Полная версия:
Заложники Кремля
– Для чего вообще в армии имеются комиссары? Что за задачи они имеют?
– Поднимать боевой дух, он дает политическое воспитание.
– Известны вам случаи, когда войска отвергали комиссаров?
– Пока что мне это неизвестно.
– Тогда, может, ему будет интересно узнать, что здесь у нас, в лагерях для военнопленных солдаты занимают резко отрицательную позицию в отношении комиссаров и нам приходится брать комиссаров под защиту, чтобы их не убили собственные солдаты… Известно ли ему, что в Германии изгнали евреев из торговли, науки, искусства, медицины и других мест, которыми они завладели?.. Известно ли вам, что вторая жена вашего отца тоже еврейка? Ведь Кагановичи еврей?
– Ничего подобного. Да, Каганович еврей. Да. Жена моего отца? Все это слухи, что вы там говорите. Ничего общего. Никогда. Нет, нет, ничего подобного!.. Его первая жена грузинка, вторая русская. Все!
– Разве фамилия его второй жены не Каганович?
– Нет, нет! Все это слухи. Чепуха…
– Я хотел бы знать вот еще что. На нем ведь сравнительно неплохая одежда. Возил он эту гражданскую одежду с собой или получил где-нибудь? Ведь пиджак, который сейчас на нем, сравнительно хороший по качеству.
– Нет, это не мой… Не знаю, может, это вам неинтересно, но я расскажу более подробно. 26-го приблизительно в 19 часов, нет, позже, позже, ваши войска окружили Лясново… Создалась паника, пока можно было, артиллеристы отстреливались. Потом они исчезли, не знаю, куда. Я находился в машине командира дивизии, я ждал его. Его не было. В это время ваши войска стали обстреливать остатки нашей 14-й танковой дивизии. Я решил поспешить к командиру дивизии, чтобы принять участие в обороне. У моей машины собрались красноармейцы, обозники, народ из обозных войск. Они стали просить меня: «Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!» Я повел их в наступление. Но они испугались, и когда я обернулся, со мной никого уже не было… Я остался совсем один… Начало светать. И я пошел. По дороге мне стали встречаться мелкие группы… Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шел в военной форме и вот бойцы попросили меня отойти в сторону, так как меня будут обстреливать. Я ушел от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались… Я обменял у одного крестьянина брюки и рубашку, я решил идти вечером к своим… Когда увидел, что окружен, идти никуда нельзя. Я пришел, сказал: «Сдаюсь!» Всё!
– Я хотел бы спросить еще одну вещь: женат он или еще холостяк?
– Да, я женат.
– Хочет ли он, чтобы его жену известили о том, что он попал в плен?
– Не нужно. Если можете исполнить мою просьбу – не надо…
– Почему он не хочет, чтобы его семья знала, что он в плену?.. Разве это позор для солдата – попасть в плен? Ведь после войны он снова вернется домой.
– Мне стыдно перед отцом, что я остался жив.
– Не только перед отцом, но и перед женой?
– Жена – это безразлично.
– Его не беспокоит, что жена беспокоится о нем? Может, семейная жизнь в России настолько безразличная вещь, что он даже не ощущает потребности известить своих близких, как это делает немецкий солдат, попадая в плен?
– Нет, жена не безразлична.,. Я ее уважаю. Я очень люблю ее!»
Такое вот последнее «люблю»…
20-го июля 1941-го года Джугашвили попадает в лагерь для пленных офицеров. На Восточном фронте в расположениях советских воинских частей разбрасываются листовки с «заявлениями» Якова в адрес отца и советского правительства. На русском и немецком языках звучат радиопередачи с его пораженческими «высказываниями». Выпущен журнал с фотографиями, запечатлевшими пленника в окружении немецких офицеров…
О том, как создавались эти фальшивки, рассказал в своих показаниях тот же Вальтер Ройшле.
Перед допросом пленного в стол был вмонтирован микрофон, соединенный со звукозаписывающим устройством, находящимся в соседней комнате. Материалы допроса, который длился более часа, Ройшле лично доставил в берлинский радиодом, где при участии семи переводчиков текст был откорректирован и переведен на немецкий язык.
Факт негласной записи был подтвержден и спецсообщением на имя Геббельса:
«…Мы в свое время при допросе сына Сталина спрятали под скатертью микрофон, посредством которого был записан весь разговор с ним. Затем мы вырезали из восковой пластинки неподходящие места, так что получилась в пропагандистском отношении пригодная беседа, которая была передана по радио. Сын Сталина, следовательно, не знает, что он говорил по радиовещанию».
В середине октября 1941-го года Яков был заключен в центральную тюрьму тайной государственной полиции гестапо. В материалах дела имеется подтвержденная информация, что во время пребывания там Яков дважды пытался вскрыть себе вены. Это выглядит вполне правдоподобно. Именно в берлинских застенках фашисты пытались вербовать агентуру из оказавшихся в плену известных политических деятелей и военачальников. Знавшие Джугашвили пленные неоднократно упоминали о том, что в Берлине к нему применялись меры физического воздействия.
В 1942-м году Якова переводят в Северную Баварию в Хаммельбургский лагерь военнопленных. Здесь знатного пленника подвергают изощренным унижениям и издевательствам. Ежедневно утром и вечером он должен являться к коменданту лагеря и по 15—20 минут стоять навытяжку перед немецкими солдатами. А те оскорбляли его отца, смеялись над ним, тыкали в него пальцами. Иногда фотографировались рядом.
Лагерное начальство разрешило Джугашвили работать в небольшой мастерской, расположенной в нижнем этаже офицерского барака. Здесь военнопленные делали из кости, дерева и соломы мундштуки, игрушки, шкатулки, шахматы. Вываривая кости, полученные из столовой, готовили себе «дополнительный паек».
Яков оказался неплохим мастером и за полтора месяца сделал костяные шахматы, которые обменял на картошку у унтер-офицера Кауцмана, присматривавшего за мастерской. Позднее эти шахматы за 800 марок купил какой-то немецкий майор.
В конце апреля 1942-го года начальство, боясь, что вокруг Джугашвили может объединиться группа просоветски настроенных узников высшего офицерского состава, вновь отправили заключенного в центральную тюрьму гестапо.
Как долго он там находился? Где прошли его дни до 1943-го года? Материалы «Дела» не позволяют ответить на этот вопрос. Известно только, что по личному распоряжению Гиммлера 13-го февраля 1943 года военнопленный попадает в концентрационный лагерь Заксенхаузен, расположенный в тридцати километрах от Берлина.
Первые три-четыре месяца его держали в лагерной тюрьме, затем перевели в отдельную комнату режимного барака. То была особая зона. Участок земли длиной 200 и шириной 120 метров был огорожен кирпичной стеной и опоясан колючей проволокой под током.
Вечером 16-го апреля 1943 года Яков Джугашвили бросился на эту проволоку.
Первым о случившемся рассказал бывший комбриг Бессонов, знавший сына Сталина по плену. Его версия сложилась со слов пленного англичанина Томаса Кучинна. Как-то вечером в апреле 1943-го года тот «услышал выстрелы и увидел, как немцы сняли с проволочного ограждения чей-то труп, завернули в одеяло и унесли в караульное помещение. Позднее начальник караула рассказал Кучинну, что убит сын Сталина. По неизвестной причине он в нижнем белье выскочил из окна своей комнаты на улицу и бросился на проволоку. Думая, что пленник пытается сбежать, часовой его застрелил».
Вторая версия – со слов Фишера, ефрейтора из охраны Заксенхаузена:
«Поздно вечером, когда Яков уже был в постели, к нему с ножами в руках ворвались англичане (английские пленные. – Авт.). Он выпрыгнул в окно и с криками: „Унтер-офицер! Унтер-офицер!“ бросился к забору. Стоящий метрах в шестидесяти часовой первым выстрелом ранил пленника в ногу, а вторым убил наповал. О происшествии комендант лагеря срочно сообщил в Главное управление имперской безопасности. Для производства экспертизы в Заксенхаузен приехали трое специалистов. В своем докладе на имя Гиммлера они констатировали смерть Я. Джугашвили не от пулевого ранения, а от тока высокого напряжения. По их заключению, выстрел часового прозвучал уже после того, как военнопленный схватился за проволоку. На основании этих данных сделан вывод: Яков Джугашвили покончил жизнь самоубийством. Его труп был подвергнут кремации, а урна с прахом увезена в Берлин, где ее следы окончательно затерялись».
Что именно заставило Якова оборвать свою жизнь? После отказа Сталина обменять сына на Паулюса, раздраженные неуступчивостью советского вождя гитлеровцы решили его проучить, засняв на кинопленку мучительную смерть Якова, какую он, вождь, ему уготовил. Пленка должна была попасть в Кремль. Будто бы Яков узнал об этом плане, бросился на проволоку и тем сорвал замысел врагов… Кто знает, может, и правы те, кто утверждает: Яков любил отца! Тайно, изломанно любил и почитал. Хотя и пытался всю жизнь вырваться из отцовского плена.
А может, на смертельный шаг Якова толкнуло другое. Достоверно известно, что по лагерному радио не раз передавалось заявление Сталина о том, что у СССР нет военнопленных – есть «изменники Родины». Окруженный врагами должен, как доблестные римские воины, броситься на меч?
Яков это сделал.
…В тот день вахту нес немецкий офицер СС Конрад Харфик. С чисто немецкой педантичностью он описывает случившееся:
«Джугашвили пролез через проволоку и оказался на нейтральной полосе. Затем он поставил ногу на следующую полосу колючей проволоки и одновременно левой рукой схватился за электрический провод. Мгновение он стоял неподвижно и кричал: «Часовой! Вы же солдат, не будьте трусом, застрелите меня!»
В это время сработала сигнализация и зажглись прожектора на сторожевых башнях. Часовой выстрелил метко.
Сталин знал: сын Родины не предал. После войны Михаил Чиаурели, ловкий создатель фильмов, воспевавших великого вождя, сделал даже попытку увековечить образ Якова в очередной своей киноэпопее «Падение Берлина». Он отводил там Якову роль героя.
«Великий спекулянт от искусства, Чиаурели повторял, какой мог бы выйти «сюжет» из этой трагической судьбы, – писала Светлана Аллилуева. – Но отец не согласился. Я думаю, он был прав, Чиаурели сделал бы из Яши такую же фальшивую куклу, как из всех остальных… Хотя отец вряд ли имел это в виду, отказывая Михаилу Чиаурели. Ему просто не хотелось воспевать своих родственников, которых он, всех без исключения, считал незаслуживающими памяти.
А благодарную память Яша заслужил; разве быть честным, порядочным человеком в наше время – не подвиг?»
Другой кинематографист, Михаил Геловани, знаменитый исполнитель роли Сталина в нескольких фильмах, стал в 1946 году невольным свидетелем своеобразных поминок по Якову. После вип-премьеры очередного фильма все того же неутомимого Чиаурели – «Клятва» – организовали застолье. Но получилось оно мрачным: в тот день Берия передал Сталину личное дело Якова. Дело было закрыто. По грузинскому обычаю Сталин в память о сыне окропил красным вином кусочек хлеба и проглотил его. Присутствовавшего на этой тризне Геловани поразило потом, как тщательно Сталин пережевывал цыпленка, разгрызая каждую косточку…
А между тем… По миру циркулировали слухи о якобы спасшемся из плена Якове Джугашвили. Людская молва, неизменно жесткая к кремлевским детям (в компенсацию за чрезмерную благосклонность к ним судьбы?), Якова заметно отличала, щадила, романтизировала.
Вот одна из характерных легенд. Будто в 1944 году привезли Якова в один из концлагерей Италии. Оттуда советскому пленнику помогли бежать друзья. Они же привели его в партизанскую бригаду, где Яков стал капитаном Монти. Его описывают как молодого, симпатичного человека с большими печальными глазами. Естественно, на жаркой земле Италии героя ждала страстная любовь. Красавица Паола – называют даже деревню, где она жила: Рефрентоло – влюбилась в партизана с неземными глазами и родила ему сына Джорджо.
6-го февраля 1945-го года (слухи неизменно подтверждают эту дату) Яков-Монти пошел с товарищами в разведку. Их окружили.
– Нам отсюда не выбраться. Мы подорвем себя гранатами – живыми нас не возьмут – прозвучали последние слова русского.
Джорджо, утверждает молва – вылитый капитан Монти. Был ли капитан действительно сыном Сталина? Есть люди, убежденные: да, был… Но, скорее всего, подобные слухи – всего лишь красивый вымысел, которым молва как бы воздает должное несчастному сыну, от которого отказался злодей-отец… А то еще был слух: Яков какими-то путями оказался в Ираке и Саддам Хусейн – его родной сын…
В 1977 году, к юбилею советской власти, старший лейтенант Яков Джугашвили «за стойкость в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками и мужественное поведение в плену» был посмертно награжден орденом Отечественной войны 1 степени. Указ Верховного Совета был закрытым – Брежнев не хотел, чтобы его обвинили даже в косвенном «отмывании» черного диктатора.
Награду, о которой не полагалось знать широкой общественности, приняла дочь Якова Иосифовича, Галина.
Галина Джугашвили
Дом в Большом Златоустинском переулке, где жила Галина – прямой архитектурный родственник знаменитого Дома на набережной2. Солидная мрачноватость снаружи, сдержанный, без особых излишеств, комфорт внутри.
Стекло на двери парадного было разбито, острые осколки покрыты плотным слоем пыли. Каюсь, тут же явилась мысль:
– Сталин бы вам показал. Такой дом довести до разрухи!
Соображение, что если бы не ОН, вся страна не дошла бы до разрухи – да что страна, не был бы доведен до разрухи сам человек – это соображение пришло на мгновение позже.
Трехкомнатную квартиру в доме, построенном для военных начальников, Юлия Джугашвили получила уже будучи вдовой. А в 1968 году она умерла здесь от запущенного рака.
Так ее дочь Галина Джугашвили в тридцать один год потеряла последнего родного человека – мать. В пятнадцать лет осталась без Деда, в три года – без отца. Напомню для тех, кто уже забыл или не знает вовсе: культ личности разоблачен в 1953—1956 годах. Дед Галины Иосиф Сталин выкинут из Мавзолея в 1961-м. Будь это сталинские времена, она сама бы оказалась врагом народа. Или «чсиром» – членом семьи изменника Родины.
Но Галину в 1957-м году всего лишь не приняли на филологичский факультет МГУ. Как объяснили – из-за плохого здоровья (экзамены она сдала на «отлично» и «хорошо» и набрала проходной балл). Галина, чье детство прошло в достатке и свежести сталинской дачи в Зубалово, отличалась отменным здоровьем. Поэтому сразу стало ясно: подоплека здесь политическая. Видимо, где-то наверху посчитали, что внучка должна хоть малость уплатить по счетам Деда.
Юлия Джугашвили возмутилась и написала Екатерине Фурцевой, в то время члену ЦК КПСС. Насколько помнит Галина, письменного ответа не пришло, но как-то дали понять, что попытку можно повторить. В следующем, 1958 году, ее зачислили на филфак.
Галина Джугашвили избежала участи врага народа, но не было в ее взрослые годы и дня, когда бы жизнь дала забыть, какого дедушку послала ей судьба.
По окончании в 1962 году университета она преподавала французский и мечтала переводить художественную литературу. Но здесь все «ниши» были заняты переводчиками-профессионалами. Ей, носящей фамилию Джугашвили, тем более трудно было найти работу по желанию. Кто-то из друзей посоветовал обратить внимание на алжирскую франкоязычную литературу. Это оказалось настолько интересным, что Галина впоследствии даже защитила диссертацию на тему «Алжирский современный роман».
А параллельно начал развиваться настоящий роман, тоже алжирский, и тоже современный. Она полюбила алжирского аспиранта, выпускника университета им. Лумумбы. В те годы в Москве уже появились иностранные студенты. Любовь вспыхивала, как и на любой широте и долготе Земли, не считаясь с гражданством влюбленных. Сколько драм, трагедий случалось из-за невозможности заключить брак с иностранцем! О, насчет этого в СССР было очень строго – вплоть до 80-х годов, когда рухнул, наконец, «железный занавес».
Семь лет Галина пыталась добиться невозможного: официального брака с мужем. Временами впадала в истерику:
– Живу, как крепостная девка!
Тетя Роза, сестра матери, удивлялась:
– Никогда не думала, что ты такая мещанка. Зачем тебе штамп в паспорте?
Наконец, через кого-то из знакомых удалось передать документы Юрию Андропову, тогда председателю КГБ. И появилась желанная резолюция: «Разрешить». Так что, если кто и благословил этот брак официально, то это был главный кагебист СССР.
Галина тетка, Светлана Аллилуева, спасаясь от ужаса, вошедшего в ее жизнь с разоблачением преступлений отца, выбрала в качестве спасения эмиграцию. Галин брак – тоже своего рода эмиграция. Мужу – алжирцу, человеку со стороны – было безразлично, чью фамилию носит жена. Это «безразличие» надежно защищало Галину от мира, ставшего вдруг враждебным к ней. Но такой союз имеет неустранимый изъян – только «свой» человек, соотечественник, мог понять всю мучительность проблем, свалившихся на внучку Сталина в связи с ее принадлежностью к семье тирана.
Правда, Галина старалась на этом не «зацикливаться». Она была слишком юной, когда начались разоблачения, слишком любила Деда и совершенно не склонна к рефлексии. К тому же в ее жизнь вошло обстоятельство, сделавшее для нее безразличным все остальное. Когда ее сыну, Селиму, исполнилось три года, стало ясно, что он глухой. Врачи сказали – с рождения. Немногим раньше выяснилось и другое печальное обстоятельство – у мальчика очень слабое зрение.
Знаю, в этом месте многие злорадно улыбнутся: вот она, сила судьбы! Хотя бы в третьем поколении изверга настигло возмездие! Только при чем здесь тихий улыбчивый мальчик, которому не дано слышать ни шороха, ни грома? Власти не выпустили его с матерью для лечения за границу, о чем хлопотал отец-алжирец. В годы перестройки выезд бы разрешили, да время было безвозвратно упущено. Но мальчик-то чем провинился? Ему и без того придется всю жизнь искать в лабиринтах своей глухоты и полуслепоты ответ на пастернаковский вопрос: «Зачем расхлебывать похлебку, которую варил не я?» Да и всем потомкам Иосифа Сталина, Генералиссимуса, «вождя всех народов». Зачем? За что?
Муж Галины окончил в Москве институт, затем аспирантуру и должен был вернуться в Алжир. Жена вынуждена была остаться в Советском Союзе – одна, с сыном-инвалидом.
Пятнадцать лет после этого супруги жили не как муж и жена, а как любовники. Бен-Саид проводил в Москве каждое лето и недели две зимой. Только в 90-е годы годы, в новое время он смог перебраться в Россию. Нашел здесь работу: давал уроки французского языка.
…Когда я впервые увидела Галину Яковлевну, вспомнила написанное ею в книге:
«Снова и снова я ловлю на себе его (Сталина. – Авт.) взгляд и слышу непонятное тогда: «Похожа!»
Да, очень похожа на отца. Крупные темные глаза, твердо очерченный рот, широкие линии бровей.
Когда она смеется, суровое лицо преображается совершенно – это девчонка, которая, кажется, больше всего обожает посмеяться. Забыться в смехе.
Я благодарна Галине Яковлевне за то, что она согласилась встретиться со мной, хотя я честно призналась: к числу поклонников ее Деда не отношусь. Совсем наоборот. И она, в свою очередь, предупредила меня, чтобы я не ждала от нее дурного слова о Деде.
Разговор мы начали об ее отце, Якове Джугашвили.
– Что Вы о нем помните?
– Мне было только три года, когда он ушел на фронт. В памяти осталось нечеткое знакомое лицо и воспоминание о сильных пальцах – он держит меня повыше локтя. Мама говорила, что такие же, «железные», пальцы и у меня… Уже через неделю боев батарея отца попала в окружение. Снаряды быстро закончились. Уцелел только один свидетель последнего боя. Контуженный солдат, которого немцы приняли за мертвого. Он рассказал все папиному другу Артему Сергееву. Последнее, что солдат помнит об отце – «на старшем лейтенанте было много крови».
Скорее всего – здесь было предательство. Слишком быстро немцы добрались до отца. У него не было при себе документов, но немцы сразу же оповестили мир, что у них в руках сын Сталина. Гитлеровцы распространяли много фальшивок, чтобы доказать, будто сын Сталина согласился с ними сотрудничать. На одной из фотографий, явно смонтированной, он сидит за столом с немецкими офицерами в старой охотничьей кожаной куртке. Как могла любительская фотография из мирной жизни, из которой явно взят фрагмент, попасть за линию фронта? Без предательства не обошлось.
– Ваши близкие хотя бы предполагали, кто это мог быть?
– Мы ничего не знали. Подозрения вообще сразу же пали на мать. Ее арестовали. Но и не будь подозрений, ее все равно ждала бы тюрьма – тогда был указ, по которому членов семей пленных офицеров интернировали.
Увели ее из дома, в чем была, в туфлях на высоких каблуках. Зимой, когда немцы подступали к Москве, заключенных перевели в Энгельс. От вокзала до тюрьмы пришлось тащиться по обледенелой дороге на каблучищах. Ма часто изображала, как конвоир ее подгонял:
– Быстрей, стрелять буду!
Она сняла туфли и доковыляла до тюрьмы босиком. Мама старалась рассказать об этом мне, маленькой девочке, позабавнее. И я всегда прыскала:
– Ну, ты прямо Зоя!
У всех на устах тогда была Зоя Космодемьянская3. Мама в ответ улыбалась.
Два года в заключении она отвечала на одни и те же вопросы. Как фотография отца в куртке попала к врагу? Почему он так быстро был окружен? Отчего? Как?
К середине второго года Ма уже привыкла к тюрьме. И когда однажды услышала:
– Вы свободны, – испугалась.
– Нет, нет, никуда я отсюда не пойду!
В тюрьме однажды случился эпизод прямо-таки трагикомичный. Прозвучал обычный приказ выйти из камеры. А до этого в допросах возник перерыв, и, как все необычное, он таил в себе угрозу… Ма оказалась в длинной комнате, где за столом сидели люди в военной форме. Взгляд ее приковали золотые погоны – такие она видела только в фильмах, на немцах. Пол качнулся под ногами… Чей-то голос прогудел:
– Успокойтесь, у нас новая форма.
– А я думала – всё, – вспоминала Ма. – Это – немцы. А тут свои. Какое счастье!
Два года разлуки отучили меня от слова «мама». Так на всю жизнь и осталось это «Ма». Она не обижалась и даже приветствовала это. В слове «мама» ей слышалось что-то слишком бытовое, а люди ее поколения бежали от быта, они стремились жить возвышенным.
В конце концов с Ма были сняты все подозрения. А предатель так и остался неизвестным.
– Сталину предлагали «выкупить» сына, обменяв на Паулюса. Мать простила Деду, что он этого не сделал?
– Такой вопрос даже не возникал. Как Дед мог это сделать? Освободить сына и оставить в плену тысячи других пленных? Кто бы ему после этого поверил?
– А свой арест она простила?
– Ма была уверена, что ее Берия посадил.
– И указ о необходимости «посадки» членов семей пленных офицеров – это она тоже считала нормальным?
– Что же во время войны может быть нормального? Такую меру она, думаю, считала необходимой. Что бы ни говорили о невинно арестованных, но ведь и измены случались. Кто-то же выдал отца, например…
Но Дед не верил в причастность к этому Ма и соответственно к нам относился. Когда ее забрали, меня, по решению Деда, взяла к себе Светлана. (Галина Джугашвили была тогда слишком мала, чтобы понять, как Дед был настроен по отношению к семье пленного Якова. По иным сведениям, он считал арест невестки необходимым, Гулю же распорядился поместить в детский дом. Но Светлана – дочь Иосифа Сталина и Галина Бурдонская – жена Василия Сталина уговорили его оставить девочку в доме. – Авт.)
У Светланы уже был к этому времени маленький сын Ося. За нами смотрела общая няня. Светлана была внимательна ко мне, часто возила на своей черной «Татре». Водитель, до сих пор помню, был у нее очень красивый.
Дед продолжал заботиться о нас и тогда, когда Ма была уже на свободе. В дом доставлялась корзинами еда. Помню эти большие плетеные корзины. Всем родственникам хватало. Даже из моральных соображений мама не могла бы осуждать Деда – она же все от него принимала4.
– О последних днях вашего отца ходило множество слухов. Какой из них считался в доме правдивым?
– Мне кажется, мама до конца верила в то, что отец остался жив. Такие слухи периодически возникали. Она так и не вышла замуж, хотя имела много возможностей. Наш дом всегда был полон друзей. Мама любила шум, веселье, скуки не выносила. Она дружила с Мессерерами из Большого театра. Часто бывал композитор Дмитрий Покрасс, необыкновенно веселый и талантливый человек. Он мог играть на фортепиано часами. Катал нас на машине, возил в «Арагви», где у него был «собственный» кабинет.
