скачать книгу бесплатно
Исходя из этого, нас часто выводили на бой друг с другом с плотной повязкой на глазах. Наблюдать за таким боем было одно удовольствие. Начинающие бойцы моментально теряли ориентацию в пространстве и завязывали ожесточенный поединок с кустарником, растущим по краям площадки, на которой проводились занятия. Доставалось не только растениям, но и мастерам, проводящим поединок, а также ученикам, дожидающимся своей очереди.
Помимо обучения через поединок, старший монах зачастую делил нас на пары и одному из учеников вручал крепкую бамбуковую палку. Второй становился к нему спиной, и «палочник» время от времени наотмашь бил его. Нашей задачей было почувствовать удар и увернуться. Мы получали пяток ударов, прежде чем учитель разрешал нам покинуть место. Были и хитрецы, которые моментально садились на корточки, а потом, не дождавшись удара, объясняли, что их посетило божественное провидение. Их возвращали на место, но история повторялась. Подобных, «обманутых богом», учеников мастер ставил на кулаки до конца занятия. Стоять на кулаках только с виду было легко. Камень резал костяшки пальцев. Через пять минут мышцы живота разрывались от боли. Больше всего хотелось помочь своему телу, поставив на землю колено, в надежде, что Мин не заметит маленькую хитрость. Мин замечал и оставлял наказанного стоять час после занятия. После этого хитрецы мирились с судьбой и покорно принимали удары бамбуковой палки.
Как сейчас помню тот день, когда я впервые смог увернуться от бамбуковой палки. В роли бьющего выступал Тян. В отличие от меня, да и многих других учеников, оказываясь в роли бьющего, Тян вкладывал в удары всю свою силу, зачастую как бы случайно попадая не по спине, как того просил учитель, а по голове. Никакие «кулаки» в качестве наказания не могли заставить Тяна отказаться от своего таланта бить палкой беззащитных. Спустя много лет, во времена Китайской культурной революции, эти немудреные способности Тяна стали необычайно востребованы, и он реализовал себя в полной мире, истязая учителей и врачей по всей стране. Тян возглавлял отряд бесстрашных хунвейбинов. Талант Тяна, подкрепленный недюжинным усердием, не остался без внимания первых лиц Китая, и он был вызван в столицу, где, по неведомой мне логике, отчаянному борцу поручили поднимать машиностроение.
Но это случилось спустя много лет, а сейчас я стоял спиной к Тяну. Как я уже говорил, после встречи с барсом Тян оставил меня в покое, но он не мог упустить случая расквасить мою голову на легальных основаниях. Конечно, я мог бы под дружный смех кинуться на землю, затем повторить тот же трюк еще пару раз и в итоге получить заслуженные «кулаки». Я не стал этого делать. Я закрыл глаза и неожиданно увидел злорадную ухмылку на лице Тяна. Тян не спешил с ударом, заботливо предлагая мне немного помучиться в ожидании. Наконец, словно наяву, я увидел, как Тян поудобнее перехватывает палку, как он замахивается, откровенно целясь в голову. Мне не пришлось падать на землю. Я присел, и палка просвистела у меня над головой. Обернувшись, я увидел изумленную гримасу на лице Тяна.
– Нечестно, – закричал один из мальчишек, дружок Тяна. – Он подглядел.
– Неправда, – возмутился я.
– Подглядел, – заорали остальные. – Пусть еще раз попробует!
Мастер Мин не стал принимать чью-то сторону, предложив нам повторить. Тян не смог ударить меня ни во второй раз, ни когда бы то ни было еще. Я стал первым мальчиком из нашего класса, кому удалось упражнение, что лишний раз подтвердило мнение прочих – они имеют дело с демоном.
Первое время я был крайне доволен демоническим статусом. Мальчишки, прежде избивавшие меня, теперь обходили стороной, никто больше не претендовал на мою чашку риса, я не находил в кровати своей скользких ужей и мог безбоязненно сходить по большой нужде и не оказаться запертым в тесном и вонючем помещении в ожидании страждущего спасителя.
Затем мне стало одиноко. Не с кем было поговорить, поиграть или хотя бы, рассорившись, подраться до крови, чтобы спустя полчаса помириться. Я с нетерпением ожидал новичков в надежде, что среди них спрячется мой товарищ. И когда новички появлялись, старался во всем помочь им освоиться и чувствовать себя в монастыре как дома.
Усилия мои пропадали даром. Рано или поздно новоприбывшие узнавали, с кем имеют дело, и в срочном порядке отказывались от общения со мной и моих скромных услуг. Таким образом, снежный барс, спасший меня, долгое время оставался единственным существом, с кем я нашел общий язык.
В нашем монастыре было место, которое привлекало внимание всех без исключения мальчишек. В самом месте не было ничего необычного, это была закрытая на ключ комната, и никто и никогда не видел ее открытой. Никто из нас не знал, что хранится в этой комнате, а монахи, которых мы спрашивали, ловко уходили от ответа, оставляя нам бескрайнее поле для неуемной фантазии.
Помню, мальчишки начали с того, что заперли в комнате страшного огнедышащего дракона о пяти головах. Сообразив, что дракон навряд ли поместится в маленькой комнатушке, он был моментально поменян на удава-оборотня, который почему-то умел предсказывать будущее. Противники этой концепции наделили рептилию способностью забирать души, проникновенно заглядывая жертве в глаза. Шли годы, мы становились умнее, поэтому ясновидящего удава заменил наследный принц династии Мин. Единогласно сошедшиеся в версии наличия принца, мальчишки жутко разругались по поводу причин его пребывания в монастыре. По одной из версий, принц пережидал в монастыре непростые времена, дабы позже заявить о своих претензиях на престол Поднебесной. По другой, он находился в ссылке, отбывая наказание за попытку убийства своих родителей.
Я не участвовал в спорах о содержимом комнаты, что, впрочем, не мешало жадно слушать разговоры, которые начинались сразу после того, как в комнате, где мы спали, гас свет. Допуская вероятность и принца, и удава, я для себя придумал свою концепцию, которую бережно хранил, тщательно подбирая новые доводы в ее пользу.
Я считал, что в этой комнате вдоль стен стоят полки, а на полках в сухости и порядке содержатся души, дожидаясь своего очередного вселения. Души представляли собой небольшой мерцающий сгусток синего света и тщательно хранились в прозрачных стеклянных ларцах, из которых извлекались специальными серебряными щипцами. После своего знакомства с барсом я убедился, что души есть не только у людей, поэтому комната моя была тщательно разделена. Слева от входа лежали души человеческие, за ними шли души млекопитающих, далее птиц и змей. Завершали вернисаж души насекомых. Когда же дело доходило до технологии переселения, то на вахту заступали принцы и удавы, которые, сменяя друг друга, без устали направляли души в места их временного пребывания.
Как-то поздно вечером, проходя мимо заветной комнаты, я не удержался и дернул за ручку. Неожиданно дверь приоткрылась. Я чуть было не умер со страху, хотя со стороны это выглядело скорей забавно, так как все малолетние исследователи тайной комнаты, расходясь в мелочах, были абсолютно единодушны в том, что дверь в тайную комнату можно было открыть с помощью пудового ключа и многостраничного заклинания, которое нужно было оттарабанить наизусть. Впрочем, оправдывая нас, мальчишек, я могу сказать, что впоследствии в жизни своей я встречал множество людей, вполне себе взрослых, готовых годами выстраивать многоэтажные теории, доводя голову свою до полнейшего умопомрачения и напрочь игнорируя возможность сделать шаг и дернуть за ручку.
Дверь была приоткрыта, и первым моим желанием было закрыть комнату и убраться подальше от этого места. Поборов страх, я зашел в комнату.
Первым делом мне бросились в глаза полки по всему периметру комнаты. На миг я обрадовался, найдя подтверждение своей «душевной» теории, но в следующий миг понял, что ошибался. Никаких стеклянных ларцов с синими душами тут не было. Тут хранились книги. Множество книг стояли, повернувшись ко мне своими потертыми боками. Подсознательное желание не возвращаться из таинственной комнаты с пустыми руками заставило меня стянуть с полки первую попавшуюся книгу. Я решил пролистать ее в надежде натолкнуться на какой-нибудь секрет бессмертия или тому подобную мелочь, которая поможет мне в дальнейшем. Книга оказалась «Мифами Древней Греции». Я устроился на полу и начал читать. Легенда о сотворении мира, верховный бог, пачками пожирающий своих детей, а также последующая борьба богов с титанами настолько увлекли меня, что я читал всю ночь напролет и насилу оторвался от книжки, когда в маленькое окошечко заглянуло рассветное солнце. К утру я уже твердо уяснил, что содержимое комнаты несоизмеримо интереснее неприкаянных принцев, и теперь спешил занять место на деревянной полке, дабы другим мальчишкам даже в голову не пришла мысль задуматься, где я мог быть. Секрет тайной комнаты я нагло решил оставить при себе, не желая делиться ее богатствами.
На дворе стояло лето, и мы целый день работали на террасах. Под конец мальчишки, жутко уставшие после работы под палящим солнцем, мечтали лишь о том, чтобы поскорее вытянуть ноги, но только не я. Вооружившись лампадкой и дождавшись, пока остальные заснут, я на цыпочках направился в тайную комнату. Там меня уже дожидался титан, который вопреки запрету познакомил людей с огнем и был за это жестоко наказан. Титана сменил набор чудо-богатырей, сражающихся с жуткими чудовищами. Кстати, после беглого анализа родословных этих героев, которые все как один были сыновьями бога Зевса, я, будучи сиротой, на какое-то время пересмотрел китайское происхождение моего отца. После похода аргонавтов, Троянской войны и скитаний Одиссея я начал ориентироваться в Древней Греции не хуже, чем в монастырских окрестностях, и не только в надземной ее части. Дважды спустившись в подземное царство, где у греков обитали умершие люди (в первый раз я сопровождал воина Геракла, во второй – музыканта Орфея), я впервые задумался, что наставники мои, монахи буддийского монастыря, могут заблуждаться в вопросе переселения душ. И это при том, что у них была прекрасная возможность прочитать про бытие древних греков. Запутавшись в этом казусе и не найдя выхода, я благоразумно решил оставить все как есть. Чуть позже, начав изучать Библию и столкнувшись с еще одной версией происхождения мира, я окончательно зашел в тупик. Правда, добравшись до Нового Завета и найдя некоторое сходство между Иисусом Христом и своим любимцем Гераклом, я немного успокоился, придя к компромиссному решению, что люди в разных концах света по-разному говорят об одних и тех же вещах. Желание выдать свое суждение об устройстве мира за единственно верное мне показалось естественным и простительным – этим грешили все без исключения мальчишки времен споров о содержимом таинственной комнаты. Так что я ничуть не удивился, когда узнал, что люди, отстаивая свою точку зрения и исчерпав доводы, начинали силой доказывать правоту, снаряжая и отправляя в далекие страны многотысячные армии. Поступки эти, на мой взгляд, никак не красили совершавших их и еще больше напоминали мне товарищей по приюту.
Помимо обычных книг в комнате были древние манускрипты, посвященные травничеству. За компанию я изучил и их. В одном манускрипте я нашел описание травы, отвар из которой позволяет человеку жить вдвое больше обычного и при этом находиться в бодром расположении духа. Тут же описывался цветок, который можно встретить на севере страны. Цветок этот при правильном употреблении удваивал силы и делал человеческое тело нечувствительным к боли. Сквозь полустертые иероглифы я дошел до грибов, которые якобы имеют свойство расширять человеческое сознание до предела возможностей, но, к сожалению, ограниченны по сроку действия. Не знаю, были ли наши наставники знакомы с этим травником, но на занятиях я не слышал (и в итоге не услышал) от них ничего ни про растения, ни про цветы с грибами. В чем тут дело, я разобрался, прочитав манускрипт до конца. Дело в том, что составитель манускрипта, монах Шудан, завещал наставнику монастыря не раскрывать секретов исследований, пока на земле идут войны и люди убивают друг друга. Монах опасался, что его знания попадут в плохие руки (а хорошие руки, писал он, на войне редкость) и увеличат мировое зло. Также в своей памятке для наставников этот замечательный человек выражал уверенность, что люди вот-вот поумнеют и тогда хранить от них важные секреты не будет никакой необходимости. Манускрипт был датирован одиннадцатым веком.
Через несколько месяцев еженощного знакомства с мировой историей и культурой меня поджидало суровое испытание. В очередную ночь, дождавшись, пока остальные мальчишки крепко заснут, я по окрепшей традиции направился в библиотеку. Как сейчас помню, что в ту ночь меня терпеливо дожидался Александр Македонский, только что переправивший войско свое через пролив Босфор. Встречу с великим полководцем пришлось отложить. Дверь в тайную комнату была запертой, и сколько я в отчаянии ни дергал за ручку, таковой и оставалась. Почему так произошло, я и сейчас не могу объяснить. Скорее всего, два месяца беспробудного самообразования были связаны со сломанным замком. Сейчас же замок починили, напрочь отрезав меня от единственного сокровища в жизни.
Вернувшись в спальню, я всю ночь разрабатывал план проникновения в тайную комнату. Сначала мне казалось, что самым здравым будет выкрасть ключ у монаха, ведущего в монастыре хозяйство. Этот план я в итоге отверг – пропавший ключ привлек бы слишком много не нужного мне внимания. В итоге я решил изготовить свой ключ. На следующий день я раздобыл кусок медной проволоки и, дождавшись ночи, прокрался к тайной комнате. Целую ночь я провел в безуспешных попытках хотя бы пошевелить собачку замка. Проволока подло соскальзывала, гнулась, и раз за разом я оставался ни с чем. Только лишь под утро мне пришла в голову светлая идея смотать проволоку в несколько слоев, тем самым утяжелив самодельный ключ. На этот раз дело пошло лучше, но как только я услышал заветный щелчок, во дворе прогремел гонг, поднимающий монастырь на новый день. О том, чтобы прочесть хотя бы строчку, не было и речи, надо было закрыть дверь обратно. Я оставил все как есть в надежде, что монах, обнаружив комнату открытой, спишет все на собственную забывчивость. К счастью, мой расчет оказался верным.
Еще пару лет, вооружившись лампадкой и куском проволоки, я спешил к своим книгам. Эта история закончилась тривиально: я прочел все книги, которые хранились в монастыре.
В первую половину двадцатого века мир заполонили люди, твердо уверенные, что мы живем в беспробудном царстве зла. Нескромно полагая, что они – единственные, кто знают тропинку в царство всеобщей добродетели, пророки эти разными способами становились во главе целых народов и отправлялись в нелегкий путь. Во имя добра для своего народа (само собой, избранного Господом) кровавые пророки оставляли за собой горы трупов из негодяев, нагло затесавшихся в ряды народа-богоносца. Когда же благодатные дали не спешили показываться из-за горизонта, вожди, упорно не замечая за собой ошибок, ссылались на многочисленных врагов из числа менее богоносных народов (внутренние враги к тому моменту обычно заканчивались), затевая тем самым серьезные противостоянии, еще дальше отодвигающие заветную цель.
Эти тектонические процессы несколько раз за какие-то считаные десятилетия перетряхивали мир сверху донизу. Китай не стал исключением. Более того, в силу местной привычки делать все основательно и никуда сильно не торопиться, несчастную землю эту трясло на порядок дольше прочих.
После случая на дороге, когда барс заступился за меня перед мальчишками, несколько месяцев он кружил вокруг монастыря, словно приглашая меня вернуться в его гостеприимное логово. Долго так продолжаться не могло. Барса заметил один крестьянин из деревни, затем второй. Крестьяне предприняли облаву, в результате которой барс навсегда исчез из-под стен монастыря, но не из моей жизни. Спустя много лет, когда мне уже было 14, судьба дала мне шанс расплатиться добром за добро.
В тридцатые годы Китай переживал не лучшие свои времена. Страна была стеснена наглыми японскими милитаристами, под разными предлогами захватившими серьезный кусок бывшей империи. Помимо этого, Китай раздирали внутренние противоречия. В тот день, когда я с особым поручением оставил за спиной ворота монастыря, страну делили меж собой сторонники партии Гоминьдан и модные в то время по всему миру коммунисты.
Поначалу дела складывались не в пользу коммунистов. Несмотря на все свое европейское образование, они были безжалостно загнаны в горы вместе со своими передовыми идеями. В горах рядом с монастырем скрывался маленький отряд, человек в десять. Главный настоятель сочувствовал оголодавшим сторонникам всеобщего единства, и монастырь как мог помогал горстке вояк продуктами и лекарствами. Делалось это в строжайшем секрете. Если бы в столице узнали о подобной помощи, монастырь сровняли бы с землей. Спустя много лет, когда к власти пришел великий Мао, коммунисты припомнили доброту настоятеля и закрыли монастырь, отправив всех монахов во главе с настоятелем, которому на тот момент было глубоко за восемьдесят, на так называемое перевоспитание. Что и каким образом Мао планировал перевоспитать в почтенном старце, который начинал забывать дорогу в туалет, я не знаю. Но, судя по той же эпической войне с воробьями, трудности никогда не смущали первого вождя народной республики.
Тем вечером, отнеся коммунистам фруктов, овощей и молока, я возвращался в монастырь по узкой горной дороге. Неожиданно начался жуткий град. На землю падали градины величиной с перепелиное яйцо. Я вынужден был спешно искать укрытие, чтобы переждать ненастье, а заодно и переночевать. Тогда я вспомнил про пещеру снежного барса, в которой оказался в семилетнем возрасте. Она была недалеко от того места. К тому времени я уже не вспоминал о барсе, и представьте себе мое удивление, когда я застал старого приятеля в своем жилище. И это было не все. Рядом с барсом пищали трое маленьких котят, которым было несколько дней отроду.
Я испугался, что барс не узнает меня. В таком случае мне грозила бы серьезная опасность. Но опасения мои были напрасны. Барс сразу понял, кто зашел к нему в гости, и не проявил ни малейших признаков агрессии. Поначалу я даже обиделся на такой равнодушный прием. Но для выяснения отношений было слишком поздно. Аккуратно отодвинув котенка, словно давая тому понять, кто тут первенец, я, как когда-то, устроился между лап лапами барса и моментально заснул.
Наутро, когда стало светло, я обнаружил, что мой барс ранен и потерял много крови. Получил ли он пулю от коммунистов или же при неудачной попытке утащить очередного деревенского барана, я не знаю. Я тщательно осмотрел барса и понял, что пуля застряла в кости тазобедренного сустава. Барс не мог нормально передвигаться, и было понятно, что если оставить все так, как есть, и сам барс и его маленькие детки обречены на голодную смерть. Уже на тот момент барс (упорно буду называть его так, несмотря на гендерную принадлежность) не ел несколько дней, вследствие чего у него не было молока для своих детенышей.
Сейчас я понимаю, какая опасность мне грозила, но тогда я без лишних раздумий решил достать пулю из барса. Мой друг мог не выдержать боли и растерзать меня – на это сил ему хватило бы с лихвой. Тем не менее я не боялся. С собой у меня был только маленький нож, я продезинфицировал лезвие с помощью спичек и начал операцию. Барс терпел изо всех своих сил, доверяя мне, словно своему ребенку. Котята мешали и все время лезли под руку, очевидно, почуяв во мне равноценную замену своей маме. Пуля вошла глубоко, и пришлось как следует повозиться. Тем не менее за каких-то десять минут мне удалось справиться с операцией. Пора было возвращаться в монастырь.
В тот же вечер я уговорил настоятеля вновь отправить меня к коммунистам, сославшись на превосходное знание дороги. Нагрузив себя снедью, я лишний раз пожалел, что в монастыре практиковалось вегетарианство. Так бы я мог прихватить для своего друга и его детей кусок мяса. Барс и котята уже ждали меня, словно у них не было и тени сомнения, что я могу не прийти. Я оставил в пещере все бывшее у меня молоко, полагая, что коммунистам достанет и воды из горного ручейка, который бежал рядом с их лагерем. С точки зрения общечеловеческих ценностей это было, может, и неверно, но на тот момент именно эта кошка была мне дороже всех остальных людей, вместе взятых.
Последователи Карла Маркса страдали без молока около месяца. Как-то, заглянув в пещеру, я не обнаружил там ни барса, ни его маленьких детенышей. Я заглядывал к своему другу еще два или три раза, но ни барс, ни его окрепшие на деревенском молоке дети там больше не появлялись. Не знаю, что заставило моего друга решиться на смену жилища. Спустя много лет мне кажется, что барс не смог ужиться с борцами за мировую революцию. Как хищники, коммунисты составили достойную конкуренцию моему барсу. В ущелье рядом с монастырем они за каких-то два месяца перебили всех живших там баранов и такинов.
Последняя моя монастырская история связана с любовью. Как всякая первая любовь, девушка эта навсегда осталась со мной. Мне бы следовало поменьше вспоминать Юфань, а, сославшись на важные дела, сбежать на недельку от семьи и, поставив в паспорт визу, добраться до Китая, чтобы раз глянуть, хотя бы издалека, как она там.
Несмотря на то что приют был при буддийском монастыре, мы были одеты в куртки свободного покроя, вставали в 4 утра, занимались медитацией и носили фамилию Ши, наставник монастыря не спешил делать из нас полноценных монахов. Обычно, достигая четырнадцатилетнего возраста, юноши принимали несколько десятков обетов, сильно напоминающих мне ветхозаветные заповеди. Но в нашем монастыре царили иные традиции. Наставник справедливо полагал, что нирвана – это далеко не первое, чего надо достичь в жизни.
Сами того не осознавая, мы соблюдали большую часть обетов, не становясь при этом монахами. Мы не убивали живых существ (за исключением насекомых), не принимали пищу в неположенное время, не использовали косметику и украшения и не имели привычки восседать на высоком мягком стуле. Однако никто из нас, даже те, кто со временем решил посвятить жизнь служению Будде, ничего не мог поделать со своей похотью.
Как я уже сказал, ее звали Юфань, она была дочкой крестьянина Яо, и помимо меня в нее были влюблены все мальчишки монастыря, которые достигли возраста, в котором всем и положено влюбляться в первый раз. У крестьянина была вторая дочь, ее звали Мунь, и в порядке оригинальности (уж если выделяться, так во всем) я решил влюбиться в нее.
Но замысел мой потерпел крах. Я мог смириться с тем, что Мунь было уже за двадцать, мог смириться с ее изъеденным оспой лицом. Но ее пронзительный визгливый голос не оставлял моему сердцу никаких шансов.
Юфань выглядела много лучше. Она была наша ровесница или около того. Юфань была стройна, у нее была гладкая кожа, а на милом личике выделялись добрые глаза. Длинные волосы свои она не собирала в пучок, как делали взрослые женщины деревни, а носила распущенными. На тонкой шее ее болтались стеклянные бусы, когда-то подаренные отцом.
В дальнейшей жизни своей я встречал много женщин, которые по праву считались первыми красавицами. Но ни одна из них даже близко не стояла с той худенькой китайской девушкой в заплатанном платье, потому как ничто так не украшает девушку, как влюбленность шестнадцатилетнего юнца.
Жена Яо умерла много лет назад. Таким образом, старшая Мунь стала для Юфань не только старшей сестрой, но и заботливой матерью. Однако с годами роль любящей матери приелась Мунь, и она с удовольствием превратилась в злобную мачеху, которая шпыняла нерадивую падчерицу за малейшее прегрешение.
После вечернего приема пищи у воспитанников приюта было свободное время. Вопреки тайным чаяниям главного наставника, мы не оставались в монастыре, дабы предаться медитации. Мы выбирались за монастырские стены и спешили к дому Юфань. Рядом с домом рос раскидистый тополь, мы залезали туда всей гурьбой и, устроившись на ветках, словно отдыхающие после длительно перелета птицы, ожидали появления Юфань.
Любовь сделала нас лучше. Когда я впервые появился у тополя, мальчишки в первый раз с того момента, как я появился в монастыре, молча и без лишних слов взяли меня в свою романтическую компанию.
– На эту ветку лучше не садись, – предостерег меня Джен, на пару с Тяном травивший меня много лет кряду. – И так трещит.
Я с благодарностью кивнул. Сам Тян зло зыркнул глазами в мою сторону, но сказать ничего не решился.
– Скоро выйдет, – доверительно сообщил Тенгфей. – Ты первый раз здесь?
– На тополе – да, – подтвердил я.
– Если нам повезет, – сказал Джен, – отец заставит ее носить воду. Им надо много воды для скотины.
В тот день нам не повезло. Юфань вышла во двор, но только для того, чтобы мы с минуту наслаждались ее красотой. После чего она снова скрылась в хижине. Мы надеялись, что она выйдет снова, и еще долго не слезали с дерева.
– Это все из-за демона, – услышал я шепот Тяна.
К моей радости, мальчишки только отмахнулись от домыслов Тяна. В монастырь мы возвращались все вместе, и я не знал, чему радоваться больше – тому, что у меня появилась любовь или с друзья с общими интересами.
Однако наслаждаться своей первой компанией мне пришлось недолго. Где-то через неделю у всех мальчишек чувства к Юфань достигли такой глубины, что потребовали уединения. С того времени мы поодиночке ускользали из монастыри, поодиночке добирались до дома Юфань, а взобравшись на тополь, уже не перекидывались шутками и подначками.
Догадывалась ли о нас Юфань? Безусловно – да. Она часто, чаще, чем обычно, выходила из дома вечерами и садилась на крыльцо, давая нам лишнюю возможность полюбоваться собой. При этом Юфань избегала смотреть на тополь, а все время рассматривала склон горы Тулань. Затем раздавался визгливый голос Мунь (мы были убеждены, что старшая сестра завидует младшей), и Юфань скрывалась в доме. Одухотворенные, но печальные, спускались мы с тополя и, спотыкаясь, также поодиночке, брели в сторону монастыря, снова и снова проживая этот вечер, скрупулезно стараясь не упустить ни единой детали, воскрешая в памяти ее.
Поначалу никто из нас не решался заговорить с Юфань, но долго это продолжаться не могло. Продолжая наши «птичьи» ухаживания, мы переглядывались, выискивая в наших рядах героя-первопроходца, который и укажет нам путь к счастью. Таким героем стал заводила Тян.
Однажды, никому не рассказывая о своих планах, он слез с дерева и направился к Юфань, которая только вышла из дома.
– Во дает, – сказал Джен.
Тян предложил Юфань помочь принести воды. Юфань согласилась. Мы молча смотрели, как Тян, никуда не торопясь, шел к колодцу, как он набирал воду в старое полусгнившее ведро и как исчез в доме, где и была нужна вода. Те мгновения, которые Тян провел в доме Юфань, казались нам вечностью. Но вот Тян показался на крыльце и снова направился к колодцу. Воды нужно было много: уж не знаю, затеяла ли Юфань уборку, или вода нужна была еще зачем-то, но Тян сделал с десяток рейсов. Старый тополь источал парадоксальную злобу к нашему герою. Хотя злиться мы могли только на себя. В тот вечер на месте Тяна мог оказаться любой.
– Хоть бы Мунь его выгнала, – озвучил наши надежды тот же Джен.
Но, как назло, старшая Мунь, которая могла помочь нам справиться с конкурентом, уехала с отцом в город на ярмарку.
На следующий день Тян, минуя тополь, сразу направился к хибарке Юфань. На этот раз все семейство крестьянина было в сборе, но, как мы ни надеялись на помощь со стороны старшей сестры, которая должна была прогнать наглеца, этого не случилось. Семья Юфань приняла монастырского мальчика. Тян помог отцу Юфань распрячь уставшего буйвола, перевязал привезенный днем хворост и снова натаскал воды в дом. В награду Тяну досталась миска бобов и разговор с Юфань. Эта картина повторялась несколько дней. Тян работал и разговаривал. Мы сидели на ветках и страдали.
Затем у Тяна появилась мерзкая привычка уводить Юфань на другую сторону участка, ссылаясь на большое количество комаров. Хотя Тяна тоже можно понять. Победитель хоть и должен вести себя достойно по отношению к побежденному, но вовсе не обязан делиться успехами.
По вечерам Тян пересказывал нам свои беседы с Юфань. Беседы были вполне себе безобидные: Тян сообщал нам, что у Мунь приключилась очередная истерика, а крестьянин Яо видел в долине трехметрового удава – нас ранил сам факт их наличия.
Единственное, что нам оставалось, – от всей души пожелать Тяну провалиться сквозь землю. Подлое пожелание наше исполнились. Во время работы на террасе Тяна ужалила гадюка. Гадюка была старая и матерая, и пару дней монахи-лекари сражались за жизнь парня с помощью всего арсенала знаний, накопленных в монастыре за столетия существования. В итоге Тяна спасли, но он потерял много сил и две недели был вынужден провести в монастыре. Помню, что в те пару дней я, взяв на себя вину за случившееся, не отходил от комнаты, в которой врачевали Тяна, готовый по первому требованию отдать укушенному всю свою кровь. С тех пор у меня было много врагов, некоторых из которых мне пришлось убить. Выбора у меня не было – иначе убили бы меня. Но никому из них я не желал зла, которое в данном случае уместно назвать посторонним.
Так или иначе, благодаря вмешательству змеи, каждый из нас получил свой шанс в борьбе за сердце Юфань. Не сговариваясь, мы встали в очередь и пошли по проторенной Тяном дорожке.
Поначалу я чувствовал свое превосходство в этой схватке. Чувство это было основано на месяцах, проведенных в монастырской библиотеке. Помимо бесконечных мифов и жизнеописаний, а также литературы сугубо буддийского толка, мне попалось несколько книжек европейских авторов. В то время эти книги не показались мне столь же захватывающими, как подвиги очередного полководца, и прочитаны были мною хорошо, если по диагонали. Однако и этого «диагонального» знакомства хватило моей цепкой памяти, чтобы вспомнить парочку чопорных джентльменов, выражающих свои чувства при помощи букета цветов и нескольких абстрактных рифм. Я до последнего не хотел использовать это тайное орудие. Беспокойство мое было сродни беспокойству отчаянного пирата, решившего разграбить прибрежный городок и не понимающего, сможет ли трюм его галеона вместить взятые в бою сокровища.
Наконец пришла моя очередь. Увы, меня ждало жестокое разочарование. Тщательно собранный букет полевых ромашек, украшенный украденной в монастырском саду лилией, вызвал у девушки полное непонимание происходящего. Думаю, цветов женщинам в этом горном краю не дарили никогда до этого момента, и сильно сомневаюсь, что начали дарить теперь, пятьдесят лет спустя. С беспомощными стихами, которые я лепил всю ночь напролет, при таких глазах лучше было и не начинать, это я понял сразу.
Я поплелся обратно в монастырь, жутко сожалея, что мне не девятнадцать лет и три месяца. Именно в этом возрасте полноценный буддийский монах имеет право принять оставленные предками двести пятьдесят обетов и остаться наедине со своими мыслями.
Когда все надежды были похоронены, мне протянули руку помощи. По иронии судьбы это сделал Тян. Отлежав положенное количество дней на монастырской койке, Тян снова заявил о своих правах на девушку. Не церемонясь с установленным нами порядком общения, уже в первый вечер своего выздоровления Тян снова таскал воду, перевязывал хворост и болтал с Юфань. Смеясь, Юфань рассказывала о целой ораве ухажеров, спустившихся с дерева и взявших дом в круг. В том числе речь зашла и обо мне. Юфань, смеясь, рассказала Тяну о моих цветочных потугах, а Тян в ответ бросил фразу, смысл которой сводился к следующему:
– Чего еще ждать от демона?
Тем самым Тян собственными руками, точнее собственным языком, разрушил маленькую любовную, хоть и пошловатую, идиллию. Рассказывая про меня жуткие истории, он добился обратного результата, вызвав ко мне интерес.
На следующий день я встретил Юфань в небольшой роще неподалеку от деревни. В последнее время я часто тренировался там, оттачивая полученные в монастыре навыки боевого искусства. В тот день, нацепив на глаза плотную повязку, я прыгал между деревьями так, словно меня окружили полки недружественных варваров. Неожиданно я понял, что в ряды варваров затесался кто-то намного более опасный. Я стянул повязку и увидел Юфань. Она стояла и смотрела на меня и улыбалась, как мне показалось, чуть насмешливо. За спиной у нее была вязанка хвороста.
Я нашел в себе силы для вежливого кивка, который больше напоминал судорогу страдающего зубной болью человека.
– Добрый день, – звонко сказала Юфань. Помню, голос у нее был, словно колокольчик.
– Добрый день, – я нашел нужные слова только после некоторого замешательства.
Юфань попросила помочь ей донести хворост до дома. Я взвалил вязанку на спину. Юфань шла рядом, с интересом поглядывая на меня.
– А правда, что ты демон? – наконец спросила она.
– Нет.
– А почему так говорят?
Я рассказал Юфань про свою первую встречу с барсом, утаив при этом причины, по которым я покинул монастырь. Оказалось, что Юфань прекрасно знает моего барса и помнит те времена, когда животное бродило по окрестностям в надежде вернуть меня в логово. Отец тогда запрещал им с сестрой покидать дом, опасаясь за их жизнь.
Я старался идти как можно медленнее, но дом Юфань был совсем рядом, и через каких-то пять минут я был вынужден вернуть девушке собранный хворост. Попрощавшись, я поплелся к монастырю, проклиная себя и свою нерешительность. Почему я не задержал ее? Почему не рассказал про таинственную комнату, про прочитанные там книги, про голодных коммунистов в ущелье, мечтающих изменить мир к лучшему? Я мог рассказать про своих неведомых родителей, которых, как я верил, я когда-нибудь найду.
Весь день я не находил себе места, а вечером принял веское решение раз и навсегда выбросить Юфань из головы и перестать изводить себя. Таким образом, моя тополиная ложа осталось пустой. Утром выяснилось, что я ничего не пропустил. Мальчишки рассказали, что Юфань весь вечер просидела дома, не обращая внимания на Тяна, который битый час, наподобие моего барса, кружил вокруг дома. Я пытался не думать о том, что не мое отсутствие послужило тому причиной, но ничего не мог с собой поделать. Едва дождавшись вечера, я, с трудом сдерживая себя, чтобы не побежать, направился к дому Юфань. Юфань ждала меня и вышла навстречу. Я был готов к любой работе, которую попросит меня сделать Юфань, но этого не потребовалось. Весь вечер мы провели, болтая на крыльце.
Краем глаза я видел Тяна, вальяжно идущего к дому Юфань. Увидев меня, Тян остановился. Думаю, на него смотрел весь тополь, ожидая от первопроходца очередного подвига. Но подвига не случилось. Пожелав взглядом, чтобы меня покусали все гадюки мира, Тян сразу поплелся в монастырь, признав свое поражение. Такое поведение дало понять остальным мальчишкам, что искать свое счастье в доме Юфань бесполезно, и они по одному начали спускаться с дерева.
Исход этот вызвал у Юфань приступ смеха. Девушка смеялась неудержимо и слегка истерично: так смеются люди, неожиданно освободившиеся от непосильного груза. Как бы я ни хотел, но я не смог разделить ее радость. Перед товарищами было не то чтобы стыдно – неудобно. Не находя за собой ничего предосудительного, все равно я чувствовал себя слегка предателем.
Предательством своим я наслаждался минут десять. Затем на крыльцо тяжелым шагом вышла Мунь, и я услышал то, что не слышал уже многие годы.
– А это что за урод?
И этой женщине я хотел отдать свое сердце! Я помню, Юфань пробормотала мое имя, но оно не произвело на Мунь никакого впечатления. Внешность моя, не принятая в этих краях, сделала свое дело, несмотря на годы, проведенные в монастыре. Забавно, что через какие-то несколько месяцев, невзирая на глаза и волосы, меня отправят на верную смерть во имя Поднебесной. Я кое-как попрощался с Юфань, нашел в себе силы кивнуть ее старшей сестре и поплелся в монастырь. Там меня уже поджидали мальчишки, ненавидящие меня за успехи и требующие горячих подробностей.
Как выяснилось, препятствия украшают любовь. Есть мнение, что прыщавые юнцы, дрожащие при виде друг друга, не имеют права на это высокое слово. Так зачастую говорят сорокалетние мужчины, безустанно изменяющие своим женам. Но я не буду их слушать. Равно как и не буду утверждать, что до конца понял смысл этого слова. Следующим утром Юфань ждала меня в роще рядом с монастырем. Была ли это любовь или нечто, о чем стоит спросить у сорокалетних мужчин, я не знаю. Может, так и стоит назвать это чувство: «встреча в роще» плюс с десяток пунктов уточняющих подробностей.
– Не обижайся на сестру, – первым делом попросила Юфань. – Мунь очень хорошая и заботится обо мне.
Я поспешил заверить Юфань, что ни о какой обиде речь не идет, и даже неосторожно рассказал ей о своем первоначальном выборе. Юфань долго смеялась и никак не могла остановиться.
Наши встречи продолжались два месяца, и за это время я даже близок не был к вещам, о которых так легко распространялся Тян долгими монастырскими вечерами. Один раз я увидел, как по платью Юфань ползет маленький паучок, я протянул руку, чтобы смахнуть безобидное насекомое, но Юфань отдернулась от меня, словно ошпаренная. Я немедленно объяснил девушке свой жест, и паук, продолжающий свое странствие по платью Юфань, стал свидетелем моей целомудренности. Юфань, смеясь, приняла мои объяснения, но тот страх, который появился в ее глазах, навсегда заставил меня отказаться от каких-либо помыслов. Я боялся потерять Юфань настолько, что не мог решиться на поцелуй даже в мыслях.
Спустя два месяца я твердо решил навсегда остаться рядом с Юфань на всю жизнь. Я планировал уйти из монастыря, построить дом и обзавестись хозяйством, убедив тем самым отца Юфань и ее сестру в своей надежности. Юфань полностью вытеснила из моей головы все мысли о поисках родителей. Возможность быть таким, как все, и жить, как все, захватила меня целиком. Я не рассказывал Юфань о своих не очень-то грандиозных планах, но уже начал присматривать место, где будет стоять наш будущий дом.
Как выяснилось, планы Юфань простирались еще дальше. Как-то во время беседы Юфань неожиданно нахмурилась и испытующе посмотрела на меня.
– Что? – спросил я. – Что-то не так?
– Если я рожу девочку, – неожиданно заявила Юфань, – я не буду перематывать ей грудь и стопы. Это очень больно.
Дело в том, что китайские каноны женской красоты были своеобразны. Считалось, что большие ноги и большая грудь – уродство, а девушка в идеале должна быть тоньше тростинки. И если с этим можно было как-то согласиться, то рецепт идеальной женской красоты в Китае вызывал большие вопросы. Начиная с самого детства рачительные мамаши, желая своему чаду всех благ, стягивали грудь дочки плотной холщовой тканью, а ноги бинтовали, максимально подтягивая носок к пятке. В семье Юфань не было мамы, только вечно занятый крестьянин Яо, который совсем забыл про дедовские традиции, воспитывая Мунь, и вспомнил про них, когда дело дошло до Юфань. Нужно ли говорить, что отцовские бинты были намного туже, нежели те, которые бы затянула гипотетическая мама.
– И еще я не буду заставлять ее учить имена всех родственников до седьмого колена, – продолжала Юфань. – Я и сама их не знаю. И мне не понравится, если ты захочешь взять вторую жену, как мой дядя Ливей.
Я с легкостью согласился на поставленные Юфань условия, неприемлемые для любого другого китайца.
– Конечно, – сказал я. – Будет, как ты скажешь.
Юфань с признательностью посмотрела на меня. Очевидно, она готовилась к этому разговору и не ожидала, что он получится таким легким.
