скачать книгу бесплатно
Историй здесь – полна скрижаль,
и все – глупей старинной прозы;
какая здесь царит мораль,
какие здесь метаморфозы!
Слепого рока круговерть,
немало желчи, много боли,
паденье, взлет, рожденье, смерть
и благородство в низкой доле.
Какой престранный мемуар!
Разбитый трон, измена друга,
в насмешку обращенный дар
и обойденная заслуга.
Кто был велик – упал в кювет!
Кто низок был – взлетел высоко!
О суета пустых сует!
О смехотворная морока!
И меж турецким письмецом
и доброго Жанена шуткой
я в томе расписался том,
рацею кончив прибауткой.
* * *
О суета пустых сует!
Насколько фатум своеволен:
и мудрый – глупости клеврет,
и всемогущий – обездолен.
Что ты лепечешь, сэр Пророк,
своей моралью очерствелой,
и к мудрым и к великим строг,
хотя нам это надоело?
Скажи о чем-нибудь другом,
старик, угрюмый и ничтожный!
Но я листаю скучный том
и нахожу одно и то же.
Здесь и Богатство не в цене
и Глупость правит в высшем свете,
и Короли не на коне,
и холуи сидят в карете.
Три тысячи минуло лет,
с тех пор как сын Давида прыткий —
надежд лишенный Кохелет —
оставил миру эти свитки,
но с той поры и посейчас
свежа старинная бумага:
жизнь обновляет древний сказ
про Славу, Крах, Безумье, Благо.
Пророк всегда в одной поре,
кричит, пророча в старом стиле,
как на Ермоновой Горе,
так и в соборе на Корнхилле,
чтоб сердцем принял ты урок,
о брат-читатель неученый,
что нам великий Царь изрек,
сирийским кедром осененный.
24—28 января 2013
Примечания
1. Суета сует (лат.).
2. Суета сует (греч.).
3. Записано между страницей из Жюля Жанена и стихами турецкого посла в альбом мадам де Р., включающий в себя автографы королей, принцев, поэтов, маршалов, музыкантов, дипломатов, государственных деятелей и писателей всех национальностей.
Алджернон Чарльз Суинберн
(1837 – 1909)
Чертог Пана
Посвящается моей матери
Сентябрь золотой, словно царь, величав,
блистающей славой объят,
нежней он весенних и летних забав
и рощи лелеет, крылами обняв,
и людям он радует взгляд.
Под солнцем земной улыбается лик,
окрашен веселым теплом,
и выше, чем храм рукотворный, возник
придел с бесконечным числом базилик
в соборе сосново-лесном.
Немо?та мощней, чем молитвы бальзам,
смиряет смятенье души;
искрящийся воздух, покой, фимиам,
безмолвные тени, подобно лучам,
то вспыхнут, то гаснут в тиши.
Столпов островерхих вздымается рать,
алея, как башенный шпиль,
стремясь подпереть поднебесную гладь,
чтоб солнцу и бурям противостоять,
свирепым, как на море штиль.
Постичь эти выси ни разум, ни страх
не могут, хотя б наугад;
запутался лес в теневых кружевах
и хлопьями солнце в сосновых сетях
рассыпалось, как снегопад.
Те светлые хлопья, слетая с небес,
плюмажем лежат золотым;
низложен непрочный, как роза, навес,
что весь побурел, словно вспыхнувший лес,
и залит огнем заревым.
Стараньями непостижимых веков
был тайно собор возведен
и факел зажжен для безвестных богов,
чей ветхий алтарь стал песком для часов
давно позабытых времен.
Собор, где теряются нефы вдали,
где месса – восходы светил,
где по полу ноги ничьи не прошли,
где вместо хорала молчанье земли
и святости мир не затмил.
Там служба и вечером, и по утрам
ни въявь, ни тайком нас ведет
по тропам бесцветных лугов, по следам
дриад и сатиров, гуляющих там,
где Пан задремал без забот.
И воспламенен поклоненья экстазом,
чудесным прозреньем влеком,
по знаку, по следу пытается разум
на спутанных тропах, в лесу непролазном
поспеть за беспечным божком.
И в трепете пылком, что страха богаче,
смиренный, но доблестный дух
внимает титану и чувствует зряче,
как тот по горам вулканическим скачет,
чей пламень навеки потух.
Волшебнее, чем некромантии чары,
погибшие тайны веков
и ужас безумный ночного кошмара,
где Этна забита обломками старых
лишенных величья богов, —
душа здесь душою лесной в круговерть,
затянута, словно в овраг,
и шепчет нам нечто лазурная твердь
и выше, чем жизнь, и бесстрастней, чем смерть,
и твердо, как времени шаг.
14—21, 23 января 2013
Юджин Ли-Гамильтон
(1845 – 1907)
Из цикла «Воображенные сонеты»
1. Предваряющий сонет
Мой дух парил в смятенье и тоске
там, где бушует Прошлого поток,
и слушал тех, кого всесильный Рок
рассеял, как солому по реке.
Тот плыл на мачте, этот – на доске,
цепляясь за обломки, кто как мог,
и всасывала бренных тел клубок
утроба водоверти вдалеке.
В тех голосах, что шли из глубины,
отчаянье и ненависть, и страх,
терзая слух мой, были мне слышны,
но в мутных исторических волнах
сквозь рев и свист казались так ясны,
что обрели приют в моих стихах.
5—9 мая 2010
16. Лаура – Петрарке
Мой нежный флорентиец, ты при мне,
когда я с прялкой, и горит очаг,
и скачут блики, разгоняя мрак,
и дремлет пашня в зимнем полусне.
