Старая кость. Весна

Лина Гончарова

Старая кость. Весна

Бессмертие не приговор.

Повторяй себе это каждый раз, детка, когда умирает твой смертный возлюбленный. Когда уходит за радугу твой еще совсем крошечный кот. Когда увядает дурацкий цветок в горшке. Не приговор, но постоянное разочарование.

Сначала ты думаешь, будто вечная жизнь это вечное развитие и познание мира, ждешь, что преисполнишься всеми знаниями вселенной, и равных тебе не будет. На самом деле всё, что ты чувствуешь, это как ты тупеешь с каждым новым столетием.

Поди догони это развивающееся человечество, ещё вчера они не умели писать, а сегодня летают в небо и болтают друг с другом, глядя глаза в глаза, но находясь при этом на разных концах Земли.

А ты тупеешь и лишаешься чувств. Первый уход смертного друга это страшный удар. Сотый – всё ещё больно, но ты уже давно знаешь, как это будет. Потом уже не торопишься заводить знакомства – для них это целая жизнь, а для тебя как пятиминутная серия телесериала, не успеваешь втянуться, как всё кончается, и никакие тысячи прожитых лет не помогают принять утрату.

К черту, всех к черту. Надоело.

Но спасибо человечеству за Нетфликс.

Глава первая. Лёля

Девочке было четырнадцать лет, одиннадцать месяцев и семь дней. Ей нравилось отсчитывать свой возраст именно так, пока она еще не превратилась в совершеннолетнюю старуху с этой их унылой взрослой жизнью, обязательствами, замужеством и прочей серьезной чушью. Несерьезная чушь ровесников её, правда, тоже не увлекала. Не то чтобы девочка была зазнайкой, развитой не по годам, подростки в свои компании её просто не принимали. Не больно-то и хотелось.

Девочке пришлось переехать в Москву к матери после того, как её бабка отдала богу душу. Прошло уже два года этой новой жизни, один в один похожей на старую, только возраст нетрезвых гостей стал чуть меньше. Зато число их прибавилось, ежедневными стали пьяные посиделки, а места, где девочка могла побыть в тишине и одиночестве, не осталось. Иногда девочка даже думала, не сдаться ли ей в детдом и хоть изредка спать в собственной постели без страха, что посреди ночи на нее навалится очередное пьяное тело. Но мать и бабка запугивали её органами опеки, жуткими подростками и дедовщиной приютов, так что всё, что оставалось девочке – это терпеть.

Друзей у неё тоже не было. Девочку перевели в новую школу в тот самый мерзкий период взросления, когда дети уже сбиваются в стаи и с готовностью травят любого, кто хоть сколько-нибудь на них не похож. Особенно чужака. Особенно слабого. Добавить в этот коктейль отсутствие денег, дорогой одежды и гаджетов, и вот уже его можно поджечь и бросить в толпу. Иногда – в тайне – девочке этого очень хотелось.

Её звали Лёля.

"Как крысу моей двоюродной тётки", – ляпнула её новая одноклассница, и все засмеялись. Так и звали потом всем классом девочку нищей крысой, упиваясь собственным превосходством. Те же, кто не подыгрывал стае, считали Лёлю слишком тупой для их маленького сообщества высокодуховных и обходили её стороной. Так девочка осталась одна.

Лёля привыкла. Бесконечные гости бабки и матери научили её сливаться со стенами и не попадаться никому на глаза, быть незаметной и тихой мышкой. Крыской. Не важно.

Был вечер пятницы. Друзья матери уже стягивались в квартиру для бурных проводов рабочей недели, как будто хоть кто-то из них усердно работал. Лёля тихонько выскользнула из дома и устроилась во дворе на качелях. Майский вечер был томным и жарким, солнце обещало греть до ночи, и дотемна можно было не беспокоиться о ночлеге. Потом девочка переберется в подъезд, а ближе к утру, если повезет, и мамины друзья разойдутся, то и в квартире можно будет доспать. А если нет – всегда есть открытый чердак, его Лёля освоила в первые же пару дней переезда.

Из открытых окон во двор стекались запахи чужих ужинов, верхние ноты жареного лука, картошки и мяса, ноты сердца тушеной капусты со шлейфом из курицы гриль. Никакие цветущие яблони или дым сигарет не могли перебить этот изысканный аромат для девочки, последний раз евшей утром в школьной столовой. Лёля закрывала глаза и представляла себя в ресторане, где ей как в кино одно блюдо подают за другим, одно вкуснее другого. Склоняются официанты в белых фартуках, заботливо спрашивая, всё ли нравится гостье, и чего бы ещё ей хотелось. Ещё Лёле хотелось бы торт. Но её глаза открывались в разморенный майский двор, исчезали добрые официанты, тарелки с едой, и не было абсолютно никакого торта, оставалось одно только разочарование.

В ленивые гастрономические грезы девочки ворвался кошачий мяв. Лёля не сразу сообразила, что кот, в отличие от всего воображенного ею, был вполне настоящим. Рыжий, толстый и явно немолодой, кот спрятался за железную урну. Прижимался к земле и боязливо оглядывался по сторонам, пытаясь понять, из какого вывалился окна. По двору тем временем гуляли медленные летние люди с собаками, пугающими оконного прыгуна и не дающими сообразить, в какой стороне его дом. Кот растерянно крутил головой и мяукал тонко, отрывисто, будто звал свою кошачью мать, но она не приходила. Девочке это было знакомо.

Лёля любила животных, по умолчанию считая их лучше людей. Но бездомных любила особенно, находя в них что-то слишком близкое и понятное.

Девочка медленно подошла к коту и опустилась на землю с ним рядом, стараясь не напугать. Протянула руку. Кот понюхал ладонь и уставился на девочку круглыми желтыми глазами. Немая сцена затягивалась, и тут Лёле показалось, что она видела именно этого кота в окне их соседки, как раз такого огромного, рыжего, гревшего на солнце бока. Соседку она не знала и никогда лично не видела, хоть они и жили дверь в дверь. Но замечала тень её силуэта в окнах так же, как и её котов. Похоже, она была эталонной старой затворницей из баек про сорок кошек, возможно невменяемой и сумасшедшей. Но как бы то ни было, коту требовалось помочь.

– Давай вернем тебя домой.

Лёля взяла толстяка на руки, тяжелого, мягкого и очень теплого. Прижала его к себе, впитывая живое тепло, представляя, что это её собственный кот. Чувство было очень приятным, и ей хотелось бы простоять так до темноты, просто вобнимку с котом. Но Лёля поднялась на ноги и отправилась в знакомый подъезд. Главное не попасться на глаза ни матери, ни её нетрезвым приятелям.

Перед дверью девочка снова замешкалась. Ей стало казаться, что, как только соседка увидит кота в чужих руках, она устроит скандал, обвинит её в краже, и тогда придётся объясняться перед пьяной матерью. Возможно уворачиваться от затрещин. Она перевела дух, стараясь отогнать эти мысли, и всё-таки позвонила в звонок.

Дверь распахнулась как будто ещё до того, как Лёля отняла палец от кнопки. Кот заёрзал у неё на руках, вывернулся, спрыгнул и тут же скрылся в квартире. Лёля уже открыла рот для заготовленного "здрасьте", но за дверью никого не было, только темнота, шорохи… и сносящий с ног аромат горячих блинов. Голодный желудок сжался и отчаянно заурчал, так громко, что его могли бы услышать с самого верхнего этажа. И точно услышали в глубине открытой квартиры.

– Ну что ты стоишь, улицу греешь, давай заходи! – донесся из темноты командный старческий голос.

Прежде чем Лёля успела сообразить, ноги уже внесли её в квартиру. Дверь захлопнулась сама собой, а мимо девочки юркнули две серые тени, мазнув её голые щиколотки шерстяными боками.

Как только дверь закрылась, стало понятно, что темнота в квартире скорее была полумраком. В глубине виднелся желтый электрический отблеск, и поскольку аромат блинов исходил оттуда же, Лёля пошла на свет.

Коридор был плотно заставлен коробками и стеллажами, с полок выпирали и свешивались, цепляясь за одежду, пучки засушенных трав, углы книг, какие-то посудины и вовсе не опознаваемые в тусклом свете предметы. Отовсюду слышались шорохи, будто за стеллажами пряталось целое семейство мышей. Девочка так сосредоточилась на том, чтобы пройти осторожно и ничего не задеть, что не заметила, как добралась до входа на кухню. Лицо обдало жаром плиты и шипящей сковородки, запах ванили и блинного теста окружил Лёлю и немедленно впитался ей в волосы. А следом она заметила хозяйку квартиры.

Невысокая и очень худая старушка в длинном оранжевом балахоне из тех, что продают в индийских лавках. Подпоясанная сразу несколькими цветными ремнями и фартуком поверх, она суетилась на свободном пятачке кухни, ловко перекидывая свежеиспеченные блины в высокую стопку и заливая в сковороду новую порцию теста. Лёля завороженно смотрела, как старушка раскатывает его тонким слоем, переворачивает, как блин покрывается кружевной сеткой румянца и отправляется к таким же горячим собратьям.

– Сядь там, ну… Там вон есть стул.

Не обернувшись, хозяйка махнула рукой в дальний угол, где из-за стола и ящиков с тыквой и луком действительно выглядывал стул. Пока Лёля пробиралась к нему, с сидения, уступая нагретое место, спрыгнул недовольный кот. Не рыжий прыгун, а другой, серо-полосатый и не толстый, но более крупный. Он скользнул под ноги хозяйке и тут же исчез в мельтешении её цветного подола.

– Ты, значит, рыжего принесла? Вот он балбес, конечно, сам гулять никогда не выходит, а тут вывалился… Ты как поняла, куда его нужно нести?

Старушка так резко обернулась на Лёлю, что та подпрыгнула прямо на стуле.

– Я… я в окне у вас его видела.

Девочка смутилась и сжалась, надеясь стать невидимкой.

– Значит, в окне…

Старушка вернулась к блинам, плошки в её руках будто бы танцевали.

– Там на столе варенье смородиновое и сгущёнка, блины сами себя не съедят.

Пока Лёля боролась со стеснением, на стол запрыгнул третий кот, мелкий кошачий подросток, белый в рыжих подпалинах. Он уверенно сунул морду в миску сгущенки, не оставляя девочке выбора. За ним к столу начали стягиваться другие местные жители: две серые кошечки, уже знакомый рыжий толстяк, старая, невероятно лохматая белая кошка с обрубленным хвостом, ткнувшаяся Лёле в ноги, и черный котенок с мордочкой, неестественно скошенной набок.

Старушка сняла со сковороды последний блин, свернула его и еще горячим сунула себе в рот. Плюхнулась на табурет, который стремительно вытащила откуда-то из глубин подстолья, раскинула подол платья по полу. Когда кошки её окружили, старушка привычным движением нарвала блин на кусочки и вложила по одному в каждый открытый рот.

Отрывистым цоканьем женщина призвала зазевавшихся животных к столу, и пока Лёля гадала, сколько еще кошек здесь может скрываться, по платью старушки на стол взобрались три пятнистые крысы. С абсолютно невозмутимым лицом старушка выдала им по кусочку блина, а последний, самый большой, протянула куда-то в угол кухни, где бесформенной грудой лежала не то старая белая шуба, не то покрывало, изрядно побитое временем.

Покрывало зашевелилось, учуяв кусок, заворочалось и подняло огромную лохматую собачью голову. Слепо ткнулось в руку хозяйки, слизало блин и вернулось в прежнее состояние мятой шубы.

Лёля на всё это представление смотрела широко распахнутыми глазами. Изумленная и перепуганная, есть она так и не начала.

– Тебе я тоже должна прямо в рот кусок положить?

Старушка по-птичьи склонила голову на бок и уставилась на Лёлю.

– Ты соседка моя, так?

– Так. Простите…

Девочка потупилась, наконец поборола неловкость и взяла из тающей стопки румяный блин. Ей ужасно хотелось есть, но всё вокруг было настолько странным и страшным, что руки не слушались. Однако стоило сделать первый укус, и она поняла, что не сможет остановиться, пока тарелка не опустеет. Даже если за последние крошки ей придётся драться с котами.

Пока стопка блинов уменьшалась, старушка изучала свою нелепую гостью. Совсем ребенок, соседская девочка, которая во дворе бывает чаще, чем дома. Растрепанные русые волосы, светлые глаза в поллица, болезненно бледная тонкая кожа, на которой румянец казался особенно ярким и проступал пятнами от любого волнения. Узкие плечи и тонкие руки обгорели на солнце, худые коленки все в ссадинах и синяках. Последним штрихом к образу беспризорницы стали заношенные майка и шорты, не хватило только таблички с просьбой о помощи голодающим.

– Не боишься моих зверей?

Старушка почесала одну из крыс под подбородком, и та незамедлительно взобралась по её руке на плечо.

Лёля впервые улыбнулась, вытирая рукой перепачканные вареньем губы. И поняла, что ей больше не страшно.

– Чего их бояться? Звери классные. Даже крысы вот, у вас они милые. Пушистые, толстенькие.

Вторая крыса подобралась ближе к Лёле и внимательно принюхалась к её рукам, давая себя погладить.

– Животные лучше людей. Я поэтому и кота принесла вам, его же нельзя было оставить на улице. Он так плакал…

– Ты плакал, мой мальчик.

Старушка опустила руку под стол и нащупала бочок рыжего прыгуна, спрятавшегося в ящике среди тыкв.

– Я только не поняла, сколько у вас всего кошек, – смущенно улыбнулась девочка.

Белый кот, вылакавший всю сгущенку и отдыхавший прямо там на столе между тарелок и банок, непонимающе на неё посмотрел. Вот дурёха, считать не умеет?

– Да я и сама путаюсь. Кошачий поток непредсказуем, моя дорогая. Кто-то приходит, кто-то уходит за радугу. Вот новенький у нас, например – это Косой, – старушка кивнула на пригревшегося у плиты чёрного котёнка, – он прибился к дверям месяц назад. Его перекосило, видимо, при рождении, и никто такого не хотел себе брать. А у меня семья большая, всем рады…

Котёнок выглядел вполне довольным, сопел и жмурился от тепла ещё не остывшей кухни и явно не планировал менять место жительства.

– А там в углу у вас кто? – набравшись смелости, спросила Лёля. Живая мятая шуба с собачьей головой не давала ей покоя.

– О…

Старушка встала из-за стола и потянулась к груде белого меха, опустилась рядом с ней на пол. Груда снова подняла голову, но только чтобы переложить её на колени хозяйке.

– Это Марфа. Она собака, если у тебя есть сомнения в её видовой принадлежности. Самая лучшая собака на свете.

Женщина запустила сухие тонкие пальцы в спутанную шерсть и принялась бережно прочесывать. Марфа шумно вздохнула.

– Она не то чтобы живчик. Боюсь, что скоро её дни подойдут к концу, и, честно говоря, не знаю, что буду делать, когда это случится…

Лёля не совсем поняла старушку, но тоска, с которой та произнесла последнюю фразу, пронзила девочке сердце.

– Что с ней? Она болеет?

– О, милая… Да, это ужасная болезнь, от которой никто так и не придумал лекарства. Её поразило время…

Старушка крепко обняла сопящую собаку, спрятав лицо в её шерсти.

– Ничего нельзя сделать? Есть же ветеринарки, таблетки… Давайте покажем её врачу!

Женщина подняла глаза на Лёлю, пытаясь отыскать среди детской наивности хотя бы тень сарказма, но быстро убедилась в абсолютной чистоте Лёлиных мыслей. Девочка не понимала.

– Нет такого врача на этом свете, милая.

Старушка вскочила на ноги и схватила Лёлю за руку.

– А хочешь, познакомлю тебя с другими жильцами квартиры?

И потащила её прочь с кухни, не дожидаясь ответа.

В смежной комнате света было совсем мало, и исходил он от двух огромных аквариумов у стены. В них проживали змеи: два серых ужика, которых по виду Лёля еще смогла опознать, и две более крупные, красивые и пугающие, черная и белая, отселенные в отдельный аквариум.

Рептилии не обратили на девочку никакого внимания. Они покоились на извилистых корягах и замшелых камнях внутри стеклянного дома, сытые и довольные.

– Хочешь их погладить? Они ничего тебе не сделают.

Старушка протянула руку к чёрной змее, та подняла голову с блестящими круглыми глазками и невесомо коснулась пальцев кончиком носа.

– Ну кроме вот этой. Её зовут Навь, и её укус тебе не понравится.

Лёля предпочла воздержаться. Её больше взволновало другое:

– А как же крысы? Если змеи сбегут из аквариума, они крыс не съедят?

– В этом доме, милая, звери гораздо умнее людей. Они научились жить мирно.

– Завидую…

Лёля тут же вспомнила о бушующей где-то за стенами пьянке, и миром там как обычно даже не пахло. Но раз уж вспомнила, Лёля решила, что уже загостилась, и ей пора бы домой. Или на чердак.

– Вы извините, что отвлекаю вас тут, я пойду. Мне пора… – девочка спрятала глаза и направилась было к выходу. – И спасибо за блины!

– Милая, ты заходи, если что.

Старушка не стала её останавливать, она замерла возле аквариумов, молча прикрыв глаза. Чёрная змея лентой струилась вверх по её плечу.

Лёля бросила взгляд на ленивых кошек и белый мех Марфы, протиснулась сквозь стеллажи коридора и вышла за дверь.

Не прошло и двух часов, как в квартире старушки снова раздался звонок.

В этот раз она открыла сама, ничуть не удивившись пришедшей.

– Проходи, детка. Я постелю тебе в комнате. Зовут тебя как?

Лёле хватило пары секунд у дверей маминой квартиры, чтобы понять – её там никто не ждёт. Изнутри доносились крики и громкая музыка, звон стекла, кто-то пел, кто-то дрался. Заходить и проверять не хотелось.

Девочка постояла, уткнувшись лбом в холодное железо двери и замедляя дыхание, чтобы успокоить тревогу. Не помогло. Вздохнув, она поднялась на последний этаж под самую крышу и к ужасу своему увидела чердак опечатанным и запертым на замок. Как же некстати…

Однако подоконники ещё никто не сумел запереть. Лёля приземлилась у окна рядом с полуживым кактусом, никогда не видавшим полива и из всех удобрений познавшим только окурки.

Двор сверху казался игрушечным и не таким запущенным, каким был на деле. Пышные цветущие яблони скрывали большую часть непотребства – облезлые лавки с нетрезвыми местными жителями, грязные урны, разбитый асфальт. Сверху и в полумраке всё выглядело чище и лучше.

А Лёлю нестерпимо тянуло вернуться в квартиру соседки. Что-то было до того приятное и спокойное среди этих тесных стен и мохнатых боков, что хотелось ощутить это снова.

Около часа Лёля пыталась бороться с собой, убеждая, что навязываться посторонним неприлично до жути. И ещё более жутко признаться, что твою мать нисколько не интересует, где ты и с кем ты, лишь бы пить не мешала.

Её не оставляла мысль, что слова "Семья большая, всем рады" относилась не только к котятам.

– Лёля. То есть, Оля, но все зовут меня Лёля.

Девочка всё ещё переминалась в дверях, хотя хозяйка уже прошла вглубь квартиры, едва заметно дернувшись от звука знакомого имени.

Тут ей навстречу вывалился хорошо знакомый рыжий прыгун, отерся о её ноги и буквально втолкнул гостью в прихожую, разве что дверь за ней не закрыл. Лёля выдохнула с облегчением, словно кот принял решение за неё.

– Бабушка, а вас как зовут?

Только сейчас до неё дошло, что она до сих пор не спросила имя соседки.

– Зови меня бабушкой, милая, так всем будет проще, – старушка с чайником в руках показалась из кухни. – Сейчас я напою тебя чаем, а ты мне расскажешь, отчего ночуешь на чердаках.

Что-то такое звучало в голосе милой женщины, вроде бы и не строгое, и не пугающее, но перечить ей не хотелось.

Чай был терпким, наполненным запахом трав и мёда, успокаивал и убаюкивал. С первых глотков Лёля почувствовала себя словно под одеялом, расслабленной, тёплой, и слова сами полились из неё.

Она рассказала о маме, о бабушке, об их бесконечных загулах. О том, что в маминой квартире для неё нет угла, и ночевать на чердаке бывало гораздо приятнее, чем забившись между плитой и раковиной на кухне. Рассказала и о том, как всё время чувствует себя чужой и ненужной, как дети в новой школе смеются над ней, а бывшие одноклассники не вспоминают. И насколько она чувствует себя одинокой.

– И вот я смотрю, знаете, на рекламу йогуртов с счастливыми людьми за столом, и думаю, почему у меня не такая семья? За что у меня не такая семья, понимаете?

Старушка подливала ей чай и рассеянно кивала. Она понимала.

– Когда-то у меня тоже была семья, детка. Большая семья, братья и сёстры… Но все давным давно потерялись, и вот я тоже одна. Но, – старушка обвела руками комнату, – у меня есть все эти шерстяные ребята, теперь они мне семья.

– А он все… как это? Найдёныши?

– Многие. Рыжий, которого ты принесла, например. Я нашла его вот таким крошкой, – старушка сложила горстью свои маленькие ладони. – На помойке. Услышала писк в мусорном баке, откопала шевелящийся пакет, ну и вот… Жаль, кроме него там некого было спасать, – совсем тихо пробормотала она.

Разморенная Лёля не обратила внимания.

– Кого-то выбросили в подъезде или во дворе совсем малышом, кого-то пришлось отбивать у жестоких детей, кто-то сам пришел, а еще были такие, кого мои постояльцы принесли невесть откуда в зубах.

Лёля уже клевала носом, поглаживая уютно устроившуюся на коленях пятнистую крысу. Белая в рыжих подпалинах шубка казалась мягкой как шелк. Девочка бы никогда не подумала, что грызуны могут быть такими приятными.

– И крысы тоже были бездомными?

– Ну что ты, милая, пасюки совсем не такие, они серые и большие, гораздо крупнее моих. А этих матрешек я получила в подарок, забрав из зоомагазина старую толстую крысу. Она жила там с молодыми крысятами, у которых еще были шансы найти хозяев, в отличие нее – с вытертой шкурой, залысинами и гнутым хвостом. Спустя пару недель оказалось, что она не толстая, а беременная, а потом появились матрешки. Хотя, толстой она тоже была.

– А сама она где? – сквозь сон спросила Лёля, почесывая крысий загривок.

– Грызуны мало живут, как их ни спасай…

Лёлина голова окончательно склонилась вниз, последние слова растворились в пуховой сонной перине. Девочке стало так тепло и спокойно, как не было уже очень давно.

Ноги во сне казались набитыми ватой, медленными и нелепыми, неспособными сделать ни шагу. Лёля обнаружила себя в густой непролазной чащобе. Колючие еловые ветки цепляли её за одежду и волосы, царапали руки, лезли в лицо. Ни дороги не было, ни тропинки. Девочка едва пробиралась сквозь заросли, опавшие хвойные иглы и спутанные корни кололи ей ноги.

Темнота ощущалась едва ли не осязаемой и густой. Сквозь неё в сознание девочки прорывались шорохи и тихие шепотки, неразборчивые голоса, сливающиеся в белый шум.

Лёля видела свои бледные руки, раздвигающие ветки одну за другой, но ни входа не было видно, ни выхода. Страха она не чувствовала, но тягучая безысходность охватывала её всё больше и больше, кровь стучала в ушах.

Ни входа.

Ни выхода.

Ни вдоха.

Ни выдоха.

От теплого прикосновения к лицу Лёля вздрогнула и проснулась. Рядом с ней на подушке лежал рыжий кот, уже хорошо ей знакомый. Он ткнулся маленьким носом ей в щёку и успокаивающе замурчал. Обрывки странного сна ещё мелькали где-то на периферии сознания, но девочка прижалась лицом к горячему кошачьему боку и вновь провалилась в сон.

На этот раз без сновидений.

Лёля давно так не высыпалась. Она открыла глаза в тишине и спокойствии полутемной маленькой комнаты. От подушек пахло свежими травами, мягкое одеяло окутало её коконом, под боком спал кот. Сквозь сомкнутые шторы пробивался узкий луч солнца, струящийся по застеленному коврами полу.

Пару минут девочка возвращалась в сознание, вспоминая, где она, и почему ей здесь так хорошо. Рядом Рыжий, а значит, она всё ещё в гостях у бабули-соседки, хотя совершенно не помнит, как оказалась в кровати. Последним её воспоминанием были кухня и чай.

Лёля села, не торопясь выбираться из одеяла, взъерошила и без того спутанные тонкие волосы и осмотрелась.

В комнатке, куда едва помещалась кровать, все стены были заставлены стеллажами, на полках толпились разномастные ящики и горшки. Там были цветы в разгаре цветения, ползучие лианы, растения с листьями самых разных форм и оттенков, карликовые деревья и только набирающая силу рассада. Возле окна с большой перекладины рядами свисали брызжущие зеленым кашпо, за шторами, вероятно, тоже скрывались горшки, но плотная ткань не давала разглядеть даже их очертаний.

Кот проснулся, потянулся всем толстеньким телом, широко зевнул и, спрыгнув с кровати, неспешно направился из комнаты вон. Лёля проводила его взглядом, и тут среди ящиков с чем-то, отдаленно напоминающим розы, она разглядела часы. Половина девятого.

Половина девятого!

Суббота, физика первым уроком, она всё проспала.

Девочка выскочила из одеяла и заметалась по комнатке, насколько ей позволяло свободное место. Всё проспала, совсем всё, опять ей влетит.

Первым делом конечно надо бы попрощаться с соседкой и поблагодарить. Но в квартире стояла тишина, и кажется, бабушка ещё не проснулась. Лёля решила не будить добрую женщину, осторожно вышла из комнаты, просочилась по темному коридору к выходу и выскочила за дверь. Позже скажет спасибо. Сейчас самое сложное – незаметно зайти домой, переодеться и забрать школьную сумку.