скачать книгу бесплатно
– Ну, не такой уж он и отборный, – чуть слышно рассмеялась Наталья, вспоминая многих прежних знакомых, которые могли дать мастер-класс японским боцманам – если только такие были в силах самообороны.
Она уже успела составить план – на этот раз не только эффективного, но и эффектного – появления на базе. И принять кое-какие меры к его осуществлению. В суматохе последнего перед прибытием домой дня как-то незамеченным прошло отсутствие нескольких офицеров. Все они мирно спали в своих каютах – долгим искусственным сном. И даже улыбались во сне. А после пробуждения лицо миловидного моряка, который изъяснялся с неуловимым акцентом, и перед которым они обнажали души, выкладывая все секреты своей службы, они тоже должны были списать на сон. Впрочем, Мышка надеялась, что никакого значения это уже не будет иметь. Но все же перестраховалась – как и всегда, выполняя задание. Теперь – в этом рейсе, и после него – никто никакой задачи перед подполковником Крупиной не ставил. Она сама сейчас решила для себя – оружие, которое уничтожило ее остров, оставлять во враждебных руках нельзя.
– Его нужно выкрасть; в крайнем случае, уничтожить, – отдала она себе приказ.
Наталья приступила к активным действиям уже на виду военно-морской базы. Раньше – прикинула она – противник, которым был весь экипаж флагмана во главе с адмиралом Ямато, успеет помешать ей, предпримет спасительные меры. Ее план опирался именно на это – неожиданность и отсутствие у японских начальников времени на ответную реакцию.
Тяжеленные засовы, которые должны были обеспечить безопасность службы главного механика, мотористов и электриков, обслуживающих мощные двигатели судна, закрылись практически одновременно – именно так подумал Такео Танака, заместитель главного судового механика, командовавший дежурной вахтой в моторном отсеке «Ямагири». И все это проделал невысокий моряк, лицо которого Танаке было совершенно незнакомо. А ведь пожилой офицер служил на судне со дня спуска его на воду. Черты лица человека, повернувшегося к нему, старшему офицеру в этом замкнутом теперь для остального мира трюмном отсеке, разгладились, и Такео с ужасом понял, что никакой это не японец; и даже не мужчина. Девушка, или точнее вполне зрелая женщина неожиданно озорно подмигнула ему, а потом повернулась к другому моряку – нереально громадному для моториста-дизелиста капралу Като. Ни моторист, ни Танака, никто другой в полутемном зале, заполненном натужным гулом двигателей, русского языка не знал. Поэтому Наталье, к месту вспомнившей про Карлссона, который жил на крыше, пришлось воскликнуть по-японски:
– Пошалим, малыш?
И они пошалили – сначала одна Мышка, безжалостно и медленно, явно в показательных целях, уложившая огромного моториста, который попытался помахать руками, едва не отбив кулаки о массивную станину. За это он поплатился сразу несколькими переломами рук (а не маши, где и как попало!) и унизительной процедурой – когда его скорчившееся на безупречно чистом, несмотря на гудевшие рядом моторы, тело использовали вместо трибуны. Наталья потопталась немного на широкой спине и объяснила наконец, как именно застывшие на местах японцы будут помогать ей «шалить». Танака, помявшись, начал тянуть кверху руку – словно первоклассник на уроке. Он не считал слова, что вырвались у него после разрешающего кивка незнакомки, предательством. Просто понял, что если что-то пойдет не так, как задумала эта терминаторша в рабочей робе японского моряка, то всем им, и прежде всего самому Танаке, как старшему здесь, будет очень плохо. Гораздо хуже, чем Като, переставшему уже шевелиться под женскими ножками.
– Не получится, госпожа, ничего не получится, – он даже сокрушенно покачал головой, словно это не его корабль пытались направить сейчас неизвестно куда, но явно не в тихую гавань, – вахтенный офицер в рубке или сам командир сразу же переведут руководство на себя. Это только в кино все так просто – один человек угоняет огромный самолет или корабль. На самом деле тут столько систем страховки! И вот этот случай (Танака очертил рукой круг, показывая на моряков, еще не прочувствовавших статус пленников и остановил палец в направлении незнакомки) прописан в учебниках.
– Неужели? – Наталья даже для проформы не нахмурилась.
Наоборот – она широко улыбнулась офицеру. В руках у нее оказался нож с длинным узким лезвием. Танака узнал в нем морской офицерский кортик. Он глубоко вздохнул и… медленно, с явным облегчением перевел дыхание. На лезвии не было следов крови; и сейчас женщина не стала махать кортиком в досаде на неудавшийся план. Она не зря пытала – в переносном смысле – офицера службы главного электрика; сейчас Крупина вполне могла бы определить, куда ведут бесчисленные провода, скрытые надежной обшивкой.
– Не такая уж и надежная, – еще шире улыбнулась Мышка, – красиво, но как-то хиленько.
Пластиковая панель полетела в сторону, а Наталья принялась безжалостно кромсать на куски толстые жгуты разноцветных проводов. Потом она перешла к другой панели, по пути отвесив звучную, и, наверное, очень болезненную оплеуху моряку, попытавшемуся спрятаться за станиной двигателя. Морячок зашипел от боли и сел, прислонившись к этой самой станине. А Наталья постояла рядом пару секунд, за которые моряк резко побледнел и уменьшился на глазах так, что вполне мог теперь спрятаться под самим двигателем. Крупина же «одарила» тяжелым взглядом остальных – а японцев вместе с одним лежащим и одним сидящим инвалидами было ровно десять человек – и продолжила свой вандализм. Это если смотреть со стороны японских налогоплательщиков. Сама же Крупина обозвала свои действия коротко и ясно:
– Беру управление кораблем в свои руки. Полное управление!
Она кивнула Танаке и добавила, теперь уже на японском языке:
– Полный вперед!
Двигатели – за исключением одного, нерабочего – послушно взревели, а Наталья через пару мгновений снова подняла кортик. Теперь острое жало ткнулось глубже; меж перерезанных раньше проводов. Опытный мореход, каким был Танака, почувствовал, как корабль дернулся влево, вроде бы совсем без команд. И тут же пожилой моряк едва не полетел вперед после первого толчка, означавшего, что «Ямагири» подмял своим огромным корпусом какое-то мелкое судно. Криков, треска металла, пластика и дерева в машинном отделении не было слышно. О том, какой ужас творится сейчас на рейде Йокосуки, офицер мог догадываться разве что по участившимся толчкам, да по лицу страшной женщины, которое опять заполнила озорная улыбка. И от этого Танаке стало совсем плохо. Так же, как от неожиданных слов террористки:
– Ну что, споем, мужики? Что поют на японском флоте, когда корабль идет ко дну?
Непонятно откуда появившийся в женской руке микрофон ткнулся чуть ли не в губы офицеру и тот, сам не ожидая от себя такой глупости, если не сказать хуже, затянул вдруг запрещенный «Варяг». Через пару секунд он спохватился, и замолчал, но остановить гимн мужеству бывшего врага было уже невозможно, потому что его подхватили все моряки. А Наталья, вначале было удивившаяся, поощрительно им улыбалась и поворачивалась по кругу, хотя никакой надобности в последнем уже не было. Могучий хор перекрывал даже грозный гул двигателей. Его множило и делало совсем торжественным эхо, в этом замкнутом пространстве особенно выразительное. Наталья вдруг приблизила лицо к Танаке – так близко, что японскому офицеру, продолжавшему беззвучно шевелить губами, вдруг представилось, что женщина решила расцеловать его за такой «подарок». Но нет – ее губы дотянулись лишь до уха японца и бесстрастным тоном прошептали:
– Не забудь тут людей, Такео. И его, – Мышка хлопнула по выпиравшей под форменными штанами ягодице здоровяка, который тут же грузно зашевелился, – и остальных.
Маленькая, но такая крепкая ладонь уже без микрофона провела широкий круг по заставленному корпусами могучих двигателей и других механизмов помещению. Голова Танаки послушно дернулась следом. В ней так и не успели сформироваться вопросы – ни о том, откуда незнакомке известно его имя, ни о том, куда она сама подевалась, хотя никакого движения рядом Такео не ощутил. Потому что тесное помещение вдруг залил свет из нескольких бронированных дверей, только недавно закрытых плотно и надежно. Свет этот заметался по моторному отсеку вместе со всем его содержимым – в тот момент, когда «Ямагири"наткнулся наконец на препятствие, которое не смогли преодолеть ни тысячесильные двигатели, ни многосантиметровая броня корпуса. Люди полетели вперед, на жесткий острый металл. Первым, несмотря на сломанную ключицу, поднялся Танака. Потому что – хотел он, или нет – но воинский долг заставлял его сейчас выполнять последний приказ противника. Он подхватил первого попавшегося, лежавшего уже практически полностью в воде, которая не струйками, а целыми потоками устремилась сквозь щели в покореженном корпусе. Рядом кто-то тащил другого беспамятного моряка. Кто-то неизвестный, чья фигура всколыхнула в груди неясное подозрение. И только когда он опустился по узкому трапу за следующим раненым, пришло понимание – это страшная незнакомка, погубившая и сам корабль, и многие судьбы, связанные с ним, только что спасла жизнь одному из своих врагов.
Танака не скоро увидел, какие разрушения принесло их совместное с Мышкой «управление» эскадренным миноносцем. А сама Наталья, опустив беспамятного японца на палубу, с хорошо замаскированным удовлетворением окинула взглядом «поле боя», на котором она могла себе засчитать полную победу.
– Не полную, – поправила она себя, пробираясь меж стонущих, метущихся на палубе моряков к носу корабля, сейчас превратившемуся в подобие плотно сомкнутых мехов гармошки, – это только первая, не самая тяжелая битва… Точнее вторая (она усмехнулась, спрыгивая с покореженного металла на такой же израненный бетон) … Или третья.
Теперь ее взгляд, и все лицо, сейчас мало отличимое от смуглых и узкоглазых вокруг, стало чуть грустным, и одновременно ожесточенным – это Мышка вспомнила свой остров. Выражение лица тут же стало озабоченным, а потом Наталья легко и вполне правдоподобно состроила на нем причудливую смесь подобострастия, сострадания и искреннего желания помочь. Помочь человеку, адмиралу, жалкой кучкой скорчившемуся на бетоне. Адмирал валялся так далеко от флагмана, что едва не свалился в воду с противоположного края парадного пирса.
Крупина вместе с подскочившим тут же крепким морячком подхватили Ямато, принявшегося негромко стонать, как только изломанное тело оторвали от бетона, и потащили его к автомобилю защитного цвета с огромным красным крестом на боку. Следом подъезжали, тревожно завывая сиренами, десятки других. Наталья решила, что свою долю милосердия на этот день и час он уже проявила, и потому со спокойной совестью села в этот автомобиль, который не стал дожидаться других раненых. Лицо подполковника Крупиной, которую сейчас не узнали бы даже Лидка с Николаем, было бесстрастным; точнее на нем проглядывала плохо скрываемая мука, указывающая на то, что этот японский моряк мчится на военной скорой в госпиталь вполне по праву. В душе же Наталья сейчас невольно усмехнулась:
– И здесь все так же, как у нас – начальству персональный автомобиль и, скорее всего, отдельная палата с кучей врачей и миловидными медсестрами.
Она все-таки откинулась в борту скорой и закрыла глаза, прикидывая – в каком виде ей переждать тот бедлам, что творился сейчас на базе. Медсестры? Врача? Или…
В результате Мышка, проводив беспамятного Ямато, на которого у нее еще были свои планы, выбрала себе палату – подальше от адмиральской, действительно оказавшуюся шикарной. Тут было несколько комнат, с персональным медперсоналом и охраной у дверей.
– Это чтобы не сбежал, – усмехнулась Наталья, остановившись на мгновение перед койкой, вокруг которой уже мельтешили люди в белых халатах; точнее не белых, а светло-зеленых.
Крупина задержалась здесь, в палате, совсем ненадолго. Все, что ей нужно было узнать, она успела зафиксировать в памяти, а потом аккуратно просочилась за дверь, миновав крепкого охранника, безразлично окинувшего взглядом моряка, который чуть пошатываясь, вышел из больничного покоя. Очевидно, приказ он имел четкий – не пускать внутрь никого, кто не был зафиксирован в весьма ограниченном списке. Попасть в этот список агенту три нуля один еще предстояло.
– Но не сейчас, – Наталья еще сильнее сгорбилась и шмыгнула в другую палату – в противоположном конце коридора, вслед за носилками, которые несли медики, – нужно отдохнуть. Выспаться. Ну, может, и поесть принесут.
Она заняла безо всякого спроса кровать у окна; шмыгнула под тощее одеяло раньше, чем медики выгрузили раненого на кровать в другом углу большой – на восемь коек – палаты. Прежде, чем в этой палате появился новый пациент, на кровати у окна лежал весь обмотанный бинтами (даже кончик приплюснутого носа не торчал из-под них) пациент. Тем удивительнее было, что ужин, который низенький медбрат хотел зажулить, прокатить на заставленной тарелками и судочками каталке мимо, оказался на столике, что отделяла койку от окна. В бинтах, что скрывали лицо Натальи белым панцирем, оказались и два отверстия для глаз, от пронзительного взгляда которых несчастный разносчик госпитальной пищи испуганно отшатнулся, и еще одно, пошире – для рта. Наталья плотно поужинала, а заодно пообедала сразу тремя порциями клейкого риса, политого острым соевым соусом. Еще в этом соусе попадались редкие кусочки рыбы неизвестного вида. Мышка со вздохом вспомнила попеременно сначала бесхитростные сытные обеды в столовой Рязанского училища; потом разносолы Инессы Яковлевны. А на десерт – свою собственную столовую в бунгало на острове Зеленой лагуны. Теперь воспоминания о доме, сгинувшем в морской пучине, не вызвало спазма в горле. Может потому, что вовремя пришла мысль – островов в океане еще много, и один из них в недалеком будущем вполне мог стать для Натальи Крупиной новым домом. Оставалось решить, кто за него заплатит. Впрочем, Серая Мышка на этот вопрос уже ответила. С этой мыслью и улыбкой, которую под бинтами никто не увидел, Наталья крепко заснула.
Сама ли агент три нуля первый дала организму такую установку, или какое-то неведомое чувство, не раз будившее Мышку в нужный момент, подсказало ей:
– Просыпайся, пора.
До этого ни громкие стоны и скрип железных оснований кроватей, на которых перегружали раненых моряков; ни негромкие, но очень экспрессивные команды врачей, что назначали пациентам процедуры; ни новые стоны – уже от болезненных повязок и уколов – не мешали укутавшемуся в простыню с головой и мерно сопевшему пациенту спать сном человека, честно исполнившего сегодня свой долг. Но полчаса тишины, установившейся ближе к четырем часам ночи, заставили Наталью осторожно откинуть простыню и сесть на койке. Никто не следил за раненым, что неторопливо прошаркал до туалета, а потом двинулся вдоль стеночки по коридору в сторону адмиральской палаты.
У дверей там по-прежнему стоял часовой, встрепенувшийся при виде медленно бредущего пациента. Охранник уже почти час бездумно таращился на противоположную стену, на светло-бежевой поверхности которой не было ни единого пятнышка, на котором мог остановиться взгляд. За спиной часового была точно такая же стена, от которой он сейчас оторвался, с подозрением поглядев на подходившего к нему раненого моряка. Голова, полностью обмотанная бинтами, мелко тряслась; раненый явно не сознавал сейчас, что идет не в свою палату, а в тупик, которым заканчивался короткий коридор. Часовой поправил ремень карабина, сползающий с плеча, и шагнул навстречу несчастному – чтобы развернуть его, и даже придать небольшую начальную скорость.
И развернул, и придал. Только вот не заметил – не мог заметить, что между первым его шагом от стены и тем мгновением, когда раненый морячок завернул за поворот коридора, прошло не меньше двух минут. Тех самых минут, которых хватило Наталье, чтобы «полюбоваться» на болезненно сопевшего в своей постели Ямато, а потом аккуратно свернуть и спрятать под больничной робой форменный адмиральский костюм. Потому ей пришлось сгорбиться еще сильнее – чтобы небольшой тючок не вызвал подозрения у полуночников. Впрочем, таких не нашлось ни в коридорчике, где заботливый охранник проводил ее взглядом до поворота, ни дальше, на маршруте, определенном еще днем.
Начало рабочего дня «адмирал Ямато» встретил на парадной лестнице штаба. Отсюда открывался великолепный вид – на разгром, что учинил флагманский корабль. Трудолюбивые японские моряки и техники облепили то, что осталось и от флагмана, и от десятков более мелких судов, которые он частью потопил, а частью временно вывел из строя.
– Ну вот, – вполне мирно улыбнулась в душе Наталья, – будем считать, что мы в расчете. Осталось только получить с вас, ребята, контрибуцию… Или репарацию – неважно. Главное, чтобы хватило денег на новый остров.
Вот с таким безмолвным вопросом она и остановила взгляд на часовом, который замешкался, открывая дверь перед раненым адмиралом. Морячок чуть не выпустил из руки древнюю бронзовую ручку, когда этот требовательный взгляд остановился на его лице. В следующий момент японец свершил невозможное – он одновременно придерживал тяжелую створку, придав вроде бы идеально выпрямленной спине намек глубочайшего поклона и одновременно отдавал честь израненному герою. А ведь был еще карабин, от ложа которого он – согласно Устава – никогда не отпускал правую руку.
«Адмирал» медленно, не поворачивая направо, или налево (с обеих сторон парадной лестницы ждали лифты), пошел вперед, тяжело переступая ногами по ступеням. Позади выросла небольшая толпа; никто не хотел обгонять адмирала, который, быть может, своими ногами шел к отставке, или к чему-то еще ужасней. Наконец Наталья остановилась у больших двухстворчатых дверей, о существовании которых она узнала раньше; еще допрашивая офицеров на «Ямагири». Обязанности секретарши здесь исполнял молодцеватый офицер в идеально отутюженном мундире. Раньше – это Мышка тоже знала – этот моряк, практический не нюхавший моря, вскакивал с места, когда в приемную входил адмирал Катсу Ямато. Самый знаменитый, обласканный милостями императора флотоводец всегда чуть высокомерно кивал. Теперь же адмирал, словно отвечая на слишком медленное, вальяжное приветствие капитана, остановил на нем долгий пристальный взгляд. И адьютант (или кем он там числился?) вдруг побледнел, съежился; щеголеватый мундир стал казаться на нем чужим и очень неудобным. Он угадал, что Ямато под повязками усмехнулся и не посмел отшатнуться, когда старческая рука, тоже отмеченная повязкой, сквозь которую проступили бурые пятна крови, опустилась – медленно и неотвратимо – на его плечо. Капитанский погон, отделанный позументом чуть роскошней, чем это позволялось, громко хлопнул – вслед за ударом руки, который оказался неожиданно сильным. Капитан буквально врос в свое кресло (тоже слишком шикарное для младшего офицера). Бросить хоть слово в спину тяжело повернувшегося к двери кабинета адмирала адьютант не решился. Он уже кое-что знал о будущем этого прославленного моряка; сейчас капитан вдруг подумал, что на этот раз разговор, который он подслушал благодаря неплотно закрытым дверям, был как-то неправильно понят.
– Ну, или адмиралу Ямато есть чем оправдаться, – решил капитан, глядя, как захлопывается дверь.
О том, что начальник базы, адмирал Кин Ватанабэ, велел никого не пускать в кабинет, капитан предпочел забыть.
Двери в кабинет были двойными, и вторая – внутренняя – была прикрыта неплотно. Конечно, Наталья не могла упустить такой шанс – послушать, о чем беседует настоящий японский адмирал со своим гостем.
– Нет, – поправила она себя после первых же слов, что услышала в этом вполне вместительном «предбаннике», – это скорее начальник. По крайней мере, человек, имеющий право отдавать приказы. Даже адмиралам.
– Остыньте, адмирал, – с заметным превосходством в голосе тянул слова неизвестный пока противник, – корабли, конечно жаль. И Ямато тоже – думаю, его дни сочтены. Пара допросов и…
– Как?! – вскричал, перебивая незнакомца второй – тот, кого назвали адмиралом, и который, скорее всего, был хозяином кабинета, – без суда и следствия; без учета всего, что сделал Катсу для империи…
– Учтем, – первый говорил так же бесстрастно, – отдадим все почести. Посмертно. За последний подвиг еще и высший орден вручим.
– Орден!? – теперь адмирал, только что защищавший Ямато, был заполнен гневом, – за что?! За половину эскадры, которая никогда больше не выйдет в море?
– За выполнение последнего задания, – все так же невозмутимо ответили начальнику базы, – если хотите знать результаты его последнего рейда…
– Конечно, хочу, – опять перебил гостя хозяин кабинета.
Крупина сейчас прочла в его голосе и жгучее любопытство, и нешуточную обиду.
– Ага, – улыбнулась Наталья, почти приникая забинтованным ухом к двери, – тебе даже не сказали, что творила эскадра… или кто-то еще в океане, с моим островом?! Будем считать, что ты тут не при делах. Громить твой кабинет не буду.
– Всех подробностей раскрывать не буду, – продолжил очень информированный незнакомец (Крупина еще прочла в этих словах: «Не по чину тебе, адмирал; да и времени жалко»), – скажу только, что результатом явилось землетрясение на Сахалине. То самое, пятого августа, силой восемь с половиной баллов.
Тут дверь, которую Наталья не потревожила даже дыханием, заскрипела – сама, как это часто бывает – в самый неподходящий момент. Мышка зримо представила себе, как замолкают и поворачиваются к двери люди, находящиеся в кабинете. Уже через пару минут лжеадмирал (ношение форменной одежды без права, скорее всего, каралось каким-то из японских законов) убедился, что таких в большом, но сугубо функциональном, кабинете было больше двух. Еще один стоял неслышимой глыбой с правой стороны двери. Его дыхание Наталья, которой пришлось шагнуть внутрь, тут же ощутила сзади и над собой. Даже не поворачиваясь, она определила, насколько опасный соперник стоял сейчас за ее спиной. Прежде всего своими размерами. Упади сейчас эта гора мышц, костей и… сала на нее… Наталья все-таки оглянулась, что было вполне естественно, и убедилась, что в простом силовом единоборстве этому человеку мало кто смог бы противостоять.
– Бывший сумоист, – быстро дала оценку этому человеку-горе Мышка, пробежавшаяся взглядом и по громадной фигуре, и по лицу, которое не отличали явные признаки высокого интеллекта (хотя кто его знает?), но зато было заполнено решимостью и готовностью к действиям.
Прежде всего к ней, к «адмиралу Ямато», который без всякого спроса ввалился в кабинет и помешал беседе двух важных персон. Наталья хорошо знала, каким стремительным и непредсказуемым может быть такой внешне неповоротливый человек; соревноваться с противником по его правилам не собиралась. Пока же главное было определить, кем именно управляется эта живая махина. Хозяин кабинета, человек в адмиральской форме, смотрел лишь на него – раненного, обмотанного бинтами героя, или антигероя. Смотрел с хорошо различимым любопытством и немалой толикой жалости. А вот второй, совсем потерявшийся на фоне сверкавшего наградами мундира начальника базы, сначала посмотрел на охранника с видимым одобрением и каким-то хозяйским кивком головы – словно по плечу похлопал на расстоянии. И лишь потом перевел взгляд вниз, на замотанное бинтами лицо. Его собственное при этом расплылось в улыбке настолько радужно, что даже агент три нуля один, при всем ее опыте и тренированности, распознала за этой улыбкой холодный оценивающий расчет, сравнимый с прицелом снайперской винтовки только потому, что ждала этого.
Человек этот очевидно занимал немалый пост в одной из японских спецлужб – иначе хозяин кабинета, адмирал Кин Ватанабэ, сидел бы в своем кресле, а не за приставным столом, напротив гостя. Гость первым и приветствовал «Ямато», этим еще раз подчеркнув, что имеет ранг в неведомой для Мышки табели по крайней мере не меньший, чем у начальника базы.
– А вот и адмирал Ямато, – наш герой! А мы с Ватанабэ как раз собирались в госпиталь, навестить вас.
Это «Ватанабэ», без всякого звания, и даже признаков уважения, резануло слух не только самому начальнику базы, мгновенно принявшему неприступный вид, сквозь который никто, даже Мышка не могла прочесть возмущения, но даже самой Наталье, далекой от условностей японского военного и политического общества. Она вдруг поняла, что все ее надежды на хитрость, на невнятное бурчание под бинтами напрасны. Что этот человек в искусстве тайной войны, включающей в себя и ведение переговоров, обмен на первый взгляд ничего не значащими репликами, на голову выше ее, агента три нуля один.
– Значит, развяжем войну явную, где не последнюю роль играет внезапность! – решила Наталья, – и вопросы зададим в лоб.
«Адмирал Ямато» вдруг начал заваливаться назад, на громилу за спиной. Вполне естественное стремление могучего соперника – подхватить раненого моряка – она учитывала, но предусматривала и другие варианты. И любой из них не помешал бы опуститься каблуку форменного ботинка на стопу бывшего сумоиста. Самой Наталье кости стопы никогда не ломали. Но прочувствовать боль, которую при этом ощущает человек, ей приходилось – были и такие приемы тех далеких тренировок. Потому она прекрасно знала, что сейчас эта громадина невольно припадет на правую ногу, и даже дернется руками к стопе, к той мешанине костных обломков, движение каждого из которых грозило отправить соперника в обморок. Так что понадобилось совсем немного – шагнуть в сторону и опустить на толстый загривок ребро ладони, сейчас сравнимое жесткостью со сталью. Удар пробил слой жира и могучих мышц; заставил неприятно скрипнуть позвонки, а потом отправил гиганта в спасительное забытье.
– Ты еще поработаешь телохранителем, – мысленно успокоила Наталья сумоиста, – только не у него.
«У него» – это у гостя из спецслужб, который успел отреагировать на стремительный прыжок Крупиной на тот самый приставной стол. Стол был длинным, скользким, и лишенным всяких лишних вещей вроде письменных принадлежностей или, к примеру, чашек с чаем и вазочек с вареньем и сушками – или чем там принято угощать на японских военных базах? Спец – так обозвала его Наталья – в отличие от адмирала Ватанабэ – успел вскочить на ноги и изобразить какое-то подобие стойки. Мышка, ткнувшая носком ботинка чуть ниже правого уха Спеца, и отправившая тем самым японца в очень непродолжительный обморок, не успела даже понять, адептом какого единоборства был этот неприметный человек. Адмирала она следующим, более хлестким и жестоким ударом отправила следом за Спецом в забытье надолго – так, чтобы у его заместителя хватило времени обжиться в этом кабинете.
Но не навсегда, по поводу чего изобразила легкую усмешку на лице.
– Не повезло тебе, – это она обратилась к беспамятному адмиралу, – палата-люкс уже занята.
А Спец уже шевелился на ковре, мотая головой, заполнившейся сейчас вязким туманом, не хуже лошади, которую атаковали слепни.
– Только у тебя хвоста нет, – опять усмехнулась Наталья, – это тебе замена.
Ладошки – очень небольшие, но тоже готовые поспорить по жесткости со сталью – ухватились за уши японца и смяли их, скрутили, а потом буквально сплющили их в два стремящихся к абсолютной пустоте шарика, взорвавшихся болью и кровью. Глаза Спеца сразу заполнились осмысленностью – даже раньше, чем ощущением этой боли. А еще – готовностью выложить все, что знал, и о чем мог догадываться. Знал этот человек, назвавшийся полковником Кобаяси, начальником отдела военной контрразведки, много. В вопросе, интересующем Мышку, больше кого-либо другого во всей Японии, включая божественного микадо. Потому что именно он курировал проект, который японцы поэтично назвали «Солнцем над Северными территориями».
– Это вы, ребята, поскромничали, – подумала Наталья, откладывая в отдельную ячейку памяти имена, даты, адреса; особенно адреса, – сначала территории, не вам принадлежащие отхватите, потом на кусок покрупнее пасть разинете. И так до тех пор, пока не подавитесь!
Допрос шел быстро и исключительно продуктивно. Наталья, которая беспричинную жестокость за собой никогда не отмечала (только строго функциональную – а как без нее в ее-то профессии?), даже немного расстроилась. Потому что подгонять полковника, направлять поток его слов физическим воздействием не было никакой необходимости. Инструментарий для этого у Мышки был обширный, но применить его так и не пришлось. Агент три нуля один чувствовала; даже больше того – была уверена, что этот человек не врет. А внезапно вспыхнувшую злость к Спецу Наталья объяснила лишь одним – больно уж грозные силы решил разбудить этот человек. Силы, сравнимые с ядерными, а в чем-то и превышающие их.
– И что самое паскудное, – нахмурилась Наталья, – все это с помощью таланта нашего, русского человека. У тебя, тварь, хватит наглости все потом обставить так, что во всем виноваты окажутся именно русские!
Японец, очевидно, почуял изменение в настроении Крупиной. Он залопотал еще быстрее, от волнения (или специально) начав повторяться. В припадке уничижения – не может больше порадовать лжеадмирала ничем интересным – он опустил голову на грудь. Слишком сильно опустил; но уже не по своей воле, а под ладонью Крупиной, которая оторвала руку от жесткого ежика волос на затылке японца, лишь когда убедилась, что этот человек очнется, пожалуй, не раньше адмирала Ватанабэ.
– Будем надеяться, что у тебя тоже есть заместитель, – подмигнула она полковнику.
Японец, естественно, не ответил. Зато грузно зашевелился сумоист, вызвавший одобрительный кивок у Натальи. Его столь быстрое возвращение к суровым реалиям бытия не входило в планы подполковника Крупиной. Поэтому толстый загривок еще раз ощутил на себе совсем не ласковое прикосновение женской ладошки. Здоровяк хрюкнул и снова замер на ковре.
Уже перед дверьми Наталья оглядела поле битвы, выигранной ею. Кабинет – как она и обещала – остался целым и нетронутым.
– Будылин, Виктор Николаевич, – прошептала она, настраиваясь уже на следующий этап бесконечной битвы, которой, собственно, и была вся ее жизнь, – до скорой встречи, Николаич…
Адъютант адмирала Ватанабэ вскинул голову навстречу белой мумии, которая вышла из кабинета начальника, сгорбившись и едва волоча ноги. Теперь капитан смотрел на опального адмирала совершенно не стесняясь своего, вроде бы беспричинного, злорадства. Во всяком случае, Наталье, которой в узкий разрез бинтов было хорошо видно эту ухмылявшуюся физиономию, ничего о причинах такой реакции капитана не было известно. Гораздо важнее была другая реакция этого лица. Капитан заметно поморщился, когда услышал, как попеременно громко хлопнули две двери, ведущие в кабинет.
– Теперь, – как надеялась Наталья – он не скоро заглянет туда. Может быть (еще раз оценивающе посмотрела она на капитана), до конца рабочего дня. Впрочем… он у них наверное не нормированный. Еще и условия труда тяжелые; связанные с риском. Вот и получите, ребята, свое молоко. В госпитале…
До вечера было еще очень далеко. За это время Мышка успевала покинуть не только штаб, но и саму базу с таким «ласкающим» русское ухо названием Йокосука.
Что Серая Мышка и сделала – уже в другом обличье.
Глава 38. Февраль – август 2000 года. Над Японией
Виктор Будылин. Полеты во сне и наяву
Нарыв, что долго зрел в лаборатории вокруг его, Николаича, особы, наконец, прорвался. Полгода, которые были прописаны в контракте русского самородка с известной японской фирмой, истекли как раз в этот день, пятого февраля. Следуя за Райдоном по длинному коридору, русский мастер невольно улыбался. Этот отрезок жизни он, как надеялся сам Будылин, вычеркнет из своей жизни – и лабораторию, и идущего впереди японца, и… Асуку.
– Нет, – признался он все-таки себе, – Асуку вычеркнуть не получится. Пусть она останется в памяти как сон – длинный, божественно сладостный и в то же время заставляющий мучительно давиться стыдом, сон.
Николаич удивился цветистой фразе, что родилась в его голове. Даже успел подумать о микробах такой вот вычурности и многоцветия в речи, что была присуща японскому обществу – даже в общении с близкими людьми. Хотя близким он не мог назвать здесь ни одного человека – даже Асуку.
Наконец они остановились у двери, ничем не отличимой от десятков других в этом коридоре.
– Даже расстояние здесь, между этими дверьми, – оценил Николаич, – совершенно одинаковое. Словно пчелы сидят каждая в своем соте и трудятся, трудятся – без перерыва на сон или перекур.
Сам Николаич никогда не курил, но чужие привычки научился уважать. Про пчел, кстати, Будылин мог рассказать многое. Его отец держал пасеку на пару десятков ульев, и маленький Николаич, тогда просто Витька, все летние каникулы проводил в деревне, у бабушки, во дворе дома которой и стояли разноцветные улики.
Но человека, который встретил их в скудно обставленном кабинете, Николаич пчелкой называть бы не стал. Осой, шершнем, а скорее гремучей змеей – вот какой аналог в животном мире подобрал он японцу, внешне приветливому, встретившему их широкой улыбкой. Лишь на миг этот японец забылся; метнул жесткий повелительный взгляд на Райдона, и тот – всегда невозмутимый, даже вальяжный в своем спокойствии – заметно напрягся, бросил чуть испуганный взгляд на Николаича, словно прося у того поддержки.
– А что Николаич? – ничуть не изменил простоватого выражения лица Будылин, – я в ваши игры не играю. Я человек простой. К тому же свободный – с сегодняшнего дня.
Как оказалось, в последнем Виктор Николаевич Будылин ошибался. Что ему человек со змеиным взглядом и улыбкой на поллица и объяснил.
– Мы довольны результатами нашего сотрудничества, – еще шире улыбнулся он.
– Ага, довольны! – чуть не расхохотался про себя Будылин, – чего же тогда все вокруг носятся с кислыми рожами?
Впрочем, Николаич насчет «кислых рож» уже и сам догадался. Он еще и в японском языке немного начал разбираться, так что в причине нервозности последнего времени не ошибался. Все потуги японских «коллег» – инженеров, компьютерщиков, кого там еще? – разбивались о простой непреложный факт. Тот факт, что талант русского мастера не удалось записать языком компьютерной логики. Потому что логики в нем – это сам Будылин ни от кого не скрывал – не было. Он и сам не понимал, почему надо было стучать молоточком именно по этому месту; именно с такой силой и в таком темпе. А уж то чувство восторга, что заполняло его, когда он понимал – металл или камень приняли его за своего, и готовы повиноваться, точнее, исполнить просьбу равноправного партнера, друга… Так вот – это чувство он бы мог сравнить с ласками Асуки; если бы последние не были такими холодными. Металл, в отличие от японки, ставшей в доме чем-то вроде автомата по оказанию услуг (приятных и полезных – не скроешь) самого широкого профиля, был теплым и… родным.
Лицо полковника Кобаяси стало строгим и даже чуть печальным – он словно готовился преподнести Будылину не самую приятную весть.
– Что-то дома? – сердце Николаича заколотилось вдруг сильнее его молоточка.
Каждую неделю – по воскресеньям – для него организовывали сеанс связи с семьей. Судя по последнему, все там, в Коврове, было замечательно. Если не считать, конечно, что глава семьи уже полгода не был дома. Впрочем, дома было уже два; дочка с зятем уже давно переселились в новую трешку, а Клавдия жила в их квартире на проспекте Ленина одна. Теперь в сердце ощутимо кольнуло чувство вины. Но и ее, и все остальное смыло предчувствие чего-то непоправимого, хотя улыбчивый японец, с помощью Райдона, который был не только провожатым, но и переводчиком, объяснил русскому мастеру, что с семьей у него, Николаича, все хорошо, и будет хорошо, пока Будылин будет стараться так же усердно, как и прежде.
– Нет, – мотнул головой русский, понявший, к чему клонит японец, – договор дороже денег. Договаривались на полгода. Теперь, будьте добры, доставьте к дому. Как говорится – откуда взяли, туда и положите.
Райдон явно перевел последние слова как-то по-другому – знаний Будылина в японском хватило, чтобы понять это. Но смысл его перевода был таким же безапелляционным. Лицо полковника опять стало страшным; слова чеканными и тяжелыми – словно он вбивал их молотком. В данном случае при помощи того же Райдона в голову Николаича.
– Запомни, русский! Ты будешь делать то, что тебе скажут – со всем тщанием, как принято в нашей стране. И каждая твоя неудача будет отражаться на них.
