скачать книгу бесплатно
– Так в чем наказ? – недоумевал Иван Петрович.
Ему хотелось нормальной жизни и пива.
– Верь! – торжественно изрек дед. – В то, что можешь любую самую невероятную херню. И тогда ты сможешь. Не в этой жизни, так в загробной. Проверено.
– Ладно, – согласился Иван Петрович. – А ты случайно наследство не оставил? Ну типа клада, монеты старинные в огороде закопанные. Или счета в банке? А то мне опохмелиться не на что.
– Мой наказ бесценен, – сказал дед.
Он выудил из воздуха бутылку с янтарной жидкостью и с удовольствием отхлебнул.
– Хорошая штука. Забористая! – похвалил дед.
– Сволочь ты.
Иван Петрович сглотнул похмельную слюну, снял зеркало со стены и отнес в антикварную лавку. Вырученных денег хватило на неделю безудержных возлияний.
Затем он тихо скончался, а что с ним сталось дальше, неизвестно.
Обрывок десятый
Супруга Поликарпа Фадеевича нервно ходила из угла в угол, сцепив пальцы бледных, почти эфемерных рук, и повторяла, будто заведенная :
– А вдруг освищут, Карпуша? Вдруг освищут? Или несвежими продуктами закидают? Я ж не переживу!
– Не посмеют, – отвечал Поликарп Фадеевич. – Ты гениальна, Бусенька. Это я тебе как специалист говорю.
– Но они-то, не специалисты! – не унималась супруга. – Эксперты! Вдруг не проникнутся? Я ж тогда… тогда…
Она рухнула на колени и разразилась слезами.
– Проникнутся, не бойся, – Поликарп Фадеевич успокаивающе потрепал ее по плечу. – Гарантирую.
Супруга с тяжким стоном поднялась с колен и, со словами: « Я репетировать!», бросилась прочь.
Поликарп Фадеевич выждал некоторое время, потом полез под кровать, откуда, кряхтя, выкатил дубовую, внушительных размеров бочку. Протиснув ее в окно, он выбрался сам и, удостоверившись, что за ним не следят, растворился в летнем полуденном воздухе вместе с бочкой.
***
Хрон, Шуба и Борзый, терзаемые похмельем, трясущимися руками подсчитывали найденные в закромах активы.
– Грустно, – резюмировал Хрон, глядя на тщедушную кучку тусклых монет низкого достоинства.
– Может, на паперть встать? – предложил Шуба.
– Да хоть лечь, один хер, – возразил Борзый. – Ты им, подайте, граждане, копеечку на поправленье здравия. А они тебе – иди работай, сука!
– Черствые люди, – согласился Хрон. – Чего делать-то будем? Трубы горят, сил нет.
– Верить и ждать чуда, – насколько мог твердо, сказал Шуба. – Оно непременно произойдет.
Он верил в чудеса с тех пор, как выудил из помойки пожилую лысеющую шубу и, пропив ее за день целых три раза, получил свою кличку.
Хрон с Борзым согласились. Ничего другого, впрочем, им не оставалось. Они смежили похмельные, в красноватых прожилках веки и принялись ждать изо всех сил.
И чудо случилось. Из воздуха соткался Поликарп Фадеевич, восседающий верхом на бочке.
– Здорово, мужики, – услышали страдальцы. – Бухнуть не желаете?
– Еще как! – оживились друзья.
В руках их, словно по волшебству, появились складные стаканчики. Благодарно трепеща они тянулись к бочке. Та, солидно взбулькнув, расщедрилась до самых их зазубренных краев.
– Как я понимаю, это не бесплатно, – утолив жажду, проявил осторожную бдительность Хрон.
– На криминал не подпишемся, – предупредил Борзый.
– Чего вы сразу про криминал, – заступился Шуба, – может, он просто добрый бескорыстный человек?
– Начнем с того, что не совсем человек, – сказал Поликарп Фадеевич. – Я – Муза. И, да, мне от вас кое-что нужно. Не криминал. Хотя, если смотреть со стороны Трех Граций, тяжкое преступление. Но другого выхода не вижу. Я ее люблю.
– Не слишком ли много информации для одного стакана? – прощупал почву Хрон.
– Она бездонная, не стесняйтесь, – указал на бочку Поликарп Фадеевич.
И, криво усмехнувшись, добавил с горечью:
– Хоть на что-то я гожусь как мифическое существо.
Хрон с Шубой принялись наперебой убеждать Поликарпа Фадеевича, что он не просто «на что-то годится», а настоящий герой, принесший им избавление от страданий.
Поликарп Фадеевич впал в очаровательное смущение, откуда его выдернул чуждый эмпатии Борзый:
– Слышь, существо, ты давай излагай по порядку, а то ни хера не понятно.
– Конечно, – спохватился Поликарп Фадеевич, и принялся излагать.
***
Принято считать, что Муза – создание редкое, необыкновенное, тонко организованное в легкокрылую полупрозрачную деву, нежную и трепетную. Все верно, но иногда бывают исключения. Например, Поликарп Фадеевич. Образовавшись в чертоге Трех Граций вместе с остальными музами, он для начала наотрез отказался организовываться в легкокрылую деву, а затем и вовсе отчебучил непотребное. Влюбился, материализовался и женился. Все бы хорошо, но жена его вскоре после свадьбы принялась писать стихи под псевдонимом Буся Козырькова, чего за ней прежде не водилось.
– А мы тут причем? – недоуменно переглянулись алкоголики.
– Предназначение Музы – вдохновлять, – сказал Поликарп Фадеевич, – но я неправильный, исключение, поэтому стихи она пишет отвратительные. Вот, например, из последнего: «Вглядись в пещерную нефритовую бездну, мой жаркий копьевидный властелин!»
– Копья, пещеры, властелины… не люблю фэнтези, – поморщился Хрон.
– Размер, быть может, не совсем удачный, но в целом что-то в этом есть, – дипломатично заметил Шуба.
– До Фан Нэй Цзы ей, как моему нефритовому стержню, до яшмовой пещеры, – грубо заржал Борзый.
Он имел ввиду древнекитайский эротический трактат неизвестного автора, предположительно жившего в период династии Суй. До того, как оказаться в нынешнем плачевном положении, Борзый преподавал античную литературу в престижном учебном заведении.
– Его оттуда с треском выгнали, – доверительно сообщил Шуба.
– За что? – спросил Поликарп Фадеевич.
– Слишком борзый, – цыкнул гнилым зубом Хрон и добавил, – Продолжим.
Казалось бы, что тут такого? Ну пишет тетка стихи, пусть плохие, так ведь каждый хоть раз в жизни строчку другую да срифмовал. Однако, Поликарп Фадеевич и тут оплошал.
– Я ей открылся. Да еще прихвастнул, мол, лично знаком с Тремя Грациями, покровительницами искусств. И могу им даже ее произведения гениальные на суд представить. Порисовался, значит, перед любимой женщиной. Думал, забудет. А она не забыла. Вот я к вам и пришел за помощью. Посидите, послушаете, похвалите. Ей приятно, а вам бочка бездонная. На всю жизнь обеспечены будете.
– Лично я согласен, – опорожнил стакан Хрон.
Это был черт знает какой по счету стакан, но странное дело, обычного опьянения алкоголик не ощущал. Чувствовал он внутри себя томную благость, а еще кураж и готовность к свершениям.
– Сканаем за Граций то? – засомневался Шуба.
– Конечно, – заверил его Поликарп Фадеевич. – Вас ведь трое. К тому же, не каждый день на пороге дома в приличном районе появляются маргинальные личности послушать стихи. Скажем, маскировка, чтобы простой человеческий глаз от великолепия божественного не ослеп вдруг.
– А я не согласен, – насупился Борзый. – Мне принципы не позволяют эту порнуху поэзией называть и хвалить, даже за бездонную бочку с бухлом. Пусть в интернет идет. Там на каждого писаку найдется читака.
– У нее там целый фанклуб, – стыдливо потупился Поликарп Фадеевич, – и все ждут отчета о сегодняшнем мероприятии. И это не простое бухло, а амброзия с нектаром. Встряхнутая, но не взболтанная. Материализовавшись, из закромов чертоговых прихватил. Последнюю.
– Все равно не буду, – упрямился Борзый. – Мотивация слабовата.
– Любовь и бочка слабая мотивация?! – воскликнул Хрон. – Сдается мне, кто-то зажрался.
– Я любви не наблюдаю, – огрызнулся Борзый. – Где тут любовь? Сплошное самолюбие бабское. А этот подкаблучник, недомуз, потакает.
– Технически верно, – вздохнул Шуба. – Придется тебе его убеждать.
Поликарп Фадеевич беспомощно озирал суровые похмельные лица, пытаясь найти убедительные слова.
– Понимаете… – выдавил он, – вот она …когда стихи эти свои сочиняет… у нее… лицо… такое… такое… и глаза… и вся она …светится… понимаете? И хочется плакать и на колени встать и весь мир к ее ногам положить. Подвиг ради нее совершить, с жизнью расстаться… ну и всякое такое…
Он смутился и умолк, мечтая провалиться сквозь землю.
– Хммм, – после продолжительного гробового молчания изрек Борзый.
– Это, значит, согласны, – шепнул Шуба, мягко подталкивая Поликарпа Фадеевича к выходу. – Жди.
***
Вечер удался. Хрон, Шуба и Борзый так вжились в роли Трех Граций, что даже Петр Фадеевич почти поверил. А о супруге его и говорить нечего. Сошлись на том, что стихи ее настолько опережают свое время, что оно вряд ли когда-нибудь их догонит. Прощаясь в дверях, Буся Козырькова обняла Борзого и горячо зашептала :
– Знаю я, что стихи говно. Но Карпуша… то есть, Поликарп, он ведь Муза. И когда я эту херню сочиняю и читаю, у него лицо …такое… такое… и глаза… и весь он… светится. Понимаете?
– Хочется плакать и на колени встать, и весь мир, и подвиг, и прочее и прочее… Понимаю, да, – ответил Борзый.
– Надеюсь, он хорошо вам заплатил за этот фарс.
– Будьте спокойны, барышня, – дыхнул ей в ухо Хрон, – сполна.
– Спасибо, – потряс руку Поликарпу Фадеевичу Шуба, – мы в чертоги. Переваривать пережитое наслаждение.
***
– Этот гондон правда нас не узнал, или просто тупой?
– Не гони, Аглая, бочка то вернулась.
– Мне обидно! Все равно, что матерей родных не узнать! Эвфрозина, ты чего молчишь?!
– Вернусь в чертоги, запишусь в группу анонимных нектарных амброголиков, довольна, Талия?
– Какие же вы сучки!
– Если бы! Всего лишь Грации.
***
Провожая взглядами удаляющихся в закат алкоголиков, Поликарп Фадеевич с супругой лучились счастьем и желанием подвига.
Обрывок одиннадцатый
В маленьком сонном Городе слух о картине распространился со скоростью лесного пожара.
– Говорят, это самая великая картина всех времен, – говорили одни.
– Величайшая, – уточняли другие.
– Она написала себя сама, – перешептывались третьи.
– Взглянувшие на нее поняли красоту мира, – вздыхали четвертые.
И все в нетерпении повторяли, глядя на единственную ведущую в Город дорогу.
– Ну когда же, когда?
Она появилась вдруг. Просто возникла посреди главной площади в сопровождении строгого смотрителя.
Он небрежно отбросил прикрывающую ее ветошь и сделал приглашающий жест.
Жители Города недоуменно переглядывались. И это всё? Пустой холст?
– Обман! – по рядам поползло возмущение.
