Путешествие к Арктуру

– Вот что значит быть мужчиной! – воскликнул мальчик.

– Хватит! – нетерпеливо сказал Полкраб. – Я позвал вас сюда, ребята, чтобы вы попрощались со своей матерью. Она уезжает с этим человеком. Я думаю, она может не вернуться, но кто знает…

Лицо второго мальчика неожиданно вспыхнуло.

– Она отправляется по своей воле? – спросил он.

– Да, – ответил отец.

– Тогда она плохая. – Он выкрикнул эти слова с такой силой и ударением, что они прозвучали, как треск бича.

Старик дважды ударил его рукой.

– Ты говоришь так о своей матери?

Мальчик остался при своем мнении, выражение его лица не изменилось, но он ничего больше не сказал. Впервые заговорил самый младший:

– Моя мать не вернется, но она умрет танцуя.

Полкраб с женой переглянулись.

– Куда ты идешь, мама? – спросил старший.

Глимейл нагнулась и поцеловала его.

– На Остров.

– Ну тогда, если ты не вернешься к завтрашнему утру, я поеду тебя искать.

Маскалл в душе чувствовал себя все более неловко.

– Похоже, это путешествие для мужчины, – сказал он, – думаю, тебе лучше не ездить, Глимейл.

– Меня не отговорить, – ответила она.

Он озадаченно погладил бороду.

– Уже пора отправляться?

– До захода четыре часа, и все они нам понадобятся.

Маскалл вздохнул.

– Я пойду к устью залива и подожду тебя и плот. Ты захочешь попрощаться, Глимейл.

Затем он стиснул руку Полкраба.

– Прощай, рыбак!

– Ты хорошо отблагодарил меня за мои ответы, – хрипло сказал старик. – Но это не твоя вина, а в мире Создателя случаются вещи и похуже.

Старший мальчик подошел вплотную к Маскаллу и сурово посмотрел на него.

– Прощай, верзила! – сказал он. – Но хорошо защищай мою мать, а то я настигну тебя и убью.

Маскалл медленно дошел вдоль берега протоки до излучины. Восхитительное солнце и искрящееся сверкающее море вновь предстали его взору; и всю его подавленность как ветром сдуло. Он пошел дальше, к берегу моря, вышел из лесной тени на песок и сел на солнцепеке; сияние Альпейна давно исчезло. Он вдохнул горячий бодрящий ветер, прислушался к шипению волн и стал смотреть поверх разноцветного моря его шпилей и течений, на остров Свейлона.

«Что это может быть за музыка, которая отрывает жену и мать от тех, кого она любит больше всего на свете? – размышлял он. – В этом есть что-то дьявольское. Скажет ли она мне то, что я хочу знать? Сможет ли?»

Через некоторое время он почувствовал за спиной какое-то движение и, обернувшись, увидел плот, плывущий по протоке, направляясь к открытому морю. На плоту стоял Полкраб, отталкиваясь грубым шестом. Он проплыл мимо Маскалла без единого слова и, даже не поприветствовав его, направился в море.

Пока Маскалл удивлялся такому странному поведению, появилась Глимейл с мальчиками, шедшая по берегу бухточки. Старший держал ее за руку и что-то говорил; двое других шли позади. Она шла спокойно, улыбаясь, но с несколько отсутствующим видом.

– Что твой муж делает с плотом? – спросил Маскалл.

– Он выводит его в нужное место, а мы пойдем туда вброд, – ответила она своим негромким голосом.

– Но как мы доберемся до острова без весел или парусов?

– Видишь то течение, уходящее в море? Смотри, Полкраб приближается к нему. Оно нас доставит прямо туда.

– А как же ты вернешься?

– Есть способ, но сегодня не нужно об этом беспокоиться.

– Почему бы мне тоже не отправиться с вами? – спросил старший мальчик.

– Потому что плот троих не выдержит. Маскалл тяжелый человек.

– Неважно, – сказал мальчик. – Я знаю, где взять дерево для другого плота. Как только вы уедете, я примусь за работу.

Полкраб к тому времени вывел свое утлое судно в нужную точку в нескольких ярдах от течения, которое в этом месте делало резкий поворот с востока. Он что-то крикнул жене и Маскаллу. Глимейл судорожно поцеловала детей и слегка всплакнула. Старший мальчик до крови кусал губу, в глазах его блестели слезы; но младшие дети смотрели на все это широко открытыми глазами, не выражая никакого беспокойства.

Глимейл вошла в море, Маскалл последовал за ней. Вода сначала доходила до лодыжек, затем до колен, а когда она поднялась до пояса, они уже приблизились к плоту. Полкраб слез в воду и помог жене взобраться на плот. Оказавшись там, она нагнулась и поцеловала его. Они не обменялись ни единым словом. Маскалл влез на переднюю часть плота. Женщина сидела на корме, скрестив ноги, с шестом в руках.

Полкраб подтолкнул их в сторону течения, а она работала шестом, пока они не оказались во власти потока. Плот тут же начал быстро удаляться от земли, плавно покачиваясь.

Мальчики махали с берега. Глимейл отвечала им; Маскалл же повернулся к суше спиной и смотрел вперед. Полкраб брел обратно к берегу.

Больше часа Маскалл сидел, не меняя позы. Не было слышно ничего, кроме плеска необычных волн вокруг них и похожего на звук журчания ручья, плавно ползущего через беспокойное волнующееся море. Воздух был чист и свеж, и жар Бранчспелла, уже низко сидящего на западе, наконец стал терпимым. Буйство красок моря давно прогнало из сердца Маскалла печаль и тревогу. Но все же он чувствовал такую неприязнь к женщине, эгоистично бросившей своих близких, что не мог заставить себя начать беседу.

Но когда над увеличившимися контурами темного острова появилась длинная цель высоких удаленных гор, оранжево-розовых в свете вечернего солнца, он вынужден был нарушить молчание, спросив, что это.

– Это Личсторм, – сказала Глимейл.

Маскалл не стал о нем расспрашивать, но когда он повернулся, чтобы обратиться к ней, он увидел быстро удаляющийся Умфлешский лес и не мог оторвать от него взгляда. Они проплыли около восьми миль, и теперь он мог лучше оценить огромную высоту деревьев. Поверх них, вдали, виднелся Сант; и ему показалось, впрочем он не был уверен, что он может различить и Дискурн.

– Теперь, когда мы одни, – сказала Глимейл, отворачиваясь и глядя в воду у края плота, – скажи, что ты думаешь о Полкрабе.

Маскалл помолчал, прежде чем ответить.

– Он кажется мне горой, окутанной облаками. Видишь самое основание и думаешь, что это все. Но потом высоко под облаками вдруг замечаешь еще часть горы – и даже это еще не вершина.

– Ты хорошо разбираешься в людях и очень проницателен, – тихо заметила Глимейл. – А теперь скажи, кто я.

– Вместо человеческого сердца у тебя неистовая арфа, это все, что я о тебе знаю.

– А что ты говорил моему мужу насчет двух миров?

– Ты слышала.

– Да, я слышала. Я тоже знаю о двух мирах. Мой муж и мальчики для меня реальны, и я их обожаю. Но для меня, как и для тебя, Маскалл, существует другой мир, и он заставляет мой реальный мир казаться насквозь фальшивым и пошлым.

– Наверно, мы ищем одно и то же. Но разве можно удовлетворять свои стремления за счет других людей?

– Нет, нельзя. Это скверно и подло. Но в том, другом мире эти слова лишены смысла.

Наступило молчание.

– Бесполезно обсуждать такие темы, – сказал Маскалл. – Выбор теперь не в наших руках, и мы должны идти, куда нас ведут. Я лучше поговорил бы о том, что нас ждет на острове.

– Я не знаю – разве что мы найдем там Эртрида.

– Кто такой Эртрид, и почему остров зовется островом Свейлона?

– Говорят, что Эртрид пришел из Трила, но больше я ничего о нем не знаю. Что касается Свейлона, то если хочешь, я расскажу тебе легенду о нем.

– Пожалуйста, – сказал Маскалл.

– В давние времена, – начала Глимейл, – когда моря были горячими, и над землей висели плотные облака, и жизнь была богата превращениями, Свейлон пришел на этот остров, куда раньше не ступала нога человека, и начал играть свою музыку – первую музыку на Тормансе. По ночам, когда светила луна, люди обычно собирались на том берегу, что лежит позади нас, и слушали тихие сладкие напевы, доносившиеся из-за моря. Однажды ночью Создатель (которого ты называешь Кристалменом) проходил здесь вместе с Крэгом. Некоторое время они слушали музыку, и Создатель сказал: «Слышал ли ты более прекрасные звуки? Это мой мир и моя музыка». Крэг топнул ногой и засмеялся. «Чтобы я пришел в восторг, ты должен создать что-то получше. Пойдем туда и посмотрим на этого неумеху за работой». Создатель согласился, и они перешли на остров. Свейлон не мог их видеть. Создатель встал за его спиной и вдохнул мысли в его душу, и его музыка стала в десять раз чудеснее, и люди, слушавшие на берегу, обезумели от болезненного удовольствия. «Может ли существовать более величественная мелодия?» – спросил Создатель. Крэг усмехнулся и сказал: «Ты по природе сладострастен. Теперь дай я попробую». И тогда он стал позади Свейлона и быстро швырнул в его сознание уродливые диссонансы. И инструмент его дал такую трещину, что никогда с тех пор не играл верно. И впредь Свейлон мог извлекать лишь искаженную музыку; и все же она влекла людей больше, чем любая другая. Пока Свейлон был жив, многие переправлялись на остров, чтобы послушать удивительные звуки, но ни один не смог их выдержать; все погибли. После смерти Свейлона другой музыкант занял его место, и так факел передавался из рук в руки, и теперь его несет Эртрид.

– Интересная легенда, – заметил Маскалл. – Но кто такой Крэг?

– Говорят, что когда мир родился, с ним родился Крэг – дух, состоящий из частиц Маспела, которые Создатель не знал, как преобразовать. И с тех пор ничто в этом мире не шло так, как надо, потому что Крэг повсюду следует по стопам Создателя и разрушает все, что тот творит. К любви он добавляет смерть; к сексу – стыд; к разуму – безумие; к добродетели – жестокость; к красивой внешности – кровавые внутренности. Таковы поступки Крэга, поэтому те, кто любит этот мир, зовут его дьяволом. Они не понимают, Маскалл, что без него мир потерял бы свою красоту.

– Крэг и красота! – воскликнул он с циничной улыбкой.

– Именно так. Та самая красота, в поисках которой мы сейчас путешествуем. Та красота, ради которой я отвергла мужа, детей и счастье… Неужели ты считал, что красота приятна?

– Конечно.

– Та приятная красота – это безжизненная смесь Создателя. Чтобы увидеть красоту в ее ужасной чистоте, нужно оторвать от нее удовольствие.

– Ты говоришь, что я ищу красоту, Глимейл? У меня и мысли такой не было.

Она не ответила на это замечание. Подождав несколько минут, не заговорит ли она снова, он опять повернулся к ней спиной. Они молчали до самого прибытия на остров.

К тому времени, как они приблизились к его берегам, воздух стал прохладным и сырым. Бранчспелл почти касался моря. Остров оказался длиной около трех-четырех миль. Сначала шла широкая полоса песка, потом низкие темные скалы, а за ними множество невысоких холмов, полностью лишенных растительности. Течение подходило к берегу ярдов на сто, а затем круто поворачивало и шло вдоль суши.

Глимейл спрыгнула в воду и поплыла к берегу, Маскалл последовал ее примеру, а покинутый плот быстро скрылся из вида, уносимый течением. Вскоре их ноги коснулись дна, и они смогли идти оставшуюся часть пути. К тому времени, как они вышли на сушу, солнце село.

Глимейл направилась прямо к холмам; и Маскалл, бросив один взгляд на низкие неясные очертания Умфлешского леса, последовал за ней. Вскоре они взобрались на скалы. Далее подъем был пологим и легким; идти по сухой коричневой почве было нетрудно.

Немного в стороне, слева от них, светилось что-то белое.

– Нет необходимости подходить туда, – сказала женщина. – Это не что иное, как один из тех скелетов, о которых говорил Полкраб. И смотри – вон там еще один!

– Убедительно! – заметил Маскалл, улыбаясь.

– Нет ничего смешного в том, чтобы умереть во имя красоты, – сказала Глимейл, хмуря брови.

И когда вдоль всего их пути он увидел бесчисленные человеческие кости, ослепительно-белые и грязно-желтые, разбросанные повсюду, будто он шел по обнажившемуся кладбищу среди холмов, он согласился с ней и впал в уныние.

Было еще светло, когда они достигли наивысшей точки и перед ними открылась другая сторона острова. Море на севере ничем не отличалось от того, которое они пересекли, но его яркие краски быстро исчезали в сумерках.

– Вон Маттерплей, – сказала женщина, указывая пальцем на какую-то невысокую полоску суши на горизонте, до которой, как показалось Маскаллу, было еще дальше, чем до Умфлеша.

«Интересно, как добирался Дигран», – подумал Маскалл.

Неподалеку, в углублении, окруженном небольшими холмами, они увидели маленькое круглое озеро, не больше полумили в диаметре. В его воде отражались краски закатного неба.

– Это, должно быть, Айронтик, – заметила Глимейл.

– Что это?

– Я слышала, что это инструмент, на котором играет Эртрид.

– Мы приближаемся к цели, – ответил он. – Пошли посмотрим.

Приблизившись, они увидели на противоположной стороне человека, лежащего в позе спящего.

– Кто это, если не он сам? – сказал Маскалл. – Пройдем по воде, она нас выдержит; сэкономим время.

Теперь он взял на себя руководство и, быстро шагая, начал спускаться по склону, граничащему с этим берегом озера. Глимейл с достоинством следовала за ним, как завороженная, не сводя глаз с лежащего человека. Дойдя до воды, Маскалл попробовал ее ногой, чтобы убедиться, выдержит ли она его вес. Вода выглядела немного необычно, что заставляло его сомневаться. Поверхность воды была спокойной, темной, отлично отражающей, походившей на зеркало жидкого металла; убедившись, что вода его выдержит и ничего не случилось, он поставил на поверхность вторую ногу. Мгновенно всем телом он ощутил мощный удар, как от сильного электрического тока, и беспомощно рухнул обратно на берег.

Придя в себя, он отряхнулся от грязи и направился в обход озера. Глимейл пошла за ним, и они вместе описали полукруг. Подойдя к человеку, Маскалл ткнул его ногой. Тот проснулся и, моргая, уставился на них.

Его бледное, нерешительное, безучастное лицо выразило неудовольствие. На подбородке и голове торчали жидкие пучки черных волос. На лбу у него вместо третьего глаза находился абсолютно круглый орган с замысловатыми завитками, похожий на ухо. От человека неприятно пахло. На вид ему было не очень много лет.

– Просыпайся, приятель, – резко сказал Маскалл, – и скажи, не ты ли Эртрид.

– Который час? – задал тот встречный вопрос. – Скоро ли взойдет луна?

И, не ожидая ответа, он сел и, отвернувшись от них, принялся загребать рукой землю и равнодушно есть ее.

– Как ты можешь есть эту грязь? – с отвращением спросил Маскалл.

– Не сердись, Маскалл, – сказала Глимейл, кладя руку ему на плечо и слегка краснея. – Это Эртрид – человек, который должен нам помочь.

– Он этого не сказал.

– Я Эртрид, – сказал тот слабым глухим голосом, который, однако, поразил Маскалла диктаторским тоном. – Что вам здесь нужно? Впрочем, вам лучше бы убраться отсюда как можно скорее, а то, когда взойдет Тиргельд, будет слишком поздно.

– Не нужно объяснять, – воскликнул Маскалл. – Твоя репутация нам известна, и мы пришли послушать твою музыку. Но для чего этот орган у тебя на лбу?

Эртрид свирепо взглянул на него, затем улыбнулся, затем вновь посмотрел зло.

– Он для ритма, который и есть то, что превращает шум в музыку. Не стой тут и не спорь, а уходи прочь. Мне не доставляет удовольствия заваливать остров трупами. Они портят воздух, и ничего больше.

Темнота уже быстро опускалась на местность.

– Ты довольно болтлив, – холодно сказал Маскалл. – Но после того, как мы послушаем твою игру, может, я и сам попробую извлечь какой-нибудь мотивчик.

– Ты? Значит, ты музыкант? Ты хоть знаешь, что такое музыка?

В глазах Глимейл плясал огонь.

– Маскалл считает, что музыка находится в инструменте, – сказала она в своей напряженной манере. – Но она в душе Мастера.

– Да, – сказал Эртрид, – но это не все. Я скажу тебе, что такое музыка. В Триле, где я родился и вырос, мы узнаем тайну Троицы в природе. Простирающийся перед нами мир имеет три измерения. Длина это линия, отделяющая сущее от не сущего. Ширина это поверхность, показывающая, каким образом одна вещь сущего уживается с другой. Глубина это тропа, ведущая от сущего к нашему собственному телу. И в музыке точно также. Звук – это существование, без которого вообще ничего быть не может. Размер и Ритм – это форма сосуществования звуков. Эмоция – это движение нашей души к создаваемому чудесному миру. И люди, создавая музыку, привыкли строить красивые звуки, потому что они вызывают наслаждение. Поэтому их музыкальный мир основывается на удовольствии; его размер правилен и очарователен, его эмоции нежны и приятны… Но моя музыка основана на звуках, несущих боль, и поэтому ее размер неистов, и его вообще трудно уловить, ее эмоции мучительны и приводят в ужас.

– Если бы я не ждал от твоей музыки оригинальности, я сюда бы не пришел, – сказал Маскалл. – Но все же объясни – почему грубые звуки не могут иметь простого размера или формы? И почему они обязательно должны вызывать у нас, слушателей, более глубокие эмоции.

– Удовольствия могут гармонировать. Муки должны дисгармонировать; и в порядке их дисгармонии лежит размер. Эмоции следуют за музыкой, которая груба и серьезна.

– Можешь называть это музыкой, – задумчиво заметил Маскалл, – но по мне, это больше похоже на реальную жизнь.

– Если бы планы Создателя осуществились, жизнь походила бы на ту, другую музыку. Кто ищет, может найти в мире природы следы этого намерения. Но так, как все обернулось, реальная жизнь похожа на мою музыку, и моя музыка – истинная.

– Мы увидим ожившие образы?

– Не знаю, какое у меня будет настроение, – ответил Эртрид. – Но когда я закончу, ты попытаешься извлечь свою мелодию и создать какие угодно образы – если, конечно, это мелодия твоего собственного огромного тела.

– Потрясения, которые ты готовишь, могут убить нас, – сказала Глимейл тихим, натянутым голосом, – но мы умрем, видя КРАСОТУ.

Эртрид горделиво взглянул на нее.

– Ни ты, ни кто-либо другой не может вынести тех мыслей, которые я вкладываю в свою музыку. Должно быть, у тебя своя точка зрения. Только женщина может назвать это «красотой». Но если это красота, то что тогда уродство?

– Это я могу сказать тебе, Мастер, – улыбаясь ему, ответила Глимейл. – Уродство это старая затхлая жизнь, а твоя каждую ночь рождается заново из чрева природы.

Эртрид пристально посмотрел на нее и ничего не ответил.

– Встает Тиргельд, – сказал он наконец. – А теперь ты увидишь – хотя и ненадолго.

Едва он закончил фразу, как из-за холмов на темное восточное небо выглянула луна. Они следили за ней в молчании, и вскоре она появилась целиком. Она превосходила размерами земную луну и казалась ближе. Ее затененные части рельефно выступали, но почему-то она не производила на Маскалла впечатления мертвого мира. Бранчспелл освещал ее всю, а Альпейн лишь часть. Широкий полумесяц, отражавший только лучи Бранчспелла, был белым и сверкающим; но та часть, которая освещалась обоими солнцами, светилась зеленоватым сиянием, по силе почти равным солнечному, но все же холодным и мрачным. Гладя на этот совместный свет, он ощутил то же чувство распада, которое в нем всегда вызывал отблеск Альпейна; но теперь это чувство было не физическим, а чисто эстетическим. Луна казалась ему не романтичной, а тревожной и таинственной.

Эртрид встал и с минуту стоял молча. Казалось, что в ярком лунном свете его лицо претерпело изменения. Оно потеряло расслабленный, нерешительный, недовольный вид и обрело какое-то коварное величие. Он с задумчивым видом несколько раз хлопнул в ладоши и прошелся туда-сюда. Маскалл и Глимейл стояли рядом, наблюдая за ним.

Затем он сел у озера и, склонившись набок, положил правую руку на землю открытой ладонью вниз, одновременно вытянув правую ногу так, чтобы ступня касалась воды.

Маскалл во все глаза смотрел на него и на озеро и вдруг ощутил укол прямо в сердце, будто его пронзили рапирой. Он едва удержался, чтобы не упасть, и увидел при этом, как над водой взметнулся фонтан и вновь осел. В следующее мгновение сильнейший удар в рот, нанесенный невидимой рукой, сбил его на землю. Он поднялся и увидел, что образовался второй фонтан. Едва он оказался на ногах, как ужасная боль молотом застучала в мозгу, как от злокачественной опухоли. От этой мучительной боли он зашатался и вновь упал, на этот раз на руку, пораненную Крэгом. Эта оглушающая боль поглотила все остальные его муки. Длилась она всего мгновение, а затем наступило неожиданное облегчение, и он обнаружил, что грубая музыка Эртрида потеряла власть над ним.

Маскалл видел его вытянувшимся в том же положении. Толстые струи быстро взлетали над поверхностью озера, находившейся в оживленном движении. Но Глимейл не стояла, она беспомощно лежала на земле, не двигаясь. По ее уродливой позе Маскалл решил, что она мертва. Подойдя к ней, он увидел, что это действительно так. Он не знал, что она испытывала в душе, умирая, поскольку на лице застыла вульгарная ухмылка Кристалмена. Вся трагедия не длилась и пяти минут.

Он подошел к Эртриду и силой оттащил его, прервав игру.

– Ты сдержал свое слово, музыкант, – сказал он. – Глимейл мертва.

Эртрид пытался собрать свои беспорядочные чувства.

– Я предупреждал ее, – ответил он, садясь. – Разве не просил я ее уйти? Но она умерла очень легко. Она не дождалась красоты, о которой говорила. Она совсем не услышала страстности, и даже ритма. Да и ты тоже.

Маскалл с негодованием посмотрел на него, но ничего не сказал.

– Ты не должен был прерывать меня, – продолжал Эртрид. – Когда я играю, все остальное не имеет значения. Я мог потерять нить моих идей. К счастью, я никогда не забываю. Я начну сначала.

– Раз музыка должна продолжаться в присутствии мертвой, следующим играю я.

Человек быстро поднял взгляд.

– Этого не может быть.

– Так должно быть, – решительно сказал Маскалл. – Я предпочитаю играть, а не слушать. И еще одна причина: у тебя впереди все ночи, а в моем распоряжении лишь нынешняя.

Эртрид сжимал и разжимал кулак, постепенно бледнея.

– Ты со своим безрассудством скорее всего убьешь нас обоих. Айронтик принадлежит мне, и пока ты не научишься играть, ты только сломаешь инструмент.

– Ну тогда я его сломаю, но я попытаюсь.

Музыкант вскочил на ноги и встал, загораживая дорогу.

– Ты собираешься отнять его у меня силой?

– Спокойно! У тебя будет тот же выбор, что ты предложил нам. Я дам тебе время убраться куда-нибудь.

– Что мне от этого толку, если ты испортишь мое озеро? Ты не понимаешь, что делаешь.

– Уходи или оставайся! – ответил Маскалл. – Даю тебе время, пока вода снова не успокоится. После этого я начинаю играть.

Эртрид делал судорожные глотательные движения. Он посмотрел на озеро и снова на Маскалла.

– Клянешься?

– Ты лучше, чем я, знаешь, сколько времени это займет, но до тех пор ты в безопасности.

Эртрид бросил на него злобный взгляд, мгновение колебался, а затем пошел прочь и начал взбираться на ближайший холм. На полпути он опасливо взглянул через плечо, чтобы посмотреть, что происходит. Еще через минуту-другую он скрылся за гребнем, направляясь к берегу, выходившему на Маттерплей.

Позже, когда вода опять стала спокойной, Маскалл сел у ее края, подражая позе Эртрида.

Он не знал ни как начать извлечение своей музыки, ни что из этого выйдет. Но в мозгу его возникли отчаянные планы, и ему захотелось создать физические образы – и более всего один образ – образ Суртура.

Прежде чем поднести ступню к воде, он кое-что обдумал. Он сказал: «То, чем в обычной музыке являются ТЕМЫ, в этой музыке – ОБРАЗЫ. Композитор не ищет тему, подбирая ноты по одной, напротив, вся тема целиком вспыхивает в его сознании по вдохновению. Так же должно быть и с образами. Когда я начну играть, если я чего-нибудь стою, отдельные идеи перейдут из моего подсознания в это озеро, а затем отразятся в нечто реальное, и я впервые познакомлюсь с ними. Так это должно быть».

Едва его ступня коснулась воды, он почувствовал, что мысли утекают из него. Он не знал, что это за мысли, но сам факт течения создавал ощущение радостного мастерства владения инструментом. К нему присоединялось любопытство узнать, какими эти мысли окажутся. Фонтаны образовывались на поверхности озера, число их все возрастало, но он не испытывал боли. Его мысли, становившиеся музыкой, исходили из него не ровным непрерывным потоком, а сильными грубыми толчками, перемежающимися периодами покоя. В момент такого толчка все озеро взрывалось фонтанами.

Он осознал, что выходившие из него идеи возникали не в его разуме, а исходили из бездонных глубин его воли. Он не мог задать их характер, но он был в состоянии усилием воли выталкивать их или задерживать.

Сначала вокруг ничего не менялось. Затем луна стала более расплывчатой, и странное новое сияние осветило местность. Оно усиливалось настолько незаметно, что лишь через некоторое время он узнал в нем свет Маспела, который он увидел в Умфлешском лесу. Он не мог бы дать имя этому сиянию или определить его цвет, но оно наполнило его каким-то суровым и священным трепетом. Он призвал все ресурсы своей могучей воли. Фонтаны стали толще, напоминая лес, и многие из них достигали в высоту двадцати футов. Тиргельд выглядел слабым и бледным; сияние достигло невероятной силы, но теней оно не отбрасывало. Поднялся ветер, но там, где сидел Маскалл, было тихо. Вскоре ветер начал визжать и свистеть, как в бурю. Маскалл не видел никаких образов и удвоил свои усилия.