Этажи. №4. Декабрь 2016

Этажи

№4. Декабрь 2016

Литературно-художественный журнал

© Литературно-художественный журнал, 2016

Редактор Таня Лоскутова

ISBN 978-5-4483-4345-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Главный редактор Ирина Терра

Редактор отдела поэзии  Игорь Джерри КурасРедактор отдела прозы  Улья НоваРедактор рубрики «Литературная кухня»Владимир ГандельсманРедактор рубрики «Чердак художника»Таня Кноссен-ПолищукРедактор рубрики «Музыкальная гостиная»Ирэна ОрловаЭкспертный совет редколлегии:Вера ПавловаДмитрий ВоденниковДаниил ЧконияЖеня БрейдоМакет, оформление и вёрстка  Екатерина СтволоваВыпускающий редактор Мария ШандаловаИллюстрации:Римма Мустафина —Елизавета СмирноваТаня ЛоскутоваИллюстрация на обложке Тани Кноссен-ПолищукСайт журнала: www.etazhi-lit.ruРукописи принимаются по эл. адресу: [e-mail]

Яна-Мария Курмангалина

«и вся ее москва второй подъезд…»

и вся ее москва второй подъездсемнадцатый этаж за мкадом лесзакат в окне похожий на порези лицевой парезей xорошо ей очень xорошов чистилище в каморке нагишоммечтать чтоб не пришел и чтоб пришелей очень xорошотак жить одной не выxодя на светтак жить как будто вовсе не в москвес бессонной невесомой головоймеж небом и землейкогда никто ни грустен и ни радкогда никто не позовет назадникто ни боль ни горечь ни распадни рай ни ад

«а она выплывала из моря и видел я…»

а она выплывала из моря и видел ячто ее глаза серебристы и чешуяотливает платиной белой была рукаи я вспомнил песнь о дочери рыбакаи я вспомнил песнь невиданной красотыо любви безумной какой не узнаешь тыо любви греховной низменной неземнойа она шептала что это было со мнойпосмотри на меня шептала ты был любиммой приплывший негоциант а я за другимбыла замужем крепче чем сотня земных оковтак у нас было принято – замуж за рыбаковтак у нас было принято чтобы неверных женприводили на самый высокий над морем склони бросали вниз туда где морская глыбьпревращала любовниц наполовину в рыбя смотрел на нее раскалывалась голованебеса и звезды складывались в словаи земные звуки с берега нес муссонэто все не сон шептала мне все не сонговорила мне тьма моя свет мой из века в векты приходишь сюда как дьявол и человеки скрипел дощатый прогнивший почти настила под ним колыхалось море и я не жил

«у тебя на днях сломалась…»

у тебя на днях сломаласьто ли катя то ли настято ли ася из пластмассыто ли кора из фарфораговорила настя – мамаговорила ася – здрастено взяла да замолчалаи не вышло разговораты прикладываешь ухо —и не плачет и не хнычети фарфоровому взглядувсе давно уже не радыу нее лицо белуччиу нее внутри давинчито ли катя то ли корану чего ты ну не надонет спасенья вечерамини в одном из муракамиотчего же в этих настяхвсе устроено так тонкомастера сказали – поздночасовщик развел рукамиговорит – сломалось сердцебезнадежная поломка

«время прет из берегов гонит по миру волну…»

время прет из берегов гонит по миру волнув доме двое мужиков делят женщину однустарший грозен голосоммладший твердолобее —созданный по образувзрощен по подобиюрасставляя по местам от родин и до сединвремя ходит по пятам а за ним отец и сынкак по леву – маленькийкак по праву – зримоемаленькому – маменькавзрослому – любимаястарший высохнет лицом что дано – потраченомладший вырастет юнцом из смешного мальчикажизнь густое варевосоздано разделеномолодое заревородовое дерево

«иногда ты мне снишься – призраком из картины…»

иногда ты мне снишься – призраком из картиныотдаленным эхом воздухом паутиннымгде танцуют пылинки солнечным каротиноми случайное слово кажется волшебствоммне тогда неважно будем ли были есть лив настоящем времени в том молчаливом еслитяготеющем к жизни где ты не реальней пресливыдыхающего из музыки рождествоиногда ты мне снишься тенью вечерним бликомна примятом снегу еле слышным но все же крикомя тогда становлюсь чуть жестче темнее ликоми господь засыпает не обнимая насзолотых детей беспокойных и нерадивыхпромотавших время в отзвуках и мотивахвозвращаясь стихами песенным рецидивомMerry Christmas baby You sure did treat me nice

«шепчет она опять разболелся шрам…»

шепчет она опять разболелся шрамвидно к погоде ты слышишь как бродят тамтени в саду больничном на склоне днябродят вздыхают будто бы ждут меняон отвечает не бойся все так же тихвечер сейчас мы двери запрем от нихвидишь на сто замков на один засовнам ли неспящим не наблюдать часов(ты помнишь этих юных любовников вышедших из закатаневедавших что творят что песенка будет спетаты их узнал они навсегда прекрасны)она ему шепчет так из окна сквозитшерстью паленой жженой тоской разиткто-то там воет прячется по угламкости болят к погоде ты слышишь тамон отвечает милая здесь их нетокна закрыты наглухо ярок светвремя устало время село на мельты ничего не бойся ложись в постель(у нее под ногами небо у него ладониполны земляничного света солнечной кровистекающей вниз красное-красное небокрасное-красное солнце густое пеклои что-то внизу сверкает под облаками)она ему шепчет утро уже вот-вотскоро здесь будет врач и начнет обходангел морфина дарующего мне тишьчто ты молчишь ну что ты опять молчишь(она забывает все и глядит на землюон забывает все и глядит на землюземля забывает все и глядит на небо)слова не говоришь

«когда ей осталась неделя (сказали – примерно неделя…»

когда ей осталась неделя (сказали – примерно неделяно точно не знают – чуть меньшеа может – немного побольше)она поболтала с подругой и с дочкой она поболталаи с внучкой она поболталаи всех обняла неумелои кошку она покормила а дочке сказала олесяты муську не брось – через месяцродятся котята раздай ихкогда ей осталось немного (давно уже меньше неделино кажется больше чем сутки)она позвала маникюршупришла белокурая лена – красивая и молодаясказала давайте мне рукидавайте мне пальчики вашисказала красивая лена у вас анемия смотритевот этот рисунок на ногтекак будто паденье с обрываа здесь – голубые отливы а здесь – незаметная лункатакие прозрачные рукитакие холодные пальцызакрась же мне это паденье бессмертная девочка ленасияющим пурпурным цветомпусть будет надолгонадолго

«они не разговаривают год…»

они не разговаривают годон ей не друг не враг не антиподскорее мир впечатанный в сетчаткувсё так же делят общую кроватькто первый разучился целоватькем изначально брошена перчатканикто не помнит он глядит в проёмокна и заглушает вискарёммолчание густеющее междугде бьётся ровно сердце под рукойгде он её лирический геройона его последняя надеждапоследний стих последняя главагде время есть (кружится головаот запаха имбирного печенья)сплотившись в ожидании гостейобнять внезапно выросших детейзаехавших к родителям в сочельник

«это август покинул насиженные места…»

это август покинул насиженные местана прощание город солнцем позолотивмежду нами эпоха в целую жизнь христаи далекого эха выветренный мотивмежду нами дороги хрупкой листвой полныхоть зачерпывай горстью словно бариста – леду тебя до рожденья – тающий дым войныу меня до рожденья – прежней страны излетно покуда есть миг на события жизнь слоявыйди в новую осень поймай равновесье летгде на пальцах рябин израненных о краяуходящего лета – рдяный проступит свет

«яркие губы – твоя приманка…»

яркие губы – твоя приманкаи в глазах озорной намёкИ. Карауловв небе солнце медленно догораетливням будущим вопрекивидишь двое прячутся в том сараеза проселками у рекиковыли степные склоняют выидо иссушенной твердой как сталь землиа ребята видимо городскиевон куда себя завелиу девчонки чуть золотятся скулымайка легкая короткау мальчишки плечи слегка сутулыот походной тяжести рюкзакаскоро ночь от взглядов любых укроетюных страсть и зрелых земную грустьпомнишь нас таких же как эти двоене гони их пусть

Александр Снегирёв

Двухсотграммовый

Их привезли в черном полиэтиленовом шаре. Несколько мусорных мешков вложили один в другой, накачали воздухом, наполнили водой, обмотали скотчем. Планета, упакованная для переезда.

Запыхавшийся мужик бухнул шар на пол. Беззубый повар Семен полоснул ножом, а его помощник таджик Халмурод ловко прихватил расходящийся, оседающий полиэтилен. Из раны потекла вода. Семен расширил надрез, стал зачерпывать сачком и перекидывать в пластиковую ванночку. В точно такой же он купал своего сына-дошкольника.

Рыбы не трепыхались. Плюхались на бок и плавали. Когда Семен перегрузил всех, воду из мешка слили, а мешок скомкали.

– Опять передохли, – заметил Семен.

Доставщик виновато кусал воняющие пепельницей усы.

– Трудно контейнер для перевозки купить? – задал регулярный вопрос Семен.

– Заказы у вас маленькие, – привычно буркнул доставщик. – Дорого выйдет контейнер гонять. Отопьются.

Доставщик съел на ходу булочку, которой его угостила посудомойщица Нина, и уехал. Генератор кислорода вырабатывал пузыри, но рыбины плавали на боку и не отпивались.

– Вылавливай – и в отходы, – скучно бросил Семен Халмуроду.

И хоть такое происходило постоянно, Семен был зол: он любил рациональность. Заказывал продукты точно, будто знал, сколько гостей придет в ресторан и чего они пожелают. Хозяин называл Семена ясновидящим – у него никогда не пропадало съестное, овощи не прокисали, мясо не заветривалось, хлеб не плесневел. Гибель рыбы по нерадивости поставщиков ранила Семена. Он не страдал, когда заживо варил камчатских крабов и дальневосточных креветок, но, если им доводилось издохнуть из-за поломки аэратора в аквариуме или утратить потребительские свойства оттого, что вовремя не сменили воду, он впадал в бешенство и депрессию. Семен отличался страстным характером, на левой груди имел свастику, на правой Сталина, а спину его украшала Дева с младенцем. Если его спрашивали, чем вызван столь необычный выбор нательной графики, он не мог ничего ответить. У Семёна была сложная душа.

На прошлом месте работы Семен поколотил ночного охранника, по недосмотру которого погиб целый выводок лобстеров. Охранник обиду не забыл, позвал своих и подстерег Семена после смены. Семен потерял три передних резца, а в трудовую влепили «уволен по собственному желанию». Он сделался осмотрительнее: импульсивности не умерил, а как-то сник, продолжая ругать разгильдяев, но держа кулаки в карманах.

Халмурод пинками придвинул к ванночке большой пластиковый бак и принялся швырять в него рыбин.

– Живой! – вздрогнул Халмурод, с испугом отдернув руку. Когда имеешь дело с трупами, начинаешь бояться живых.

Халмурод пинками придвинул к ванночке большой пластиковый бак и принялся швырять в него рыбин.

– Живой! – вздрогнул Халмурод, с испугом отдернув руку. Когда имеешь дело с трупами, начинаешь бояться живых.

На крик Халмурода сбежались все. Семен, посудомойщица Нина, кондитер и оказавшийся на кухне официант.

– Живой! – сначала тупо, затем гордо повторял Халмурод, как будто сам был причастен к воскрешению мелкой некалиброванной двухсотграммовой рыбки.

Рыбка потрепыхалась недолго и под взглядами восхищенных чудом людей приняла нормальное положение брюхом вниз и скоро уже бойко шныряла туда-сюда по скудной акватории ванночки.

– Одноглазый, – заметил Семен.

Один глаз у двухсотграммового и в самом деле был смазан.

– Башка здоровая. Самец, – сказал Семен, как когда-то, увидав впервые своего свежерожденного первенца.

В тот же день усатый доставщик привез новую партию крупных, одна к одной, трехсотграммовых рыбин, большая часть которых выжила, только две не отпились. Покидав всех в парадное ведерко, рыб вынесли в зал, где стоял аквариум, и перегрузили в пузырящуюся кислородом, специально охлажденную воду.

Двухсотграммовый стал всеобщим любимцем, предводителем аквариума. Он хватал за хвосты самок, расталкивал самцов. Семен, Халмурод и Нина в ранние часы и после закрытия подходили к аквариуму с лакомством, сбереженным специально для двухсотграммового: вареной креветкой, печеньем или недоеденным кусочком мяса. Два работающих посменно метрдотеля и все официанты, проходя мимо аквариума, стучали в стекло, подзывая двухсотграммового грубовато-ласковыми именами.

– Ишь какой верткий. Мужик. Цып-цып, поди сюда.

Двухсотграммовый подплывал к стенке аквариума, тыкался в стекло и вроде как слушал сюсюканье работников ресторана. Хватая лакомства, он выпрыгивал из воды и, бывало, прихватывал благодетеля за палец и даже повисал на нем. Такими трюками он вызывал умиление и восторг, пусть даже из пальца потом текла кровь.

Стоит ли говорить, что, когда кто-нибудь из гостей изъявлял желание отведать свежей рыбки, двухсотграммового не трогали. Сачок зачерпывал любую другую форель или стерлядь. Халмурод тащил бедолагу на стол к Семену, тот оглушал ее и потрошил. На смену съеденным рыбинам усатый доставщик прикатывал новые двойные полиэтиленовые шары, откуда вылавливали стаи полумертвых новобранцев, которых заботливо сваливали в прохладную аэрированную воду, чтобы выходить и запечь в соли, в фольге или просто на решетке. Двухсотграммовый воспринимал частую смену аквариумного коллектива спокойно, быстро осваивался с новичками и скоро гонял их, как и предшественников.

Однажды в неурочное время, за минуту до закрытия, в зал ворвался Виктор Николаевич, хозяин. Накануне он впервые отведал стимулятор кровообращения на основе алтайских трав, которым его деликатно угостила начавшая томиться молодая любовница. Теперь Виктор Николаевич все еще пребывал в некотором перевозбуждении. Он пожал руки официантам, чего раньше никогда не случалось, похлопал по плечу Семена и даже справился, как поживают кошки посудомойщицы Нины.

– А это что за шибздик? – спросил Виктор Николаевич про двухсотграммового, который патрулировал аквариум в одиночестве.

Доставщика свежей рыбы ждали только следующим утром.

– Мелочь, не берет никто, – ответил Семен, почувствовав себя ребенком, притащившим в дом безродного щенка. Прятал, кормил, и вот щенка обнаружили взрослые.

– Ну так в салат нашинкуй, – возмутился Виктор Николаевич несообразительности повара.

– Что с него возьмешь, одни ошметки. Это у нас талисманом. Аквариум нельзя пустым оставлять – плохая примета. – Семен удивился своей находчивости.

– Плохая примета? – задумался Виктор Николаевич. – Тогда пусть.

Сменилось множество поколений форелей и стерлядей. Виктор Николаевич, приободренный алтайским зельем, вложился в молодую любовницу – подарил грудь, брекеты и «ровер-мини». Наступила календарная весна со снегопадами и морозом, сменившимися на таяние и цветение. Одним солнечным днем в конце апреля, в четверг, в обед, когда от очередной партии форелей и стерлядей остались лишь небрежно обглоданные скелеты, сложенные Ниной в пакетик для кошки, а двухсотграммовый рассекал опустевшую воду, в ресторан зашел одинокий господин.

Рисунок Елизаветы Смирновой

Элегантный, моложавый, створки челюсти немного разведены на северокавказский генетический манер, губы пухлы вполне по-славянски, туманный взгляд цепких глаз говорил скорее о внутренней сосредоточенности, нежели о рассеянности. Такие глаза могли мгновенно сконцентрироваться и вцепиться не хуже зубов двухсотграммового. Обслуживать гостя отправили официанта-новичка Петю.

Петя оттарабанил заученные рекомендации от шефа, упомянул новые поступления в винный погреб и не забыл о супе дня. Гость терпеливо выслушал эти рулады, выдав в себе человека, имеющего опыт обращения с прислугой, и, дождавшись их окончания, заказал гребешки. Услышав про гребешки, Петя спросил, не желает ли гость свежей рыбы. Почему он предложил рыбу, когда заказ был уже сделан, Петя потом объяснить не мог. Гость задумался, заскучав как будто от навязчивой услужливости, и согласился.

Двухсотграммовый пересекал аквариум обычными стремительными рывками. Доставщик застрял в пробке. Петя ввел пункты заказа – салат с рукколой, минеральная вода без газа и запеченная на решетке форель – в кассовый компьютер.

Через полминуты из кухни выглянул Семен и поманил Петю:

– Ты пробил форель на третий стол?

– Я.

– Ты же знаешь, у нас нет форели.

– А этот? – Петя указал на двухсотграммового.

Двухсотграммовый погнался за солнечным зайчиком, отскочившим от часов Пети, доступной копии дорогих швейцарских. Скучающий взгляд гостя задержался на высунувшемся из кухни Семене. Тот глянул с отпором, но гость перевел сонные глаза на стены в узорах и дальше в окно.

Парадные двери распахнулись и впустили хозяина. Виктор Николаевич шел порывистыми шагами не желающего стареть пятидесятишестилетнего мужчины, которому перестали помогать алтайские травы и от которого сбежала любовница, не вернув два кольца, кулон и «ровер-мини». О груди и брекетах и говорить нечего.

– Почему стоим, не работаем?!

– Передаю заказ… – промямлил Петя.

– А компьютер на что? Какой заказ?

– Форель…

– Ну так взял сачок, выловил, разделал, приготовил, подал!

Виктор Николаевич оттолкнул Петю, Семена, ворвался на кухню, напугав Нину, поедающую казенную булочку, схватил сачок и парадное ведерко, молниеносно вернулся в зал и подскочил к аквариуму.

Двухсотграммовый избежал сетки рывком в правый нижний угол. Виктор Николаевич дернулся за ним. Двухсотграммовый обманным маневром снова ушел от погони. «Стервец. Поганец. Ушлая тварь», – повторял хозяин слова, которые двухсотграммовому регулярно приходилось слышать с тех пор, как его поселили в аквариуме. Только раньше его под эти слова кормили. Теперь хозяин, обмакивая манжеты рубашки и рукава пиджака, гонялся за ним с сачком.

Поймать двухсотграммового не удавалось. Виктор Николаевич отсидел за фарцу, в девяностые начал бизнес, содержал ленивую жену, мудаковатого подростка-сына, двух капризных лярв-любовниц – теперь, впрочем, одну, – не имел мизинца на правой руке и недавно взял новый «бентли». Он не привык сдаваться. Он снял пиджак, закатал мокрые рукава и принялся охотиться с удвоенной свирепостью. Но недаром двухсотграммовый все это время тренировался; каждый раз, когда сачок вот-вот должен был опутать его, он ускользал, дразня побуревшего сквозь солярный загар, замочившего в воде галстук и всю грудь преследователя.

Сорванный с креплений генератор кислорода предсмертно захлебывался на посыпанном цветным песочком дне, вода бурлила ошметками чешуи, гость меланхолично наблюдал ловлю своего обеда.

Виктор Николаевич взгромоздился ногами на стул, на который и садиться-то позволялось не каждому, и голыми руками стал обшаривать аквариумные глубины.

Надо отметить, что руки у Виктора Николаевича – при лютой внешности – были женские. Телу из мяса и жира были отпущены изящные кисти, тонкие пальцы и удлиненные ногти, которые хозяин полировал у маникюрши. Обрубок мизинца не портил вида, а, напротив, придавал пикантности. И этими эльфийскими перстами Виктор Николаевич силился сграбастать двухсотграммового. Семен, Халмурод и Нина давно покинули кухню и наблюдали за поединком.

– Есть! – заорал хозяин.

Видимо, вопль возвещал о поимке, но установить это доподлинно не удалось – в следующий момент Виктор Николаевич покачнулся и упал, а на грудь ему опрокинулись десятки литров воды в стекле.

Выстрел и плеск.

Сотрудники ресторана бросились к месту события; сонный гость тяжело вздохнул.

* * *

Врач «скорой» определил у Виктора Николаевича перелом ребер и травму грудной клетки с возможным повреждением внутренних органов. У двухсотграммового обнаружилась глубокая рана в боку. Гость ушел обедать к конкурентам через дорогу. Петя вместе с уборщицей Гулей принялись собирать осколки. Семен понес двухсотграммового на кухню и положил своего друга на разделочный стол.

Единственный целый глаз смотрел на Семена.

Семен отрезал двухсотграммовому голову, вспорол брюхо, выпотрошил, очистил, промыл, смазал маслом. Траурным венком легла веточка фенхеля. Семен уложил двухсотграммового на решетку гриля. Голову Семен отправил в кастрюлю, залил водой, добавил укроп, морковь, картофель и поставил на плиту.

Через тридцать минут Семен разлил уху по тарелкам Халмуроду, Нине, уборщице Гуле, метрдотелю и официанту Пете и дал каждому по кусочку ужарившегося, некогда двухсотграммового тела.

Сентиментальной, верующей посудомойщице Нине показалось, что кушанье обладает особенным нежным вкусом. Однако часть доставшегося ей кусочка горчила, желчь пролилась, и сколько Нина ни убеждала себя в исключительных, едва ли не сверхъестественных качествах поедаемой плоти, горечь давала о себе знать до тех пор, пока Нина не прополоскала рот. Новичок Петя съел свою порцию уважительно, заглаживая оплошность, ему в этом коллективе работать, он планировал взять кредит на «Опель Корса»: девушка ясно дала понять, что не может строить отношения с тем, кого не уважает, а как можно уважать пешехода? Гуля съела потому, что никогда не отказывалась от бесплатной еды. Метрдотель съел, потому что другие ели, а он не хотел, чтобы думали, мол, занесся. Семен просто и обыденно обглодал голову, он не прислушивался к своим чувствам и не искал в трапезе высшего смысла, просто грех выкидывать. И один только Халмурод, который до этого был безоговорочно верен плову, с удивлением обнаружил, сколь вкусной, нежной и питательной может быть рыба. С того дня он решил хоть раз в неделю позволять себе мороженую треску, громоздившуюся ледяными сгустками в холодильнике ближайшего к месту его фактического проживания магазина.

– Очень вкусно, не помню, когда последний раз форельку свежую кушала, – сказала Нина.

Семен сложил остатки в пакет для Нининой кошки.

Дверь служебного входа распахнулась, явился доставщик с напарником. Охая и пыхтя, они волокли зеленый сундук-контейнер.

– Рыбку заказывали?! – прохрипел доставщик, воняя усами. Его так и распирало от гордости.

Тяжело дыша, доставщик откинул люк. В чёрной воде ютились отборные полукилограммовые. Одна к одной. Все живые.

Андрей Коровин

рыбырыбы фламинго

в московском зоозоопаркеесть розовые рыбырыбы фламингоони плавают между посетителямихватают их за пяткичто-то рассказываютразмахивая плавникамино их никтоникто не понимаетрозовые рыбырыбы фламингобыли привезены из АфрикиНиколаем Гумилёвымв однатысяча девятьсоттринадцатомно потомвойна революцияо них все забылиа онижили себе тихов кунсткамерепитались чем придетсямышкамиреволюционными матросамиособенно любилиупитанных чекистовно те попадались редконедолюбливали кунсткамерухотели вообще закрытьв большую войнуголодали конечно сильнотогда их и вывезливместе с уродцамив московский зоозоопаркв принципеони безобидныено гладить не рекомендуетсямало ли что

вендетта

в такую жару раздеваются все даже рыбы до костной мозолии яблоко сада бормотствует в душных ветвяхи девушки с кровью застенчивой аэрозолисебя распыляют и плоть их стоит на бровяхзаходишь в бассейн зоосада ли летнего садагде плавятся рыбы русалки и прочая снедьи хочется их разглядеть да по счастью не надоони исчезают текут все исчезли на третьвот девушка полу и снова как будто раздетасмотри исчезает подмышка и левая грудьжара объявляет одетым вендетту вендеттуисчезнет любой кто посмеет сегодня вздохнутьплывут пред глазами немые соски и коленикакие-то брови сгоревших в жаре шахрезадплывут бегемоты пингвины моржи и олениплывут по жареи никто не вернется назад

цветное лето

вот цветы по вагонам несутот кого и комунепонятнои ведут мой вечерний маршрутлетних сумерек яркие пятнавот пионовый облак летитв нём любовник зелёный и алыйразыгрался его аппетитжёлтых пестиков тычет кораллылилий жёлтые юбки горятно торчит из-под юбок причинноядовитых тычинок отряди песты выставляет мужчинносиних ирисов нежная плотьзавлекает в такую пучинучто и рад бы себя поборотьда навряд ли отыщешь причинуи сияют в вагонной ночинезабудок вечерние звёздыа цветы это просто ключиесли только не поздноне поздно

Любочка

она садится не закусываяимеет план она и видна сексуальную дискуссиюс начальником отдела сбытона сидит в короткой юбочкераскрыв футбольные вратасегодня сорок восемь Любочкеа грудь стоит как налитаона с девчонками хихикаетжевачку проситзакуритьчто ей гормон судьбы накликаетда что об этом говоритьона в поднятом настроениипереходящая в куражи под ее контральтопениеей тридцать восемь с лёту дашьну что ж что муж ушел к молоденькойну что ж что сын в него кобельзато она с напоперодинкойпоедет летом в Коктебель