотел снять ошейник и отправить бутылку в мусорное ведро, но, подумав, решил всё-таки не рисковать. Супруга Вацлава находилась в доме и могла появиться в любую секунду. Без ошейника ей на глаза лучше было не попадаться вовсе.

* * *

– Ну, привет, дворняга! – вырвал Цылю из его цепных сомнений спокойный, вкрадчивый голос.

Обладателя голоса Цыля узнал сразу. Это был Егор Рябов, молодой парень, внешне чем-то сильно смахивавший на Пушкина (на чём все его достоинства, по мнению Цыли, и заканчивались), в недавнем прошлом – учитель математики в местной школе.

Подтвердив догадку Цыли, Рябов собственной персоной появился в дверях веранды.

– А хозяйка права, – сказал он, надменно пнув ногой брошенную Цылей бутылку. – С тебя и правда толку нет. Не будь Вацлав таким пропойным дегенератом, давно бы тебе под зад ногой дал.

Рябова Цыля ненавидел всей душой, и каждая их встреча заканчивалась руганью и взаимными оскорблениями. Регулярно дело доходило и до драк, для прекращения которых нередко требовалось вмешательство хозяев. К счастью, во дворе Рябов появлялся редко, предпочитая проводить время на диване перед телевизором.

– Как будто с тебя польза какая-то есть, – мрачно сплюнул Цыля.

– Конечно, есть! – сказал Рябов, присаживаясь на ступеньки веранды и предусмотрительно измерив взглядом длину цепи.

Цыля и без того знал, что до ступенек цепь не дотянется, но своё замечание относительно наглядной трусости Рябова решил оставить при себе. Хвастать своей наблюдательностью, сидя на цепи, было глупо и неуместно.

Кстати говоря, большинство насмешек Рябова, а заодно и коллег по автопарку, сводились примерно к этой же мысли, с небольшими вариациями. Только в отличие от тех же водителей, Рябов предпочитал дразнить Цылю не из каких-то жизненных или моральных принципов, а исключительно ради собственной забавы, что и выдавало в нём ту особую подлую породу, которую Цыля не переносил на дух и в сравнении с которой даже Марокантов выглядел чуть ли не эталоном благородства.

– Тут дело понимаешь в чём, – с наигранной задумчивостью продолжил Рябов. – Дело в искренности.

– В какой ещё искренности?

– А в такой. Вот ты работаешь собакой на полставки. И при этом испытываешь внутренние сомнения по поводу моральной стороны своего заработка, так? Вот и скажи мне тогда: какая польза может быть от сомневающейся полусобаки?

– А ты, стало быть, сомнений не испытываешь?

– Ни грамма, – на этот раз вполне искренне ответил Рябов. – Да и какие могут быть сомнения? Хозяева – моральные дегенераты. Платят хорошо и исправно. Работа непыльная. Последние два пункта особенно важные. Собственно говоря, только они и важные.

– А что люди думают, тебя не волнует? Извращенцами нас называют.

– Да плевать на людей и их мнение! Большинство из них с удовольствием заняло бы твоё место и спокойно получало деньги, не испытывая по этому поводу сомнений и не привлекая к этому свою мелочную, надуманную совесть.

– И ты вот так всю жизнь планируешь котом быть?

– Я что – идиот? Деньжат соберу и свалю нафиг от этих больных на голову уродов. Начну новую жизнь. Понимаешь? Я искренен, и в этом смысле моя совесть совершенно чиста. Поэтому и польза от меня есть. Польза для меня самого. А вот ты, как ни крути – всего лишь сомневающаяся недособака! Я думаю, дело даже не в том, что тебя волнует мнение окружающих, а в том, что ты и вправду переживаешь по поводу того, что тебе приходится быть собакой лишь наполовину. Вот поэтому ты и есть – самый настоящий извращенец!

Терпение Цыли закончилось, и он принялся нервно искать пальцами застёжку своего ошейника.

– А насчёт ошейника – это ты подумай хорошенько! – спохватился Рябов. – Я-то в дом удеру. Побежишь за мной – хозяйка опять Вацлава пилить начнёт, что ты с ошейника срываешься.

Цыля и без предупреждений Рябова оставил попытку освободиться от цепи. Бить морду коту прямо сейчас Цыле не хотелось. В конце концов, в словах Рябова чувствовалась какая-то особенно ясная правда. В сущности, он действительно исполнял свои обязанности недобросовестно и не раз ловил себя на мысли, что это волнует его не в меньшей степени, чем сама суть его работы. Те же свиньи трудились на своём поприще куда вдохновеннее, а Рябов и вовсе отличался от настоящего кота только тем, что не был котом (но в сложившихся обстоятельствах это, по мнению Цыли, существенной роли не играло). Поэтому сейчас действительно следовало полностью сконцентрироваться на деньгах и не обращать внимания на происходящее вокруг.