скачать книгу бесплатно
– Девочке надо лучше питаться, – натыкая на вилку жареную картофелину, высказалась одна дама. Была ли это ее мать?
– Худа как щепка, – сказала другая.
– А она, случайно, не увлекается этим… ну, два пальца в рот? – спросил чей-то отец. – Чтобы не толстеть?
Обе женщины покачали головами. Личность матери так и осталась загадкой.
– Может, у Алисии сразу две матери? – спросил позже Дэвид.
– Две матери, а что, все может быть, – сказала Вэл, неразговорчивая девчонка, похожая на мальчишку, которая если и открывала рот, то только чтобы повторить сказанное другими.
Вэл была такой маленькой и худой, что невозможно было точно сказать, сколько ей лет. В отличие от остальных она приехала откуда-то из глубинки и больше всего любила лазать, по крышам, по деревьям – неважно, лишь бы повыше, и делала это виртуозно.
– Не ребенок, а чертова обезьянка, – однажды отозвался о ней один из мужчин, наблюдая за тем, как она карабкается вверх по иве.
Компания родителей выпивала на веранде.
– Гиббон, – сказал другой. – Или берберская обезьяна.
– Белоплечий капуцин, – предложил третий.
– Карликовая игрунка.
– Детеныш черного ринопитека.
Женщине это надоело.
– Заткните хлебала, – огрызнулась она.
С родителями мы вели себя строго и чуть что применяли карательные меры: воровство, насмешки, порчу еды и питья.
Они этого не замечали. А мы считали, что наказания соответствуют совершенным преступлениям.
Хотя самое страшное их преступление не поддавалось определению, а следовательно, и справедливому наказанию, и этим преступлением было само их существование. Их внутренняя сущность.
* * *
Зато к вещам мы относились с глубоким почтением. К примеру, мы уважали дом – величественную старую крепость, наш замок, нашу цитадель. Хотя того, что находилось внутри дома, это не касалось. Кое-что мы взялись уничтожить.
Тот, кто к концу недели накопил больше всего плюсов, мог выбрать себе мишень. Какой безделушке не повезет. Набиралось несколько вариантов.
Вариант первый: фарфоровая статуэтка розовощекого улыбающегося мальчика в штанишках до колена, с корзиной яблок в руках.
Вариант второй: розово-зеленая вышивка – одуванчик с надписью по кругу: «Сделай медленный вдох. Выдохни. Выпусти свои мечты – пусть растут на воле».
Вариант третий: толстая утка с выпяченной грудью, жутко пустым взглядом и криво намалеванным смокингом.
– Жирный гомик. Попсовый педрила. Вылитый Фрэнк Синатра, – разошелся Джуси.
И заржал как ненормальный.
Рейф, гордившийся своей нетрадиционной ориентацией, назвал его придурком и приказал захлопнуть пасть.
В ту неделю победа досталась Терри, и он избрал жертвой мальчика с яблоками. Взял из сарая молоток и размозжил ему голову.
Но дому мы никогда не причиняли вреда. Рейфу нравилось заниматься поджогами, но он ограничивался теплицей: дровами служили хоккейные клюшки и молотки для крокета. Как-то раз он запалил костер на опушке леса и расплавил садового гнома. Фигурка задымилась, и поднялась страшная вонь. Один папаша, сидевший на веранде, заметил над верхушками сосен черную струйку дыма и, встревожившись, даже поднялся на ноги с бокалом сухого мартини в руке.
Но дым вскоре рассеялся.
Мы уважали озеро и реку, а больше всего океан. Облака и землю, покрытую жесткой травой, из-под которой то вылетал рой ос, то проглядывала колония муравьев, то мелькал кустик черники.
Мы уважали домики на деревьях – замысловатую сеть ладно сколоченных конструкций, устроенных в вышине среди крон. Между домиками с крепкими крышами и лестницами были перекинуты веревочные мостики, так что над землей висела целая небольшая деревенька.
Предыдущие обитатели домиков оставили после себя выцарапанные на деревянных досках рисунки, имена и инициалы. По мне, эти старые надписи напрочь разрушали все очарование места. Может, их вырезали отпрыски тех самых промышленных магнатов, королей древесины, стали или шпал, дочери которых давным-давно превратились в матерей семейств, отрастили тройные подбородки и обосновались где-нибудь в фешенебельном районе Манхэттена.
Я любила иногда отдыхать наверху, усевшись на краю одной из платформ рядом с остальными. Ребята болтали ногами, потягивали газировку из жестяных банок или пиво из бутылок. Лениво кидались галькой в бурундуков (позже малыши положили этой забаве конец, объявив ее жестоким обращением с животными). Мы причесывали друг другу волосы, писали что-то друг другу на джинсах, красили ногти. Пробовали нюхать клей, найденный в так называемой комнате для досуга. Кайфа от него не было.
Я смотрела на инициалы и чувствовала себя одинокой, хотя была не одна. Будущее приближалось стремительно и неумолимо. Часики тикали, и мне их тиканье совсем не нравилось.
Разумеется, нельзя вечно оставаться молодым. Но отчего-то верилось в это с трудом. Что ни говори, ноги и руки у нас были крепкими и ловкими. Теперь мне это ясно. Животы – упругими и без складок, лбы – без морщин. Если мы хотели бежать, то бежали быстрее ветра. Энергии нам было не занимать – будто мы вчера родились и не успели ее растратить.
Относительно, конечно.
Очевидно, навсегда таким не останешься. Умом мы это понимали. Но мысль о том, что родители, эти живые груды человеческого мусора, тенями бродящие по огромному дому, – это мы в будущем, вселяла ужас: боже упаси!
Они вообще когда-нибудь к чему-нибудь стремились? Или хотя бы имели чувство самоуважения?
Они нас позорили. Служили нам назиданием.
* * *
Наши родители сдружились в колледже, но потом потеряли друг друга из виду, пока не выбрали для воссоединения это лето, долгое до бесконечности. Один из них выразился: «Гуляем, как в последний раз». Звучало, как плохо сыгранная реплика в глупой пьесе. Другой со всей серьезностью заявил: «В следующий раз увидимся только на чьих-нибудь похоронах».
Никто даже не улыбнулся.
Сохраняя анонимность, мы написали, кто из них кем работает, и сложили записки в шляпу. Это был складной цилиндр, который мы выудили из шкафа с игрушками, где хранилось множество древних раритетов (мы нашли там клаксон, духовые ружья и затертую до дыр «Монополию»). Названия профессий мы написали заглавными буквами, чтобы нас нельзя было опознать по почерку, а потом вытягивали из шляпы бумажки и зачитывали их вслух.
Некоторые преподавали и имели право на три месяца летнего отпуска. Другим приходилось бывать в особняке наездами и мотаться на работу. Один психолог, один гинеколог (хриплый хохот Джуси, после чего Саки заехала ему по колену: «Что, какие-то проблемы с вагиной? Так произнеси: вагина. Ва-ги-на»). Один работал архитектором, еще один занимался кинорежиссурой (на бумажке было написано, что он снимает фильмы про педиков. «Минус за гомофобию, – сказал Рейф. – Когда узнаю кто, тому латенту, который это написал, будет большой минус. А потом взбучка в довесок. Молись, чтоб это оказался не ты, Джуси»).
Само собой разумеется, наши родители были образованными людьми, не чуждыми искусству, при этом далеко не нищими, иначе аренда такого дома оказалась бы им не по карману. Особняки задешево не сдают. Уж во всяком случае, не на все лето. Мы прикинули, что, вероятно, подвернулись один-два спонсора или же владельцы скостили цену за большой срок. Дэвид, технарь, который страшно скучал по своему оставшемуся дома навороченному компьютеру, проболтался, что его родители снимают жилье. Получил за это минус. Не за отсутствие собственного дома – финансового снобизма мы не выносили, – а за то, что распутил нюни и ударился в откровенность за бутылкой «Егермейстера», которую умыкнул у родителей.
Пить их пиво? А почему бы и нет, при любой возможности. Вести себя, как они, когда налакаются? Вот это уже минус один балл.
Ведь именно под хмельком, напившись, родители сбрасывали с себя защитные панцири. Без них они превращались в слизняков. Оставляли за собой липкий след.
Мать-ученый, отец-художник – такие родители были у меня. Мать читала лекции по теории феминизма, а отец лепил пышногрудых женщин и ярко раскрашивал им губы, грудь и интимные места. Иногда он добавлял изображения поселений, разрушенных войной или разоренных голодом. Половые губы могли являть собой развалины Могадишо, к примеру.
Он пользовался несомненным успехом.
* * *
Младшие братья и сестры были помехой в нашей игре и держали нас в постоянном страхе: мы боялись, что они проболтаются, кто чей ребенок. Младшие имелись у Джен, Дэвида и у меня.
Одиннадцатилетний брат Джен, послушный глухой паренек по имени Шел, мечтал, когда вырастет, стать ветеринаром. Спустя неделю после заезда он съел что-то не то и отравился. Родителям пришлось его выхаживать, так что опознание состоялось. Его мать сутулилась и носила брекеты, а отец забирал волосы в хвост. Разговаривая, он ковырял в носу. Говорил и ковырял, ковырял и продолжал говорить.
Мы считали, что от привычки совать палец в нос избавляются в начальной школе, но в случае отца Джен это правило явно не работало. С ума сойти.
Мы сочувствовали Джен.
Дэвид тоже слился почти сразу. Его сестры Кей и Эми, двойняшки из пробирки, ей-богу, те еще засранки, нашей игрой не интересовались. Они выдали Дэвида через пару дней, когда начали подлизываться к матери. Забрались к ней на колени, обняли за шею. Прижимались и шептали на ушко всякие милые глупости.
Мой младший брат, Джек, на фоне другой малышни казался особой королевских кровей среди плебеев. Когда он обжегся плющом, то пришел ко мне, не желая просить помощи у родителей. Я им гордилась. Джек понимал, что такое чувство долга.
Я приготовила ему ванну и прикладывала к зудящим от плюща ногам холодные компрессы. Растирала кожу розовой мазью и читала вслух любимые книжки. Он почти не жаловался, только повторял: «А все-таки чешется, Ева».
Конечно, я в Джеке души не чаяла. Я всегда любила его больше всех на свете.
Однако он все же был маленький, и я тревожилась, что он проболтается. Требовалась бдительность.
На определенном этапе мы приняли общее решение: рассказать родителям о нашей игре. Избегать их посредством тактических маневров становилось все труднее.
Разумеется, мы представили все в лучшем свете. Стоило ли рассказывать, почему мы начали эту игру? Говорить вслух о том, что родственная связь с ними казалась унизительной и била по нашему достоинству? Тем более упоминать, что, когда от факта родства было уже не отвертеться, мы чувствовали себя так паршиво, словно заболели.
Мы хотели чем-то себя занять. Так мы сказали. Разве это не они на все лето лишили нас самого дорогого и ценного? Разве не они конфисковали наши мобильники, планшеты и прочие гаджеты, отрезав нам цифровой доступ к внешнему миру?
Они заключили нас в аналоговую тюрьму, как выразился Дэвид.
* * *
Высшие инстанции проявляли к нам наибольшую благосклонность в волшебный час перед ужином – в неге легкого опьянения. В остальное время они обычно вели себя сварливо и на наши просьбы отвечали отказом, а после ужина надирались так, что на следующее утро уже ничего не помнили.
Время для выпивки и разговоров – так называли они этот час до ужина.
Тогда-то мы и подняли свою тему.
– Это игра такая, – сказала Саки.
– Социальный эксперимент, если хотите, – пояснил Терри.
По ходу наших объяснений кое-кто из родителей снисходительно улыбался, другие досадливо морщились. Но в итоге сказали, что все нормально. Они ничего не обещают, но постараются нас не наказывать.
– Еще мы планируем пойти в поход и пару дней пожить на пляже, – сообщил Рейф.
– Пожить с опорой исключительно на собственные силы, – добавил Терри.
– Погодите-ка, это уже другой разговор, – запротестовал чей-то отец.
Один из преподавателей. Историк, который специализировался на эпохе охоты на ведьм.
– Все вместе? – спросила чья-то мать.
Младшие кивнули, кроме Кей и Эми, двойняшек из пробирки, – те покачали головами.
– Нам же легче, – проворчал Дэвид.
– Но мы не взяли с собой палатки, – возразила еще одна мать.
Эта женщина занимала достаточно низкое положение в иерархии родителей. Носила длинные легкие платья в цветочек или с восточным орнаментом. Однажды танцевала пьяной и упала на горшок с растением. Расквасила себе нос.
Чувствовалось, что остальные родители смотрят на нее свысока. Если на стадо начнется охота, первой на погибель обрекут именно ее. Принесут в жертву напавшей львице, и та своей мощной челюстью порвет несчастную на куски. А затем стервятники равнодушно обглодают косточки.
Печально, ничего не скажешь.
Но все равно никто не хотел бы иметь такую мать. Нам было заранее жалко разиню, которого уличат в родстве с ней.
– Мы что-нибудь придумаем, – ответил Терри.
– Что придумаете? – спросила третья мамаша. – Закажете на Amazon Prime?
– Что-нибудь да придумаем, – повторил Терри. – Возьмем брезент из сарая. Не пропадем.
* * *
Под впечатлением от мастерского выступления Терри перед родителями Джен согласилась посидеть с ним тем вечером в теплице (в углу мы для комфорта свалили груду одеял). Сильная личность, Джен в некоторых вещах придерживалась чрезвычайно низких стандартов.
Чтобы не отставать, две другие девочки и я решили поиграть в «бутылочку» с Дэвидом и Лоу. В экстремальной версии, то есть вплоть до орального секса. Джуси было всего четырнадцать – он до нас не дорос, да еще и был слюнявый до ужаса, – а Рейф был геем, а не бисексуалом.
– Жаль, – огорчилась Саки. – Рейф очуметь какой красивый.
Потом Ди заявила, что играть не будет, так что остались мы с Саки. Ди боялась вертеть бутылку; как предположила Саки, эта тихоня, вероятно, никогда не брала в рот.
При всей своей застенчивости скромняга Ди выделялась пассивно-агрессивным поведением, была неврастеничкой и панически, на грани паранойи, боялась бактерий.
Со слов Саки, опять же.
– Подбери сопли, мышка, – сказала Саки. – Этому вполне можно научиться.
– Научиться? – переспросила Ди.
Саки заявила, что если надо кого за минуту довести рукой до оргазма, то она в этом деле виртуоз. Ди могла бы перенять у нее пару-тройку приемчиков.
На этих словах Саки парни выпрямились. Сосредоточились, прислушались.
Но Ди сказала, что она не такая.
К тому же после пришлось бы мыться.
Вэл тоже отказалась участвовать. Ушла залезть в темноте куда-нибудь повыше.
