Третья сила

– Помогите! – сдавленно раздается откуда-то снизу мальчишеский голос, но тут же захлебывается нехорошим хрипом. – Не надо… хватит!

– Это наша территория, крысеныш! Ясно тебе?! Не смей сюда совать свою грязную морду!

– Помо… ги… те… – слабый голос сходит совсем на нет, когда под особенно сильным ударом детская грудина с отвратительным хрустом проламывается внутрь. – Не на… до…

– Все! – вдруг кричит кто-то из мучителей. – Бежим, пока стража не нагрянула!

– Патруль! – вместо ответа свистит кто-то с соседней крыши, и толпа малолетних подонков молниеносно рассыпается, оставляя на грязном снегу худое, скорчившееся, слабо вздрагивающее тело с остановившимся взглядом, медленно сочащейся струйкой крови из уголка рта и уже безнадежно отлетающим дыханием, в котором так и слышится невысказанный вопрос: за что?!

Я с тихим вздохом спускаюсь, касаюсь ладонью окровавленных губ и, прикрыв мальчишке тяжелеющие веки, привычно забираю крохотный комочек отлетающей души.

Аллар, как я от этого устал…

Мой путь долог. Очень долог и так далек, что ни одному смертному не под силу его осмыслить. Века… тысячелетия… многие и многие дни и ночи, когда я раз за разом прихожу в человеческие города в поисках указанных жизней. Я уже не помню, сколько времени провел среди них. Не помню лиц тех, у кого когда-то забирал искру. Не помню голосов, одежд, жестов… слишком много прошло времени с тех пор, как Светоносный выбрал меня для этой трудной работы.

Я знаю, ОН не умеет ошибаться. И раз указал именно на меня, значит, считает, что у меня хватит воли исполнить Его повеление. Хотя иногда начинает казаться, что тот же Сияющий справился бы с этим делом лучше. Он не такой впечатлительный. И не такой… слабый?

Да. Возможно, я действительно слаб для столь серьезной миссии – забирать у смертных души совсем не так просто, как кажется. Каждый раз видеть их мертвые глаза… слышать пустые голоса… видеть застывшую кровь на полу, чувствовать ее солоноватый запах… изучать из тени бледные восковые лица и рассматривать морщины, которые у меня самого никогда не появятся… знать, что их время пришло, но не иметь возможности вмешаться… даже когда для этого есть все условия…

Не знаю. Наверное, я просто устал от всего этого. Наверное, слишком много видел чужих смертей. Много крови. Боли. Страданий, горя, мучительного одиночества и бесконечного отчаяния в чужих глазах, которое появляется почти всякий раз, когда мне приходится появляться в свете. Ибо мое появление всегда означает чью-то смерть. Мой приход всегда ознаменован печалью. Я – Карающий. Несущий смерть, избавление и прощение. Всего лишь проводник. Вестник чужой воли. Пожалуй, единственный из всех, кого откровенно не рады видеть.

Каждый раз, когда моя тень появляется у чужого изголовья, я слышу только плач и бесполезные молитвы. Иногда – проклятия. Чаще – сдавленные рыдания. И очень редко… практически никогда… слабые облегченные улыбки. Которые, видимо, появляются на лицах лишь тех, кому смертная жизнь в тягость еще больше, чем мне – моя нелегкая работа.

– Аллар Всемогущий…

– За что, Светоносный?..

– Почему?..

– Чем мы виноваты перед тобой?..

– Зачем ты забираешь его к себе так рано?..

Да. Это правда: я действительно почти не помню голосов. Но за столько веков постоянного метания по миру почти каждый раз мне приходится слышать именно эти слова. Почти в одних и тех же интонациях. Безрадостные. Горькие. Обреченные. Те самые слова и вопросы, которые порой мне хочется задать самому.

Аллар…

Всемогущий…

Милосердный…

Когда же это, наконец, закончится?!

Последняя душа за это схождение – как подарок для моего уставшего разума. Вот уж действительно – последняя, а потом – отдых, отдых, отдых… совсем немного спокойного бытия, за которым снова последует воля Светлейшего и возникнет потребность забрать кого-то еще. Но это будет после. После того, как я начну забывать сегодняшние лица, а затем навсегда сотру из памяти очередную порцию обреченных голосов и окаменевших взглядов.

Конечно, я знаю, что Аллар принимает именно эти души с какой-то определенной целью. Знаю, что именно для них уготована какая-то иная судьба. Вероятно, лучшая доля, нежели та, которую они успели заслужить, будучи живыми. Я знаю… и я все последние годы надеялся, что это действительно так. Только вера поддерживала меня во время очередного схождения. И только она давала мне силы продолжать свое трудное дело.

Карающий… Сборщик душ… ангел смерти – я знаю, это все обо мне. И когда-то даже гордился оказанной честью, которая приблизила меня к возможности повелевать чужой жизнью и смертью. Почти как сам творец. Да только увы – на самом деле я не имею права даже помочь. Лишь могу терпеливо дожидаться чьей-либо кончины, ни словом, ни делом не смея вмешаться в естественный ход событий. Даже тогда, когда сил смотреть на происходящее больше нет. И когда каждый раз при виде невинной жертвы, возле которой остаются безнаказанные убийцы, все мое существо протестует и восстает против такой вопиющей несправедливости.

Ведь если бы я мог… если бы я вмешался всего лишь на миг раньше…

Впрочем, нет. Нет! Я не имею права нарушать волю своего бога. Я должен верить и дальше. В то, что его замысел велик и всеобъемлющ. Что эти невинные обретут покой и новое воплощение согласно его воле, его плану и его желанию. Через муки, страдания, боль – к новой жизни, к новому свету и новому пониманию.

Хотя что может понять пятилетний малыш? Или в чем виновата совсем еще юная девочка, которую какой-то мерзавец насилует в своем подвале?

Господи… помоги мне удержаться от ереси… но опять Звериное нутро вылезает из твоих созданий, как будто это не ты приложил к ним руку, а сам Айд пожрал некогда чистые души. Все повторяется. Все время одно и то же: боль, кровь, смрад, тяжелое дыхание похотливой мрази в человеческом обличье и слабый, затихающий крик совсем еще юной девчушки, которую этот урод привязал к столбикам кровати и мучает уже не первый час.

Аллар… как же я от этого устал… Безумно и бесконечно.

Я видел подобные сцены так часто, что уже даже не помню, сколько прошло перед моими глазами искаженных, а подчас – изуродованных страданием лиц. Скажи, Всевышний, в чем они перед тобой провинились? Совсем еще юные? Неиспорченные? Чистые, как первый снег? За что ты уготовил им такие испытания? Для чего привел в большой мир, если буквально через миг уже забираешь обратно, заставляя перед этим пройти через самый настоящий ужас?

При виде голой спины насильника, под которым безвольными палками раскинулись совсем еще детские ножки, у меня все переворачивается внутри. Не в первый раз… не в последний… но смотреть снова просто нет сил. Какая-то дикая ярость вдруг просыпается в самой глубине моего существа. Пока еще сдерживаемая, придавленная долгом и верой в то, что мой приход сюда стал какой-то нелепой ошибкой.

Я стою, не дыша, с окаменевшим лицом глядя на то, как толстый, раскрасневшийся и потный мужик с ожесточением терзает детское тельце. Вижу его искаженное похотью лицо, когда он на миг оборачивается в поисках кувшина воды. Его лихорадочно горящие глаза. Кривую усмешку при виде слабого трепыхания обнаженной девочки, на теле которой не осталось живого места.

Бил ее… урод… а еще раньше наносил порезы… ножом или плетью… не знаю – у меня в глазах все плывет от стремительно накатывающего бешенства. Сколько он уже здесь? Оборот? Два? Три? Судя по тому, что девочка уже не шевелится – не меньше. Она совсем одеревенела от побоев и непрекращающегося насилия. Она уже даже не кричит. Еле дышит. И почти не стонет, доставляя этому зверю несказанное наслаждение. Еще немного, и ее истерзанная душа отлетит от такого же истерзанного тела… а он только наращивает темп, с каждым мигом распаляясь все больше и пронзая ее чуть ли не насквозь. Желая слышать ее крики. Испытывая настоящий экстаз от ощущения полнейшей безнаказанности. Шалея от собственной наглости и чувствуя себя почти что богом, вольным распоряжаться чужой жизнью и… смертью.

Наконец, это чудовище с кряхтением слезает с постели и, горящими глазами оглядев обшарпанные стены, тянется за большим ножом. Девочка на кровати не замечает, что он забирается на нее снова и, не ведая усталости, опять принимается терзать ее окровавленное нутро. Она даже глаз не может открыть, когда он с глухим рыком хватает ее за волосы, заставляя запрокинуть голову. И не видит, как вторая его рука заносит над ее беззащитным горлом холодную сталь.

Я сглатываю и с неожиданной ясностью понимаю, что если останусь на месте, все случится так, как уже много раз до этого. Если я снова не вмешаюсь, эта малышка погибнет – страшно, жутко и безвозвратно. Сколько мук она уже испытала – невозможно представить. Что с ней сотворили – мне даже страшно подумать.

По моему телу пробегает невольная дрожь. А когда глаза улавливают едва заметное движение чужой руки и разум отрешенно констатирует, что насильник уже доканчивает широкий замах…

Что-то внутри меня переворачивается снова. И бешеная ярость, наконец, вскипает бурлящей лавой, застилая глаза, бросая тело вперед и заставляя руку перехватить чужое горло. Одновременно с этим делая легкое скручивающее движение пальцами. Короткий миг… тихий хруст… сдавленный хрип, и насильник бесформенной грудой сползает на распростертое, уже не дышащее тело десятилетней девочки, в глазах которой медленно стынет холодная пленка.

Какое-то время я стою над ними, дрожа от осознания своего проступка. Но раскаяния нет. И сожаления тоже. Только горечь при виде мертвой малышки, которой я мог бы помочь и облегчить ее муки. Злое удовлетворение при виде убитого мерзавца. И странное, неведомое раньше, но такое знакомое по людям чувство при мысли о том, что случится, когда об этом узнают наверху: мерзкий холодок страха, тут же загашенный упрямой мыслью о собственной правоте.

Как в дурном сне, я наклоняюсь и забираю душу ребенка, испившего свою чашу страданий до дна. А потом все в той же растерянности, слишком медленно осознавая случившееся, неслышно ухожу прочь, по пути с какой-то мстительной радостью сталкивая бесформенный комок второй души в разверзшийся под ней бесконечный мрак…

Когда Светлейший заглянул в мои глаза и увидел все это, в амфитеатре воцарилась оглушительная тишина. На меня смотрели все и отовсюду. С осуждением. Недоумением. С испугом и зарождающимся гневом.

Они не понимали… они не видели того, что повидал за эти тысячелетия я. Они не ходили по колено в крови, собирая свою страшную жатву. И они не слышали миллионов голосов в своей голове, раз за разом повторяющих одни и те же проклятия. Не слышали криков умирающих. И не ведали той боли, которая рвала мое сердце каждый раз, когда приходилось просто стоять рядом, терпеливо дожидаясь окончания чужой агонии.

– Ты посмел… – наконец, сдавленным шепотом начал Светлейший. – Нарушил волю… вмешался…

Я сжал зубы.

– Так было нужно.

– Ты поколебал Равновесие…

– Так было правильно, – упрямо набычился я, провожая тоскливым взором свой уплывающий меч. – У меня не было другого выхода.

– Ты сомневаешься в воле Всевышнего?! – едва не сорвался на визг голос Светлейшего.

Я стиснул кулаки и, как наяву, снова увидел истерзанное тело девочки, которую мое неоправданное промедление привело к гибели. Чуть менее ужасной, чем могло бы быть, но все равно – я непростительно долго колебался. И непростительно долго раздумывал над тем, как поступить.

– Карающий!

– Что?! – не сдержавшись, рыкнул я, вскинув голову. – Да, я нарушил! Но лишь потому, что по-другому было нельзя!

– Ты не имел права!

– А смотреть на все это имел?!

– Святотатец! – внезапно отшатнулся от меня Светлейший. А следом за ним с выражением потустороннего ужаса отступил и Сияющий. Растерянный, все еще не понимающий причин моего поступка и смотрящий на меня, как на демона, внезапно натянувшего на себя белоснежные крылья.

– Предатель…

Во мне вдруг проснулась уже знакомая злость. И все то же знакомое бешенство, которое еще не успело отпустить мою душу после возвращения. Мои глаза полыхнули яростью. Руки сами собой дернулись вперед и мощным ударом опрокинули Сияющего навзничь.

У смертных хорошо известен этот прием. Они часто им пользуются, чтобы ошеломить и выбить противника из равновесия. Для айри он слишком примитивен и низок, айри никогда не опускаются до рукоприкладства. Большинство из них даже не знает, что это за слово-то такое – они слишком благостны, слишком погрязли в своих песнопениях, слишком долго занимались лишь тем, что восхваляли Всевышнего и следили за тщательным выполнением его заветов, которым уже многие и многие тысячи лет. Они ни разу за это время не спустились вниз. Ни разу не стояли лицом к лицу со смертными. Они не ведали их трудностей. Не знали чужих проблем. И не смотрели в искаженные лица тех, чьи души уже много веков крутятся в гигантском водовороте между небом и землей, между небом и Подземельем… они просто НИЧЕГО не видели и не знали. Ничего, кроме законов, правил и своих нелепых запретов!

Конечно, люди должны умирать. Рождение и смерть – две неотъемлемые части одного целого. Я не вмешивался в уклад, не нарушал существующего порядка. Я даже почти не трогал той души – я всего лишь не дал ей погибнуть самым неприятным образом. От этого ведь ничего не изменится. Она все равно здесь, в чертогах, все равно отлетела. Так почему же я – предатель? Почему они считают, что я должен был стоять и, как обычно, молчать? Когда каждая рана, каждая слезинка и каждая нотка даже самой слабой боли отражается во мне, как в зеркале? И когда каждую свою собранную душу я, прежде чем взять, должен не только рассмотреть, но и почувствовать? Весь ее страх, отчаяние, страдания последних мгновений? Раз за разом? Год за годом? Многие миллионы, миллионы миллионов раз, каждый из которых раскрывал для меня все грани чужих мучений и несправедливых упреков? Разве хоть одна душа знала, что я делю ее боль ровно поровну?! Хоть один из смертных понял, что, прежде чем забрать его наверх, я забирал и большую часть его воспоминаний?! Вместе со всем, что там было?! Со всем, что он пережил?! Начиная с самого момента рождения и заканчивая последним вздохом, который почти никогда не был легким и приятным?!

За что мне все это, Аллар?!

Почему ты решил, что я смогу ЭТО вынести?!

Столько веков?! Столько долгих тысячелетий?! Почти вечность… и всегда – один?!

Ответь мне, Всевышний… прошу… за что же ты ТАК сурово меня наказал?!

Я с горечью посмотрел наверх, смутно надеясь, что хотя бы сейчас услышу ответ, но небеса молчали. Только потемнели, как грозовые тучи, и едва слышно зарокотали. Тяжело. Обвиняюще. Недовольно.

– Предатель, – сурово припечатал меня Светлейший и недобро засветился изнутри, возвещая приближение настоящей бури. – Ты предал Аллара. Его законы. Нарушил его волю… Ты оказался слишком слаб и безволен. Ты будешь наказан.

– Ну и ладно! – выкрикнул я, задыхаясь от ярости и обессилев от бесполезного ожидания. – Пускай! Я на все готов! Я даже готов уйти!

Светлейший пораженно замер.

– Что?!

– Ты хочешь отречься?!

Я запрокинул голову и горько расхохотался. Сейчас мне было все равно, что будет дальше. Сейчас меня терзала чужая боль. Я еще видел перед собой остекленевшие глаза замученного до смерти человечка. И все еще чувствовал то, что пережила несчастная девочка в руках своего мучителя и палача. Сейчас, едва вернувшись, я находился буквально на грани безумия. Готов был кричать диким зверем, царапать пол, проклинать и выть от ощущения собственного бессилия. А они… они до сих не понимали…

Отречься, он спросил?! Да я сейчас на что угодно готов, лишь бы избавиться от этого ужаса!

– ДА БУДЕТ ТАК, – неожиданно возвестил из пустоты громовой голос, разом оборвав мой измученный смех. – ТЫ СДЕЛАЛ ВЫБОР. ТЫ СВОБОДЕН.

В тот же миг меня охватило яростное пламя. Внизу подо мной проломились надежные плиты. Безумная боль снова вгрызлась в тело, а слепяще белый свет, на этот раз беспрепятственно прошедший его насквозь, теперь беспощадно жег изнутри, жадно грыз, как дорвавшийся до сухой деревяшки огонь. Глодал меня диким зверем. Бесконечно долго и глубоко. С такой неистовой силой, что я сам не заметил, как из горла вырвался страшный крик, и не ощутил, что уже не стою перед ликами высших, а лечу куда-то вниз. С такой скоростью, что ее не могут замедлить даже нижние небеса. И сама земная твердь, которая предательски проломилась подо мной и вспышкой новой безумной боли проводила до самого дна. Туда, где только мрак. Где холод. Равнодушие. И где неистовая боль стала еще сильнее, постепенно разъедая мою плоть, неутомимо вгрызаясь в мою ошеломленную душу. Заставляя поверить в невероятное. Вынуждая принять эту страшную правду. Не давая времени по-настоящему растеряться. Выжигая прошлое едкой кислотой и бесконечно долго убивая все то, чем я когда-то был.

Не знаю, сколько я падал и когда именно остановился. Не помню страшного удара о камень, после которого я на какое-то время просто перестал быть. Не уверен, что то, что осталось после меня, было все-таки живо. Помню лишь страшную боль, изломавшую мое некогда совершенное тело. Чужой неподвижный взгляд, видящий меня насквозь. И рокочущий голос из темноты, перед которым так и хотелось упасть на колени.

– ВОТ ТАК ПОДАРОК СДЕЛАЛО МНЕ НЕБО… НИКАК, ОПЯТЬ КОГО-ТО НИЗВЕРГЛИ? ИНТЕРЕСНО, ЗА ЧТО НА ЭТОТ РАЗ?

С трудом приоткрыв горящие веки, я смог разглядеть только бесформенное нечто, наклонившее ко мне увенчанную рогами голову, и его жутковатые глаза, сотканные, казалось, из самой ночи. Странные, мудрые, бесконечно печальные глаза, в которых на один-единственный миг промелькнуло слабое сочувствие.

– Помоги… – в каком-то бреду прошептали мои губы.

А потом тьма сомкнулась со всех сторон, и безжалостный свет перестал, наконец, мучить мою разорванную надвое душу…

Глава 7

– Гайдэ? – кто-то осторожно тронул меня за плечо. – Гайдэ, пора. Народ уже собирается.

Я с трудом открыла глаза и, еще не до конца придя в себя, с непониманием уставилась на Рига, тревожно заглядывающего в мое лицо. Черт… неужели опять уснула? Да, похоже. Голова, как чугунная, веки просто каменные – так и норовят закрыться. Да еще сон этот дурацкий…

Припомнив эту белиберду, я резко села. А потом растерянно уставилась на притулившегося у меня под боком Лина. Да нет, не может быть… но могла ли я… и мог ли он?!

Я провела рукой по лицу, мельком отметив отсутствие маски. Но этим фактом не слишком озаботилась – у меня почему-то пальцы дрожали, как у запойного пьяницы, а в теле поселилась такая слабость, что хоть не вставай вовсе. Голова, правда, не кружилась, но состояние все равно не ахти. Это ж надо – даже не услышала, как Риг вернулся, и не среагировала до тех пор, пока он откровенно не растолкал.

Растерянно проведя рукой по коротким, спутавшимся за время недолгого сна волосам, я с некоторым трудом вспомнила, где, собственно, нахожусь и зачем вообще сюда явилась. Потом снова посмотрела на Лина, но убедилась, что он по-прежнему крепко спит, и коснулась рукой его загривка.

А в самом деле, мог ли он случайно поделиться воспоминаниями? Был ли то просто сон или я действительно видела его прошлое? То самое, которое он когда-то надежно забыл, но которое я так опрометчиво велела ему вспомнить? Если так, то тогда я знаю, за что он был наказан в самый первый раз. И за что именно низвергнут. Однако это знание, надо сказать, не прибавило ни опасений перед моим маленьким другом, ни тем более уважения или благоговения перед Алларом.

Ладно. Потом с этим разберусь. А то Риг уже смотрит с тревогой, явно полагая, что у меня не все дома.

– Сейчас, – вздохнула я, устало тряхнув головой. – Немного приду в себя и пойдем. Ты-то как?

– Терпимо. По крайней мере, лучше, чем три оборота назад, – мастер Драмт подвинулся, давая мне возможность встать, а затем присел на топчан сам, пристально следя за тем, как я умываюсь из стоящей в углу бочки, куда чья-то добрая душа успела набрать холодную воду. – Там уже обещанные Фаэсом маги на подходе. Я зашел тебя предупредить.

Кто? Фаэс? Какие еще маги?

Ах да… нам же еще второй пространственный коридор строить…

– Спасибо, Риг.

Краем уха я услышала, как в это же самое время в палатку зашли новые гости, но не обеспокоилась – голоса братьев узнаю из тысячи. Перед ними мне нечего стесняться. Ни лица, ни безобразно коротких волос, ни даже голого тела. Поэтому оборачиваться я не стала. Только кивнула, когда Бер громко присвистнул, а сама щедро плеснула в лицо водой и торопливо пригладила топорщащиеся во все стороны лохмы.

– Ас, пусть маги за дверью потопчутся, – мигом сообразил Ван, увидев меня неподготовленной к приему гостей.

– Я сделаю, – мигом подхватил Родан и тут же испарился.

– Я прослежу, – буркнул едва вошедший Дей и тоже умчался, дабы никто из чужаков не застал меня в непрезентабельном виде. И правильно – Фантом есть Фантом. Ему полагается носить глухой шлем, иметь хрипловатый голос, говорить всякие гадости и двигаться, как резкий на суждения мужчина. А мне после такого пробуждения еще трудновато играть на «бис». Так что молодцы парни, что подумали. Моя-то голова сегодня совсем не варит.

Я молча подтвердила, что это действительно было кстати, и, плеснув на себя воду в третий раз, наконец, повернулась.

– Гайдэ, ты как? – осторожно поинтересовался Гор, быстро приблизившись. Ас и Бер тревожно замерли, Ван тоже подошел, с некоторой долей растерянности изучая мое задумчивое лицо. Чуть дальше сидел мастер Драмт, спокойно соседствуя со спящим Лином. И только оборотней пока не было – видно, задержались со своими.

– Сносно, – слегка покривив душой, отозвалась я и только тут заметила, что в комнате присутствует еще одно действующее лицо. Но Фаэс встал у входа так скромно, что совсем не бросался в глаза. Хотя при виде меня зрачки у него расширились, а лицо окаменело.

Впрочем, могу его понять – я сейчас не в лучшей форме. Видела пару минок назад в отражении свою исхудавшую физиономию: запавшие глаза, заострившиеся скулы, потрескавшиеся и побледневшие губы. Видимо, ошибка Карающих здорово аукнулась. И то, что Рига после этого пришлось буквально отпаивать своей дейри – тоже, но иначе он бы не встал. И не смотрел бы сейчас с таким виноватым видом, как будто сотворил все это нарочно.

– У тебя опять дейри изменилась, – тихо обронил маг, отвлекая меня от Фаэса.

Я равнодушно пожала плечами.

– Бывает.

– Вчера ее Лин прятал. А сейчас – нет.

Я мельком покосилась на своего ангела-хранителя, клубочком свернувшегося под плащом, и улыбнулась.

– Говорю же: бывает. Как на твой взгляд, она стала хуже?

– Нет, – изрядно удивил меня Риг. – Я бы даже сказал, наоборот.

– Кажется, Лин ее немного исправил, – согласился с чародеем Ас, тоже подходя ближе и окидывая меня таким же задумчивым взглядом. – В прошлый раз черного было намного больше и все – на поверхности. Как рана. А теперь осталась лишь небольшая полоска… по кругу и в глубине… тогда как сверху все снова стало чистым и почти белым.

– Как у вас, что ли?

– Как если бы ты побывала в Тени и ненадолго…

– Умерла, – рассеянно кивнула я, оглядываясь в поисках важной части своего гардероба. – Никто не видит, где моя маска? Куда-то я ее посеяла, а куда – хоть убей, не помню. Фаэс, твои маги уже на месте?

Седовласый арр-канн, замерший на пороге неподвижной статуей, вздрогнул, словно очнувшись ото сна, и хрипло ответил:

– Да, конечно.

– Как их зовут?

– Мастер Рейде и мастер Лейш.

– Ого, – удивился Риг, вместе со мной принявшись искать на топчане потерянную вещь. – Милорд, вы меня поразили: высшие мастера Магистерии – и вдруг здесь?

Фаэс дернул щекой и кинул на мага предупреждающий взгляд, на который тот, впрочем, не обратил внимания, а я остановилась и озадаченно нахмурилась.

– Как ты сказал? – в палатке вдруг стало очень тихо. – Милорд? Я не ослышалась? Риг, ты кого это сейчас обругал?

– Милорд Фаэс редко появляется в Рейдане, – пожал плечами маг, не прекращая ворошить скомканный плащ и словно не замечая сгустившегося вокруг напряжения. – Но его не забыли. Несмотря ни на что. Да и как забыть одного из немногих членов королевской фамилии?