скачать книгу бесплатно
Ночь.
Я лежу и говорю себе: просто смирись и думай о своих подошвах. Пришло время подумать о них основательно.
С победой над подошвами приходит смех. И я стараюсь его высмеять, потому что: а) мама любила смеяться, и я люблю смеяться; б) смех – это самая адекватная ваша подружка (по Уиллу Смиту); в) это система вознаграждения мозга так действует, не я этим управляю.
Лежишь себе спокойно, ржёшь. А связи-то нет, не то что воронки. Я решаю укрепить процесс дыханием.
От такого сеанса «Думай о подошвах» не устаёшь, нет. Расслабления, конечно, ноль, но нужна практика.
И, естественно, силы.
Утром, как открыл глаза, в ушах: «Дима, утро». Я встаю, топаю на кухню. Из окна пахнет рыбой и дедушкиным садом. Странная смесь.
На работе я пропускаю обед и читаю статьи. Оказывается, запахи диктуются импульсами. Значит, рыба могла быть настоящей, а сад – чёрт подосланный. Или наоборот. Ясно одно: когда я, зомби, шёл на кухню, я был ещё в каком-то междуречье.
Ух, крутота.
Позвонила сестра, я пообещал, что оцифрую и пришлю ей мамину запись.
Нас двое: я и сестра. Я ей рассказал, что утром слышал, как мама меня будит, и сестра сказала: «У тебя, наверное, тиннитус, шум в ушах, потому что у меня так же».
«А это связано с запахами?», – спросил я. «Это связано с ушами», – ответила она, потому что не знала наверняка.
В метро засмотрелся на седого человека, который через лупу читал газету.
В один момент в вагоне свет погас и тут же включился, и я увидел, как человек с газетой закрыл глаза, но не изменил позу.
Опять ночь.
И вот я лежу. Ещё чуть-чуть практики, и связь наладится. Вся платформа моя поедет, будет коннэкт.
После дождя, как всегда, с улицы тянет жасмином. Я потому и открыл окно.
Смотрю в потолок, и то ли тени кустов шевелятся, то ли на потолке есть таблица эксель.
В каждой клеточке по две буквы: ди-ма-ут-ро.
Ди-ма-ут-ро. И так по всей таблице.
Клетки сгладили свои углы. И я принял это за улыбку. Но внутри захотел, чтобы мне вернули нормальное зрение. И вот я уже смирился, как вдруг таблица схлопнулась.
На улице кто-то разговаривал, и особенно точно залетела фраза: «Мечта сбылась!».
Повернул голову и увидел, как раскачиваются занавески, и я принял это за одобрение.
Ну-ка, подумай о подошвах. Ещё чуть-чуть практики.
Когда вспоминаем с сестрой маму, удаётся увидеть её по-новому и по-новому осмыслить. Основное – это отсутствие защиты. Помню, мама лежит в гробу, а сестра сидит рядом, глаза уже сухие, и говорит: «Мама как будто спит». И мне тоже так кажется.
Потом она гладит мамины ноги.
Лицо её вроде спокойно. Кажется, сейчас она может пожелать маме спокойной ночи, но мысль отскакивает. За неактуальностью.
Я проснулся от того, что вник в слова, которые прокричали в окно. Побродил по канавкам гласных, «сбыл-а-сь мечт-а», и почему-то закашлялся.
Но потолок снова становится таблицей. Если это такое вступление, ну ладно, дождусь. Я же на слово поверил.
– А знаешь что, мама, – говорю я в темноту. – У меня тиннитус, и очень хочется кушать.
А потом я всё-таки уснул.
Женщина из Икряного
После смерти мамы папа сказал, что у него есть сын.
От женщины из Икряного.
Кто она, эта женщина. Какая она. Это меня, надо сказать, не отпускало. Может быть, она какая-нибудь хихифешка, если по-доброму. А может нормальный человек.
Мне было интересно, поэтому, когда я приехала в отпуск, просто спросила у него:
– Поедем?
– Куда?
– На сына твоего смотреть. И на мать его.
Так мы решились. Мы обзавелись сумками и рюкзаками фирмы Shell (это моё маленькое гилти плэжа) и наметили маршрут, потому что до Икряного нет прямой дороги.
Отец сказал, что дети главное в его жизни. Я кивнула.
Моему отцу, сейчас вспомню, было всего только двадцать три года, когда я родилась. И во время моего рождения его не было рядом с мамой. Он отлично помнит это и сам. Не было в городе, не было рядом. Он был где-то на дороге, не мог выехать откуда-то и там же на дороге подрался с каким-то парнишкой.
Представляю его дерущимся на дороге. И представляю маму, рожающую меня.
Мама лежит. Появляюсь я.
Дорога. Папа толкает какого-то парня в грудь, волосы у него в пыли – парню удалось сбить папу с ног. Папа тогда носил длинные волосы.
Я вижу саму дорогу. Она уходит вдаль и ничем не кончается. Блестящий асфальт похож на другую планету и сходится с горизонтом. Когда я это представляю, мне кажется, что я там, с ними. Несмотря на то, что мои родители в разных местах, а меня ещё нет.
Мне однажды в поезде загадали загадку: кто кому в семье не родной.
С кем только не поговоришь, пока едешь в поезде. Хоть как-то развлечься.
В мои пять лет отвечаю, как это, в семье все родные. А мне говорят, отец и мать не родные.
И до меня доходит истина. С этим не поспоришь. Ну только если не кузен и кузина, как в некоторых культурах. Но то – не то.
До меня доходит сама суть. Она прекрасна. Это значит, что брак это союз совсем разных, никак не связанных людей. Эта мысль доходит до управляющего, так сказать, центра, и так я хорошо чувствую правду. Если можно так сказать – правду во всей её красе. Отец и мать не родные. Они выбрали друг друга. И началась жизнь в браке.
Мне нужно читать лекции об этом. Проехать, что ли, по стране с курсом каким-нибудь. Авось, наберу себе на панталоны.
В целом, родители прожили довольно жёсткую жизнь. Жизнь шла и так, и сяк.
Они, наверное, посмотрели на меня, маленькую, и никого больше не захотели произвести на свет.
Мамы нет с нами одиннадцать лет. Отец вдов одиннадцать лет.
Через пять лет после смерти мамы я вдруг узнаю о женщине из Икряного.
– Ну ладно. Хорош, – говорю я. – Ты же шутишь, пап?
– Нет, не шучу, – говорит.
Опустил голову.
Непривычно. Какой-то найтмейр.
Я поверила в эту женщину из Икряного вскользь вначале. Даже не разозлилась на него. А потом мне стало интересно.
И в один день в час дня мы взяли наши рюкзаки и пошли на вокзал. На вокзале было пыльно и безлюдно. Я не спрашивала билеты, всё купила через приложение. Мы постояли и поняли, что автобус не придёт. Уже пятнадцать тридцать, а уведомлений так и не получила. Папа молчал и не жаловался, он просто как будто о чём-то переживал. Лицо у него было напряжённое какое-то.
Я смотрела на него и подумала, как же он постарел. Но всё равно красивый у меня папка. Погоди, женщина из Икряного, он ещё тебе покажет.
А о сыне её я как-то, честно говоря, забыла.
Автобус так и не пришёл.
Вернулись домой. Как только сняли рюкзаки, он сказал, что у него болит спина. Боль невыносимая.
Он лёг. Посмотрела я, как он ложится, и пошла в аптеку за пластырем. По дороге думала: «Слушай, женщина из Икряного, мой папа бычьего здоровья человек. Таким всегда был. И спина никогда не болела, как и ноги, как вообще он весь. Если такое случилось – не пришёл автобус, чуть не отвалилась спина – это означает, мне абсолютно точно нужно тебя увидеть, женщина из Икряного».
Я пришла, налепила отцу на спину пластырь, переоделась и села рядом на стул.
И он рассказал мне историю.
Как сейчас помню, он лежит, водит по стене рукой (его привычка) и говорит изменившимся от закинутости головы голосом.
– Ты тогда была маленькая. Я провожал Юрика, маминого брата. До Сушей мы на попутке доехали и пошли на поезд. Юрик всю дорогу говорил. И я ему сказал: «Сам доедешь?». Он удивился так, но поехал. Мне легко стало, когда он на поезд сел. Я пошёл пива попил с мужиками. И там она стояла. Она сама хотела познакомиться. Стояла с нами. Стоит, стоит, а я думаю, дай познакомлюсь. И она меня к себе повела. Она сама хотела. Хорошая. Её зовут Зина.
Я засмеялась. Я так и знала, что у неё короткое имя «супротив» маминого длиннющего, как все реки мира, – «Александрина». Смешнейший факт в том, что окончания имён одинаковы. Папа не слышал меня. Он просто лежал и говорил.
– Она говорит, хочу ребёнка. А ты парень видный, может, не сможешь меня забыть, приедешь. Будем сына растить. Она много говорила. Она сама хотела.
Тут папа потянулся рукой вниз, он хотел узнать, который час. А телефон возле круглой ножки кровати (тоже привычка) не нащупывается. Там не было телефона. Телефон был в маленькой сумочке, которая шла в комплекте всей этой замечательной продукции Shell. Моя работа рекламщика и сюда пришла. В жизнь.
Папа искал телефон и не находил. Секунд двадцать он водил один и тот же полукруг. И ничего не находил. Я решила помочь ему.
Интересно, подумала я, как чувствует себя теперь эта женщина из Икряного. Что делает, жива ли вообще, родила ли сына.
До меня не доходит, что у меня, может быть, есть брат.
Нужно сходить за его телефоном. Значит, нужно встать. Я встала со стула. И нужно пойти. Я вышла из комнаты.
И я услышала его изменённый голос:
– Доча, ничего, что я это всё тебе рассказываю?
– Нет. Что тут такого? – сама себе аж поверила.
Идиллия у меня с отцом, просто идиллия. Схватила за ручки и втащила рюкзак, как пленного, в полутёмную комнату. Развернула. Достала маленькую сумочку. В ней не было телефона.
– Блииииииин, – папа начал расстраиваться. – Я ж его туда вниз положил. Он через щель, наверное, вывалился.
«Женщина из Икряного, ты что творишь?», – думаю. «А ты и впрямь колдунья, женщина из Икряного».
Я ищу во всех карманах. Телефон не находится.
И мы сидим и молчим.
Вдруг приходит мысль. А ведь это измена. Он изменил маме.
В моей семье разве было мало любви? Нет, они всегда смеялись вроде бы, когда я видела их вместе. Они обнимались. И прозвища друг другу давали. Всё было: ссоры, скандалы, но и любовь была. Мне кажется.
Но когда появилась эта реальная женщина, я, видимо, провела черту между прошлым и этим днём. Весь мой такой собранный и уверенный отец, потерявший телефон, лежащий с болью в спине, жаловался, вернее, сожалел, что признался. И темнота комнаты его уменьшила. И меня уменьшила.
И как к надежде я возвращалась к блестящей дороге, у которой он стоял тридцать шесть лет назад и ввязывался по молодости в драку.
Зачем-то мне нужно было узнать об этой женщине и даже попытаться с ней познакомиться.
Сидела и смотрела на отца своего с его новыми хворями, или как назвать эту новоявленную боль в спине, вместе с потерянным телефоном и новым статусом, который не произносится в случае одиноких уменьшенных людей.
Бали
Мы с ним прилетели порознь. Сначала я, потом он. Теперь мы оба загорели, получили много впечатлений от красот, от океана, от солнца, от всего. И мы шли однажды молча вечером по берегу. Я прошла немного вперёд. Мы с папой никогда не умели ходить вместе, всегда кто-то впереди, а кто-то плетётся. И мне показалось, что он снимает на смартфон, как я иду. И комментирует: «Моя средняя дочь. Кых-кых-кых».
– Пап, от твоих видео, знаешь.. Тебе надо что-то с одышкой делать. Они хорошие, просто одышка.
Говорю громко, жду его.
Мы две недели на Бали. Мы так далеко от дома. И папа меня всегда снимает: я за столом, я читаю, я сощуренная от солнца, я сижу с ногами на стуле. Папа постепенно становится похож на местных, и он постоянно ходит со своим изобретением – самостедикамом. Снимает, скидывает на диск, снимает, скидывает на диск. У него передвижная студия по видеомонтажу. Всё в тряпочных сумках. А нельзя не снимать, потому что свет тут дай-ба-жэ, грех не снимать. И мы с ним действительно тут живём, не чувствует, что нам нужно уезжать, никто из нас этого не хочет, живём как будто тут и останемся. И папа, как всегда, тяжело дышит на всех этих видео. Я смотрю и слушаю. Он загружает эти видео в свой блог. Его блог это бог. Он выходит в эфир.
Я думаю, ну какой мой папа странный человек. Только после шестидесяти лет он в самом деле начал жить. И открылся такой непоседа в нём, открылся такой мощный талант.
Эти видео в самом деле хороши. Получается, он снимает свою жизнь, жизнь вокруг, свою дочь.
Наши разговоры…
