скачать книгу бесплатно
Тайна пролива «Врата скорби». Том третий
Василий Лягоскин
Победа над Спящим богом завершила цикл приключений полковника Кудрявцева и его товарищей в далеком прошлом Земли. И… открыла новый! Что ждет их в новом мире и что это за мир? Какое задание предстоит теперь выполнить людям, уже отстоявшим право человеческой цивилизации на существование? На эти вопросы, несомненно, ответ найдется. Потом – когда будут отражены первые атаки непримиримых врагов, и рядом, плечом к плечу, встанут новые друзья.
Тайна пролива «Врата скорби»
Том третий
Василий Лягоскин
© Василий Лягоскин, 2017
ISBN 978-5-4485-7012-4
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1. Профессор Романов. Куда мы попали?
Солнце пекло немилосердно. Еще и эйфория от победы добавляла жару в разгоряченное тело. Но пот, который выступал на широком лбу Алексея Александровича, мгновенно высыхал – так, что его не приходилось поминутно вытирать. Такое сладкое слово «Победа!» заполняло все тело, без остатка. Казалось, ничто в этот день не сможет потеснить его в душе – ни кровавые останки двух предводителей племени неандертальцев, ни горькое понимание того, что в экспедициях разведгруппу никогда больше не будет сопровождать бесстрашный алабай, ни…
– Командир!
Этот окрик, полный недоумения и нешуточной тревоги, вернул профессора Романова с небес на грешную землю; на ту самую землю, где только что закончил свое тысячелетнее существование Спящий бог. То обстоятельство, что злокозненное божество, источник всех их бед (и обретений – что уж отрицать!) оказался одной из ипостасей их командира, полковника Александра Николаевича Кудрявцева, почти не удивило профессора. Над этим можно будет подумать потом, в уютной гостиной, за чашкой крепкого чая. Теперь же…
Все, как по команде, обернулись к огромной фигуре сержанта Левина. Последний, как оказалось, был одним из немногих, кто наблюдал за беспримерной битвой человека с богом (точнее, человека с самим собой), облаченным в полный боевой наряд. Шлем из непробиваемой пластмассы, что Борис (он же Барух, он же римский патриций Марк Туллий) держал в руках, лишь подчеркивал его ежесекундную готовность к бою.
– Вот так же, – успел невольно подумать Алексей Александрович, – Борис когда-то жил в режиме «Всегда готов» в далеком… будущем – в горах Афганистана. И вдолбил эти навыки в Борькину голову командир, Александр Николаевич.
А полковник Кудрявцев уже стоял рядом с Левиным, и тот чуть растерянно, но очень четко докладывал:
– Нет никаких неандертальцев, товарищ полковник! Ни их самих, ни стойбища… И вообще – ничего нет!
– Ага, – вспомнил Романов последний приказ командира, – это именно Борис побежал за вождем Дену, лишившимся сегодня деда и сына, и оставшимся единственным и последним «Высшим не-зверем». Впрочем, есть еще маленький Де… или нет?!
– Поконкретней, сержант! – резкий командный голос заставил Левина вытянуться по стойке «Смирно», а потом четко доложить:
– Товарищ полковник! За пределами лагеря наблюдается полное отсутствие привычной местности. Нет ничего – ни стойбища, не степи, ни стад животных.
– А что есть?
Сержант на пару секунд задумался, а потом выпалил:
– Степь! Бескрайняя степь. Совсем другая. И трава не совсем обычная – какая-то рыжая.
– Высохла, что ли? – это рядом с командиром возник вездесущий Никитин.
Он, кстати, тоже был в костюме разведчика; только шлем где-то оставил. Сержант пожал плечами, и поднял голову вверх, вслед за командиром. Профессор, да и многие рядом, высыпавшие из цитадели сразу после низвержения божества, тоже устремили взгляды кверху, чтобы тут же прикрыть глаза от ослепительных лучей солнца – кто чем. Сам профессор воспользовался ладошкой. Но и сквозь нее – показалось Алексею Александровичу – радужную оболочку, и дальше, хрусталик, и даже часть головного мозга, отвечающего за зрение, немилосердно жгло. И он совсем не удивился, когда полковник Кудрявцев громким голосом скомандовал:
– Всем в укрытие! Живо все в цитадель!
Команды Александра Николаевича все привыкли выполнять без рассуждений. В том числе и потому, что полковник обычно подробно объяснял; буквально «разжевывал» каждое свое распоряжение. После его выполнения, конечно. И всегда Алексей Александрович удивлялся разумности и очевидной необходимости выполнения принятого решения; но больше тому, что ему самому, в прошлом (или будущем) профессору Санкт-Петербургского университета, не пришла в голову такая простая мысль раньше. Теперь же в голосе командира Романов различил и тревожные нотки. В сердце профессора, тоже бросившегося к распахнутым настежь дверям, противно заныло: «Неужели сработало то самое чувство прорицателя, которое командир уже давно не демонстрировал? Неужели?!..».
Последняя мысль не успела сформироваться; ее перебил ужасный рев, который буквально подтолкнул в спину Романова, уже влившегося с общей человеческой рекой в просторный холл цитадели. За себя Алексей Александрович не беспокоился; надежность цитадели, возвышающейся над Цветочным городом, была проверена в недавней битве со Спящим богом. Но успеют ли скрыться от неведомой пока опасности; вбежать в двери, прежде казавшиеся такими широкими, а теперь немилосердно узкие, все, включая самого последнего из сородичей – полковника Кудрявцева? Командир, конечно же, не скроется за нерушимыми стенами, пока не убедится – снаружи не осталось никого.
Алексей Александрович замедлил было шаг, чтобы убедиться – это именно командир с громким стуком захлопнул входные двери, отрезая от надежного, уютного мирка цитадели и грозный рев неведомого врага, и солнце, такое неласковое сегодня, и все остальное, не имевшее отношение к главным ценностям нынешнего бытия профессора Романова. Последняя мысль заставила работать ноги быстрее. Теперешний профессор – молодой и тренированный разведчик – одним дыханием вбежал по крутой лестнице на самый верхний этаж – в зал с круговым панорамным окном, откуда совсем недавно он наблюдал за битвой полковника, и где находилась главная ценность этого мира.
– И всех остальных тоже! – Романов только теперь почувствовал, как разжалась внутри тугая пружина.
«Спусковым крючком» для этой пружины послужило встревоженное, но одновременно вспыхнувшее радостью лицо самого родного человека во Вселенной – Тани-Тамары. Русская никарагуанка прижалась к мужу всем телом; прежде всего животом, который тут же ткнулся в профессора чуть заметным толчком новой жизни.
– Дочки, – профессора захлестнуло теплой волной, имевшей запах любимой женщины, и маленьких, еще не рожденных человечков, – вот так бы и стоял, не отпуская тебя, родная…
Отпустить пришлось. Не совсем, конечно; к панорамному окну – к той его части, что выходила на частичку садов Семирамиды, которые очень органично вписались меж артефактов самых различных земных народов, и где толпился практически весь Совет; еще и несколько «лишних» затесались… Так вот – к командиру, который неведомым образом оказался тут раньше профессора, он подошел в обнимку с Таней-Тамарой. Полковник не обернулся, лишь чуть подвинулся, плотнее прижавшись к Оксане, тоже придерживающей руками большой живот.
– Как она-то успела?! – удивился было Алексей Александрович, вспомнивший, что совсем недавно Кудрявцева стояла внизу, рядом с мужем, – разве что он ее сюда на руках принес?
А потом и эта, и все остальные мысли растаяли бесследно; осталось лишь ярость и безмерное огорчение при виде непотребства, творящегося в любимом месте отдыха горожан. Посреди чудесного парка топтался огромный зверь, напомнивший профессору хищников, с которыми разведгруппе пришлось столкнуться за рекой, за Волгой.
– Да это же тираннозавр! – первым, конечно же, воскликнул Толик Никитин, тоже прижимавший к себе беременную «половинку», – какой огромный!
Зверь, действительно сильно напоминавший и очертаниями, и повадками – ломаными прыжками – вымершее доисторическое животное, топтался по цветущему уголку города с видимым (так показалось профессору) удовольствием. И он многократно превышал тех, чью популяцию под корень извела разведгруппа.
– Пожалуй, ростом будет как раз с цитадель, – решил Алексей Александрович, крепче прижимая к себе супругу.
– Ты лучше на дубинку в его руках посмотри! – посоветовал Анатолию Левин, который уже занял свое место согласно боевого расчета.
Он стоял у «Корда», закрепленного на станке как раз напротив разгрома, что учинял сейчас хищник. Его палец расположился на спусковом крючке крупнокалиберного пулемета производства Ковровского завода имени Дегтярева, и профессор вдруг прочувствовал нестерпимое желание сержанта нажать на этот крючок, и не отпускать его, пока в ленте не закончатся патроны двенадцатого калибра.
Зверь за оградой первого периметра обороны города как раз высоко поднял дубинку, которая представляла собой толстый ствол какого-то дерева, очищенный от сучьев, и обрушил ее на крышу русской бани. Здание, которому была нипочем ярость Спящего бога, сплющило, как картонный домик. Зверь еще и наподдал по руинам трехпалой ногой, «украшенной» страшными когтями-кинжалами. Бревна, обломки досок, искореженное железо и кирпичные обломки от печки полетели направо, добавляя разрушений в саду. В зале раздался общий вздох боли и негодования; профессор отметил это, лишь когда понял, что сам чуть не плачет при виде чудовищного разорения воплощенной мечты. Этот многоголосый стон разрезала, как острым клинком, команда командира:
– Бэйла!
Обычно после этой короткой команды, в которую в бою превращалось имя снайпера разведгруппы, раздавался выстрел; или два, три… в зависимости от целей, которые нужно было поразить. Здесь цель была одна – огромная, по которой промахнуться не смог бы даже профессор. Романов не заметил, как в руке полковника оказался пульт автоматического управления толстыми стеклами панорамы; непробиваемая пластмасса дрогнула, и раздалась надвое – как раз напротив снайпера. На этот раз в руке Бэйлы Никитиной был американский трофей – страшный в своей точности и убойной силе «Барретт». Сухо и громко в замкнутом пространстве грохнула винтовка, и Алексей Александрович, как и многие вокруг отличавшийся в последнее время исключительным зрением, увидел, как от височной доли громадного зубастого черепа брызнуло кровью, и чем-то на удивление мелким и (так показалось Романову) неопасным для жизни бесчинствующего животного. Но удар стальной пули зверь, несомненно, ощутил. В узкую щель успел ворваться возмущенный, и угрожающий рев, который перебил звук второго выстрела. Было ли это совпадением, или гигант обладал предчувствием, сравнимым с тем, что отличало полковника Кудрявцева? Зрение не подвело профессора и на этот раз. Он прекрасно видел, как оба глаза «тираннозавра» отгородились от мира веками, и пуля, вылетевшая из оружия с прицельной дальностью в две тысячи метров, и пролетевшая не больше сотни из них, не смогла пробить эту тонкую преграду! Да – уродливую голову ощутимо дернуло назад; да – в реве чудовища добавилось жалобных ноток, но зверь лишь мотнул мордой, разбрызгивая кровь, и открыл глаза – целые, и горящие всесжигающей яростью. Он пригнулся, явно собираясь совершить прыжок к цитадели – туда, откуда летели больно жалящие стальные «осы». Но раньше прозвучала еще одна команда Кудрявцева:
– Сержант! Короткими.
Теперь стекло разверзлось перед хищным стволом «Корда». Одновременно Бэйла едва успела дернуть свой «Барретт» назад, и щель против нее «затянулась» от невидимого Романову движения пальцев командира. Первая очередь на три патрона двенадцатого калибра впечатления на профессора не произвела. Алексей Александрович видел прежде, как единственная пуля отбрасывает назад взрослого бизона, «летевшего» ей навстречу. А еще – как целая очередь буквально разрывает в клочья стаю медведесобак. Теперь же весь эффект от страшных тяжелых пуль выразился в строчке кровавых отверстий на брюхе тираннозавра (может, болезненных, но явно не смертельных) и оглушительном реве разъяренного зверя.
Очередной команды Кудрявцева Александр Николаевич не услышал; скорее всего, с подчиненным полковник обменялся какими-то безмолвными знаками, понятными лишь им двоим. Немилосердно терзающий уши вой раненого животного как отрезало – это перед «Кордом», так и не доказавшим свое превосходство над живой плотью, сомкнулись прозрачные створки. Но ярость, которая выплескивалась из тираннозавра, казалось, пробивалась сквозь нерушимую преграду. Так же, как огонь неповрежденных диких глаз, обещавший сжечь, испепелить безумцев, посмевших встать на его пути. И даже (профессор каким-то чудом угадывал, «читал» мысли зверя!) нанесшего ему мучительные, хоть и не опасные раны.
– А ведь я действительно читаю его мысли! – изумился, а потом ужаснулся Алексей Александрович.
Ужаснулся – потому что понял – это сам зверь внушает свои мысли! И что если он сейчас… Последняя мысль ужасного создания материализовалась – в страшном ударе дубинкой, которая обрушилась на стену, что отделяла центральную часть города от жилой, и от порушенного парка. Что было для несокрушимого пластмассового монолита обыкновенное бревно? Пусть огромное; пусть явно очень твердое, способное передать ярость монстра, оно переломилось с громким противным треском – словно это у самого тираннозавра хрустнул хребет. Профессор готов был поспорить на что угодно, что этот звук действительно прозвучал в его ушах. Столь же непроизвольно поморщились и дернулись ладонями к головам многие вокруг. Но кто явно расслышал этот треск – так это сам динозавр. Он с проступившим на морде изумлением поднес к собственным глазам обломок гигантской дубинки, и взревел (так понял из-за стекла Алексей Александрович), облекая свое недоумение и ярость во вполне понятный вопрос:
– Как это?! Кто посмел встать между мной и жертвой?!!
Романов содрогнулся. Только теперь до него дошло – мысль динозавра действительно была реальной; и она с легкостью преодолевала прозрачную преграду, которая прежде казалась абсолютной защитой – от всего и всех. Холодным и отрезвляющим душем на профессора, и остальных соратников, тоже побелевших от недоброго предчувствия, пролились слова командира:
– Да, такого варианта мы не рассматривали. Что ж, учтем. А ты, дружок, сам напросился. Теперь тебя в живых оставлять никак нельзя.
Какой скрытный смысл (а может, и не один) был в последнем утверждении полковника Кудрявцева? Профессор понять не успел. Он в панике отшатнулся от окна, когда тираннозавр отшвырнул в сторону обломок бревнышка, и одним прыжком оказался у цитадели. Отстраненный разум ученого отметил, что в оценках размеров животного профессор не ошибся. Сейчас глаза врага, стоящего рядом с центральным зданием города, практически упирались взглядом в его собственные. Только то обстоятельство, что цитадель представляла собой достаточно пологую трехступенчатую пирамиду, не позволяло сейчас зверю прижаться носом к холодному прозрачному окну. Впрочем, он чуть нагнулся – и вот уже немигающие глаза дикого животного растут, затягивают профессора внутрь себя, и командуют, требуют…
– Оксана, давай!
Профессора теперь словно окатили океаном ледяной воды; он встряхнулся всем телом, как собака, разбрызгивающая во все стороны ледяные капли воды. Все тот же внутренний холодный разум, взращенный еще на кафедре Санкт-Петербургского университета, отметил и злую нацеленность команды: «Не жалей!»; и некоторую совсем не присущую командиру неуверенность, которую сам Романов оценил как просьбу любимой женщине и еще не рожденным сыновьям простить за то, что бросил их в бой – прежде, чем вступить в него самому.
Окно опять раздвинулось, впуская внутрь жуткую атмосферу опасности; теперь напротив Оксаны Кудрявцевой. И навстречу монстру полетел предупреждающий, а потом и вовсе убийственный ментальный удар женщины, от которого волосы на голове профессора Романова встали дыбом, а сам он опять сжал уши руками так сильно, словно хотел раздавить собственный череп. Хотя ни один звук на самом деле в зале не раздался. Острие этого невидимого и неслышного удара было направлено точно в морду животного. Словно гигантский боксер, чемпион всех Олимпийских игр всех миров, вложил свою силу в этот удар. Тираннозавра буквально отбросило назад, на стену первого пояса обороны. Но хребет доисторического животного оказался крепким. Хруст, который так надеялся услышать Алексей Александрович, так и не обрадовал его слуха. А вот выражение помятой морды монстра… Оно явно было осмысленным; а еще – неимоверно злым и злорадным – словно зверь уже знал, как преодолеть ментальную защиту цитадели. Последнюю?
Профессор невольно бросил взгляд на того, с кем весь небольшой народ связывал свои надежды с безопасностью; с будущим. Эта надежда, полковник Кудрявцев, был задумчив, и чем-то явно удивлен. Но главное – он был спокоен, и (это профессор понял лучше, чем любой другой человек, кроме, наверное, Оксаны) немного раздосадован. Вот так же и сам Алексей Александрович досадовал, когда его эксперимент заканчивался раньше намеченного; когда не все возможные ответы на бесчисленные вопросы были получены. Романов мгновенно успокоился. Он понял, что командир с самого начала держал ситуацию под контролем; что он в любой момент мог прервать этот опасный «эксперимент», и что…
Внимание тираннозавра вдруг переключилось на другой предмет. Да – теперь только так можно было назвать останки вождей неандертальцев. Недавно могучие, свирепые – они лежали на ступенях цитадели изломанными куклами. В лапах динозавра это сравнение стало еще правоподобней и страшнее. Потому что такими куклами профессор не пожелал бы играть ни одному ребенку; даже рожденному самкой динозавра. А сам тираннозавр оглядел тела поочередно, и бесстрастно откусил половину от младшего («Молодого и более вкусного!», – передернулся от отвращения Романов) вождя. Пожевав в задумчивости, и проглотив месиво, чудовище вполне по-человечески кивнуло, словно одобрив вкус новой пищи, и вдруг взревело, подняв окровавленную морду к обжигающему солнцу. И это – оценил профессор кивок уже командира – было продолжением эксперимента. Сам динозавр, конечно же, не подозревал, что его действия изучаются, откладываются в памяти для последующей «разборки полетов». Алексей Александрович едва не сплюнул; не сделал этого лишь потому, что в ступоре не смог определить, какое плечо у него левое. А поддаться слепому порыву из детских еще страшилок едва не заставило это самое слово – полеты. Сверху, со стороны безжалостного солнца, прямо к тираннозавру спикировала стая птиц. Огромных, под стать монстру, и совершенно не боящихся его. Более того – тираннозавр что-то прорычал, явно приветственное, и бросил останки тел орлам (так пока решил называть птиц профессор). Меньшую – половинку от Дена – пара гигантских птиц перехватила на лету; они тут же понеслись обратно, с трудом набирая высоту, и исчезая в расплавленном огненном океане солнечных лучей. Второе тело – старого неандертальского колдуна – летающие монстры не удержали.
– Скорее всего, – понял наблюдатель внутри Романова, – для двух орлов ноша неподъемна, а больше «народу» подлететь не смогли – крылья помешали.
Впрочем, заминка была недолгой. На удивление разумные в упорядоченности действий птицы справились с «проблемой» быстро и кроваво. В ход пошли не кривые клювы и острые когти. К изумлению и незримого наблюдателя, и профессора Романова в целом, один из орлов (остальные не мешали) приступил к «делу», как опытный мясник. Опустившись у тела, лежавшего на первой ступени цитадели, он взмахнул крылом, как заявленный мясник топором. Человеческая (точнее, неандертальская) плоть не выдержала удара перьев.
– Они что, у него, железные? – не выдержал рядом Толик Никитин.
Это был первый вопрос словоохотливого тракториста сегодня; что само по себе говорило о неординарности событий. Ответить никто не успел – так быстро орел «разделал» громадное тело «не-зверя» на аккуратные части. Такие, что теперь орлы могли утащить их в одиночку. И унесли – подлетев к ним поочередно, не толкаясь; явно подчиняясь какому-то порядку.
– А может, команде?
Никитин, изо рта которого явно «вытащили затычку», перебил мысль, воскликнув:
– Знаете, что это напомнило мне? Собакомедведей – тех самых. Вот так же они тащили добычу в логово, своей…
Он опасливо поглядел на Оксану, которая не любила воспоминаний о битве с Седой медведицей, и на всякий случай «спрятался» за хрупкой фигуркой жены, Бэйлы. Оксана отреагировать не успела; как и никто другой. Потому что тираннозавр, проводивший взглядом последнего «перевозчика» (свободные от груза орлы кружили над цитаделью, и было их очень много), и опять оказался напротив панорамного окна. А оно – к изумлению и ужасу Алексея Александровича – было широко распахнутым. И встречал монстра полковник Романов; с арбалетом в руках. Оружие это было несравнимым с громадным монстром; для непосвященных – просто смехотворным. Что мог сотворить арбалетный болт там, где бессильными оказались стальные пули двенадцатого калибра?
– Все! – хотел выдохнуть Романов.
Но раньше выдохнул сам командир. Тираннозавр, очевидно, тоже озадачился такой беспечностью врага. Он даже открыл в недоумении рот, показав острые страшные зубы и длинный синеватый язык, с которого стекала тягучая кроваво-красная струя слюны. Вот в это жуткое отверстие и полетел оперенный пластмассовый болт, а прежде него команда полковника Кудрявцева: «Умри!».
Монстр, наверное, умер прежде, чем болт пронзил головной мозг. По крайней мере, в его глазах жизнь истаяла раньше, чем оперенный наконечник исчез за сомкнувшимися с громким клацаньем клыками. Но тело еще жило; оно сопротивлялось, и явно желало нанести больше урона победившему врагу. Короткие, но невероятно сильные передние лапы динозавра царапнули когтями по стеклу, не оставив на нем ни единого следа. От этого движения динозавра повело влево; учитывая его огромный рост, и ту энергию, с которой мертвый уже монстр переступал толстенными ногами, этот рывок протащил его через одну стену, заставив монстра запнуться об один из жилых домов; потом огромные следы появились на огородах. За спиной профессора жалобно вскрикнула Оля Ульянова, главный садовод и огородник города. Потом там же, за спиной, облегченно вздохнули – на посевном поле незрячий, и не дышащий уже динозавр попал как раз на мягкую почву, недавно подготовленную под посев. Глубоко утопая в мягкой удобренной почве, монстр успел дотащиться до последней, шестиметровой монолитной стены; перепрыгнуть через нее не сумел. Постояв и пошатавшись, он в последний раз махнул толстым хвостом, и это движение заставило мертвое тело перевалиться через ограду, и упасть прямо на рядок живой «пластмассовой фабрики» – на удивительные деревья, что горожане высадили последним поясом вокруг своего Цветочного города. Впрочем, в этом поясе росло еще много чего интересного и полезного; но именно пластмассовые деревья приняли на себя последний удар гигантского тела.
Ни треска ломаемых ветвей, ни картинки сокрушенных в клочки стволов профессор не воспринял; но теплый, даже жаркий ветерок, вдруг подувший в открытое окно с места гибели динозавра, почти сразу донес приторный запах пластмассы. Невольная мысль: «Сколько добра пропадает!», – тут же вытеснил тревожный крик Бэйлы. И следом радостный шумок зрителей этой битвы перечеркнул далекий, жуткий вопль. Человеческий вопль. Командир негромко и зло выругался. В начале их беспримерной эпопеи – в январе первого года нового мира – полковник не раз вот так же бессильно сжимал кулаки, и скрипел зубами; когда ничем не мог помочь сотоварищам. Теперь же две фигурки; два человека, почему-то оказавшиеся далеко от цитадели, и теперь – после гибели монстра – бросившиеся к ней со стороны огородов, были обречены. Ни командир с арбалетом, ни грозный «Корд» сержанта Левина, ни снайперские винтовки не могли мгновенно перебить целую стаю пернатых спутников убитого динозавра.
Орлы закружили самую настоящую карусель; их действия опять были вполне разумными, и оттого особенно страшными. Натыкаясь на злые пули, и еще более убийственные болты, они падали, дергались в стороны, но свое черное дело сделали. Страшная картина расправы с беззащитными людьми, оказавшимися посреди поля, потрясла своей быстротечностью, и какой-то картинностью действа. Орлы, которых пока миновала участь убитых сородичей, плавно снижались над обреченной парой, и резко сводили крылья. Из последних вниз летели перья, сравнимые по своей убойной силе с арбалетными болтами. Профессор возненавидел обретенную зоркость. Он истово желал, но не мог отвести взгляда; от того, как тяжелые перья пронзали человеческую плоть насквозь, и как на черной земле вздрагивали уже мертвые тела товарищей.
Наконец, полковник опустил арбалет, и глухо скомандовал: «Все! Закончили!». Орлов в небе было еще немало, но профессор, как и сержант, и Оксана с Бэйлой, до того методично уничтожавшие страшных птиц, тут же отреагировали. Алексей Александрович – вопросом самому себе: «А как же с остальными?»; стрелки – беспрекословным выполнением команды. Лишь Ирина Ильина не остановилась, нажала на курок еще три раза, доведя собственный счет до…
– До Бэйлы с Оксаной, – процедила негромко, сквозь зубы, снайпер.
Однако ее услышали и командир (скорее всего), и сержант Левин, который, как начальник охраны, в пределах города имел возможность командовать и разведчиками.
– Три наряда вне очереди, – бросил он, не поворачиваясь к Ильиной.
Ирина, помедлив, все же ответила:
– Есть, три наряда вне очереди, товарищ сержант.
Голос ее при этом был скорее торжествующим, чем виноватым; но выражение лица тут же поменяло это восторженное выражение – как только Анатолий рядом спросил:
– Не разглядели, кто это был?
– Чжай, – внешне уже совсем спокойно ответил командир, – из тайваньцев… с женой.
Он замолчал, явно ожидая еще вопросы. Первым не выдержал профессор. Он спросил, недоумевая, как, наверное, и все вокруг:
– А почему, Александр Николаевич, вы не всех… Ну, орлов?..
– А зачем? – задал встречный вопрос Кудрявцев («Не даром в жены взял израильтянку», – по-доброму усмехнулся Алексей Александрович), – ребятам уже ничем не помочь (командир показал на место, откуда шустрые птицы уже поднимались с ужасным грузом); уязвимые места врагов нам известны, а расход патронов у некоторых снайперов…
Кудрявцев не смотрел на Ильину, но та вся сжалась – явно в азарте выпалила немало патронов в белый свет, как в копеечку. Командир продолжил:
– А «птички» – какими бы страшными они ни были – еще и послужат нам. Смотрите!
Палец командира указывал теперь в полуоткрытое окно – в ту точку, где можно было разглядеть мертвого динозавра. От туши – на расстоянии такой некрупной и не страшной – одна за другой поднимались темные точки, медленно исчезающие вдали.
– Есть желающие поучаствовать в разделке динозавра? – командир повернулся ко всем, – и перевозке его на безопасное расстояние? Желания попробовать его на вкус, я так понимаю, тоже ни у кого нет? Даже у тебя, Роман Петрович?
Доцент, тоже присутствующий здесь, и до сих пор скромно державшийся за спинами товарищей, засмущался, и отчаянно замотал головой.
– Как-то он слишком сильно краснеет, – подумал Алексей Александрович, раньше за другом и земляком не отмечавший такую особенность.
Игнатов тем временем замер; его лицо, пылавшее только что огненно-красным румянцем, вдруг начало стремительно бледнеть; он упал мешком так неожиданно, что никто не успел поддержать его. Может, еще и потому, что рядом на теплый пластмассовый пол, которому необычайные способности командира придали внешний вид и текстуру благородного дерева, начали падать и другие тела.
Глава 2. Анатолий Никитин. Тракторист, разведчик и генератор идей
Неосознанная сила, с которой не могли справиться никто и ничто, бросило Анатолия к самому родному, что было у Никитина в мире («Или мирах!», – эта мысль тоже промелькнула, и пропала) – к Бэйле. То, что творилось вокруг с товарищами, падавшими на пол без всяких признаков внешнего воздействия, отошло на второй план – вот таким эгоистом оказался Толик. Оправдывать себя он не стал – не было ни времени, ни желания. А потом все смыла огромная и живительная волна облегчения – его Бэйла стояла, как ни в чем не бывало; больше того – она единственная сейчас «держала периметр» – и за себя, и за Борьку Левина, и за двух подруг; Оксану и Иринку Ильину. Последняя, впрочем, держать не могла не то что периметр, но и ничего другого – она, как и немногие вокруг, лежала без сознания на полу.
Анатолий, уже принявший жену в объятия (так, чтобы не мешать держать тот самый периметр) и сомкнувший руки на животе Бэйлы, отозвавшимся изнутри упругим толчком ребенка); не бросился к Ирине – там уже застыл с растерянным лицом Марио. А с другой стороны снайперши склонилась с сосредоточенным лицом Света Кузьмина, теперь Левина. Удивительная трансформация, которой подверглось ее тело, и благодаря которой Света превратилась в статную богатыршу трехметрового роста, ничуть не повлияла на ее целительские способности. И сейчас Никитин облегченно кивнул в уверенности – с Иришкой все будет в порядке.
– Даже надежнее, – пробормотал он, – чем если бы за дело взялся доктор Браун. А где, кстати, он? Только что сопел за спиной.
Доктор тоже лежал, раскинув руки широко – как на пляже. Рядом, что естественно, застыла на коленях Зина Егорова – главная кормилица города. Она так и не поменяла фамилию на аристократическое Браун, хотя они с доктором заняли индивидуальный особнячок одними из первых.
Короткое слово – «пляж» – царапнула какую-то струнку в душе; заставило мысли Никитина заметаться в поисках. Он остановился взглядом на застывшей посреди зала фигуре профессора Романова.
– Впрочем, – отметил он, – «орудие главного калибра» Алексея Александровича – голова – не застыла. Она сейчас фиксирует все происходящее здесь, и командует руке, быстро черкавшей что-то в блокноте. Собирает факты. А потом он сядет, и будет думать, думать – чтобы поразить всех глубокомысленными выводами. А что тут думать? И так все ясно.
Он набрал воздуха в грудь, и негромко, но четко – так, чтобы не оглушить жену – провозгласил на весь зал:
– Это солнечный удар. Необычный, очень жесткий и стремительный, но вполне объяснимый.
– И как ты, Анатолий, объяснишь…, – резко повернулся к нему профессор.
Никитин перебил его движением руки, одновременно облегченно вздыхая при виде того, как Светлана легко и грациозно, несмотря на размеры, вскочила на ноги, чтобы через пару шагов склониться над другим недвижным телом. Это был доктор Браун, и Зинаида рядом подняла к целительнице взгляд, полный муки и надежды. К словам Анатолия прислушивались все – даже те, кто сейчас нетерпеливо ждал Левину рядом с телами своих бессознательных близких.
Анатолий обратил общее внимание прежде всего на себя – на ту энергию, что переполняла его; буквально перехлестывала через край.
