Алёшкина любовь

Второй сделал выпад, целясь кинжалом в шею, но успел левой рукой перехватить кисть врага Добрыня, а правой полоснуть по груди ринувшегося в атаку первого воина – тот упал от удара, но клинок не поранил его. Кисть второго врага онемела от крепкой хватки – нож выпал, и богатырь ударом ноги по голеням отправил противника рассматривать узоры на ковровой дорожке.

На их место тут же пришли другие – Вольфганг тем же пальцем указал следующей паре воинов атаковать Добрыню. Отбиваясь от новой напасти, крикнул богатырь:

– Настасья Микулишна, вспомни, кто ты есть, и стой до конца за свою свободу!

Побледнела девица, с тоской посмотрела на оставшихся воинов и самого мужа своего.

– Не победить их, – ответила на зов Настасья.

– Так неужели тебе плен краше смерти? – воззвал Добрыня.

– Не краше, – тихо ответила красавица и вмиг разъярилась, выхватила меч из ножен мужа и срубила голову мучителю своему, который говорить ей не давал – рот грязной ворсистой тряпкой затыкал.

Воодушевился Добрыня – всё пошло так, как тому и надо было. Со всей силы ткнул мечом в живот одного из врагов – тот не успел блокировать удар, на пол повалился прямо к стене, чуть не проломив в ней дыру. Затряслась стена, и тогда не выдержала широкая полка вроде полатей – оторвалась и упала сверху вместе со всем скарбом на несчастного: чугунки, запыленные корчаги и миски.

Настасья отбивалась сразу от троих окруживших её мужчин. И даже неплохо с ними управлялась, мечом и удары отражая, и в атаку бросаясь. Добрыня же бился с четырьмя оставшимися в живых и на ногах.

Вольфганг упрямо сидел на стуле. Вот упал на колени один его воин, хватаясь за распоротое брюхо. Другой вылетел в окно, и его громкий крик ледяным холодом сковал сердце рыцаря-колдуна. Холод этот ни в какое сравнение не шёл с лёгким морозцем, проникшим в горницу из раскрытых настежь ставней.

Неужели дружина уступит русскому богатырю и пленнице-полянице?

Не бывать этому!

Ощерился Вольфганг, завыл и превратился в огромного волка, головой почти до потолка достававшего. В страхе побросали оружие пятеро ещё бившихся соратников, а оборотень на Добрыню бросился, чтобы сожрать богатыря с потрохами.

Со всего размаху ударил чудище по морде Добрыня – не спасовал перед новой напастью. Заскулил волк и отступил. Вдруг с нижних этажей раздался шум и гвалт, словно толпа с уличной ярмарки шла мимо и решила здесь переночевать. Но какая могла ярмарка проходить зимней ночью?

Воины в горнице от Добрыни с Настасьей отстали, с тревогой глядя на дверь в коридор, где лестница находилась. Тяжёлые шаги огласили топотом весь дом, будто целая армия поднималась на третий этаж.

– Князь идёт! – закричал один из воинов рыцаря-оборотня.

Волк тут же ринулся к распахнутому окошку, чтобы избежать ненужных неприятностей.

– Размечтался! – проговорил Добрыня, уже стороживший беглеца у правого ставня. И снова всё шло так, как и задумывал он.

Набросился на волка сверху и шею его в крепкий обхват взял. Придавил богатырь оборотня, не давая ему с места сдвинуться. Тем временем вошла в горницу городская дружина вместе с самим князем.

И вместе с Алёшей, который всю силу убеждения применял недавно: угрожал, молил и клялся, даже горы золота князю обещал, лишь бы отправился он посреди ночи на охоту за разбойниками, которые добрыми людьми и его советниками прикидывались. Ничего бы, правда, не вышло, кабы ранее Добрыня с дружинниками княжескими не договорился.

Сейчас же ахнул князь и чуть в обморок не упал, завидев огромного волка, еле сдерживаемого Добрыней. Дружина быстро скрутила воинов Вольфганга, раненым кровь остановили, а потом тоже руки и ноги верёвками связали.

– Так где же тут сам Вольфганг? – спросил, очухавшись, князь. – Ты обещал, что застанем его за делами непристойными.

Смотрел князь на Алёшу, не так давно прибегавшего в его покои с криками и речами странными. Чуть не приказал он в тюрьму воина отправить, однако так божился он, уверяя в своей правоте, что грех было не явиться сюда, в дом рыцаря. Однако рыцаря-то тут не оказалось!

– А вот он, княже, – будто бы с радостью ответил Добрыня, указывая на брыкающегося под тяжестью богатырского тела волка. – Он не только девиц похищает, а ещё и в колдовстве сведущ. Свяжите это чудище, как и приспешников его. Долго в теле волка он находиться не может – вот и увидите истинное лицо любимого советничка, княже, который против нашего государя вам злые слова нашёптывал.

Смолчал князь, но приказал дружинникам огромного волка тоже пленить. Связали ему передние и задние лапы, а потом ещё и морду туго обмотали так, чтоб укусить не смог.

– Выходит прав ты был, богатырь русский, – нехотя признал ошибку князь. – Значит, не женой Вольфгангу была Настасья?

– А пускай и сама расскажет, – предложил Добрыня. – Я тоже послушать готов.

– И рассказывать-то нечего, – робко высказалась Настасья, совсем недавно погубившая столько воинов самозваного мужа. – Повстречал меня Вольфганг в чистом поле, когда грабил повозки крестьянские. Я заступилась за людей наших, билась с ним и всей его дружиной. Не смогла их побить – пленили меня, а у крестьян добро отняли. Был он мне не мил, держал в плену, в горнице на третьем этаже. Людям в городе говорил, будто жена я ему. Каждый вечер меня допрашивал и тщетно уговаривал “по-доброму” ему отдаться, так как “худого” мне не желает. Будто держать под замком девицу, чтобы та света белого не видала, – дело благородное… Но знала я, что не сбежать мне: его дюжина соратников пряталась по углам, а сам Вольфганг – колдун, который мог в глазах прочесть ответ на любой вопрос, если долго смотрит на тебя. Вот откуда, Добрыня, он про ваш визит узнал. Не выдавала я вас! Он всё понял, едва взглянул на меня. Вольфганг будто из чужой памяти картину нужную достаёт и узнаёт, что хочет. Я ль не предупреждала вас об опасности с этого самого окна!

– Никто тебя и не винит, Настасья, – ответил Добрыня, взяв ладонь поляницы в свою крепкую длань. – Понял я тебя тогда. Понял… И на прочность проверял. А потом, в ратуше у князя, тоже понял, что слишком запугана ты, чтобы перед всеми против рыцаря-оборотня идти. Не было у тебя в целом городе защитника. Но отныне есть.

– И целых двое, – не забыл вставить слово Алёша.

– Не за себя я боялась, – не замечая признаний своих поклонников, Настасья продолжала рассказ. – Страшно было за батюшку: он нас со старшей сестрой больше жизни любит.

– Не Микула ль Селянинович твой отец? – спросил Добрыня.

Понял князь, что начались дела междусобойные, и приказал дружине закрыть пойманных разбойников в погребе до суда.

– Так ты знаешь его?! Как он? Здоров ли? – Настасья бросилась к Добрыне и на его могучее плечо свои ладони сложила.

– Незнаком я с ним, к сожалению. Но есть у меня друг один старинный и старший – Вольга Святославич. Тот частенько в гости ко мне хаживает, как приезжаю я в отпуск к матушке. Порой и в Киеве видимся. И вот он однажды упомянул, что его побратим Микула жаловался, и не один раз: мол, от младшей дочери давно вестей нет. Пропала совсем, а искать где, и ума не приложит. И меня Вольга просил тоже в поисках помочь, коли услышу про тебя или узнаю что-то важное. И вот как ты отчество своё назвала – так у меня в голове фигуры и расставились по местам. А дальше – дело тактики.

– Какой тактики? – наивно спросила Настасья.

– Ой зря… – вырвалось у Алёши, и широкой ладонью шлёпнул юный богатырь себя по лбу.

– Настасья Микулишна, а батюшка не учил ли вас в шахматы играть? – спросил Добрыня и с прищуром посмотрел на красавицу.

Глава 2. Свадьба Добрыни

– Чего это ты, Алёша, совсем голову повесил? – подсела к грустному богатырю Амелфа Тимофеевна, поставив рядом тарелку с алой земляникой, только что набранной на дворе. – Не печалься ты: не друга теряешь – сестру приобретаешь. Добрыня не тот человек, чтобы из крайности в крайность бросаться да от былого отказываться из-за новых порядков. У него уж если подружился с кем – это на всю жизнь, а полюбил – так на вечность. Вон того тучного кучерявого мужа видишь? – Показывала матушка Добрыни сквозь окно терема на гулявшую по улице знатную пару: раздобревшая красавица с огненно-рыжими, разметавшимися по всей спине волосами опиралась предплечьем на руку крупного боярина с треугольной чёрной бородкой и растянувшимся вдвое дальше туловища животом.

– 

Вижу, конечно, – оживился юный богатырь и усмехнулся. – Как такого не заприметишь?

– 

Быстро же ты повеселел, – отметила матушка Добрыни.

– 

А меня оттого все и кличут Пересмешником за весёлый нрав – не сидит во мне долго грусть. Вот нахлынет, мимолётная, и тут же слетит.

– 

Так это же хорошо. Век живи – век радуйся.

– 

Не спорю. Только не воспринимают меня всерьёз люди, когда начинаешь с ними о деле говорить. Всё думают, что я шучу… – говорил богатырь, а сам долгую дорогу из Гнезно до Киева вспоминал, в особенности вечер один, когда текла тёплая беседа возле печи в одном крестьянском доме, где приютили их на ночь. Спрашивала Настасья о том, почему такие молодцы да красавцы до сих пор холостыми ходят. Добрыня вроде бы отшутился как раз, сказав, что ему и так матушки хватает, кто, волю дай, и держала б век возле юбки, а с женой так и вовсе обабишься. Алёша же искренне ответил: кабы женился, то на одной-единственной, встретив которую, он сразу бы понял – вот она. Потом добавил, что пока ещё таких не видал на белом свете. А потом ещё примолвил: «Д сей поры». Красавица засмеялась только: «Ой всё-то вы шутите. Вроде бы воины, богатыри, а никакой серьёзности». Так и остались слова Алёшины шуткой, а сам он снова скоморохом сделался.

– Я ж для чего про этого важного боярина разговор начала, – вернула юного богатыря с небес на землю Амелфа Тимофеевна. – Видишь он какой статный? Артемием величают. Женат он на княжеской племяннице, Забаве Путятишне. Можно ли подумать, что столь важный человек с моим Добрыней неразлейвода? На каждые именины дорогие подарки посылает, навещают друг друга, хотя тот близ Чернигова живёт, а Добрыня – то здесь, то в Киеве. Так и про тебя он всегда помнить будет и после свадебки. Так же на подвиги снова поедете, только ждать его теперь дома буду не я, а молодая жена. Кому уж тут в пору грусти предаваться, так это мне. Однако я на самом деле счастлива, потому что сын теперь…

– А меня дома будет ждать холодная печь да мыши по углам, – в сердцах высказался Алёша, и потом только понял, что зря. Не со своей же матушкой он разговаривал…

– Вот, значит, в чём кроется кручинушка твоя, – медленно и холодно проговорила Амелфа Тимофеевна, пальцами по раме оконной побарабанила и, не глядя на Алёшку, в сторону отошла. Стулья и лавки возле стола ровно поставила и отправилась по делам в соседние покои.

Чёрт его, видно, дёрнул сболтнуть такое. Матушка Добрыни в каждой шутке видела смысл, а в каждой жалобе – спрятанную обиду.

Но как ему быть, коли на завтра уже свадьба назначена? Как высказать Настасье всё, что на душе лежит? Потом уже поздно будет. “Потом” превратится в “никогда”.

А где он был всё это время до начала лета? Где он был, пока Добрыня уверенно прямой дорожкой шёл к мечте?

Да нигде! На печи без дела валялся и представлял губы её рубиновые да глаза лавандовые, вспоминал каждое слово её и каждый жест. От тоски на любые поручения княжеские соглашался, надеясь под саблей половецкой голову сложить или от случайной стрелы разбойничьей в висок погибнуть. Но бился отчаянно и домой с новыми победами возвращался.

И ни с кем старался не видеться, не разговаривать – тоску из сердца прочь разогнать, забыться.

Пока однажды сам уже Добрыня его не разыскал. Радостный такой в дом зашёл. По плечу его похлопал крепко и как на духу выпалил:

– 

Женюсь я, Алёшка. Отдаёт мне Микула Селянинович дочь свою. Любит меня Настасья-краса. Иди же ко мне, обнимемся. Тебе ж первому зарок дал рассказать о том, коли будет свадьба, в ту самую ночь, когда из полона мы Настасью спасли. Вот сбылась мечта – и тебе первому сообщаю. Как брату моему названому. Так что? Будешь гостем на свадебке?

– 

Буду, брат, – почти со слезами радости за друга ответил в тот миг Алёшка, и обнялись они, и кулаками по спинам помутозили со всей дури молодецкой.

Что ж, не обманул – прибыл на свадьбу в Рязань, где отроду не бывал. Познакомился с матушкой Добрыни, побродил по городу, поел сытных пирогов с солёными груздями. Невесты до сих пор не видел и, честно, боялся ей в глаза посмотреть.

Но сделать это надо было, чтобы как-то дальше жить, чтобы отпустить свою глупую любовь плыть от Оки в Пучай-реку, а по ней уже и на тот свет. Произросла она в его душе, никчёмная, как пустоцвет в поле.

***

Возле самого берега Оки, куда спуститься можно было от крепостной стены по широким, выкопанным в холме ступеням, покрытым дощатым настилом, с самого полудня было шумно и людно. Сюда повеселиться пришли не только гости, но и, казалось, вся рязанская молодёжь. Кто-то полез купаться, маясь от нестерпимой жары, но большинство с благоговением ждало свадебных игрищ.

Девушки уже вовсю плели венки, перешёптываясь друг с другом и мимоходом бросая беглый взгляд назад, в толпу молодцев. В предвкушении забавы хихикали красавицы и оставляли внутри венка тайный знак – ленту цветную. Каждая заранее выбрала себе цвет, но никому о нём не говорила – сами лишь его запоминали.

– А ну как мне чужая девка достанется? – шутливо спрашивал у ещё не женатых гостей Добрыня. – Как я потом Настасье в глаза-то посмотрю? Мол, прости, но не выбрала нас судьба друг для друга…

– Как Настасье в глаза смотреть – это мы, друже, сегодня в бане обсудим, – глупо пошутил Ставр, но молодцы поддержали смехом его слова. За все дни до свадьбы все уже привыкли к тому, что Ставр, приглашённый самим Микулой Селяниновичем, отцом невесты, считает себя мастером шуток. Привыкли, молчали и покряхтывали, дуя в ус, в ответ на залихватски сказанную им очередную нелепицу.

– А ты, Алёш, как думаешь? Узнаю али нет я её венок? – После того как недружный, но громкий хохот быстро сошёл на нет, положил ладонь Добрыня на плечо названого брата.

– Венок? – переспросил Алёша, будто богатырь его ото сна пробудил. – Какой венок?

Но не спал он, а внимательно следил за тем, как аккуратно один за другим вплетает Настасья стебельки, цветочки и ленту в дугу.

– Жены моей будущей венок. Смогу ли узнать его среди тех, что девицы плетут? Понимаешь, брат, это пустячное дело. Не верю я во все эти гадания с песнопениями. Но девушки… Они в них особую прелесть видят. И часто большое значение в жизни им придают.

– Не верю я тоже в такие предсказания, Добрыня, – уклонился от честного ответа Алёша. Коли в знаки поверить, то вспомнить надо, чью сосульку решила сбить Настасья, когда ставень открыла. Ту, которую он сам достать мечтал, как звезду с неба снять.

– Хоть я и тоже в предсказания не верю, но явно сплетает Мокошь причудливые порой нити. Неслучайной наша с Настасьей встреча была. Спас я её, а она меня сейчас спасает от…

Но уже не слышал друга Алёша – терзало душу страшное искушение. Следил он за руками милыми, плетущими венок. Следил и до конца проследить надеялся, чтобы обмануть саму судьбу в глазах Настасьиных. Уж коли верят девушки в гадания и прелесть в них находят…

Пока Добрыню другие молодцы разговорами и шутками занимали, Алёша очень внимательно издали за венком Настасьиным смотрел. Каждое с любовью сделанное переплетение стеблей видел, количество и порядок цветков запомнил. И долго всматривался, в какую сторону венок, пущенный под песни девушек, по Оке поплыл, как стороной других обходил и где наконец успокоился и осел на волнах.

– Кто мой венок достанет – того я буду, – пропели последнюю строчку девушки, и это стало командой для молодцев. Не раздеваясь, толпа ринулись в воду, расталкивая зевак и плещущихся в реке горожан. Алёша и так стоял ближе всех к берегу, он и быстрее прочих побежал. Знал, где плывёт заветный венок. Первым схватил его и к груди прижал. В тот же самый миг тысячи брызг обдали его с головы до пояса. Молодцы ныряли и прыгали, чтобы двумя пальцами за любой цветочек первыми уцепиться. Локтями и пинками пробивали путь к веночкам – лишь бы успеть: незамужних девиц на свадьбе Добрыни было в разы меньше.

Двое чуть не подрались, потому что одновременно добычу поймали, но спор разрешил сам жених, отдав свой венок одному из спорщиков. Тот с бесконечной благодарностью на богатыря посмотрел, глазам не веря.

– Так а сам-то ты с чем останешься? С чем к невесте пойдёшь?

– А ни с чем. И этот венок не её был – Настасья бы ленту сиреневую взяла. Так что бери, не переживай. Чужие девицы мне без надобности. А вот кому-то, значит, досталась моя, – с шумом выдохнув, Добрыня, весь мокрый, встал по колено в воде.

– Как без надобности? – влез в разговор Ставр, произнося слова наполовину детским говорком. – А вдруг я Настасьин венок поймал? У меня наглости хватит подойти и вместо тебя к ней посвататься. Неужто откажет? Али посмотрит, что тебя и приревновать не к кому – не был нужен девкам и сейчас не сдался им. Возьмет, да и меня выберет. А, робятки?

Но ему не ответили – молодцы были заняты поиском прячущихся вдоль берега девиц.

– Эх, ну и дурень же я. Зачем шанс упустил? – от нечего делать продолжил Добрыня перешучиваться со Ставром. – Алёш, брат, из жалости хоть свой венок отдай. Мне б и баба Яга сейчас сгодилась, чтоб Настасья ревновала.

– Нет, Добрынь, не отдам, – будто против своей воли ответил Алёша. – Ты и так теперь человек почти семейный – не нужен тебе чужой венок. А я, хоть и молодой, тоже хочу любовь познать. Вдруг это судьба? Как и у тебя с Настасьей…

– А лента на венке хотя бы какого цвета, скажи…

– Алая, – без запинки ответил Алёша, всматриваясь внутрь промокшего ободка из трав.

И, конечно, соврал.

***

Дрожал Алёшка. Колотило его сильнее, чем в лютые зимние морозы.

Не мог он волнения побороть.

Как не мог побороть и потаённую любовь свою. Пока не грешную – незамужней ещё оставалась Настасья. Но уже пришлось Алёше названому брату солгать.

Теперь же втайне, за спиной пытался он отбить невесту. Не делают так братья. А добрые христиане и с врагами столь подло себя не ведут. Оттого ещё сильнее дрожал юный богатырь, что знал: поступок такой ничто оправдать не может и никто из друзей не поддержит – все на стороне Добрыни будут.

Однако если не сегодня, то уже никогда…

Шёл Алёша вдоль берега, поднимался по тропам наверх, проверял кусты и валуны. Порой видел за ними девушек, но даже не спрашивал у них про цвет ленты, вплетённой в венок. Улыбался каждой и дальше поиски продолжал. Всё казалось ему, словно и нет других на свете – одна Настасья-краса.

Сердце дрогнуло – за стволом ивы, чьи мощные корни из обрывистого склона торчали, увидел он знакомый край платья из шитой золотом парчи цвета пламени. Поднялся по еле заметной тропке в уединённое место – снова Судьба им благоволила: можно, значит, в тишине объясниться и услышать ответ. Не сильно надеялся Алёша, что так и бросится Настасья в объятья и со свадьбы своей ради него сбежит. Шанс такой разве что один на тысячу сплетений клубка Мокоши. И ради призрачного шанса юный богатырь рисковал сейчас всем.