Инженер магии

Доррин откладывает расчеты в шкатулку и, открыв другую, достает тетрадь с несколько претенциозным заголовком: «Размышления о Началах Гармонии». Это его заметки.

«Посох может быть насыщен гармонией. Однако в силу закона сохранения Равновесия подобное сосредоточение гармонии неизбежно должно привести к тому, что где-нибудь возрастет хаос. Следовательно, чем больше усилие по концентрации гармонии в материальных объектах, тем больше в мире свободного хаоса...»

Логика этого предположения представляется ему здравой и убедительной. Доррин потирает лоб, но, найдя, что сегодня ему нечего добавить к этим заметкам, убирает тетрадь и закрывает шкатулку.

Слегка подкрутив фитиль лампы, он переносит ее на консоль возле кровати. Как жаль, что изделия практически никогда не получаются полностью соответствующими замыслу – во всяком случае сразу... Если допустить, что он сможет-таки (а это далеко не факт!) построить паровой двигатель, нельзя обойти вопрос о том, на какие деньги покупать материалы. Из шестнадцати золотых, полученных от Совета и вырученных от продажи двух замысловатых моделей, у него осталось чуть больше двенадцати.

Правда, он прикупил железа, к тому же у него есть оставшийся от посоха лоркен и кое-какое другое дерево. Однако для двигателя, по самым скромным подсчетам, потребуется железа и меди золотых на двадцать. Это не говоря о подгонке, насосах и всем таком. А первый двигатель, как учит опыт, работать как следует не будет.

Ему нужны деньги – больше, чем можно заработать и у Риллы, и у Яррла. А что он еще умеет делать? Игрушки? Но удастся ли ему смастерить еще что-то толковое и не похожее на изделия Квиллера? И купит ли Виллум что-то не столь хитрое, как те модели?

Стянув сапоги, он забирается в постель, подтыкает со всех сторон одеяло и заново перечитывает уже пожелтевший листок письма.

Доррин.

Я подумывала, не махнуть ли обратно через Райтел и той дорогой, по которой мы ехали в Аксальт, но Белые Стражи перекрыли путь под тем предлогом, будто бы Аксальт задолжал Фэрхэвену торговые пошлины. Если письмо и дойдет до тебя, то только благодаря друзьям из Фенарда, поскольку нынче безопасны лишь главные дороги, но я не могу платить чародейские пошлины.

Фрейдр уговаривал меня не уезжать далеко от Джеллико, но как может торговец зарабатывать деньги, сидя на месте? Я постараюсь добраться на каботажном судне до Спидларии, а то и прямо до Дью, однако это будет возможно только весной, когда Северный Океан очистится ото льда.

Цены на многие ткани теперь поднялись; говорят, из-за того, что Фэрхэвен нуждается в парусине для строящихся судов. Возможно, это только предположения, однако ткани, так или иначе, не дешевеют.

Хочу предложить тебе подумать об изготовлении на продажу еще нескольких моделей – я могла бы выручить за них ту же цену. Кроме того, у меня накопились к тебе кое-какие вопросы, но я задам их при встрече, когда бы эта встреча ни произошла. Желаю тебе всего доброго и верю: ты занимаешься тем, что считаешь нужным.

Лидрал

Еще раз вчитавшись в каждое слово, Доррин складывает листок и засовывает его под обложку «Целителя». Потом он задувает лампу и поплотнее заворачивается в стеганое одеяло.

Ветер снаружи завывает и швыряет снег с такой силой, что заметает его под дверь и раздувает по дощатому полу.

LXIV

Открыв без стука дверь в нижнем этаже башни, Ания молча входит в освещенную двумя лампами комнату и задвигает за собой засов. Оконное стекло дребезжит под напором зимнего ветра.

Стирол стоит у стола над затянутым белыми туманами зеркалом. Взор его мрачен.

– Как ты?

– Нелегко иметь дело с великим любовником и мастером хаоса.

– Тебя никто не обязывал.

– А тебе легко говорить. Словно ты не знаешь, как история Белых относится к женщинам!

– Ладно, рассказывай.

– Оставь этот снисходительный тон, Стирол. Каждый из вас готов переспать со мной, и всяк при этом тужится показать, что в вопросах магии я мужчинам не соперница.

– Ты сильнее большинства из них.

– Все это знают, но многие ли признают? – Ания опускается в кресло напротив бывшего Высшего Мага. – У тебя осталось вино?

– Найдем... немножечко.

– Тьма! Я же просила оставить этот тон!

– Надо же, какие мы сегодня вспыльчивые!

– Если ты добиваешься того, чтобы я выложила Джеслеку все насчет твоих замыслов, то тобой избрана верная тактика.

Сняв с верхушки книжного шкафа стеклянный бокал, Стирол сдувает с него белую пыль, от которой не избавлено ни одно, даже самое новое, строение Белых и выливает туда из бутылки остаток красного вина.

– Все, что осталось. Это тебе.

– Спасибо, – говорит Ания, отпивая глоток. – Знаешь, как любовник он не очень хорош.

– Можно было догадаться. Думаю, в постели он таков же, как и в магии: одна сила и никакой техники.

– Сходство есть. Но его магия все-таки более изощренна.

– Ну, и какие шаги он намерен предпринять?

– Прежде всего прибрать к рукам Спидлар, но не наскоком, а, как и обсуждалось, постепенно. Но интересно другое: перед тем как я вошла, он что-то спрятал, и в помещении явственно ощущался налет Черного.

– Джеслек? Вызывал Черную энергию?

– Походило на то, будто он изучал что-то Черное. Однако ощущение было не столь тяжелым, какое возникает, когда изучаешь Отшельничий.

– Странно слышать эти слова рядом: ты и Отшельничий.

– Думаешь, если я женщина, так я уже не изучаю важных предметов?

– Ладно... Выходит, он нашел что-то или кого-то, концентрирующего гармонию. Хм... К этому стоит приглядеться.

– Этим я и собираюсь заняться, – говорит Ания, допивая бокал. – А нет ли у тебя еще бутылки?

– Вообще-то... есть. Мне подумалось: вдруг ты захочешь немного выпить?

– Ты предусмотрителен, Стирол.

Ания улыбается, а бывший Высший Маг встает и тянется к ведерку со льдом за второй бутылкой.

LXV

Достав листок, привезенный Джардишем перед самым ужином, Доррин вскрывает печать, но вдруг задумывается: неужели торговец проделал неблизкий путь в Дью только ради этого письма? А вдруг печать была уже вскрыта и поставлена заново? Он исследует твердый воск чувствами, но потом пожимает печами.

Трудно определить что-либо после того, как сам энергично отколупал печать ножом. Да и вообще, какая разница, читал ли Джардиш письмо? Какие там могут оказаться тайны?

Доррин приступает к чтению, почти сразу поняв, что Лидрал писала это письмо, еще не получив его ответа на предыдущее.

Доррин.

Я собиралась ехать через Пассеру и вниз по реке к Элпарте, но теперь это уже невозможно. Дорожные патрули защищают только тех торговцев, которые имеют лицензию Фэрхэвена, а на дорогах царит сплошной разбой. Даже лицензированные торговцы боятся заезжать в Спидлар и выезжать из него, хотя некоторые все равно готовы рискнуть.

Говорят, будто страшный голод в Кифриене и Галлосе позади: это так, поскольку все голодавшие уже умерли. Пастухи в большинстве своем ушли и угнали стада.

Новые горы между Галлосом и Кифриеном – их уже прозвали Малыми Рассветными Отрогами – еще остаются горячими и растапливают выпадающий снег. Один купец рассказывал, что нынче по чародейской дороге страшно ездить: снег испаряется, и вокруг стоит сплошная завеса непроглядного тумана. Горы голые, там пока ничего не растет.

Торговля идет вяло, но в этом нет ничего необычного: зимой она замирает даже в удачные годы. Надеюсь, что смогу увидеть тебя в скором времени.

Лидрал

Перечитав письмо еще раз и спрятав в ту же шкатулку, где хранится предыдущее, Доррин достает листок с чертежами игрушек и встает, задвинув стул. В комнате холодно, и юноша выдыхает пар.

Он выходит на заснеженный двор и направляется к кузнице по дорожке, проложенной между высокими, по грудь, сугробами.

Подойдя к горну, Доррин зажигает от его угольев сосновую щепку и засвечивает единственную лампу. Потом, добавив к тлеющим уголькам древесного угля, он берется за меха.

Пристроив поудобнее лампу, он раскладывает листок с чертежами на верстаке и снова поворачивается к мехам.

– Доррин, тебе помочь? – возле ларя для шлака стоит Ваос.

– Спасибо, но это моя работа, а не платный заказ. Во всяком случае, пока.

– Неважно. Я так согреюсь, а то холодно. Петра дала мне еще одно старое одеяло, но у горна теплее. К тому же я не устал. – Ваос зевает. – Во всяком случае, не очень устал.

– Зима нынче холодная.

– Самая холодная на моей памяти, – говорит паренек, подходя к ручке мехов. – А что ты собрался делать?

– Хочу посмотреть, не удастся ли мне смастерить кое-какие игрушки.

– А у меня никогда не было игрушек, – вздыхает Ваос.

– А какие бы ты хотел иметь?

– Не знаю, – светловолосый паренек пожимает плечами. Одеяло сползает с них, он поднимает его и закутывается снова. – Я игрушек и вблизи-то не видел, разве только у Виллума в витрине. Как-то попробовал вырезать сапожным ножом юлу, но она, почитай, и не вертелась. А Форра задал мне трепку за затупленный нож.

– Смотри ты...

– Тебе сильный жар нужен, Доррин?

Юноша присматривается к светящимся уголькам.

– Притормози на мехах... примерно вполовину.

– Так что ты хочешь сделать?

– Маленькую ветряную мельницу с рукояткой, чтобы лопасти вертелись.

– А не легче ли вырезать из дерева?

– Легче, но мне хочется сделать железный механизм. Так интереснее.

– А настоящий, большой механизм – он такой же?

– Не совсем. Для игрушки не требуется такая точность, как для настоящей машины. Но детали все равно должны стыковаться.

После того как заготовка несколько раз раскалялась докрасна и возвращалась на наковальню, на кирпичи рядом с горном ложится для охлаждения маленькое зубчатое колесико.

– Собираешься сделать сегодня еще одно? – спрашивает Ваос.

– Надеюсь смастерить три, и это будет половина работы. Завтра сделаю еще два таких и два со штырями.

– Ух ты! Сколько, оказывается, возни с игрушками.

– И это только начало. Перед тем как подгонять детали к дереву, мне надо будет их подточить, отфилировать и отшлифовать. А сейчас, – Доррин вынимает из горна металлический прут, – чуть полегче на мехах.

– Хорошо, все-таки, что здесь тепло, – говорит Ваос, утирая лоб.

LXVI

Холод снаружи такой, что Меривен поначалу отказывается покидать стойло. Выдыхая пар, юноша направляет кобылу в сторону жилища Риллы. Рука его непроизвольно касается посоха. У целительницы он, может, и ни к чему, а вот по дороге к Виллуму вполне может потребоваться.

Вовсю валящий из трубы белесый дымок указывает, что целительница уже давно на ногах, а цепочка ведущих к крыльцу следов – что к ней уже заявились посетители.

Подыскивая, где лучше оставить Меривен, он привязывает ее к кусту бузины.

Потопав, чтобы стряхнуть с сапог снег, он стучится и, не дожидаясь ответа, проскальзывает внутрь, быстро закрывая за собой дверь.

Крикнув: «Рилла, это я, Доррин!», юноша берет веник и начисто обметает сапоги, после чего – настолько в доме тепло! – снимает куртку.

– А я тебя заждалась, парнишка, – говорит целительница. – Тут вот люди пришли...

В комнате греются у огня молодая женщина и девочка в грязном, потертом овчинном полушубке, придерживающая левую руку правой. Щеки ее запали, в глазах боль.

– Маленькая Фриза прищемила ручонку дверцей стойла, – сообщает Рилла весьма скептическим тоном.

– Да-да, так оно и было, – торопливо заверяет мать, одетая в латаный шерстяной плащ, который когда-то был голубым. – Герхальм недоглядел.

Доррин отмечает покрасневшие глаза матери и улавливает ее боль – иную, чем у дочки. Он делает шаг к Фризе, однако девочка испуганно шарахается от него и жмется к грязным маминым брюкам.

– Нужно осмотреть руку этой резвушки, – произносит Рилла все тем же нарочито спокойным голосом.

Темные глаза девочки тревожно перебегают с целительницы на Доррина.

Оглядевшись, Доррин видит, что Рилла приставила табурет к книжному шкафчику, на котором стоит около дюжины книг. Выдвинув его на середину комнаты, юноша садится прямо перед Фризой.

– Признаться, я не очень-то разбираюсь в девочках, – начинает он, стараясь придать ребенку побольше уверенности, – но у меня есть кобылка. Наверное, ты могла бы назвать ее девочкой-лошадкой. Ее зовут Меривен.

– Дурацкое имя для кобылы, – грубовато замечает Рилла.

– Ну, она так представилась. Что я мог поделать? – отзывается Доррин, пожав плечами и положив руки на колени. – А тебя как звать? Может, Снежная Киска?

Фриза молча смотрит себе под ноги, на дощатый пол перед очагом.

– Или девчушка-резвушка? – Доррин умолкает, потом заговаривает снова: – Думаю, моя Меривен тоже когда-то была изрядной резвушкой. Она рассказывала, что вечно куда-то спешила. Правда, мы с ней тогда не были знакомы.

– Лошади... не разговаривают.

– Да, они больше отмалчиваются, но Меривен поговорить любит. Особенно, когда дорога длинная: у нее всегда есть, что порассказать. То о травке толкует, то на оводов жалуется, а то... – он делает паузу. – Конечно, она уже большая девочка, но ведь и ты когда-нибудь вырастешь.

Доррин ощущает исходящую от матери волну страха, но заставляет себя улыбнуться.

– Но ты, наверное, умница, а Меривен хоть и большая, а глупышка. Бывает что летом, на лугу, она просит меня снять с нее седло и катается по траве. Ей очень нравится запах зеленой травки.

– Ты... ты сам дурачок.

– Мне мама тоже так говорила. Это было давно, но с тех пор я, похоже, так и не поумнел.

Фриза косится на Доррина с интересом, но продолжает жаться к ногам матери.

– Может быть, как раз поэтому мы с Меривен так ладим, – продолжает юноша. – Хочешь с ней познакомиться? Я покажу ее тебе, только сначала взгляну на твою ручку.

– У тебя что, и правда есть лошадь? – спрашивает мать девочки.

– Для подмастерья он не такой уж бедняк, Мерга, – говорит Рилла.

– Меривен существует на самом деле, – ухмыляется Доррин. – Я привязал ее рядом с домом к кусту бузины.

– Бузина – не лучший корм для лошади, – замечает Рилла.

– Я покормил ее перед отъездом.

– А можно мне ее погладить? – спрашивает Фриза.

– После того, как мы хорошенько вправим твою ручку, – отвечает Доррин.

– Ручка болит.

– Я знаю. А в каком месте?

– Вся болит.

Не вставая, Доррин пододвигается на табурете поближе к матери и дочке.

– Можно мне взглянуть?

Девочка остается у ног матери, однако когда Доррин касается пальцами ее руки, не отстраняется.

– Думаю, надо наложить лубок, – высказывается Рилла.

Доррин, ощутив перелом, кивает. Кроме того, он чувствует, что малышка голодна.

– Есть у тебя кусочек хлеба? Ей бы покрепиться.

– Она может поперхнуться.

– Малышка, мы хотим вылечить твою ручку, – говорит юноша, серьезно глядя на Фризу. – Может быть, на момент тебе сделается даже больнее, но это сразу пройдет, а потом будет легче. А когда закончим, дадим тебе хлебца.

– Мерга, – обращается к матери целительница, – надо будет подержать девочку, чтобы не дергалась. Сумеешь?

Молодая женщина кивает.

Девочка стонет, но мать и целительница держат ее крепко, а Доррин быстро соединяет концы сломанной кости, одновременно укрепляя внутреннюю гармонию. Рилла ловко накладывает лубок, и спустя несколько мгновений успокоившаяся Фриза уже берет здоровой ручонкой кусочек хлеба.

– Готово, малышка, – говорит Доррин, прикасаясь пальцами ко лбу девочки. – Если ты не будешь ни на что натыкаться, ручка скоро заживет,

Мерга вопросительно смотрит на Риллу, потом на Доррина.

– Четыре, может быть пять восьмидневок, – уточняет юноша.

– Ты обещал показать лошадку, – напоминает девочка.

– Покажи ей, – говорит Рилла, – а я тем временем расскажу Мерге, что надо делать.

– А можно еще хлебца? – просит Фриза.

– Сейчас принесу, – говорит Доррин и спешит на кухню. Как только он возвращается, девочка жадно хватает хлеб, а целитель осторожно, чтобы не задеть больное место, поднимает ее на руки.

– Через две восьмидневки приводи дочку ко мне, посмотреть, как заживает. И следи, чтобы рука ни обо что не ударилась и все такое... – слышит он за спиной наставления Риллы перед тем, как закрыть за собой дверь.

– Смотри, – говорит он Фризе, останавливаясь возле кобылы, которая, несмотря на горечь, все-таки обгрызла куст бузины. – Вот и Меривен.

– Славная, – лопочет девочка.

Утро стоит безветренное и ясное, а снег сверкает так ярко, что Доррин невольно щурится, вспоминая белые мостовые Фэрхэвена.

Меривен подставляет лоб, и Фриза гладит кобылу здоровой рукой.

– Ну, нам пора идти, – говорит Доррин, заметив, что девочка ежится от холода.

– До свиданья, лошадка.

Зайдя в дом, юноша плотно закрывает дверь и ставит Фризу на пол.

– У него есть всамделишная лошадка, черненькая, – сообщает она.

– Спасибо, великий, – говорит со слезами на глазах Мерга, кланяясь Доррину. – Нам надо домой.

Доррин смотрит на Риллу, но морщинистое лицо целительницы остается совершенно невозмутимым. Юноша открывает дверь и провожает взглядом мать с дочерью.

– Закрой дверь, Доррин. Нечего тут холод напускать.

– Чего ты ей наговорила?

– Сказала правду – что ты великий целитель. Молодой, но великий.

– Тьма, я всего лишь неплохой кузнец, а если и целитель, то недоучка.

– Послушай-ка, паренек! В твоих костях достаточно гармонии чтобы загнать любого Белого мага аж за Северный Океан. Я ведь видела, что ты сделал для девочки.

Доррин хмурится.

– Она вовсе не прищемила руку. Ее отец бил их обеих, и я хотел бы...

– Ты не можешь устраивать за людей их жизнь.

– Ты права. Я сделал что мог, но этого недостаточно.

– Иначе и быть не может. Ты делаешь в целительстве все, на что способен, однако одного лишь владения магией гармонии недостаточно, – говорит Рилла, окидывая Доррина с головы до ног взглядом удивительно ясных и молодых голубых глаз. – Скажи, достаточно ли иметь сильные руки, чтобы быть хорошим кузнецом?

– Нет.

– А может выращивание трав подсказать тебе, как их использовать? Тоже нет. Ты таков же, как и все Черные, но... – тут Рилла делает паузу. – Может, с тобой все не так плохо. Ты, по крайней мере, умеешь слушать людей, а в сочетании с твоими способностями это сулит многое. Возьмем сломанную кость, как у малютки Фризы. Чтобы она срослась, нужно соединить сломанные концы, но как ты поддерживаешь их вместе, чтобы не разошлись?

– Накладываю твердый лубок и чуток гармонизирую место стыка.

– Вот видишь. Я могу сделать первое, но для второго необходим Черный...

Ее фразу прерывает стук в дверь.

– Кто там? – спрашивает Рилла.

– Я, Верта... у меня эта проклятая бородавка.

– Заходи и скорее закрывай за собой дверь, – говорит целительница, ухмыляясь Доррину.

Тот ухмыляется в ответ. Бородавка – это, конечно, дело серьезное.

LXVII

Ближе к полудню сине-зеленое небо остается ясным, но полное безветрие сменяется легким ветерком. Отвязав Меривен от куста бузины, Доррин вскакивает в седло и направляет кобылу в сторону Дью. В левой седельной суме у него лежат три образца игрушек – фургончик, мельница с ручным рычагом и миниатюрная лесопилка. Есть кое-что и в другой суме.

Теперь, когда дорога замерзла и затвердела, Меривен чувствует себя на ней увереннее, чем в слякоть. По пути она обгоняет груженные бочонками сани, которые с трудом тянут к городу два битюга.

За мостом через Вайль, уже в черте города, Доррин предоставляет Меривен возможность нести его с той скоростью, какую она сочтет нужной, а сам расстегивает верхнюю пуговицу куртки. На Отшельничьем холод в диковину, однако ему удалось-таки научиться с ним справляться.

Все четыре трубы «Пивной Кружки» дымят вовсю. Возле трактира мальчишка-конюх с трудом сгружает с фермерских саней кипу сена, а вот попрошайки на ее обычном месте не видно. Не иначе, как спугнула стужа.

Перед мелочной лавкой пусто, однако и у Виллума из трубы идет дым. Привязав Меривен и погладив ее по шее, Доррин перекидывает через плечо сумы, вынимает из держателя посох, поднимается по ступенькам и, открыв дверь, ныряет в приятное тепло.

– Чего надо? – спрашивает тощий приказчик, глядя сквозь Доррина.

– Я Доррин. У меня есть товар, который может заинтересовать Виллума.

– В конце зимы? Не смеши! Шел бы ты, приятель...

Доррин смотрит приказчику в глаза и цедит сквозь зубы:

– Я пришел не к тебе, а к Виллуму. Ступай и доложи.

– Да... я это... сейчас спрошу, – бормочет неожиданно побледневший приказчик и суетливо удаляется в заднюю комнату. Доррин хмурится, гадая, почему некоторые люди так недоброжелательны и почему так пугаются, стоит на них нажать. Если Виллуму эти игрушки не нужны, он их не купит, но взглянуть-то можно. Зачем создавать затруднения на пустом месте?

Купец, появившийся за прилавком из-за темно-зеленой бархатной занавески, держит в руках увесистую дубовую колотушку.

– Какого тебе!.. – сердито начинает он, но тут видит коричневую рубаху под курткой и темный посох в руках. Тон его смягчается: – А, ты ведь тот кузнец, который мастерит игрушки, верно?

– Я самый. Привез показать тебе кое-какие поделки.

– Все в порядке, Роальд, – говорит Виллум работнику. – А ты, приятель... тебя вроде Дортмундом кличут...

– Доррином.

– А ты, Доррин, не обессудь. Времена нынче трудные, грабители вконец обнаглели, вот и приходится держаться настороже. Тогдашнюю твою диковину хорошо приняли в Фенарде, но теперь... – он пожимает плечами. – Сомневаюсь, чтобы у многих нашлись лишние деньги.

– Вот и у меня их нет, – говорит Доррин, поставив сумы на прилавок и открывая левую. – Эти будут попроще.

Виллум осматривает игрушки, потом берет мельницу и заводит.

– Не могу не признать, работа хорошая. Но времена сейчас тяжелые.

– Понимаю. Это значит, тебе, должно быть, нелегко добывать для торговли всякие редкости.

– Шел бы ты в купцы, Доррин, – усмехается Виллум. – Славно торгуешься, у тебя по этой части природный дар.

– Ты мне льстишь, почтеннейший.

– Едва ли. Похоже, ты знаешь, что чего стоит. Говори, сколько ты хочешь. Но имей в виду, насчет трудных времен я не шутил и заплатить много не смогу.

– Много и не запрошу. Думаю, ты сможешь выручить за каждую по полсеребреника, а то и шесть медяков.

– Шесть – это ты загнул. Могу предложить серебреник за все три штуки.

– Мало. Серебреник и два медяка – это еще куда ни шло.

– Три штуки мало. Была бы партия побольше...

– Я могу сделать еще два комплекта. Как тогда насчет трех серебреников с половиной?

– Я бы дал, но... – Виллум пожимает плечами. – Ты же не сможешь смастерить их к завтрашнему дню.

Доррин хитро улыбается, и лавочник качает головой:

– Приятель, только не говори, что они у тебя уже готовы.

– Я тут подумал... – говорит Доррин с кривой усмешкой и, не закончив фразу, достает из второй сумы шесть игрушек.

Виллум осматривает их тщательнейшим образом и удовлетворенно кивает:

– Хорошая работа, парень, просто отменная, – он кашляет. – Роальд, принеси три с половиной.

Приказчик огибает Виллума и, стараясь не смотреть на Доррина, скрывается в задней комнате.

– Возможно, меня заинтересовала бы еще какая-нибудь диковинка, но ближе к весне, – произносит Виллум.

– Можно подумать, – говорит Доррин. Голова его раскалывается, поскольку у него имеются две старые модели, которым не нашлось применения. – Пожалуй, я за это возьмусь.

Боль унимается, но лишь слегка. Не худо, чтобы кто-нибудь торговался за него: торговаться не лукавя нельзя, а для него даже намек на ложь оборачивается сильной болью.

Вернувшийся Роальд передает монеты Виллуму, который кладет их на прилавок. Он по-прежнему держит в руках дубинку, но уже не так хватко.

– Вот твои серебреники, Доррин.

– Спасибо, мастер Виллум.

Роальд отводит от Доррина глаза, а тот, перекинув пустые теперь сумы через плечо, проходит мимо жаркого очага и выходит на холод.

На улице юноша призадумывается. Теперь, раз уж он по-настоящему занялся продажей игрушек, не стоит ли ему последовать совету Квиллера и вступить в Гильдию?

Вздохнув, он поворачивает Меривен в сторону гавани.

В порту Дью всего три причала, и у начала центрального из них находится здание Портового Совета – серое деревянное строение в два этажа. Рядом, в похожем на сарай доме поменьше, располагается Гильдия. Привязав Меривен у дальнего конца перил, юноша бредет по раскисшему снегу ко входу. Если в верхнем Дью снег плотный и скрипит под ногами, то здесь он тает, хотя море задыхается от плавучих льдин. Из-за них причалы пустуют. Пробиваться сквозь льды рискуют лишь самые опытные и отважные капитаны.