Край воронов, или Троянский цикл

– А наоборот: «послать с пары»?

– Здесь просто. Тебя не послали по определенному делу и не отпустили по твоим собственным нуждам. Никому неинтересно, чем ты будешь заниматься. Главное, чтобы ушел.

– Пусть так, но разве когда тебя отпускают, кому-то интересно, чем ты будешь заниматься?

– Не то, чтобы интересно, но важно услышать, куда тебя отпустить. «Отпустите к врачу» и «Отпустите побродить по коридорам» – есть разница?

– А если я просто скажу: «Отпустите меня с пары»?

– Равнозначно требованию отпустить тебя просто так.

– Но преподаватели иногда отпускают просто так?

– Это означает, что не будет пары, и у профессора на это свои причины. «Я отпускаю вас, потому что иду к врачу». При этом вас благословляют на все, что бы вы в дальнейшем ни сделали: «Идите с богом, дети. Зачем вам эта лекция!»

– А если я один отпрашиваюсь, и мне говорят, что отпускают – как думаешь, какую связь держит в голове преподаватель: отпускаю к врачу или с пары?

– Для тебя пока проблема не в походе к врачу, а в том, чтобы уйти с пары. Преподаватель тебе эту проблему решает. И для него фактом становится твой уход с занятий. Он уже не увидит, как ты в больницу ходил. Впоследствии он может просто сказать: «Этого студента я отпустил». Сразу понятно, что по уважительной причине. А ты держишь в голове свое направление и осознаешь, что отпустили тебя ради этого.

– А мне кажется, это неуважение к себе, когда акцентируешь фразу «отпустил с пары». Уже не учишь, а будто только и делаешь, что отпускаешь. Лучше подчеркнуть эту уважительную причину – «к врачу». А для тебя пока важен, – верно ведь в начале говорил, – сам отгул; отпустили – и ты уже рад. Ты понимаешь, что и к врачу успеешь, и может еще время остаться для чего-нибудь…

– Даже и не знаю я. Здесь, наверное, человеческий фактор: кому как нравится. Я уже о другом думаю. Я у тебя ошибку нашел.

У Артема на лице изобразился сюрприз. В ответ он только развел руками.

– Мне кажется, что Октор не отпускал нас с пары! «Отпустить» – это уже совсем, а если на время, то нет необходимости упоминать об этом. Мы понимаем, что нас послали за делом – исполняем и возвращаемся.

Они спустились. Перед дверью Артем придержал Восторка:

– Ты быстро заходи и сразу на заднюю парту… А то все на тебя смотрят, а я впадаю в самообман, что хотя бы четверть из этих взглядов провожают меня…

12.

Они впервые – в 10 классе! – выбрались из школы в какое-то другое заведение; особо одаренные здесь хотели представиться друг перед другом, от этого казались окружающим странными, а между собой – чудными вдвойне. Большинство мальчишек выглядели великовозрастными, носили красные пиджаки или ходили в майках с открытыми плечами. На уроках с умным видом все как один решали трудные математические задачи, а на переменах либо непреступно прохаживались вдоль стен, либо ржали в сортире. Девочки были похожи нарисованными лицами на кукол, но отличались скверными кошачьими характерами: провоцировали всех вокруг, а потом выясняли отношения.

Три фурии и два циника сразу слиплись вместе как одна сатана. Рыжий розовощекий толстяк и плюгавенький серый малый имели слабость к одухотворенным девушкам с длинными косами, которые, конечно, есть везде, даже в исправительных школах. И этим тихоням начинали вдруг твердить о здоровой любви и непринужденном общении. По тону их речи оставалось не совсем понятным, что вышеозначенных юношей заботит. Если бы им было хотя бы около 17, намерения их отчасти прояснились, но в среднем пубертате дело выглядело совсем уж нечистым и темным. Девочки подозревали, что это клоунада, выдаваемая за правду и нужно отшучиваться, но почему-то всегда пугались и вступали в чрезмерную оборону, что приносило зачинщикам их сомнительное удовольствие. В средней школе Михеля Шорохова пытались дрессировать, но он ускользал из средств управляемости и восклицал восторженно-классическое «Я люблю ее». Что мог возразить учитель, если шедевр «Я вас любил» парень читал лучше всех и на уроки хаживал в белом костюме…

На трех пресловутых девиц из этой компании Восторк диву и злу давался. Это было редкое уродство, а Восторка нельзя было обвинить в предубежденности по поводу унаследованного внешнего вида людей. Просто никто из его знакомых не рождался с малиновыми волосами, а тут Анечка Хрусталева притащила свои снимки времен 8 класса, где она орет, брызгает слюной прямо в фотоаппарат да еще и трясет своим химическим пучком. В Лицей при Университете Анюта явилась с гладкой прилизанной нахлобучкой из белых (почему-то хочется добавить – слипнувшихся и попахивающих краской) волос… Однажды на 11 этаже Технического Университета в аудитории, забитой людьми, когда шестой час вечера позволял ей отражаться в незавешенном оконном стекле, устремленном в темное небо, она приставала к одному из тех, кто ходил в безрукавках. Что-то она из него вытрясала, зачем-то просилась на руки – в итоге они упали на скамейку, и так уже сломанную. Она оказалась сверху и орала откуда-то из-под крышки стола.

– Кто это? – подумал Восторк, решающий сложную пространственную задачу перед занятием. Нелегко было узнать в ней девочку с длинными русыми волосами, фото которой выпало из-под карикатур существа с розовой челкой. Эту фотографию Восторк украл – ей было там явно не место!

Вторая особь расхаживала семенящими шагами в длинных юбках. Волосы опять же слипались стрижеными пучками, но были радикально черного цвета, а поскольку они блестели, то создавалось впечатление, что они истекают некачественными чернилами. Нос у нее был острый, а кожа так же блестела, как и волосы – разумеется, белоснежным кремом, но над ней явно хотелось позлорадствовать, поэтому само собой думалось, что это счастье у нее от пота. Третья подруга была менее уродлива, имела хотя бы спортивный вид, завязывала хвост из нормальных каштановых волос, но огромные свои глазищи обводила еще более заметными синими кругами.

Помимо будничных мелких хлопот у вышеописанной диаспоры лежало на сердцах большое горе. Числились в группе два мальчика, оба были заучками и выглядели при этом как божья кара. Отрастающие волосы цвета вороного крыла свободно шевелились вблизи таких мест на шее, которые не отказались бы уже целовать и взрослые женщины. Один из них имел облик смазливый – редкий по своей совершенной исполненности: круглые глаза разных цветов… не сказать – радуги, но поскольку это было врожденным свойством, гармония между радужными оболочками угадывалась. На фоне переливающейся зелени одного глаза второй заволакивался по центру вокруг зрачка дымчатой карей тенью, и этот резкий переход к потемнению глаз делал его взгляд проникновенным и глубоким. Черты лица его были плавные, сглаженные, преисполненные благородства, к ним очень шла улыбка, а он все время фонтанировал глазами позитивную эмоцию. Друг его цеплялся черными очами за предметы и сверлил людей. Обаятельным он вряд ли был, подобная внешность соответствовала образу война – азиата в детстве. Цвет лица имел преимущественно бледный и бледнел еще сильнее – и тогда легендарные фамильные брови и чересчур яркие губы проступали еще отчетливее, становясь чувственными, сексуально-притягательными точками. Оба товарища носили черные футболки с драконом и гремели связками цепочек на светлых джинсах, перетянутых у пояса жесткими солдатскими ремнями и неимоверно расширенных внизу. Разговаривали они только с нужными людьми в основном по делу, упивались своим достоинством и упорно продолжали забиваться в углы и аскетствовать, наводя при этом все более нарядные марафеты. Когда один вдруг навел белые перья в волосах, а другой – черные стрелки на глазах, толпа ахнула, и наиболее заинтересованные бросились на амбразуру.

– Восторк, а губы у тебя тоже накрашенные?

– Нет.

– Для чего тебе подводка глаз?

– Мне это идет.

Таков был первый заход. Он действительно находился на своем месте, в своей тарелке, и разговор свелся бы к восхвалению его личности, стоило бы ей согласиться. А Светлой Алексе очень хотелось раздавать ценные советы. Успехи Анны Хрусталевой с Троем можно было назвать промежуточными:

– Почему ты совсем не осветлил волосы?

– И ты бы меня спросила, зачем я это сделал?..

По крайней мере, этот занялся словесной эквилибристикой, не переставая улыбаться… На последующие попытки снять их с насиженных мест Трой продолжал переводить тему разговора бессмысленными многословными речами, ловко вписываясь в средневековые каноны галантности. Восторк же открыто хамил и злобствовал – раз за разом ничего нового в этом не было, ответные грубости он не трудился слышать и не вступал в продолжительные беседы. И хоть последнее слово оставалось за ними, все равно ситуация складывалась скучная и обидная. Их явно считали болтушками. Трой в этом смысле был интереснее: он отбивался ровным голосом, пока всех их уже не разводили обстоятельства. Пока Троя зажимали в углу, наседая на него втроем, Восторк вдруг самостоятельно подал повод для ссоры. Он появился из ниоткуда и… увел товарища из замкнутого девичьего круга. С легкостью, за руку и без всякого сопротивления. Алекса Светлая вдруг поняла, что не станет она хвататься за мужчину и перетягивать его, как канат. Хрусталева потеряла в Троя веру. Тата Гратова криками дала отмашку:

– Я не поняла? Он твоя собственность, эй?

… Старые джинсы. Старая отмершая шкура. Он явился сегодня, как детдомовец. Только в это заведение годны отцовские подарки двухлетней давности. Или на дачу. Вчера, как всякий ненормальный человек, он расхлебывал свою горькую чашу во дворе университетской новостройки, отданной под отдельное помещение Лицея. В одиннадцатом классе они внезапно переехали и расселись в стандартно обставленных школьных классах. Обедать ходили на больших переменах в университет ради кексов, коржиков и всего того, что еще просилось Трою в рот. От этой умиротворенности не осталось и следа, когда Восторк потонул в жидком цементе; отправив в небытие белые ботинки и нижнюю часть джинсов, он нешуточно взвыл и даже вылез, не затвердевши, при виде надвигающегося грузовика. Таким образом у здания доделывали крыльцо, и ученикам здесь явно было не место. Песок с мутной серой кашей стекали как с гуся вода. Через двадцать минут он вышел из туалетной комнаты в идеально мокрых штанах до самого колена. Трой появился следом, рассуждая о зыбучих песках. С опозданием и невозмутимыми лицами – и не так уж это было для них-то тяжело – вошли они на последнюю пару под пристальные взгляды всех страждущих мщения. Злорадный восторг мелькнул в глазах Хрусталевой, но тотчас разбился, как хрусталь, о Восторково выражение лица, не оставляющего сомнений в том, что так и надо. Разумеется, оба напустили на себя личину, и в глубине души Анна думала вовсе не те глупости, готовые сорваться с языка, вроде «Кашу на себя опрокинул?» или «В унитаз провалился обеими ногами?»; теперь ей стало интересно, а можно ли вывести его из себя. Вечно великаны – титаны мысли или красоты – висят, как бессильные, на цепях или слепо бредут по дороге, ничего вокруг не замечая и не догадываясь о проблемах. В итоге, всю эту мелочь решают совсем не знойные мужчины, которых вовсе не хочется любить…

Старые джинсы. Воспоминания о минувшем дне. Помещение аудиторных занятий английской подгруппы продвинутого уровня. По две парты в ряд. Он сидит посреди кабинета, согбенный над желтой продолговатой книгой. Позади восседает Хрусталева и упорно тычет ему в спину циркулем. Самым беспощадным образом. Самым острым концом. Он точно знает, что проходит все, пройдет и это, нужно лишь потерпеть и не допускать в жизнь сентиментальных моветонов своей слабости. Терпеть? Он поднимает глаза на молоденькую учительницу – каких-то пять лет разницы, и он уже бережнее относится к женским ощущениям. «Жалко ее, – думает он, – совсем не обязательно вот так сразу понять, что твои слушатели заняты исключительно друг другом…» Потом он, не поворачивая головы, не производя суетливых истерических движений, забрасывает руку назад и ребром ладони отпускает затрещину куда попало. Воцаряется тишина, хотя и так было нешумно; теперь молчание приобретает характер сдерживаемых восклицаний. Анька немеет – видимо, осознает, что забыла, как великаны, не заметив, давят окружающих. Англичанка растерянно хлопает глазами, переводя взгляд с одного на другого, не зная, к кому обратиться. Маячат за приподнятой картонной обложкой огромные и с близкого расстояния расплывающиеся Троевы глаза; нет, не читает – ведь интересно! – и смотрит на Восторка, как в детстве, наивно и чуть таращится.

– Аня, если нужно, выйди и посмотри глаз, – озвучивает преподавательница, как ей кажется, конструктивное решение. А сама думает, в каких фразах будет доносить на круглого отличника.

– Я и так его прекрасно вижу, – кротко отвечает Хрусталева, и это будет единственная ее фраза и по поводу глаза, и о ситуации вообще. Классная дама не пыталась ее спросить о чем-то; как обычно, всем было понятно, отчего девочка половину пары втыкает иголки в чужую спину, а с какой стати распустил руки мальчик – действительно, странно.

– Мне кажется, она чего-то добивалась и получила то, чего и хотела, – формула успеха совсем в циничном стиле Михеля Шорохова.

– Конечно, они не будут беседовать с ней по сути, всем стыдно сказать: «Что же ты пристаешь к парню?» Если ты даже и не узнаешь о такой разборке, все равно окажешься сахарным в их разговоре, – говорил Трой. – Лучше они попросят ее не приводить отца, представят, что им самим так будет лучше…

– Я бы на твоем месте не боялся кулаков разных стариков… – сердито бросил Восторк.

– А я не испугался бы их и на твоем месте. Лучше пусть покрасят морду, чем отчислят. У нее дядя здесь работает.

– И она учится здесь как дочка начальника? А у меня отец – раздолбай, а матери вообще нет! Поэтому если кому-то что-то надо объяснить – это ко мне <…>

13.

Возле прилавков со времен пришествия нынешнего хозяина царила темнота; от дверей по диагонали расходились два зала: в одном взбирались рядами к потолку книги издательства «Пироги», которое поддерживало никому не известных желающих высказаться и выпускало им антологии в желтых, разрисованных комиксами обложках. Интересовались подобными новинками поголовные неформалы, и заведение могло вести статистику и высчитать их процент среди населения. Напротив давали пироги, и не просто бабушкины пирожки, умещающиеся в ладонь – это были целые квадраты, набитые хлопьями творожных и овощных масс, обвешанные лохмотьями остывшего растопленного сыра. Употреблявшие этот продукт обычно забывали о трапезе на полдня. Заведение радушно принимало железнодорожных туристов, которым некуда было деться из плотного графика своих отъездов, прибытий и пересадок. Такие люди часто ехали заграницу из провинций и угадывали на промежуточные станции в заколдованный отрезок времени с 5:50 до 7:55, без завтрака и без представления, где его найти. Подобные размышления и подсчеты предписывали кафе «Desire» внеконкурентную работу в ранние утренние часы. За барной стойкой стоял сам хозяин Дезар, или Денис Азаренко; после заката он бойко торговал книгами, но иногда сбивался, когда покупатель погружался в чтение, не отходя от кассы, – и предлагал пироги. Ночь он проводил беспокойную, опасался проспать работу и поэтому тусил, и это все же не спасало его от страха опозданий. Зато днем он мирно отсыпался, пока младший брат письменно преуспевал в тонкостях частной науки.

– Здорово! – приветствовал Артем. – Я уже час жду. Ты похож на блеклую женщину.

Естественный Восторк, похожий без макияжа на стопроцентного мужчину, устало присел на краешек стула, выставив на стол толстенные манжеты черной потертой косухи.

– Смысл ждать человека раньше назначенного часа?

– А я дожидался этого часа. В страдание по тебе я не успел погрузиться – ты вовремя пришел. А если бы я любил тебя по-настоящему, то ждал бы несколько дней. Эх ты, злюка! Спорим, что ты-то трое суток меня вспоминал?

– Да, мне неприятности всегда не давали покоя… Ты понимаешь, ко мне скоро приедет Настя, а тут…

– Нет, стоп! Я первый записался, и ты должен был скорее ее визитом пожертвовать.

– Она не в том возрасте, чтобы ей отказывать. А пожертвовал я скорее собой: с самого утра под обоих прогибаюсь…

– В таких случаях всех посылать надо. Встаешь и уходишь в третье место исключительно сам с собой, – крикнул Дезар от бара.

– Куда еще идти? – возмутился Восторк. – Я спать хочу. Я вас прекрасно и сидя пошлю.

– Смотри-ка, гонит из родного дома без зазрения совести. Господин Мерков, не боишься больше, что тебя за непослушание отравой накормят?! – глумился Денис.

– Я не МЕрков, я ЧмейркОв, – мрачно возразил Немеркнущий. – Артем, а ты достоин самых щедрых посылов в самые сокровенные места… Ты еще и трепач.

– Хватит материться, учитель русского языка!

– Я тебе тут не учитель, – отвечал он и активно продолжал посылать.

– Перестань, говорят. А то напишу работу на тему: «Фаллические образы в речи Восторка Христофоровича» – и ты будешь еще долго оправдываться в своем онанизме.

Когда развлеченный ими Дезар с ухмылкой подал пресловутые пироги, оба позавтракали с неомраченными аппетитами.

– И вместо того, чтобы перебирать мои детские страхи, – говорил Восторк, отодвигая тарелки, – мог бы рассказать про свои взрослые ужасы!

– Знаешь, – ответил Артем примирительно, – если твои страхи изменились, то ты выиграл. Потому что я до сих пор боюсь снов, в которых изображаюсь я, потерявший рюкзак где-то в школе.

– А, я знаю такие сны: иногда еще голым оказываешься в общественном месте!

– Оказываюсь, – признался Артем, – но спрятать себя проще, чем найти сумку с книжками.

– Да, – произнес Восторк задумчиво, – мои страхи повзрослели по-настоящему. Теперь я боюсь… гомосексуалистов!

– Ой! – Артем даже откинулся на стуле и воздел руки. – Неужели тебя где-то угораздило их напугаться?

– Было у моего друга двое друзей…

– И тебя приглашали четвертым!

– Да уж, он всерьез думал, что можно с ними дружить. А я в конце концов одного из них ударил.

– Вот! Одно и то же! Я знал. Тебе впору себя самого бояться. А меня лупить не станешь?

– Я с малознакомыми подчеркнуто вежлив…

– Как профессиональный двурушник. Хорошо, что предупредил… Значит, через месяц-другой из твоей шкатулки будут выпрыгивать дюжие Восторки с серьезными намерениями?? Только чем же тебе так близок стал твой окровавленный гном?

– Наоборот, я отбивался от лишней близости. Узнал его хорошо – и бил стандартно. Как среднестатистического врага.

– Нет, – сказал Артем, – так дело не пойдет. Ты мне зубы заговариваешь! Обещал про страхи, а свел все на свои драки. Или ты его колотил со страху??

– Да не колотил я его. Просто стукнул. Он отлетел – и все. Они драться-то совершенно не умеют.

– И все-таки за что ты его огрел? Он к тебе лез – и ты боялся? – допытывались по другую сторону столика.

– Я этого тогда вообще не боялся. Но мне показалось, что он может пристать к моему другу. Что в этом хорошего?

– И только-то? Весь страх в навязчивости, якобы кто-то к кому-то пристанет? Ты, Восторк, конкретно, по-мужски скажи, в чем проблема!

– А ты не веди бесконечный диалог – тогда и расскажу.

И тут Артем понял, что мешает какому-то другому занятию, хотя можно было привыкнуть к тому, что Восторковы глаза всегда отъезжали от лица собеседника в сторону в скучающем безнадежном поиске; на этот раз по ту сторону взгляда находилась классная мужская фигура, обращенная лицом к Дезару. Субъект монотонно тянул аперитив из бокала, на руках его, вырастающих из пройм темной безрукавки, угадывались по вздутым белым отметинам шрамы. На спине красовалось осветленное на черном фоне изображение дракона с закрученным хвостом; из этого клубка отчетливо тянуло в душу дурманом свежей данаевской крови. Артем пошевелил мышцами на макушке и недоуменно воззрился на картину явления царя народу, написанную на Восторковом лице. Минут пять так сидели. Потом Дезар вынырнул из-под прилавка и уселся на высоком табурете напротив незнакомца, тот заговорил глухим, замогильным голосом. Восторк вздрогнул и отвлекся от него, также обретя дар речи. Заговорил он о старом, и Артем решил, что приятель обознался, поэтому не стал спрашивать, хотя рассказ о том, кто был похож на Денисова кореша, мог оказаться интересным.

– Когда я с одним расправился, второй решил дать мне сдачи, только не знал, с какого места с этим подойти – и навалился, как медведь, давай сжимать, будто я из резины… У меня все силы сразу куда-то делись, стало душно и мерзко, будто насилует женщина.

– И только поэтому ты решил, что они гомосексуальны?!

– А еще они оба дивные, как цветники!

– Восторк, на себя посмотри…

– Не приписывай меня к ним. Что во мне? Что ты – что я… все мы традиционно темные. А они? Один блондин синеокий, второй – медного, предзакатного цвета, и зелень ядовитая брызжет из глаз…

– А ты расист, парень!

– Я-то? У моего друга один глаз тоже зеленый, но это не выглядит так вульгарно!

– Ну все с тобой ясно! Ты его любишь наполовину: с одной стороны, он тебе близок, а когда видишь его с другого бока, то завидуешь…

– Не понял? – жестковато спросил Восторк, хотя Артем повествовал достаточно шутливо.

– Видишь ли, синева, а тем более зелень в глазах вовсе не свидетельствуют о гомосексуализме. Просто лучезарные блондины часто девушкам нравятся. Здесь я тебе свояк на оба глаза. Сам страдаю.

– Женщин мы не делили…

Тут Артем хлопнул себя по лбу и заголосил:

– Точно! Вы же товарища делили – того, который с зеленым глазом! В некотором возрасте лучший друг дороже возлюбленной…

– Кажется, ты сейчас в таком возрасте. Именно под эту теорию подходят преследования в ночные часы…

– И теперь я буду знать, что все трезвенники есть язвенники! У меня другой случай – вторичного погружения в мальчишник из-за одиночества. Я ведь даже самого никудышного друга не нажил в юности. А вон – видишь – у стойки стоит Догмар, с ним Денис уже сто лет общается…

Эффект был достигнут: Восторк снова дико устремил взоры в указанном направлении. Артем продолжал наигрывать:

– Чего ты на человека уставился? Неприлично.

Но было уже поздно. Белый дракон чутко вздрогнул и развернулся в приделах прямого угла.

– Что надо? – свирепо бросил дракононосец в зал. Следом послышался Дезар:

– Брось, это младший брат с другом…

Прямо на Восторка, или скорее мимо него, обращены были два студенистых, наполненных наслаивающимися белковыми оболочками, органа зрения; цвета глаз не было, хрусталики тонули в облаке непроницаемого сероватого бельма. В верхней части лба ровный загар пересекался частыми тонкими нитками давних шрамов. Без сомнения, человек был слеп и озлоблен. При виде этого уродства Восторк сразу заработал головную боль. Всплывали и уплывали в сознании, вспыхивали десятками образы темно-зеленых Воркониевых глаз, затянутых катарактой…

… Цветочная Настя в ярких тонах, с зонтиком и в калошах стояла уже у двери, когда он, задыхаясь, взлетел по лестнице.

– Так я и знала, что ты разгуливаешь по ночам, – сказала она с апломбом.

– Насть… – бормотал он, без надежды отбиться. – Как мне не везет сегодня!

На циферблате начался отсчет в сторону десяти часов. Ключ с металлическим шипением вонзился в замочную скважину, Настя прошла вперед. Он закрыл за ней дверь с облегчением, не без желания забиться в угол, наблюдая, как она мило будет хозяйничать. Некоторое время Настя металась по наклонной, потом немного остыла и практично пересчитала ступеньки. Затем Настя принялась раскладываться: достала из рюкзака бутылку с розовой банной пеной, пару футболок и короткую курточку из тонкой лаковой кожи. После этого она совершенно предсказуемо погрязла в ванной, высунув из мыла макушку с носом и пятки. Восторка она усадила на кафельный бортик и болтала, гулко тонируя под сводами потолка.

– Когда взрослый видит ребенка в водоеме, то всегда норовит утопить его, а потом со смехом вытащить! Это считается прекрасным неожиданным поступком…

– Что же делать взрослому? Самому утопиться? – улыбнулся Восторк.

– Тогда станет под водой за ноги хватать, – отмахнулась Настя, – нет, надо что-то красивое…

– А твое «красиво» – это с прикосновением к тебе или без этого? – спросил он серьезно.

– По-разному будет красиво? – обрадовалась она.

– Не знаю я, Настя, что тебе нужно: или чтобы дружественно плыли рядом с тобой, или по воде на руках нежно носили…

– Нет, все глупо в общественных местах, – решила Настя, с умным видом закатывая глаза и не различая седьмого неба, – все прыгают, а вы нежно плывете! Глупо и незаметно. Пляж – это увеселительное заведение. А надо, чтобы вдвоем…

– Вот мы и вдвоем! В ванной. Никто сюда больше не влезет. Красиво? Как тебе?

– Мы же ничего не сделали, чтобы было красиво, – удивилась она.