скачать книгу бесплатно
Странник века. Книга Фадьяха
Джон Ли
Федор Красов
Его судьба – зеркало двадцатого века. Он – сын русского офицера, без родины, без родителей, без бога. Его первое пристанище – монастырь, затерянный в центре Китая. Первые наставники – монахи. Первый друг – огромный белый барс. Путеводная звезда – мать, которую он никогда не видел. Он воевал за три страны. Прошел все моря и все океаны. Взбирался на самые высокие вершины и опускался в самые глубокие пропасти. Много раз умирал, но лишь для того, чтобы снова воскреснуть. Он – СТРАННИК ВЕКА.
Странник века. Книга Фадьяха
Федор Красов
Джон Ли
Редактор А. Терентьева
Дизайнер обложки А. Аксютина
© Федор Красов, 2021
© Джон Ли, 2021
© А. Аксютина, дизайн обложки, 2021
ISBN 978-5-0055-3823-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Пролог
– Лака-Вака-Шоколака! Лака-Вака-Шоколака!
Толстый грек, торгующий выпечкой, вытер тыльной стороной ладони пот с широкой лысины и с укоризной посмотрел на меня. Было начало мая, и маленький каменистый пляж, потерявшийся в компании с деревушкой под трогательным названием Плака среди горных распадков восточного Крита, пустовал. На заботливо расставленных лежаках помимо меня отдыхали две молодые девушки, да приветливый хозяин пляжного кафетерия натужно раскуривал длинную трубку на крыльце заведения. Торговец выпечкой, убедившись, что покупателей не будет, набросил на свои пончики марлю, спасающую выпечку от мух, сноровисто подхватил небольшой деревянный прилавок и, бросив на меня еще один взгляд, неторопливо двинулся вдоль кромки моря.
– Ничего, мой друг! Потерпи пару-тройку недель, и к тебе еще выстроится очередь из шебутных немецких ребятишек, – захотел сказать я ему, но грек уже был далеко. Он направлялся к пирсу, откуда несколько раз в день небольшие туристические катера доставляли любопытных туристов на достопримечательный островок, воткнутый на выходе из залива.
Одна из девушек, решив, что пришло время окунуться, прошла мимо меня к деревянным мосткам, которые помогали пляжникам, минуя скользкие камни, сразу оказываться в воде. Девушка бросила на меня чуть недовольный взгляд: словно восьмидесятилетний старик (хотя на спор мне давали максимум 65) одним своим видом обманывал все ее радужные ожидания от отдыха. Мягкой улыбкой я попытался внушить ей, что расстраиваться не стоит и впереди ее ждет множество приятных встреч. После чего вернулся к своим мыслям.
В последнее время, оставаясь наедине с собой, я без конца терзал себя одним и тем же вопросом, словно педантичный педагог, поставивший цель либо завалить легкомысленного студента на экзамене, либо сделать из него достойного человека.
О чем моя жизнь? О чем все ее повороты, так тесно связанные с поворотами ХХ века, вместившего в себя и небывалый прогресс, приблизивший человека к звездам, и разрушительные войны, и новое осмысление самого человека и места его на Земле? Век, приютивший целый город художников, но нашедший место для правителей, пришедших к нам из самого мрачного Средневековья. Какой уникальный опыт дала мне жизнь, что даже своим детям и внукам я рассказываю только маленькую толику случившегося со мной. Да и то пытаюсь припудрить, причесать, одеть в белые одежды. Да и чем моя жизнь так уж сильно отличается от судьбы того же торговца сладкими пончиками, который без устали меряет греческие пляжи своими загорелыми ногами?
Я знаю, что, будь я верующим человеком, мне было бы много проще. Но так вышло, что хоть мой путь и начинался в буддийском монастыре, а затем пролегал мимо храмов, синагог да мечетей, я так и не заворачивал в них. И как бы я ни хотел остановиться, зайти, помолчать, поглазеть на образа, попытаться поймать и почувствовать тот легкий трепет в груди, про который мне так красочно рассказывали многие мои товарищи, всё на это не хватало времени. Так что нет у меня возможности сослаться на неисповедимые пути, о чем я, собственно, и не жалею. Более того: зачастую ловлю себя на мысли, которая верующему покажется богохульной. Тем опытом, который есть у меня, полезным и бесполезным: теми странствиями по всем континентам, теми друзьями и женщинами, бывшими у меня, наконец, своей семьей, я не хочу делиться ни с кем. Ни с дьяволом, ни с Богом.
В поисках ответа в моей голове роились многочисленные формулировки, штампы, заимствованные из разного рода и качества литературы. Я сравнивал свою жизнь с животным и растительным миром, перетаскивал ее со всем содержимым на бескрайнее звездное небо, но только для того, чтобы со следующим пульсом мысли закопать глубоко в землю. Иные ответы на короткий промежуток времени устраивали меня, но только для того, чтобы вскоре, разломав и разбив все старательно подобранные доводы, отправиться в дальнейшее путешествие.
Книга Фадьяха
Глава 1
Монастырь
Первые годы своей жизни я знаю лишь со слов первого наставника, морщинистого монаха буддийского монастыря, в котором вырос. Меня, маленького кричащего младенца нескольких месяцев отроду, нашли в плетеной люльке на берегу горного ручья. Из приданого была только ситцевая простыня, православный крест да маленький серебряный медальон с вензелями на невиданном здесь языке. Кто меня там оставил и сколько времени я надрывался, требуя еды и воды, монах не знал. Да и я, впоследствии изучивший свои корни вдоль и поперек, могу только догадываться. Хотел ли бросивший меня человек, чтобы я попал к монахам, – тогда почему он не отнес меня к воротам монастыря и не оставил там посреди ночи, как поступали многие? Думаю, что в какой-то момент я стал для него непосильной ношей и он, поддавшись порыву, попрощался со мной, чтобы продолжить свой тяжкий путь в одиночку.
А пока что меня принесли в монастырь, который, на мою первую в этой жизни удачу, служил приютом для таких же обездоленных детей. Часть из них, как я уже говорил, попросту подкидывали к воротам. Иных родители приводили за руку. Люди, живущие в деревушках окрест монастыря, кормились землей, и каждый неурожайный год добавлял в этот мир десяток-другой верующих в неизменность души.
Когда мне было три года, мир потихоньку начал поворачиваться ко мне лицом. Как сейчас я вижу небольшую темную комнату, деревянные кровати, худые лица мальчишек, с которыми я делил чашку риса на завтрак и ужин. Вижу наш монастырь: храм с восседающим на каменном постаменте Буддой, небольшой двор, украшенный медным гонгом, большие деревянные ворота, вечно полуоткрытые. Вижу хоровод горных вершин вокруг монастыря. Помню наших монахов-наставников, неизменных на протяжении многих лет.
– Фадьях, иди есть! Фадьях, иди спать!
Помню, что собратья мои по монастырской судьбе дружно и не сговариваясь невзлюбили меня. Поначалу дети старательно меня избегали, сторонились, не принимали в свои незамысловатые игры. Никто со мной не разговаривал, а если я заводил разговор первым, отворачивались от меня. Когда в монастыре появлялся новичок нашего возраста, то ровесники считали своим долгом первым делом объяснить ему, как ему надо вести себя со мной – не здороваться, не играть и по возможности держаться подальше. Я страдал от этой ничем не обоснованной вражды, но самое сложное ждало меня впереди. Спустя какое-то время детям показалось недостаточно лишать меня общения: каждый прибывший в монастырь мальчик должен был пройти испытание, придуманное местным заводилой, которого звали Тян. Тян объяснял мальчику, что если он хочет быть своим в компании и дружить с другими детьми, он должен до крови подраться со мной. Прибывшему ничего не оставалось, как подойти ко мне и завязать драку. На тот момент я был слабее многих сверстников, и чаще всего новичок здорово избивал меня. Если же по каким-то причинам я одерживал вверх, то к драке подключались другие дети. Таким образом, я вечно оставался в проигрыше.
Знали ли наши наставники об этих бесконечных побоях? Наверное, знали. А если и нет, то могли догадаться по многочисленным синякам, ссадинам и шишкам на моем теле. Пытались ли они как-то помочь мне? Может, и пытались, но в любом случае несколько лет все оставалось по-прежнему.
Причина такого отношения долго оставалась для меня секретом. О чем-то я начал догадываться только по брезгливой реплике того же Тяна:
– Урод!
Долгие ночи я проводил, занимаясь тем, что пытался нащупать на себе жуткий шрам через все лицо, жировую шишку или громадную бородавку, наподобие той, что была у старого монаха по имени Чжан. Картина прояснилась, лишь когда мне исполнилось шесть лет. Тогда, я уже не помню, по какой причине, я оказался в келье старшего наставника. Это была единственная комната во всем монастыре, где на стене висело зеркало. Одного взгляда мне хватило, чтобы понять, в чем причина моих бесконечных мучений. Из зеркала на меня смотрел худощавый бледный русоволосый мальчик, у которого не было ни раскосых глаз, ни плоского лица, словом, ничего, что было у всех, кого я встречал до сих пор в этой жизни.
Внешность моя не давала мне покоя, и уже через несколько дней, набравшись смелости, я подошел к монаху Чжану с вопросом: «Почему так?» Именно тогда я и узнал историю своего появления в монастыре.
Но мне этого уже было мало.
– Вы хотите сказать, я не из Динси? – спросил я.
Чжан покачал головой, подгоняя мою мысль.
– И я не из Луннаня?
– Ты неплохо знаешь географию, – улыбнулся Чжан.
Это был день поразительных догадок, и следующая не заставила себя долго ждать.
– И я не из Ганьсу?
Мои познания в географии заканчивались. Провинция Ганьсу, в моем шестилетнем понимании, была запредельной величиной, вселенной, за которой меня поджидал полный мрак. Чжан одной фразой перевернул мое представление о мире.
– Думаю, ты не из Китая.
До этого момента я много раз слышал слово «китаец», но ни разу не пытался соединить этого обобщенного человека с бо’льшим куском земли, нежели провинция внутри, которой спрятался наш монастырь.
– Думаю, ты из Российской империи, – не останавливался Чжан. – Хотя я слышал, что сейчас она называется по-другому. Лет двадцать или тридцать назад в монастыре несколько дней жил путешественник. Он был похож на тебя, и он был из России.
– А где это, Российская империя?
– Это большая страна к северу от Китая. Я совсем мало про нее знаю.
– А что знаете?
– Знаю, что люди там не похожи на китайцев. Знаю, что там очень холодно. Что еще? – Чжан хитро посмотрел на меня. – Знаю, что кому-то давно пора спать!
– Монах Чжан, – взмолился я. – Расскажите еще что-нибудь.
Чжан был в добром расположении духа, и довеском мне досталась краткая история про многообразие мира и его обитателей. Знание это незримо подняло меня над моими сверстниками, хоть и не помогало от продолжающихся побоев; синяки и шишки я стал переносить значительно легче, принимая это как необходимую плату за свое интеллектуальное превосходство.
Дело могло бы решить «сердце Будды». По одной из притч (также доставшейся мне от монаха Чжана), когда Будда увидел, что людям не хватает доброты, он достал из груди сердце, оторвал от него кусочек и вручил одному из своих учеников по имени Упали. Теперь Упали мог нести буддизм в люди, располагая вещественными доказательствами. Со временем сердце Будды затвердело и превратилось в громадный рубин, стоящий неимоверных денег. К сожалению, после Упали рубин попал в руки человека, озабоченного отягощением собственного кармана. Тот продал рубин знакомому радже. Тот вскоре разорился и вынужден был в свою очередь расстаться с сокровищем. Несколько столетий рубин бродил по карманам богатых индусов, пока наконец не исчез из виду. Говаривали, что сам Будда, решивший восстановить целостность своего организма, забрал рубин обратно. Как бы то ни было, считалось, что «сердце Будды» защищает своего хозяина от происков врагов, делает его тело нечувствительным к боли и при правильном обращении способно вызвать небольшое землетрясение для испуга сомневающихся.
Конечно, я мечтал об обладании таким замечательным камнем, но еще больше я мечтал о встрече с родителями. Несмотря на то что внешность моя отличалась от внешности остальных обитателей монастыря и его окрестностей, родители в моих мечтах представали истинными китайцами. Маму свою я скромно отправил работать на рисовые поля, где она, часто отрываясь от земли, выпрямлялась во весь рост и крепко задумывалась, по всей видимости, о судьбе своего несчастного сына. Отец мой, чем-то напоминающий наставника монастыря, представлялся мне непобедимым воином, отчаянно сражающимся с врагами Поднебесной, не имея ни одного выходного. Я уже давно простил китайским родителям легкомысленное отношение к чаду и только ждал, когда они постучат в ворота монастыря и, вызвав наставника на разговор, попросят вернуть им самое дорогое, что есть в их жизни, – то есть меня.
Впрочем, многие в монастыре были сиротами, поэтому мои мечтанья мог разделить каждый второй мальчишка. Забегая вперед, могу сказать, что спустя много лет, когда моя голова была занята совершенно другими заботами, мечта моя стала явью, хоть и в несколько иной редакции.
Каждый монастырь имел свое хозяйство, и наш не был исключением. Был какой-то скот, в основном бараны, были поля, расположенные на типичных для этой местности террасах. В основном на наших террасах выращивали рис и мандарины. Несколько террас были отведены под лекарственные травы – монастырь издревле славился народной медициной.
На террасах работали все без исключения монахи из монастыря. Воспитанников монастыря начинали выводить на работы с четырех лет. Поначалу эти выходы были праздником. Мы пололи грядки, нам доверяли сбор мандаринов. Но со временем работа становилась все более тяжелой. Все лето, под палящим солнцем, страдая от укусов насекомых, мы выполняли всю работу старших монахов: готовили почву (своих буйволов в монастыре не было, и в плуг впрягались по пять-шесть мальчишек), сеяли, поливали, и все это с раннего утра и до позднего вечера семь дней в неделю.
Поначалу я радовался выходам на террасы, надеясь, что там, под пристальным надзором старших монахов, мальчишки оставят меня в покое. К сожалению, этого не случилось. Стоило монаху отвернуться, как в меня летели комья земли и навоза. Однажды я не выдержал и со всего маху заехал Тяну мотыгой по голове. Тян хотел ответить, но монах-наставник уже обратил на нас свой унылый взгляд.
– Ты об этом пожалеешь, урод, – прошипел Тян.
К месту будет сказать, что как-то раз я пытался просветить не Тяна (тут я не питал надежды), а его дружков, что я вовсе не урод, а всего лишь русский. Мною двигало не желание спасти себя от побоев, как многие могут подумать, а надежда вырвать мальчишек из их маленького средневековья. Но пока дела складывались в их пользу, менять что-то в своем миропредставлении им казалось излишним. Так что наградой за мою проповедь стали очередные пинки.
Нынешняя расправа была назначена на вечер. С десяток мальчишек, с которыми Тян заранее сговорился, подкараулили меня после ужина. Я сразу понял, что в этот раз все будет серьезнее, чем раньше, и, подхватив с земли увесистый камень, отступил к стене, чтобы никто не кинулся на меня со спины. Поняв, что я буду стоять до конца, мальчишки на секунду стушевались и, возможно, отступили бы, если не Тян.
– Что вы испугались какого-то урода!? – закричал он и первым кинулся на меня.
Я встретил его ударом кулака с зажатым в нем камнем. Тян упал, схватившись за скулу, но остальных это только раззадорило. Кто-то кинулся мне под ноги, я споткнулся, упал, и меня начали методично забивать ногами. Помню, я схватил кого-то за ногу и повалил, кому-то заехал по лицу все тем же камнем и, не отвечая на град ударов, бросился бежать прочь из монастыря. Я бежал долго, не оглядываясь назад. Бежал изо всех сил, не понимая, что за мной никто не гонится, что все мои враги остались на том мрачном монастырском дворике. Мне хотелось оказаться как можно дальше от ненавистного места. Выбившись из сил, я забрался в какую-то расселину и просидел там несколько часов. Там я немного пришел в себя и решил, что мне надо возвращаться. Было уже темно. В монастыре все спали, и я мог незаметно проникнуть в нашу комнату. Но на обратном пути я сбился с дороги и заблудился. Еще несколько часов я блуждал по скалам в надежде наткнуться на знакомые места. В один момент мне показалось, что я вижу очертания монастыря. Может, это они и были, а может, я принял за монастырь причудливый изгиб скалы. Обрадованный, я потерял осторожность, сделал неверный шаг и, поскользнувшись, упал с обрыва.
Я не знаю, сколько я пролежал без сознания на дне ущелья. Может быть, несколько часов, а может, и дней. Когда я открыл глаза, было светло настолько, насколько может быть светло в узком ущелье. Я попытался встать и не мог. Жутко болела нога, позже выяснилось, что я ее сломал во время падения. Поняв, что я не смогу отсюда выбраться без чужой помощи, я начал кричать.
– Помогите! Помогите!
Я орал битый час, но помощь так и не пришла, а я полностью выбился из сил. Тогда я решил закрыть глаза и спокойно дожидаться смерти. Смерть все не появлялась, зато, измученный переживаниями, я заснул. Проснулся я от того, что кто-то вылизывал мое лицо теплым шершавым языком. Я снова открыл глаза и увидел перед собой огромного снежного барса. До этого я видел снежных барсов только на картинках, но знал, что это страшные хищники, которым ничего не стоит растерзать не то что маленького ребенка, но и взрослого человека. Я ничего не мог сделать и просто закрыл глаза, дожидаясь, когда барс вонзит в меня свои острые клыки и растерзает на маленькие кусочки.
Однако барс не спешил меня убивать. Играючи, словно тряпичную куклу, он перевернул меня на живот. Я почувствовал горячее дыхание барса у себя на шее и в который раз за этот день попрощался с жизнью. Но барс только аккуратно подхватил меня своими зубами и потащил прочь. Было нестерпимо больно, все-таки загривок котенка отличается от человеческого, но мне ничего не оставалось, как терпеть. К счастью, логово располагалось поблизости, и уже через несколько минут барс аккуратно уложил меня на холодный пол каменной пещеры. После чего оставил меня одного.
Когда барс ушел, я попытался выбраться из пещеры, но сломанная нога не давала мне подняться. Несколько часов я провел в тщетных попытках добраться до выхода из пещеры. Барс вернулся к вечеру, притащив в зубах тушу такина. К тому времени я успел жутко проголодаться, и мне не оставалось ничего, кроме как разделить с барсом ужин. Видя, что мне приходится нелегко, барс сам отдирал от такина небольшие кусочки мяса и кидал мне. Насытившись, я уснул. Спать на жестком камне было холодно, поэтому, преодолев свой страх, я подполз поближе к барсу и свернулся калачиком между его лапами. Барс был теплый и мягкий. Спать таким образом было много лучше, чем на деревянных кроватях монастыря, подложив под голову вместо подушки плохо отесанное полено.
На следующий день я уже полностью избавился от страха перед барсом, и ко мне вернулась способность мыслить. Я вспомнил, что не так давно один из старших учеников сломал ногу во время тренировки, и, чтобы кость срослась правильно, наставник примотал к ноге кусок доски. В пещере у меня не было досок, равно как и бечевки, которая была у наставника. Зато у меня была туша такина. Я попытался выломать из скелета такина кость подходящего размера, но не смог. Тогда барс, словно разгадав мой замысел, острыми зубами отгрыз мне необходимую кость. Бечевкой мне послужили жилы того же такина. Конструкция получилась достаточно прочной, и нога моя пошла на поправку.
В пещере нечего было пить. Мой барс не мог принести мне воды так же, как он принес мясо. На свое счастье, рядом с пещерой я нашел небольшую выемку, в которой скапливалась талая вода, стекающая с вершины горы. Я знал, что пить такую воду небезопасно, но выбора у меня не было.
Я прожил вместе с барсом дней десять. Каждый день он уходил на охоту, чтобы через несколько часов принести козла, кролика или того же такина. Моя нога, если и не зажила окончательно, то стала относительно работоспособной. По крайней мере, я мог на ней стоять. Случилось это крайне вовремя. Надвигалась зима, и если днем было достаточно тепло, то ночью становилось все холоднее. Мне было хорошо в пещере. Снежный барс стал моим первым другом и товарищем. Хотя сам он себя представлял скорее рачительным родителем. Но было понятно, что мне необходимо вернуться в монастырь. Зимой я бы не выжил в пещере.
Я собрался уходить и попрощался с барсом. С помощью солнца я определил, где я примерно нахожусь и куда мне следует направляться. Это было не так далеко от монастыря, три или четыре километра. Выйдя из пещеры, я принялся карабкаться на склон, чтобы оказаться на горной тропе, которая, по моим расчетам, и вела в монастырь. Оказавшись на тропе, я оглянулся. Барс следовал за мной. Я помахал ему рукой и, сильно хромая, двинулся к монастырю, но барс не отставал. Он не спеша шел за мной, останавливаясь, когда останавливался я.
Рядом с монастырем была деревушка, и барсу не стоило там появляться. Он мог напугать жителей (в то, что барс может кому-то причинить вред, я не верил), кроме того, его могли убить. Перед деревушкой я подошел к барсу и погладил его по загривку. Барс взглянул на меня, словно интересуясь, уверен ли я в своем решении и не могу ли я еще немного подумать.
– Мне надо идти. Спасибо тебе.
Сказав это, я снова двинулся в путь. Барс остался стоять на месте. Мне пришлось вернуться.
– Тебе нельзя здесь стоять, – объяснил я барсу. – Это опасно.
Барс снова не обратил внимания на мои слова. Я попытался подтолкнуть его в нужном направлении, но он лишь оскалил зубы и тихо зашипел. Уставший, я решил оставить барса в покое. Через какое-то время я снова оглянулся. Барса нигде не было, и на какой-то момент мне показалось, что все случившееся со мной – чудесный сон.
Я вернулся в монастырь после обеда. Первым, кого я встретил, был монах Чжан. Отличительной чертой Чжана было его вечное спокойствие. Никакие детские шалости и проступки не могли заставить его повысить голос. Вот и сейчас, увидев меня после десятидневного отсутствия, исхудавшего, хромающего, с примотанной к ноге костью, он сказал:
– Ты опоздал на обед.
Я не стал рассказывать ни Чжану, ни кому бы то ни было еще о своих приключениях, уверенный в том, что меня примут за сумасшедшего. Также не стал я говорить о том, что мой побег начался после драки с Тяном и его друзьями. Не то чтобы я боялся, что после моих слов Тян еще больше обозлится на меня и сделает мою жизнь окончательно нестерпимой. Также я не стремился молчанием завоевать его благосклонность. В тот момент внутренний голос подсказал мне, что такой поступок будет недостойным.
Как я узнал позже, после моего исчезновения монахи провели расследование, и все мальчишки были наказаны. Строже всех был наказан Тян, которого на десять дней заперли в темной комнате, куда один раз в день приносили чашку риса и стакан воды. Вышло так, что мое возвращение совпало с его освобождением из темницы.
Мы столкнулись с ним тем же вечером. Я сразу понял, что наказание не успокоило Тяна и меня ждут дальнейшие испытания. Тогда я никак не мог понять, почему, и что такого я ему сделал. Позже, познакомившись с людьми, которые были зависимыми от опиума и не могли прожить без него ни дня, я начал догадываться о мотивах его поведения. Унижая меня, Тян чувствовал превосходство, которое настолько радовало его, что он не мог от него отказаться.
Через пару недель к Чжану пришел крестьянин по имени Му с жалобой на больной желудок. Чжан отправил меня на террасу за корнем шалфея. Возвращаясь обратно в монастырь, я встретил Тяна и его дружков. Они поджидали меня на узкой тропке, не дающей шансов на обходной маневр.
– Ну что, урод, – закричал Тян, – вот мы и снова встретились!
Я не стал отвечать. Я бросил шалфей на землю и приготовился защищаться. Но этого не потребовалось. Неожиданно лица мальчишек перекосились от страха. Сначала я не понял, что произошло, но потом обернулся и увидел своего снежного барса, который стоял на тропе в нескольких шагах позади меня. Барс издал угрожающий рык и пошел на моих врагов. Тян и его друзья настолько испугались, что не могли сделать ни шагу. Может быть, это и спасло их. Побеги они, барс мог и не совладать со своими инстинктами. А может, мой друг и не собирался ни на кого нападать. Барс остановился рядом со мной, и я положил руку ему на загривок.
– Уходи, – сказал я Тяну. – Только не поворачивайся к нему спиной.
Мне пришлось повторить совет два раза. Потом Тян и мальчишки, спотыкаясь, начали пятиться к монастырю. Выглядело это достаточно забавно. Поняв, что мне больше ничего не угрожает, барс скрылся в кустах, а я, подобрав брошенный шалфей, продолжил свой путь.
– Что-то ты долго, – встретил меня Чжан. – Все хорошо?
Я кивнул, не вдаваясь в подробности.
– Я уже испугался, что ты встретил барса, – продолжил Чжан.
Я замолчал, пытаясь сообразить, что имеет в виду наставник. Может быть, кто-то из мальчишек, вернувшись в монастырь, выдал меня и моего друга. Но Чжан успокоил меня.
– Му на прошлой неделе видел барса рядом с монастырем. Может быть, ему показалось, но он говорит, что это был именно барс. Я не стал говорить тебе, чтобы не напугать.
Я заверил Чжана, что никакого барса я не встречал, и ушел, оставив монаха заниматься крестьянским желудком. С того дня моя жизнь в монастыре наладилась. Со мной по-прежнему никто не дружил, но и трогать меня никто не решался. Если же в монастыре появлялся новичок, который, желая показать свою силу, выбирал меня в качестве жертвы, ровесники отводили его в сторону и объясняли, что я демон и связываться со мной опасно.
С шести лет у нас начались занятия в школе при монастыре. Помимо чтения, арифметики, чистописания, нас обучали медицине и у-шу, что в переводе означает «боевая техника».
Монастырь наш, хоть и не был так же известен, как монастырь Шаолинь, выпустил из своих из стен много славных бойцов, выигравших не один турнир по всему Китаю. На самом видном месте висел портрет мастера боевой техники Ли Ютсена. Мастер этот прославился тем, что несколько веков назад принимал участие в турнире при императорском дворе и умудрился победить всех сильнейших бойцов страны, будучи абсолютно слепым. Император был настолько поражен возможностями Ютсена, что оставил мастера при дворе в качестве советника, а впоследствии отправился с ним на север воевать с монгольскими захватчиками. К сожалению, возможности слепого мастера оказались небезграничными – в первом же бою Ютсена сразила вражеская стрела.
Еще одной легендой монастыря был мастер Бо. В отличие от Ютсена, Бо был наделен орлиным зрением, зато ему не хватало рук. Они были утрачены после встречи с медведем-шатуном. Впрочем, ног Бо с лихвой хватало, чтобы расправляться со всеми своими противниками. Помимо этого, прославленный мастер умел взбегать на пятиметровую стену, окружающую монастырь, а также гасить свечу, поставленную на расстоянии нескольких шагов, с помощью грозного взгляда и неукротимой силы воли. Единственное искусство, не поддавшееся таланту Бо, – мастерство владения палочками для еды. До конца дней Бо питался при помощи специально приставленного к нему молодого монаха.
Нашим учителем по у-шу стал мастер Мин. В отличие от прославленных мастеров прошлого, все части тела у Мина были на месте, но он был настолько стар, что впервые, когда я его увидел, мне больше всего хотелось назвать Мина дедушкой и принести ему горячего рисового отвара. Но на первом же занятии дедушка Мин сломал о свою седую голову кирпич и тычком пальца проткнул железное ведро.
Возможность ломать кирпичи, портить ведра и уничтожать врагов голыми руками поначалу воодушевила всех без исключения мальчишек. Но тяжесть дальнейших занятий, бесконечный бег по горам и тысячи отжиманий с приседаниями привели многих к мысли, что боевые искусства – далеко не самое главное в жизни.
Помимо традиционных занятий по боевой технике, таких как свободный поединок, поединок с воображаемым противником, поединок на коротком оружии и борьба, в монастыре уделяли много времени обучению нетрадиционной технике, связанной с развитием феноменальных способностей человека. Считалось, что настоящий воин должен уметь пользоваться во время боя всеми своими чувствами, видеть себя со стороны и уметь читать мысли своего противника, словно открытую книгу.
– Я не хочу, чтобы вы воевали, – любил повторять Мин. – Я не хочу, чтобы вы убивали или калечили, и еще меньше хочу, чтобы убивали или калечили вас. Но если вам придется воевать, я должен быть уверен, что научил вас всему, что знаю сам.
