скачать книгу бесплатно
Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма
Бринк Линдси
Экономика (Социум)
Автор предлагает неожиданный взгляд на глобализацию, идущий вразрез с расхожими штампами – как глобалистскими, так и антиглобалистскими. Экономическая глобализация последних 15-20 лет не является ни уникальной, ни необратимой. Мир уже пережил первую волну глобализации в конце XIX – начале XX вв., закончившуюся крахом. Нынешняя волна вызвана не развитием технологий и мифической политикой «рыночного фундаментализма», а всеобщим разочарованием в практике всеобъемлющего государственного регулирования. Проводившаяся с конца 70-х годов XX в. правительствами разных стран прагматическая политика дерегулирования дала неожиданный для всех побочный эффект в виде бурного развития международной торговли и финансовых рынков. Но дальнейшее движение в этом направлении вовсе не гарантировано. Поступательное развитие мировой экономики и повышение благосостояния широких масс требуют более фундаментальных политических и идеологических изменений. 2-е издание, электронное.
Бринк Линдси
Глобализация: повторение пройденного. Неопределенное будущее глобального капитализма
© Brink Lindsey, 2002. All rights reserved. Перевод издан по лицензии.
© АНО «ИРИСЭН», 2005
Предисловие издателя
Глобализация – модная тема. Одних только книг по ней, вышедших на русском языке, насчитывается, вероятно, уже не один десяток. И все же мы решили выпустить перевод очередной работы, посвященной развитию глобального экономического обмена. Чем обусловлено такое решение?
В своей книге Б. Линдси формулирует и обосновывает оригинальный взгляд на процесс экономической глобализации (т. е. развития международной торговли и мировых рынков). По его мнению, она не является плодом политики, сознательно и последовательно проводимой какими-либо правительствами или корпорациями и направленной на укрепление международных рынков или ослабление национального суверенитета. Наоборот, глобализация – результат, полученный независимо от чьих-либо замыслов и даже вопреки им. По сути, она есть побочный продукт политики дерегулирования и ослабления государственного вмешательства в экономику, которая проводилась во многих развитых и развивающихся странах начиная с конца 70-х гг. и была вызвана разочарованием в проектах построения смешанной или полностью государственной экономики. Ни о каком «рыночном фундаментализме», которым принято пугать доверчивых обывателей, речи не шло и не идет. Неохотная и непоследовательная либерализация внутренних рынков неожиданно для всех привела к бурному развитию рынков международных.
Б. Линдси противопоставляет свою концепцию распространенным теориям как сторонников, так и противников глобализации. И те и другие зачастую объясняют ее развитием определенных технологий. При этом «глобалисты» впадают в эйфорию и провозглашают уже наступившую бесповоротную победу международного разделения труда над национальным суверенитетом, этатизмом и автаркией. «Антиглобалисты» же, соглашаясь с «глобалистами» по существу, оценивают эти «факты» отрицательно и призывают к противостоянию космополитической силе международного капитализма, к борьбе за сохранение суверенитета, за укрепление институтов госрегулирования на национальном уровне и за протекционизм. И те и другие исходят из ложных теоретических посылок и неадекватно интерпретируют факты.
Оригинальность трактовки, не совпадающей с мнениями обоих противостоящих «лагерей», – одна из главных причин, по которой книга Б. Линдси будет полезна и интересна всем, кого волнуют проблемы глобализации и развития международной экономики.
Еще одним достоинством, которого зачастую лишены прочие книги о глобализации, является то, что автор встраивает описание происходящих ныне процессов в широкий исторический контекст. Он подчеркивает, что нынешняя волна глобализации вовсе не первая. Исходной точкой его исторического обзора служит промышленная революция XVIII–XIX вв., которая была результатом либерализации законодательства в сфере экономики. Промышленная революция породила первую волну глобализации во второй половине XIX – начале XX в., которая была сопоставима с нынешней, а по некоторым параметрам превосходила ее. Относительно свободный рынок (внутренний и международный) вызвал бурное развитие технологий транспорта и связи, что привело к резкому снижению издержек, связанных с международной торговлей, финансами и миграцией.
Весь XX век прошел под знаком реакции против промышленной революции – Б. Линдси называет ее «промышленной контрреволюцией». На этой реакции основывали свое влияние антикапиталистические политические течения, как «правые», так и «левые» (коммунизм, национализм, социал-демократия, кейнсианство и т. д.). Трудности, переживаемые политико-экономическими системами, основанными на этих идеологиях, а то и полное их банкротство стали причинами той волны либерализации, которая неожиданно привела ко второй глобализационной волне.
Автор подкрепляет свою концепцию богатым историческим материалом. Можно соглашаться или не соглашаться с ней, но сам опыт рассмотрения глобализации в широком историческом контексте важен и полезен для любого исследователя.
Еще одна важная особенность книги в том, что она написана не кабинетным теоретиком, а практиком, значительную часть жизни проработавшим в сфере международных экономических отношений. Ныне он возглавляет Центр исследований международной торговли при Институте Катона – одном из ведущих американских аналитических центров, разработки которого оказывают существенное влияние на формирование внутренней и внешней политики страны.
Б. Линдси, несомненно, является сторонником свободного рынка и максимального развития международных экономических связей, так как считает все это важным средством повышения благосостояния народов, в том числе беднейших. Но он весьма далек от эйфории по поводу нынешнего положения дел. Ветер может легко перемениться, и мир может оказаться снова ввергнутым в череду войн и пучину нищеты.
По мнению Редакционного совета серии, книга Б. Линдси будет весьма полезна российскому читателю для понимания процессов, происходящих в мировой экономике, и заполнит ряд существенных пробелов в русскоязычной литературе, посвященной экономической глобализации.
В. Завадников,
Председатель Редакционного совета
Февраль 2006 г.
Предисловие
Согласно популярной точке зрения, глобализация в современном мире представляет собой чрезвычайно могущественную, практически неодолимую силу. Обычно в ней видят некоего джинна, который каким-то образом сумел вырваться из бутылки и теперь диктует свою волю всему миру. Предполагается, что национальные правительства утратили значительную часть суверенитета в пользу новой верховной власти глобализации.
Такое понимание происходящего распространено по обе стороны идеологических границ. Как друзья, так и враги глобализации изображают ее как более или менее беспрепятственно одержанную победу рынков над правительствами – экономических сил над политической властью. Естественно, идут горячие споры о том, как к этому относиться – ликовать или плакать, но нет сомнений в том, что все уже свершилось.
Эта книга написана с противоположных позиций. Я пытаюсь доказать, что распространенное представление о глобализации сильно расходится с реальностью. Общепринятая интерпретация недостаточно учитывает исторический контекст. Данная книга пытается восполнить этот пробел; в ней предпринята попытка увязать глобализацию с прошлым, которое ее породило.
Если вихрь современных событий рассматривать в надлежащем контексте, становится ясно, что глобализация не является некой неожиданно сорвавшейся с цепи демонической силой. Напротив, она предстает в виде сознательно выбранной ответной меры на всемирный провал проектов централизованного планирования и иерархического контроля. В последние два десятилетия правительства самых разных стран столкнулись с серьезными экономическими болезнями – как в форме острого кризиса, так и в виде хронически низкой эффективности, – порожденными десятилетиями дисфункциональной антирыночной политики. В ответ на эти недуги правительства ослабили государственное вмешательство в экономику и расширили пространство рыночной конкуренции. В частности, одним из последствий общей либерализации было устранение барьеров на пути международной торговли и инвестиций. Самым значительным событием последних десятилетий стало включение в международную рыночную экономику огромных масс населения, прежде совершенно отрезанного от остального мира, – в советском блоке, в Китае, Индии и многих других развивающихся странах. В итоге впервые можно говорить о поистине глобальном разделении труда.
Утверждение, что глобализация вынудила правительства принять прорыночную политику против их воли, не соответствует действительности. Напротив, глобализация стала возможна только благодаря провалу политики коллективизма и благодаря решимости правительств, столкнувшихся с этим провалом, выбрать рыночную альтернативу. Таким образом, в популярном понимании глобализации, равно разделяемом как ее сторонниками, так и противниками-катастрофистами, основное направление исторических причинно – следственных связей перевернуто с ног на голову.
Но, хотя глобализация стала результатом разрыва с коллективистским прошлым, этот разрыв ни в коем случае не был окончательным и бесповоротным. Несмотря на ликование в одном лагере и скрежет зубовный – в другом, триумф рынков нигде не наблюдается. Мир только начинает преодолевать затянувшийся на целое столетие флирт с доминированием государства в экономике. Рыночная конкуренция, с одной стороны, все также сдерживается избыточным регулированием всего и вся, а с другой – подрывается отсутствием поддерживающей институциональной инфраструктуры. «Невидимая рука» рынков, возможно, уже набирает силу, но «мертвая рука» старой коллективистской мечты все еще сильна и влиятельна.
Более того, главной причиной «успешного наступления» рынков является то, что других вариантов просто не просматривается. За некоторыми исключениями большинство государственных лидеров, обратившихся к рыночным реформам, сделали это не в силу своей приверженности идеалам экономического либерализма, но из чистого прагматизма, аточнее – из-за отсутствия других жизнеспособных альтернатив. Как следствие, реформы слишком часто проводились без особого энтузиазма, а потому оказывались половинчатыми.
Таким образом, нынешний эпизод глобализации следует считать переходной эпохой – неспокойным, но полным надежд междуцарствием: с одной стороны – обанкротившиеся упования на централизованное регулирование, с другой – многообещающие перспективы экономической свободы. Идет борьба между прошлым и будущим, и напряжение периодически прорывается мощными потрясениями. Финансовые кризисы, которые в недавнем прошлом прокатились по Восточной Азии, России и Латинской Америке, свидетельствуют о нестабильности сложившегося положения дел.
Будучи директором Центра изучения торговой политики в Институте Катона, я осуществлял мониторинг международной торговой и инвестиционной политики США и других стран и готовил рекомендации по ее совершенствованию. Благодаря этой работе я оказался в эпицентре эйфории по поводу глобализации, постоянно имея дело с Североамериканским соглашением о свободной торговле, Всемирной торговой организацией и другими подобными учреждениями. А до того как занять мой нынешний пост в Институте Катона, я несколько лет работал юристом в сфере международной торговли, представляя главным образом компании из стран Юго-Восточной Азии, экспортирующие товары в США. Работа, заставлявшая меня ежегодно по три-четыре месяца проводить в разных местах Тихоокеанского кольца, позволила мне непосредственно соприкоснуться с динамизмом и разочарованиями жизни в глобальной экономике.
Выполняя свои профессиональные обязанности, я вновь и вновь сталкивался с исторической близорукостью, которой страдают публичные дебаты о глобализации. Оппоненты, не мудрствуя лукаво, просто принимают как аксиому то, что свободные рынки на коне и правят миром, а потому противникам рыночно ориентированной политики удается без труда взваливать на нее вину за все жестокости и страдания мира. Влияния прошлого на сегодняшнюю ситуацию слишком часто не замечают; о непростительных провалах, предшествовавших рыночным реформам, слишком часто забывают; вред, приносимый пережитками антирыночной политики, слишком часто игнорируют. Таким образом, господствующие заблуждения относительно глобализации способствуют непрекращающимся спорам, повышая вероятность того, что процесс отчаянно необходимой либерализации экономики будет замедлен или даже обращен вспять.
Я написал данную книгу в попытке изложить ситуацию как она есть – рассказать подлинную историю глобализации и предложить трезвую оценку достигнутого и перспектив. Решая эту задачу, я вышел за пределы моих профессиональных познаний в области права и государственной политики и погрузился в сферы истории, экономической теории, социологии и политической науки. Сделав все возможное для того, чтобы не запутаться в деталях, я, тем не менее, не сомневаюсь, что мои набеги на отдельные области знаний иногда заставят специалистов поморщиться. Я прошу о снисхождении и в свою защиту могу сказать лишь, что, работая с большим холстом, приходится делать крупные мазки, а прошлое, настоящее и будущее мировой экономики – это, воистину, очень большой холст. Надеюсь только на то, что подлинность картины в целом извинит небольшие погрешности в деталях.
Я в долгу перед многими людьми. Начну с Эда Крейна, президента Института Катона, который с самого начала неизменно оказывал мне поддержку. Если бы не его вера в меня, не великодушие, с которым он предоставил необходимые мне время и ресурсы, эта книга не была бы написана. Позвольте мне также в самом начале признать заслуги Мэтт Холт, моего редактора из издательства John Wiley & Sons, которая верила в мою работу и помогла мне преодолеть все трудности издательского процесса.
Проводя исследования, необходимые для этой книги, я путешествовал по всему земному шару и при этом опирался на содействие людей, помогавших мне разрабатывать маршруты поездок, договариваться об интервью и добираться в труднодоступные места. Я бы хотел особенно поблагодарить Бийонг-Хо Гонга, Ноюнга Парка, Джеффа Макдональда, Томаса Ларсона, Порнпрома Карнчаначари, Чака Холмса, Баруна Митра, Джала Кхамбата, Джерардо Бонджованни и Фернандо Баха.
Вирджиния Пострел, Дэвид Фрам, Дуг Ирвин, Разин Салли, Дэвид Боаз, Том Палмер, Ян Васкес, Дэвид Хендерсон и Хосе Пиньера любезно ознакомились с разными черновыми набросками книги. Конечный продукт сильно выиграл благодаря их ценным комментариям и критике; разумеется, они не несут никакой ответственности за оставшиеся в тексте ошибки. Скотт Линсиком, мой помощник, оказал бесценную помощь в поиске источников, сверке цитат и примечаний и в составлении списка ссылок.
Моя жена Дебби заслуживает орден за сверхчеловеческое терпение, с которым она переносила мою погруженность в работу. Наконец, позвольте мне крепко обнять (вербально) трех моих сыновей – Мэтью, Майкла и Джека. Эта книга посвящена им – и тому сложному, трагичному и восхитительному миру, который унаследуют от нас они и все наши дети.
Глава 1. Груз прошлого
На берегу Москвы-реки, недалеко от ЦПКиО им. Горького, находится кладбище памятников погибшей эпохи. Его разместили на территории Новой Третьяковской галереи – массивного унылого здания, в котором экспонируется главная коллекция живописи в жанре социалистического реализма. Прогуливаясь по безлюдным залам музея, можно полюбоваться такими забытыми шедеврами, как «Собрание деревенской коммунистической ячейки» Ефима Чепцова, «Ужин трактористов» Аркадия Пластова и «Строительство домны на Кузнецком металлургическом комбинате» Петра Котова. Выйдите на улицу, заверните налево за угол – и вы попадаете на кладбище.
На нескольких акрах земли под открытым небом расположились поверженные идолы советской эпохи. Центральный экспонат коллекции – огромная статуя основателя советской тайной полиции Дзержинского, до неудавшегося августовского переворота 1991 г. стоявшая перед штаб-квартирой КГБ в центре Лубянской площади. Здесь вы увидите множество статуй и бюстов Ленина и статую Сталина из красного мрамора, со слегка поврежденным лицом, бесстрастно взирающую на внушающее ужас скопление каменных голов, запертых в клетках из колючей проволоки.
Когда я оказался там в конце жаркого июльского дня 1999 г., зрителей на кладбище было немного. Небольшие группы неспешно бродили по бетонным дорожкам, в высокой нестриженой траве на садовых скамейках сидели парочки. Недалеко от музея разместилось маленькое летнее кафе. Люди за столиками под зонтами пили джин с тоником из алюминиевых банок.
На кладбище погибших монументов грандиозные амбиции и безжалостная власть советской эпохи превратились в китч. Но ироничный дух этого места не способен победить глубокое, гнетущее чувство подавленности. Среди мертвой тишины и косых теней суровые взгляды поверженных вождей все еще вызывают дрожь, все еще леденит душу их нечеловеческая – слишком человеческая – надменность. Прошлое умерло, но все еще с нами.
И так по всей Москве. Ухмылка разочарования сквозит повсюду. На Арбате можно купить майки с МакЛениным, а в любом табачном киоске – сигареты «Прима Ностальгия» с фигурой Ленина или Сталина на пачке; сидя в караоке-баре на Тверской, можно услышать, как молодежь, ерничая, распевает революционные гимны; жуя гамбургер в Т. G.I. Friday рядом с Красной площадью, можно глазеть на кремлевскую стену. Однако Ленин все еще лежит в своем мавзолее, готические силуэты сталинских высоток возносятся над городом, гранитный Маркс все так же хмуро взирает на площадь Революции, а эскалаторы метро погружают тебя в фантасмагорический мир торжества социализма. Вся Москва – это гигантское кладбище памятников погибшей эпохи.
Мертвая хватка прошлого отчетливо ощущается в бывшей мировой столице коммунистической революции, но в той или иной степени ее чувствуешь во всех уголках планеты. Потому что коммунизм по советскому образцу был лишь крайним проявлением гораздо более широкого видения, воодушевлявшего мировую историю на протяжении большей части XX в., – мечты о централизованном контроле и руководстве ходом экономического развития. Проект рухнул, похоронив мечту. Она умерла в США и в Западной Европе во времена стагфляции 1970-х. Она умерла в Китае, когда Дэн Сяопин провозгласил, что «неважно, какого цвета кот, лишь бы ловил мышей». Она умерла в Латинской Америке в ходе долгового кризиса и потерянного десятилетия 1980-х. Она умерла в Советской империи после крушения Берлинской стены. Инаконец, она умерла в Юго-Восточной Азии, когда лопнул «мыльный пузырь» в Японии и регион потряс финансовый кризис 1997–1998 гг.
Смерть этой незаконнорожденной мечты более чем любой другой фактор оказывает формирующее влияние на процесс, получивший название «глобализация»[1 - Термин «глобализация» многозначен. В данной книге это слово используется в трех различных, но взаимосвязанных смыслах: во-первых, для обозначения экономического явления – усиливающейся (в связи с политическими или технологическими причинами) интеграции национальных рынков; во-вторых, для обозначения чисто политического процесса устранения созданных государствами барьеров на пути международного потока товаров, услуг и капитала; в-третьих, для обозначения гораздо более широкого политического явления, заключающегося в глобальном распространении рыночной политики на внутреннем и международном уровнях. Поскольку я предполагаю показать, что глобализация в первом смысле является порождением главным образом глобализации во втором смысле, а последняя стала возможна главным образом благодаря глобализации в третьем смысле, я не считаю, что использование этого термина в трех разных смыслах может привести к какой-либо путанице.]. В конце концов, до тех пор пока значительная часть мира открыто отказывалась от участия в мировом разделении труда, по-настоящему глобальная экономика была невозможна. Но за последние два десятилетия барьеры на пути свободного движения товаров, услуг и капитала постепенно были разрушены – и в образовавшуюся брешь хлынули компании, инвесторы и потребители. Благодаря этому сегодня для иностранной конкуренции открыта более значительная часть мировой экономики, чем когда-либо в прошлом.
Либерализация международных операций – это лишь один из аспектов происшедших перемен. С утратой веры в государственное регулирование рынки стали играть более активную роль в формировании экономических отношений как на международном, так и на внутреннем уровне. Готовность допустить иностранных конкурентов на внутренний рынок шла рука об руку с готовностью допустить конкуренцию внутри страны. Либерализация торговли и инвестиций поэтому является одним из элементов прорыночной политики, включавшей в себя, в частности: приватизацию государственной промышленности; приверженность денежной политике стабилизации цен; отказ от регулирования цен и устранение барьеров входа на рынок, поддерживаемых внутренними монополиями и олигополиями; возрождение рынков труда; реформу налоговой системы и перестройку финансовых институтов, имеющую целью сделать процесс размещения капитала более чутким к прибыльности рынков.
Однако всеобщее разочарование в централизованном регулировании не до конца расчистило поле деятельности для рыночных сил. Движение к более либеральной политике началось посреди руин старого порядка и вынуждено было преодолевать противодействие сильно деформированных условий. Как следствие, переход зачастую протекал весьма болезненно. И этот процесс еще далеко не завершен. Мировая экономика засорена обломками дискредитированных систем, повсеместно мешающих настоящему и затемняющих будущее. Старый порядок мертв, но «мертвая рука» оставшихся в наследство от него институтов, умонастроений и влиятельных социальных групп все еще довлеет над миром.
* * *
Большинство популярных описаний глобализации сосредоточено на ее нововведениях. И это понятно: мировая экономика сегодня переполнена небывалыми новациями. Компании размещают свои производственные процессы по всему миру: НИОКР в одном месте, производство компонентов – в другом, сборка и контрольные испытания – в третьем. «Горячие деньги» носятся по миру, повинуясь щелчку компьютерной мыши. Умопомрачительные суммы мелькают на экранах компьютеров валютных трейдеров. В мире, где информация перемещается со скоростью света, а за ней по пятам следует капитал, люди, определяющие национальную экономическую политику, должны следить за событиями за рубежом с особенным вниманием и осторожностью.
Но сегодняшняя мировая экономика – это далеко не только блеск и великолепие. Прошлое отбрасывает длинные тени, и его влияние все еще огромно. Поэтому любая картина глобализации, которая игнорирует исторический контекст или дает неверное ему толкование, в лучшем случае будет неполной, а в худшем – искаженной и дезориентирующей.
И сторонники, и критики глобализации охотно рассуждают о том, как давление международной конкуренции ограничивает политические решения на национальном уровне. Предлагаемый ими анализ, как правило, дает неверное представление о природе этих ограничений, и в итоге за кадром остается истинное значение глобализации. Обе стороны склонны ошибочно истолковывать сложившуюся ситуацию как результат доминирования обретших новую энергию экономических сил над политической властью. К сожалению, такая интерпретация усиливает антиглобалистские настроения, поскольку маскирует глубокую фундаментальную слабость позиций этого лагеря.
Следует признать, что шумиху о бессилии правительств в условиях новой глобальной экономики подняли сами друзья глобализации. В этом отношении типичны волнующие заголовки двух книг гуру менеджмента Кеничи Омаэ: «Мир без границ» и «Конец национального государства». Другой видный проповедник этой точки зрения – журналист Томас Фридмен. В своей знаменитой книге ««Лексус» и оливковое дерево» он пишет о «золотой смирительной рубашке», которая вынуждает правительства проводить рыночную политику из опасений вызвать ярость «электронной орды» международных инвесторов.
Подобно многим, Фридмен считает, что новое положение дел сложилось благодаря прорыву в телекоммуникационных и информационных технологиях. Неисчерпаемый источник ярких метафор, он идентифицировал «синдром микрочипового иммунодефицита», или MIDS, как «главную политическую болезнь эпохи глобализации». Согласно Фридмену:
MIDS-инфекцией заражены страны и компании, в которых до сих пор действуют модели корпоративного управления времен «холодной войны», когда один человек или группа людей наверху владеет всей информацией и принимает все решения, авсе, кто находится на среднихи самыхнижнихуровняхиерархии, – простые исполнители….Единственное известное лечение для стран и компаний с MIDS-инфекцией –…демократизация процедур принятия решений и информационных потоков, а также децентрализация власти, с тем чтобы как можно больше людей в вашей стране или компании получили возможность знать, экспериментировать и быстрее внедрять новшества[2 - Thomas L. Friedman, The Lexus and the Olive Tree (New York: Farrar, Strauss and Giroux, 1999), p. 62.].
Тем временем критики глобализации подняли ответную волну. Им кажется, что мир выходит из-под контроля. Экономические силы, говорят они, разрушили традиционные связи и теперь бесчинствуют по всему земному шару. Подобно своим оппонентам, главным виновником такого развития событий критики глобализации назначили компьютерную революцию. Но, с их точки зрения, новоявленное могущество рынков представляет собой не «золотую смирительную рубашку», а безумную, губительную «гонку по нисходящей». Под давлением безудержной международной конкуренции потерявшие ориентацию правительства, пытаясь избежать оттока капитала, вынуждены демонтировать систему социальной защиты. Чтобы предотвратить катастрофу, необходимо восстановить контроль.
Артур Шлезингер-младший, старейший защитник атакуемого старого порядка, с особой живостью исполняет этот знакомый рефрен:
Компьютер превращает ничем не сдерживаемый рынок в неумолимую, сокрушающую всякие границы силу, которая подрывает национальные системы налогообложения и регулирования, разрушает национальное регулирование процентных ставок и валютных курсов, углубляет пропасть между богатством и бедностью внутри отдельных стран и между странами, заставляет снижать уровень требований к условиям труда, губит окружающую среду, лишает народы возможности распоряжаться своей экономической судьбой. Никому не подотчетная, эта сила создает мировую экономику без мирового правительства[3 - Arthur Schlesinger Jr., «Has Democracy a Future?», Foreign Affairs 76, no. 5 (September/October 1997): 8.].
Международная экономическая интеграция и в самом деле ограничила свободу действий национальных политиков, а Интернет и другие технологические чудеса и в самом деле ускорили эту интеграцию. Однако даже беглого взгляда на мировые события достаточно, чтобы убедиться, что значительная часть риторики обеих сторон до смешного преувеличена. Правительства по-прежнему оказывают огромное всестороннее влияние на экономическую жизнь. В большинстве стран Западной Европы государственные расходы все еще превышают 50 % национального дохода. В последние годы на федеральные налоги в США уходит большая доля валового объема производства, чем в любой период после Второй мировой войны. В Китае на государственных предприятиях работают более 80 млн. человек. Конституция Мексики по-прежнему защищает государственную нефтяную монополию[4 - Об относительной доле государственных расходов в западноевропейских странах см.: James Gwartney and Robert Lawson (with Dexter Samida), Economic Freedom of the World: 2000 Annual Report (Vancouver, Fraser Institute, 2000). О доле в ВВП федеральных налоговых поступлений в США см. Economic Report of the President (Washington, D.C.: U.S. Government Printing Office, 2001), 368. Относительно занятости на государственных предприятиях Китая см. China Statistical Yearbook, 2000 (Beijing: China Statistics Press, 2000), с. 115 (в 1999 г. общая занятость на государственных предприятиях составляла 85,7 млн чел., но с тех пор прошли значительные сокращения). Относительно доли субсидий в ВВП Индии см.: World Trade Organization, Trade Policy Review: India, Minutes of Meeting, WTO documentno. WT/TPR/M/33, September 22, 198, 6. Статья 27 принятой в 1917 г. конституции Мексики декларирует государственную собственность на все природные ресурсы, включая нефть, и особенно отмечает исключительные права государства на эксплуатацию нефтяных запасов.].
Бесспорным фактом является то, что давление рынков – даже форсированное и усиленное Интернетом – лишь в малой степени и далеко не всегда способно сдерживать государственную политику. Если позаимствовать метафору Фридмена, «золотая смирительная рубашка» достаточно просторна. Иными словами, прошлое в значительной степени все еще с нами. Почившие в бозе идеи централизованного регулирования оказывают на мировую экономику постепенно ослабевающее, но все еще огромное влияние.
Преувеличивая победу рынков над правительствами, сторонники глобализации играют на руку своим оппонентам. Если сложившаяся в мире ситуация – результат безраздельного господства рыночных сил, значит, именно рыночные силы за все в ответе. В конце концов, сегодняшний мир полон проблем и сложностей. И враги рынков с удовольствием используют предоставленную возможность: азиатский финансовый кризис, коллапс России, хронически высокая безработица в Европе – все это и тому подобное наследство бредовой веры в централизацию и регулирование всего и вся ставится в вину глобальному капитализму. И это перекладывание вины на глобализацию выглядит правдоподобно исключительно благодаря преувеличенной оценке якобы неукротимого могущества рынков.
Критики глобализации используют победную риторику своих соперников еще одним способом. Одно из часто повторяемых обвинений состоит в том, что сегодня мир попал в тиски идеологического экстремизма – слепой и опасной веры в laissez faire, игнорирующей жизненно важные общественные потребности. «Проблема глобальной экономики, – заявляет экономический националист правого толка Пэт Бьюкенен, – та же, что и нашей экономической политики, которая основывается на мифе о человеке экономическом и ставит экономическую теорию превыше всего. Обожествление рынков – это такое же идолопоклонство, как и обожествление государства. Рынок должен служить человеку, а не наоборот»[5 - Patrick J. Buchanan, The Great Betray al: How American Sovereignty and Social Justice Are Being Sacrificed to the Gods of Global Economy (Boston: Little, Brown and Company, 1998), 287, 288.].
Тем же путем пошел и финансист Джордж Сорос. В своей книге «Кризис мирового капитализма» Сорос выступил против так называемого «рыночного фундаментализма», или веры в то, что «общественный интерес удовлетворяется наилучшим образом путем предоставления всем возможности удовлетворять собственные интересы, а попытки защитить общественный интерес путем принятия коллективных решений нарушают рыночный механизм». Сорос доходит даже до утверждения, что «рыночный фундаментализм представляет сегодня булыпую опасность для открытого общества, чем любая тоталитарная идеология»[6 - Сорос Дж. Кризис мирового капитализма. М.: Инфра-М, 1999. С. XVII, XIX.].
Многие антиглобалистские авторы наперебой указывают на то, что нынешнее рыночное «идолопоклонство» имеет зловещие исторические прецеденты в начале XX в. Тогда, утверждают они, так же как и теперь, экономические силы вышли из-под контроля; тогда, как и теперь, идеология laissez faire попирала социальные нужды. В прошлом результаты были трагичны: эксцессы необузданных рынков с их жестокостью и нестабильностью в конечном итоге навлекли на мир войны, тоталитаризм и депрессию. И сегодня, говорят антиглобалисты, возрождение утопической веры в рынки угрожает новым циклом катастроф.
Уильям Грейдер развивает эту мысль в книге «Единый мир, готов или нет». Грейдер, в частности, цитирует исторический анализ Карла Поланьи, автора опубликованной в 1944 г. книги «Великая трансформация». Поланьи доказывал, что катастрофы его времени в конечном итоге могут быть объяснены пороками идеологии laissez faire. «Первопричины катаклизмов, – писал он, – лежат в утопической попытке экономического либерализма создать саморегулирующуюся рыночную систему»[7 - Поланьи К. Великая трансформация: политические и экономические истоки нашего времени. СПб.: Алетейя, 2002 [1944]. С. 41.]. Грейдер утверждает, что мы опять ступили на путь к гибели:
Сегодня столь же широко распространено убеждение, что рынок может решить важные общественные проблемы намного лучше, чем любой из смертных. В это верят почти как в религиозную истину, по крайней мере в некоторых кругах правящей элиты, но, как объясняет Поланьи, именно эта идеология в начале XX в. ввергла мир в страдания глобальной депрессии и вызвала рост агрессивного фашизма[8 - William Greider, One World, Ready or Not: The Manic Logic of Global Capitalism (New York: Simon & Schuster, 1997), 43.].
Грейдер далеко не одинок в своем обращении к Карлу Поланьи, который в последние годы превратился в своего рода святого покровителя критиков глобализации. Джордж Сорос в предисловии к книге «Кризис мирового капитализма» отметил, что находится в интеллектуальном долгу перед Поланьи. Часто ссылается на Поланьи и Дэни Родрик из Гарвардского университета, автор книги «Не слишком ли далеко зашла глобализация?». Джон Грей, профессор Лондонской школы экономики, первую главу своей книги «Ложный рассвет: заблуждения глобального капитализма» озаглавил так: «От великой трансформации к глобальному свободному рынку».
Аргументы Поланьи и его нынешних последователей решительно несостоятельны[1 - См. рецензию на книгу Поланьи, написанную Мюрреем Ротбардом для Фонда Фолкера в июне 1961 г., «Down with Prirnitivism: A Thorough Critique of Polanyi» (http://www.mises.org.fullstory.aspx?Id=1607). – Прим. науч. ред.]. Прежде всего, их понимание истории искажает реальность. Истоки трагедий XX в. кроются не в чрезмерной опоре на рынки, а в утрате доверия к ним. К разрушительной экономической политике во всем мире приводила ложная вера в обещания централизованного планирования; та же ложная вера придала видимость легитимности омерзительному тоталитаризму фашизма и коммунизма.
Что же касается мнимого господства «рыночного фундаментализма» в наши дни, то назовите мне страну, где правительство последовательно проводит политику laissez faire или где хотя бы существуют более или менее значительные оппозиционные партии, твердо стоящие на этих позициях? Можете обыскать всю планету, но едва ли вам удастся найти хоть одно сколько-нибудь многочисленное политическое движение, которое бы отстаивало что-нибудь отдаленно напоминающее либертарианство с его идеей «минимального государства».
В последние годы мир, несомненно, движется в сторону прорыночной политики, но посмотрите, кто возглавил это движение: в Китае – убежденный коммунист Дэн Сяопин; в Индии – П.В. Нарасимха Рао, порождение Индийского Национального Конгресса, которая установила в стране централизованное планирование по советскому образцу; в Аргентине – перонист Карлос Менем; в Перу – Альберто Фухимори, представляющий собой абсолютно пустое место в смысле идеологии. Да, были реформаторы, которые действовали из идейных соображений (Рональд Рейган, Маргарет Тэтчер, Вацлав Клаус), но они были исключением. В целом, в большинстве стран мира повторное открытие потенциала рынков направлялось прагматизмом, отказом от провалившейся догмы централизованного регулирования в пользу чего угодно, лишь бы оно работало. Это время крушения старых идолов, но не создания новых богов.
Необузданные и не встречающие сопротивления рыночные силы существуют только в пылком воображении антиглобалистски настроенных авторов. И здесь опять риторические крайности сторонников глобализации возвращаются бумерангом. Их беспочвенные фантазии о конце национального государства и тому подобных ужасах позволяют деятелям из антирыночного лагеря выступать в роли защитников мира от якобы оголтелого фанатизма глобалистов. Однако на самом деле именно антирыночные силы являются рабами идеологии: они никак не могут избавиться от отжившей свое веры в централизацию.
Сторонники школ «золотой смирительной рубашки» и «гонки по нисходящей», во-первых, преувеличивают ограничения, налагаемые давлением международной конкуренции, а во-вторых, не понимают, почему эти ограничения ужесточаются. Да, действительно, благодаря технологическим достижениям и растущей интернационализации экономической деятельности рыночные сигналы распространяются быстрее и с меньшими искажениями, чем когда-либо в прошлом. Но без ответа остается более фундаментальный вопрос: почему правительства обращают все большее внимание на сигналы рынков?
Обычно отвечают, что микропроцессоры и Интернет позволяют компаниям быть разборчивыми и перемещать свою деятельность туда, куда они сочтут нужным, и эта мобильность дает им в руки средство, заставляющее национальные правительства соперничать между собой за привлечение капитала. Однако посмотрите на ситуацию в развивающихся странах, которые в силу зависимости от капитала из богатых стран сегодня особенно чувствительны к давлению иностранных инвесторов. С каких это пор страны третьего мира стали прислушиваться к совету привлекать иностранные инвестиции? Всего поколение назад они презрительно отталкивали иностранные капиталовложения как проявление неоколониализма; мало того, они зачастую национализировали уже сделанные вложения и выпроваживали иностранцев восвояси. Если бы такое отношение сохранилось и по сей день, никакие технологические новшества ничего бы не изменили. По-настоящему важной переменой является то, что сегодня многие правительства развивающихся стран заботятся о привлекательности своей политики для инвесторов. А почему они стали об этом заботиться? Потому что осознали, что проведение политики, враждебной по отношению к иностранным инвесторам, для них губительно, что прежние модели развития – «импортозамещение» и «опора на собственные силы» – катастрофически ошибочны.
При всей привлекательности идеи о том, что две влиятельные тенденции последнего времени – информационная революция и глобализация – на практике сводятся к одному и тому же, распространение рыночно ориентированной политики нельзя свести к технологическому детерминизму. Насколько компьютеризованным был Китай, когда Дэн Сяопин провел деколлективизацию сельского хозяйства и создал на побережье особые экономические зоны? Каким образом микропроцессоры повлияли на решение Маргарет Тэтчер не поддаваться шантажу профсоюза шахтеров? Интернет еще был смутной пентагоновской затеей, когда «чикагские мальчики» преобразили экономику Чили, а лейбористское правительство Новой Зеландии отказалось от протекционизма и заставило центральный банк заботиться о стабильности цен.
Противникам рыночных реформ очень выгодно распространенное мнение, что глобализация – это, в сущности, вопрос технологии. Такая интерпретация позволяет им избежать ответственности за провалы, которые и вызвали необходимость этих реформ. Критики – антирыночники делают вид, что события последних лет – это атака извне на систему государственного регулирования, а не реакция на внутренний крах самой этой системы. Они говорят, что до того, как микропроцессор выпустил джинна глобализации из бутылки, все шло хорошо. Но это объяснение не выдерживает критики, если знать, чту предшествовало глобализации.
Глобализация – это не технологический императив. По сути, это даже не совсем экономическое явление. В исторической перспективе ее следует понимать как событие главным образом политическое. С более широкой точки зрения глобализация – это одно из последствий краха старого идеала централизованного планирования и контроля и массового отречения от него. В частности, недавние крупнейшие успехи в международной экономической интеграции (сделавшие осмысленным разговор о подлинно глобальной экономике) пришли после крушения коммунизма и ряда этатистских режимов в развивающихся странах. Эти важнейшие политические преобразования устранили системы государственного контроля как внутри стран, так и на международном уровне, в результате чего несколько миллиардов человек включились в систему разделения труда теперь уже в планетарном масштабе.
В популярном представлении о глобализации все поставлено с ног на голову. Глобализация, утверждает расхожая мудрость, подрывает суверенитет. На деле, однако, цепь исторических причинно – следственных связей ведет в обратном направлении. Это государство отступило и освободило пространство для международных рыночных отношений. Причиной его отступления было не столкновение слепых экономических сил и не порыв либертарианского энтузиазма, а разочарование. Мечта умерла потому, что не оправдалась. Она обанкротилась как морально – в кошмаре своих тоталитарных воплощений, – так и экономически, утянув в трясину тяжкой нищеты и подвергнув бессмысленным лишениям миллиарды людей. Глобализация – это судорожное и мучительное пробуждение от грез.
* * *
Задача этой книги – выявить исторические корни глобализации. Я анализирую рост и падение старого порядка, крах которого расчистил путь для современной эры мировой торговли. Какие убеждения воодушевляли людей в минувшую эпоху доминирования государства? Что собой представляли господствовавшие в то время институты? Что питало рост этой эпохи и что спровоцировало ее распад? Почему старый порядок оказался несовместим с глобальным разделением труда?
Затем я исследую затянувшееся присутствие прошлого в современной мировой экономике. В какой степени антирыночная политика до сих пор тормозит и искажает экономический рост? Каким образом неуживчивое сосуществование старого и нового порождает нестабильность? Каковы перспективы продолжения рыночных реформ, сталкивающихся с арьергардным сопротивлением?
У нынешнего эпизода глобализации был предшественник, развитие которого оборвалось почти сто лет назад. В десятилетия перед Первой мировой войной промышленная революция сделала уровень международной экономической интеграции не только сопоставимым, но и в некоторых отношениях превосходящим наши достижения. В отличие от нынешней, в той первой глобальной экономике движущей силой действительно была технология. Политические условия становились все более враждебными, но снижение транспортных расходов и совершенствование средств связи раскрепостило общемировое движение товаров, услуг, капитала и людей в исторически беспрецедентном масштабе.
Но в конце концов победила политика. Впечатляющий рост богатства в период промышленной революции, ставший возможным благодаря децентрализованному процессу проб и ошибок, функционирующему в рамках рыночной конкуренции, был ошибочно истолкован как триумф централизованного контроля и планирования. Люди поверили, что новые гигантские промышленные предприятия демонстрируют превосходство консолидации и технократического контроля над хаотичной расточительностью рыночной конкуренции. Был сделан вывод, что логика индустриализации требует распространить рациональный характер организации и управления производством на все общество, – иными словами, что необходима социальная инженерия.
Эта трагическая ошибка породила социальное явление, которое можно назвать промышленной контрреволюцией, – атаку на принципы, которые создали технологическое общество и исполнили все, что обещали. Вера в технократический контроль, а особенно в необходимость передачи этого контроля государству, начала набирать силу около 1880 г. и с каждым годом постепенно укреплялась. В дополнение к тем бедам, которые эта вера наделала внутри национальных границ, ее фундаментальная несовместимость с либеральным международным порядком, сложившимся в XIX в., означала, что кто-то из них должен был уступить. Уступил либерализм.
В конце XIX в. все коллективистские движения пережили подъем, а либеральный космополитический идеал мира и свободной торговли уступил место мрачной и опасной идее «борьбы народов за существование». Хотя многие социалисты изображали из себя интернационалистов, между ориентацией на централизованное планирование и неприятием международных рынков существует естественная связь, и со временем эта связь восторжествовала. На более глубоком уровне как коллективизм, так и национализм предлагали комфорт групповой солидарности в период сильных социальных волнений и напряжений. Поэтому нет ничего удивительного в том, что эта пара образовала тандем.
Таким образом, в то время как технология расширяла границы международного разделения труда, политика толкала народы к протекционизму, империализму и милитаризму. Силы разрушения одержали верх, и трагическим результатом стала Первая мировая война. После войны предпринимались попытки восстановить прежнюю систему. Но послевоенная инфляция и государственный долг, а также новая политическая реальность социал-демократической и тоталитарной политики сделали невозможным возврат к довоенной стабильности. Наконец, Великая депрессия и порожденные ею конвульсии протекционизма обозначили конец старого либерального порядка. В то мрачное время действительно казалось, что будущий международный порядок может быть только тоталитарным.
После Второй мировой войны США, Западная Европа, а позднее и Япония начали движение вспять – к либеральному международному порядку. Но значительная часть мира осталась вне возрожденной международной экономики: коммунистические страны и большинство стран так называемого третьего мира проводили экономическую политику автаркии и изоляции. С победой промышленной контрреволюции изрядная часть населения мира оказалась исключена из международного разделения труда.
И лишь в последние пару десятилетий разочарования и неудачи истощили силу контрреволюционного импульса. И когда с открытием Китая, распадом советского блока и отказом многих развивающихся стран от политики «импортозамещения» чрезмерный государственный контроль отступил, рыночные связи начали восстанавливаться. Крах мечты о централизованном регулировании ознаменовал второе рождение глобализации.
Хотя вера в централизованное планирование утратила свой утопический накал, ее последствия до сих пор с нами. В напряженной битве между возрождением рынков и мертвой хваткой промышленной контрреволюции победитель еще не выявлен. Назовем это борьбой между «невидимой рукой» и «мертвой рукой». Сковывая и деформируя рынки и социальное развитие, эта борьба временами провоцирует экономические потрясения. Вот почему глобализация представляет собой нестабильный и неровный процесс, характеризующийся внезапными и болезненными попятными движениями и неурядицами. Критики глобализации возлагают вину за нестабильность и искажения на вышедшие из-под контроля свободные рынки. Однако на самом деле причина возникающих проблем исключительно в сохранении антирыночной политики и институтов.
Как сторонники, так и противники глобализации сильно преувеличивают доминирование рыночных сил в современной мировой экономике. Централизованное регулирование производства и торговли – все еще широко распространенное и глубоко укоренившееся явление. В одних странах бывшего коммунистического блока в экономике по-прежнему доминируют предприятия государственного сектора, в других – влияние номинальной приватизации подрывается сохранением системы субсидий, известной как система «мягких бюджетных ограничений». В остальной части мира, а именно в Африке, на Среднем Востоке и в Юго-Восточной Азии, поразительно распространены регулирование цен и государственная собственность на средства производства – наиболее вопиющие формы государственного вмешательства в рыночную конкуренцию. Во всем мире подавление конкуренции продолжает уродовать энергетику, транспорт, сельское хозяйство, телекоммуникации (назовем лишь наиболее яркие примеры). На международном уровне протекционизм и противоречащие друг другу национальные системы регулирования создают труднопреодолимые препятствия для международной конкуренции.
«Мертвая рука» крепко вцепилась в самую сердцевину капиталистического рыночного порядка – в институты, аккумулирующие потоки сбережений и направляющие их инвесторам. Во всем мире эти институты характеризуются той или иной степенью сверхцентрализации и неадекватности стимулов. В большинстве стран децентрализованный доступ к капиталу через рынки акций и облигаций крайне ограничен, причем не только из-за прямых барьеров, создаваемых регулированием, но и в силу недостаточной правовой защищенности инвесторов. В результате главную роль в размещении капитала играют банки, поведение которых чрезвычайно политизировано, что неизменно ведет к самым плачевным последствиям. В бывших коммунистических странах банки зачастую не более чем «черная касса» умирающих государственных предприятий. В развивающихся странах регулирование процентных ставок и высокие резервные требования ограничивают приток средств в банковскую систему, а политическое вмешательство в решения о предоставлении кредитов гарантирует неэффективное использование и без того скудных ресурсов. Даже в развитых странах банковский сектор страдает из-за того, что правительство помогает банкротам, примером чему служат скандальная история с американскими ссудо-сберегательными организациями и катастрофически лопнувший «мыльный пузырь» в японской экономике.
Борьбу между «мертвой рукой» и «невидимой рукой» нельзя сводить к конфликту между правительством как таковым и рынками. Беда не в том, что государство не в меру активно, – оно одновременно делает и слишком много, и слишком мало. Корень многих проблем экономики развивающихся и посткоммунистических стран в том, что государство не в состоянии надежно защитить права собственности и обеспечить выполнение договоров, что следует расценивать как одно из наиболее тяжких наследий промышленной контрреволюции. Коллективистская экономическая политика породила раздутый сектор государственной экономики, ставший настоящим рассадником коррупции. Поддержка государством грандиозных проектов вызвала недостаток внимания к приземленным, но критически важным задачам развития дееспособных институтов рынка. Последствия такого пренебрежения ужасают: отсутствие стабильности и согласованности ожиданий относительно текущего и будущего распределения собственности основательно подорвало возможности долгосрочных инвестиций и развитие системы разделения труда.
Ложное противопоставление государства и рынка обнаруживается и в связи с вопросами «страховочной сетки» и социальной сплоченности. Критики глобализации доказывают, что давление конкуренции подрывает социальную защищенность людей, попавших в трудное положение. Но между открытыми рынками и здоровыми программами социальной защиты нет никакого внутреннего конфликта. На самом деле, чем богаче страна, тем больше она может вкладывать в разумные программы социальной защиты.
Современным программам социального обеспечения угрожают не внешние силы, а внутренние противоречия. Пронизанные патерналистским духом промышленной контрреволюции, они окончательно утратили дееспособность. В частности, старение населения богатых стран превратило их государственные пенсионные системы в фискальную бомбу с часовым механизмом. Бюджеты многих развивающихся стран также трещат под бременем чрезмерно высоких трансфертных платежей, которые к тому же слишком часто приносят выгоду довольно состоятельным членам общества за счет тех, кто больше всего нуждается в помощи.
А между тем значительная часть того, что проходит под вывеской социальной политики, есть не что иное, как неприкрытое вмешательство в рыночный процесс. Субсидии для нежизнеспособных государственных предприятий, упертый протекционизм, ограничение мобильности трудовых ресурсов привычно оправдывают необходимостью заботы о «социальной сплоченности». Однако это обман, причем довольно грубый. Политика, препятствующая конкурентному накоплению богатства во имя помощи малоимущим, лишь усугубляет проблему, которую намеревается решить. В условиях экономического застоя или грязной дележки общественного пирога, которого на всех не хватит, общество не может быть сплоченным. Просвещенная социальная политика должна исходить из принципа, что нужно научить людей приспосабливаться к изменениям, а не препятствовать последним.
Таким образом, глобализация – вещь куда более сложная, чем просто карикатура с подписью «Рынки йber ailes[2 - Превыше всего (нем.). – Прим. науч. ред.]». Глобализация скорее представляет собой некомфортное сосуществование рынков и остатков коллективистской мечты, причем последние при каждом удобном случае всячески тормозят и мешают первым. Гремучая смесь растущей конкуренции и сопротивляющейся централизации чрезвычайно взрывоопасна, и время от времени катаклизмы неизбежны. Примером могут служить имевшие международный резонанс финансовые катастрофы 1990-х гг. в Мексике, России и странах Юго-Восточной Азии. Противники глобализации взваливают ответственность за эти события на бесконтрольное поведение рынков, но обратное намного ближе к истине.
Разумеется, если бы не либерализация международных финансовых потоков, ни одного из этих кризисов не случилось бы. Но источником проблем была не либерализация сама по себе. Посткоммунистические и развивающиеся страны, страдающие от нехватки финансовых ресурсов, отчаянно нуждаются в упрощении доступа к иностранному капиталу, без которого их рост может питаться только скудными внутренними ресурсами. Причина финансовых катастроф в том, что либерализация капитала не была дополнена другими рыночными реформами. В частности, огромную роль сыграло соединение искусственно завышенных валютных курсов и отсталого, крайне политизированного финансового сектора. Урок очевиден: глобализация – это не салонная игра. Это трудная борьба против упорно сопротивляющегося противника с неопределенным исходом.
* * *
Каковы перспективы борьбы между «невидимой рукой» и «мертвой рукой»? Можно ли рассчитывать на дальнейший прогресс либерализации? Или охватившие весь мир реформы последних двух десятилетий были своего рода Пражской весной, которую рано или поздно сметет восстановление антирыночной политики в виде регулирования движения капиталов, протекционизма, повторной национализации и т. п.?
Назвав антирыночные силы «мертвой рукой», я предвосхитил свой ответ: я считаю, что в долгосрочной перспективе будущее принадлежит либерализму. Поскольку коллективистский идеал централизованного общества мертв, осталась только одна жизнеспособная модель экономического развития – либеральная модель рынков и конкуренции. Поэтому лучше сказать, что борьба идет не между соперничающими идеологиями, а между тем, что есть, и тем, что работает. В этом случае защитники «мертвой руки» обречены на нескончаемые бои в арьергарде.
Влиятельные социальные группы, действующие в узкоэгоистических интересах, и простая инерция усложняют демонтаж дирижистекой политики. Поэтому легких побед не будет. Но, поскольку дисфункциональная политика регулирования и ограничений ведет либо к острым кризисам и крахам, либо к хроническому отставанию от более открытых стран, от государственных лидеров будут постоянно требовать действий. В кризисные моменты им придется выбирать между либерализацией и усилением интервенционизма. Нынешний интеллектуальный климат благоприятствует первой альтернативе.
Об этом можно судить по истории экономических кризисов последних двух десятилетий. Экономический крах чаще всего приводил к ускорению процесса рыночных реформ. Были исключения, например Россия (по крайней мере на короткое время), но, в целом, пострадавшие от кризисных явлений страны искали выхода на пути либерализма. А что им оставалось делать?
