Чёрный лебедь

Лея Чернова

Чёрный лебедь

Глава 1. День, когда всё началось

Театр «Гранд-Опера» тонул в сумерках. Последние лучи солнца цеплялись за позолоченные статуи муз на фасаде, скользили по острым шпилям крыши и застревали в витражных окнах, окрашивая мраморные ступени в цвет запекшейся крови. Золотые карнизы, облитые алым светом, походили на раскалённые лезвия. В гримёрке №13, всегда отводившейся примам, пахло гримом, лаком для волос и чем-то кислым – страхом или потом.

Анна Морозова стояла перед зеркалом, впиваясь ногтями в бархатную обивку стула. Её отражение казалось чужим: слишком большие глаза, слишком острые скулы, губы, сведенные в тонкую белую ниточку. На шее алели следы от пальцев.

Всего два часа назад его руки сжимали её горло, а он шипел ей на ухо: «Ты думаешь, твой талант что-то значит? Ты всего лишь мой проект. А проекты закрывают».

Аня медленно провела пальцем по экрану телефона. Видео длилось 3 минуты 47 секунд. Трясущаяся картинка: роскошный номер отеля, её собственное голое тело, прижатое к шелковому покрывалу, и Артём с камерой в руке.

– Улыбайся, звезда, – смеялся он, а потом… Анна выключила запись. Её тошнило.

***

– Интересная подача, – сказал он после первого поклона. – Тебе нужно немного огня… и чуть меньше страха. Но я могу помочь. Если захочешь.Когда она впервые пришла в «Гранд-Оперу», всё казалось сказкой. Огромные зеркала, запах лака и пудры, закулисный полумрак, наполненный шёпотом, шелестом пачек и звоном растянутых гамм – будто портал в мир мечты, где она наконец могла стать кем-то большим, чем просто «девочка из провинции с талантом и длинными ногами». Артём Новиков появился почти сразу. Он не сиял, он притягивал, как чёрная дыра. В нём было что-то опасное, но захватывающее. Он знал, как держать паузу, как смотреть так, будто видит в тебе больше, чем ты сама.

Она хотела. Конечно, хотела. Кто бы не захотел?

– Главное – не разочаруй. У меня на твою роль ещё три девочки. Но ты мне нравишься больше остальных. Пока что.В первый вечер он позвал её в кабинет, чтобы обсудить партию. Угостил шампанским, показал фотографии с гастролей, говорил спокойно, почти по-отечески. Аня смеялась, он смотрел на неё долго, пристально. А когда она уже собралась уходить, он наклонился ближе:

С того вечера она всё чаще оставалась после репетиций по его личной просьбе: «Надо проработать пластическую фазу», «Ты должна чувствовать тело партнёра», «Без страсти эта роль мертва, ты понимаешь?».

Он касался её будто бы случайно, показывая движения. Пальцы задерживались на талии дольше, чем нужно. Иногда поправлял ногу, касался чуть выше, чем позволяли приличия.

Она доверяла. Старалась не обращать внимания. Ведь все так делают, да? Просто он требовательный. Она хотела стать примой – а балет не для слабых.

Теперь уже Аня не могла вспомнить, когда именно это стало не уроком, а условием. Когда прикосновения перестали быть случайными, а «если хочешь танцевать» стало означать секс. Она не думала, что это принуждение. Тогда – ещё нет. Просто чувствовала, что выхода у нее больше нет. И если не согласиться, то будет хуже.

Он решал, кто танцует. А она хотела танцевать. Сначала она просто терпела, потом привыкла так выживать.

Аня задумалась, где во всём этом осталась она? Если осталась.

***

Отмахнувшись от воспоминаний, достала потрёпанный дневник с вытертой золотой надписью «Репетиции» из ящика стола.

С тихим вздохом открыла его на последней странице, где вместо даты было написано: «Если это читаешь – я уже свободна». Взгляд быстро пробежался по строкам:

Екатерина Белова – травма спины, 12.03.2022;

София Крылова – шантаж интимными фото, 05.08.2023;

Виктория Орлова – „несчастный случай“ на репетиции, 14.11.2021;

Меня он сломает сегодня.

За дверью послышались шаги. Девушка резко вдохнула – пахло его одеколоном, Creed Aventus, с нотками ананаса и бензойной смолы. Этот запах она узнала бы с любого расстояния.

– Анечка, – голос Артёма был сладким, как сироп. – Ты готова к нашему маленькому… разговору?

Она испуганно оглянулась на дверь и быстро спрятала дневник в ящик Софии – молодой танцовщицы, которая тоже определённо была жертвой этого придурка. Затем достала из шкатулки пуанты, те самые, в которых танцевала Жизель в прошлом сезоне. Ленты были разрезаны, конечно, нарочно.

– Я жду! – он ударил кулаком в дверь. Резко дёрнул ручку, но дверь не поддалась. Заперта изнутри.

Возникла небольшая пауза, как будто он не сразу понял. Потом последовал второй рывок, уже злее. Глухой стук плечом.

Анна взглянула в окно. Крыша была в трёх шагах – достаточно откинуть раму. Внизу, на площади, кучковались зрители, ждущие вечернего спектакля.

– Последний выход Анны Морозовой, – прошептала она с горьким смешком, и нажала «отправить» на новеньком айфоне. Письмо с видео улетело на три адреса: Екатерина, София, Виктория.

В этот момент дверь с треском распахнулась.Она поднялась на подоконник и посмотрела вниз. На площади перед у афиш и фонарей собралась публика: улыбающиеся, нарядные, с букетами в руках. Кто-то фотографировался на фоне афиши, кто-то смеялся, кто-то нетерпеливо смотрел на часы: ещё чуть-чуть и начнётся.

– Ты что, глухая?! – Артём влетел в комнату. Его галстук был криво завязан, на лацкане пиджака темнело пятно от вина. В глазах только раздражение.

Анна повернулась к нему, стоя на краю подоконника. Ветер трепал её распущенные волосы. На ней был костюм Умирающего лебедя – белоснежный, с вышитыми серебром слезами.

– Смотри, – сказала она, глядя прямо в его глаза, – как падают звёзды.

И шагнула в пустоту.

***

Спустя час

Темноту площади разрывали мигалки полицейских машин. В круге жёлтого света, отбрасываемого фонарём, лежало белое пятно, накрытое чёрным брезентом. Из-под ткани выбивалась тонкая рука, застывшая в последнем балетном жесте.

В это же время, в тёплом кабинете театра, Артём Новиков, развалившись в кресле, небрежно вертел в пальцах хрустальный бокал с рубиновым вином, а телефон прижимал к уху мёртвой хваткой:

– Уберите эту истеричку из хроник, – его голос звучал устало, будто он обсуждал не смерть, а отменённый спектакль.

– Пусть напишут, что это несчастный случай. Балет… – он сделал паузу, наслаждаясь собственной значимостью, – не терпит слабых.

За окном, на площади, ветер шевелил край брезента, обнажая на мгновение прядь светлых волос. А в гримёрке №13, где ещё витал запах косметических средств и театрального грима, со стола медленно скатилась тюбик помады, оставив на паркете алую черту, похожую на кровавый след.

Глава 2. Молчи и выживешь

Через два дня после похорон

София Крылова стояла у окна, прислонившись лбом к холодному стеклу, и смотрела, как по асфальту разъезжается слякоть. Март в Москве был особенно безразличен к человеческим драмам: вялый, серый, насквозь промокший. Город дожёвывал последние клочья грязного снега и выплёвывал их на обочины. С крыш свисали потёкшие сосульки, а асфальт под ногами был таким же скользким, как воспоминания.

Внутри все также пахло пылью, потом и канифолью. Репетиционный зал жил по расписанию, как будто в мире не случилось ничего особенного. Кто-то включил музыку и скрипнула пластинка – старая «Жизель», та самая, в которой Анна больше не станцует второе действие. Девочки у станка вытягивали шеи, взмахивали руками, будто лебеди, которых некому спасти.

– Говорят, он теперь с Лизой…Той самой, у которой теперь только сольные партии, даже когда она допускает ошибки. Но кто же будет спорить с Артёмом?

– Ты слышала? Она реально прыгнула, – шепнула одна.

– В костюме и с макияжем. Перед самым выходом на сцену, – ответила вторая.

Шёпот был приторный, как сахарный сироп: тянулся по залу, цеплялся за стены, оставался на зеркалах.

София медленно обернулась. Отражения в зеркале дрожали, как в воде. Ни одна не плакала – даже та, что раньше падала в обморок от любого замечания. Все держались, как учили.

Слёзы здесь – признак слабости, которую не только не принимают, но и за которую легко платят высокой ценой: ролью, карьерой, а иногда и собой. Слабых не зовут в Большой.

Еще недавно у этого станка стояла Аня: слишком хрупкая, слишком правильная и слишком талантливая, чтобы выжить. Она танцевала Жизель лучше всех, с такой нежностью и болью, что казалось: сама героиня ожила на сцене.

Театр таких не любит. Он любит тех, кто может выдержать унижение и улыбнуться, кто упадёт и тут же встанет, кто будет молчать.

София вернулась в гримёрку, никому не сказав ни слова. Подошла к сумке, вытащила телефон, открыла почту. Нашла то самое письмо, из-за которого не спала всю ночь. В нём не было ни текста, ни прощаний.

Только имя в строке отправителя: Анна Морозова

Вложения: 1 файл

Тема: Последний выход

Медленно опустилась на пол у стены. Холодный линолеум пробивал через трико, но ей было всё равно. Пальцы дрожали как у школьницы перед первым экзаменом, не сразу получилось нажать play.

Три минуты и сорок семь секунд.

Она смотрела, не дыша. Камера дрожала. Шёлковое покрывало. Презрительный, язвительный смех. Анна, закусившая губу до крови. Его голос – тише шёпота, но громче выстрела.

София погасила экран. Посидела ещё немного с телефоном в руках, сжимая его так, будто от него зависела жизнь.

Потом медленно поднялась, подошла к зеркалу и посмотрела в своё отражение.

– Значит, всё правда… – прошептала она, и холод прокатился по спине. – Он убил Аню.

София вышла из зала, прижимая телефон к груди. Сердце колотилось так, что казалось – сейчас разобьётся. Дверь за ней захлопнулась с глухим звуком, как гробовая крышка.

Коридор был пуст. Пахло хлоркой и дешёвым кофе. Она вышла из здания, почти не глядя по сторонам. На улице было холодно. Сырой ветер тянул за волосы, в лицо били редкие капли.

Дошла до машины, села на водительское, не включая свет, не пристёгиваясь. Опустила лоб на руль, сделала глубокий вдох. Потом выпрямилась и разблокировала телефон.

Пальцы дрожали, но уверенно нашли видео. Play.

Она уже знала, что увидит, каждую деталь, каждую интонацию, каждую тень. Знала, когда в кадре появится он. Когда прозвучит этот голос, от которого у неё сжималось горло. Когда Анна вздрогнет еле заметно, будто от сквозняка. И всё равно не могла оторваться.

На экране снова появилось то самое покрывало. Та же мёртвая тишина, нарушаемая только обволакивающим шёпотом и мерзким дыханием ублюдка. Всё происходящее выглядело слишком интимно: до дрожи в пальцах, до тошноты в горле.

Аня лежала, как сломанная кукла, с застывшим взглядом и лицом, будто покрытым лаком. Ни одного звука, ни одной эмоции – только крошечный надрыв в уголке губ, который невозможно было не заметить, если знаешь, куда смотреть.

Это не просто насилие. Это жесткая игра. Это спектакль, в котором роль жертвы всегда прописана заранее. А убийца маскируется под «наставника».

Когда видео закончилось, экран погас, а София увидела в нём своё отражение: бледное, осунувшееся лицо, незнакомые глаза.

Она положила телефон на пассажирское сиденье и вытерла влажные ладони о ткань на бёдрах. Села ровно, стараясь дышать глубже, но сердце всё равно стучало слишком громко.

Вспомнила о других жертвах и достала из сумки потрёпанный дневник с вытертой золотой надписью «Репетиции». Листая страницы, она остановилась на самой последней, где вместо даты стояла всего одна строка:

«Если это читаешь – я уже свободна».

Взгляд пробежал по знакомым строчкам ниже:

Виктория Орлова – „несчастный случай“ на репетиции, 14.11.2021;

София Крылова – шантаж интимными фото, 05.08.2023;

Екатерина Белова – травма спины, 12.03.2022;

И последняя, словно предвестник тьмы:

«Меня он сломает сегодня».

София сжала дневник до хруста страниц и прижала его к груди. Сердце колотилось так, будто вот-вот разорвётся. Этот список – не просто записи, а безжалостный приговор. Всё, что случилось с ними, было далеко не случайностью. Это была тщательно спланированная игра одного больного ублюдка.

Она снова опустила голову на руль, позволив тяжести горечи и злости заполнить каждый сантиметр своей души. Это был её момент – момент, когда молчать уже нельзя.

Назад пути не было. И если быть честной, ей больше не хотелось туда возвращаться.

Глава 3. Начало конца

Крошечная квартира Софии пахла ванилью и пылью старых книг. За окном мартовский дождь барабанил по стеклу, оставляя мокрые следы. За маленьким кухонным столом сидели три женщины, все в чёрном, словно тени из прошлого.

Виктория нервно крутила в пальцах пустой стакан, не отрывая взгляд от экрана ноутбука, где мелькали кадры с обнажённой Аней.

– Он действительно убил её, – выдохнула она почти беззвучно. Голос дрожал, но в нём был гнев.

Катя провела пальцем по шраму у виска – тому самому, что Артём назвал «несчастным случаем».

– Он убивал нас всех. Просто не всех сразу, – сказала она, холодно и без жалости.

София закрыла глаза, и на миг в тишине раздался шёпот – голос, который до сих пор звенел у неё в голове: «Твоя сексуальность возбуждает. Ты следующая».

– Что теперь? – спросила она.

Тишина наполнила комнату, становясь удушающей. Плотные шторы превратили мартовский вечер в призрачный сумрак, где время текло по своим законам.

– Он не просто унижал её, – Виктория сжала края стола, пальцы побелели.

– Он растягивал этот ужас. Насыщался болью, как вампир. Издевался и унижал ее, сломил настолько, что она не могла никому рассказать.

– Это не просто издевательство, – сказала Екатерина, – это настоящий кошмар.

София сжалась, вспоминая его руки, что сжимали шею, горячее дыхание у уха: «Если кому-нибудь скажешь – умрёшь». Жестокая похвала «послушная кукла» звучала теперь как проклятие, а его противный поцелуй – как плевок в лицо, который заставлял тело гореть от отвращения.

– Он ломал нас медленно, – тихо сказала София. – Сначала заставлял поверить в избранность, а потом… отрезал крылья.

– И когда ты пытаешься сопротивляться, – добавила Екатерина, – он уничтожает тебя и твое будущее.

Пауза.

– Не просто жизнь. Балет и сцену. Всё, ради чего ты дышала и жила.

В комнате повисла гнетущая тишина, словно воздух сгустился и стал почти осязаемым.

Виктория резко встала и, хромая, подошла к окну. Её нога, словно живое напоминание, тяжело волочилась по полу – «несчастный случай» на репетиции «Жизели», который оставил не только шрамы, но и бесконечную боль и ненависть.

– Что, мы просто расскажем всем? – её голос сорвался, как хлыст. – Выложим это в сеть? Нам не поверят и напишут, что мы истерички, что мстим за свои комплексы и обиды.

Екатерина медленно открыла старую театральную папку, из которой вывалились медицинские справки, фотографии синяков, снимки и распечатки заключений врачей.

– Он уничтожил всё, что мог, – сказала она, – но забыл одно.

– Что? – спросила София.

– Нас, – спокойно ответила Екатерина, и глаза её загорелись.

– Мы же живые доказательства.

Она вытащила из папки и положила на стол три билета на гала-концерт, который пройдет через месяц.

– На концерте будут все: спонсоры, коллеги, старые друзья. И, конечно, пресса. Мы не просто покажем правду – мы врежем ей по щекам каждого, кто закрывал глаза.

Виктория нервно рассмеялась.

– И что? Мы выйдем на сцену и расскажем? Нам никто не поверит. Нас назовут шлюхами и истеричками, а его оправдают.

Екатерина улыбнулась – ледяной улыбкой человека, у которого уже не осталось ничего, кроме ярости и жажды мести. После этой улыбки девочки впервые за долгое время почувствовали: у них есть шанс. Не просто на месть – на справедливость. На то, чтобы их наконец услышали.

План мести родился здесь, в этой тесной кухне в спальном районе Москвы:

– Я сыграю роль послушной девочки, которая всё ещё надеется на милость и готова переспать с Артёмом по первому зову. Я последняя с кем он спал, перед тем, как переключился на Морозову, – тихо, но чётко сказала София, – так и заманю в ловушку.

Виктория моргнула.

– Подожди… ты же не обязана… можно придумать другой способ…

– Нет, – перебила София, голос стал твёрдым. – Он не поверит в письма, намёки, сценки. Только в тело. Он доверяет только тем, кто соглашается лечь под него. Это его язык.

– Но это же снова пройти через… – начала Екатерина, но не закончила.

– Да. Я знаю.

Она встала из-за стола, подошла к зеркалу и посмотрела на своё отражение, будто проверяя, осталась ли та девочка, которую он когда-то сломал.

– Но я больше не кукла. Я настоящий капкан. И если он сунет руку – пусть пеняет на себя.

В кухне повисла тишина – как перед последним актом, когда публика ещё не знает, чем закончится трагедия.

Виктория тихо выдохнула, будто только сейчас поняла, насколько всё серьёзно.

– Тогда я возьму кабинет на себя, – сказала она. – Я знаю коды. И где он прячет флешки. Любовницы такое запоминают лучше дней рождения.– А я подготовлю сцену, – кивнула Екатерина. – Не театральную – настоящую. С прожекторами, звуком, декорациями. Чтобы никто не смог отвернуться.

– На концерте будет пресса, – напомнила София. – Мы не просто покажем правду. Мы заставим её смотреть им в лицо.

– А потом? – спросила Виктория.

– Но мы же не… не убьём его? – голос Софии дрогнул едва заметно.Екатерина подняла на неё глаза. Взглядом хирурга перед разрезом.

– А потом он узнает, что значит быть куклой без воли и без защиты. Без выхода. Почувствует всё, что пережили мы.

– С этой грязью, – подхватила Виктория, – которая теперь не отмоется даже кровью.Екатерина покачала головой и медленно, почти ласково, улыбнулась.

– Нет. Мы сделаем хуже. Оставим его жить. Жить с тем, что он сделал.

А их тени на обоях слились в одну тёмную, упрямую. Невыносимо живую. В этот момент за окном ударил гром – как дирижёрская палочка по пюпитру, предвещая финал.

Глава 4. Перелом

Катя открыла глаза и долго лежала, слушая, как в тишине комнаты бьётся её сердце. Спина напоминала о том, что он оставил после себя – не только синяки, но и глубокую травму, которая ещё долго не пройдет. Она попыталась встать, но боль приковала её к кровати, словно цепями.

Воспоминания ворвались в сознание, тёмные, как засохшая кровь на её коже. Он стоял в дверях, с ножом в руке, который он сжимал так крепко, что пальцы побелели. Его глаза горели безумием.

Артём подошёл, и, не говоря ни слова, схватил за руку, с силой притягивая к себе. Его дыхание было тяжёлым, от тела пахло потом и чем-то похожим на горький миндаль. Он прижал нож к её шее, острое лезвие чуть касалось её кожи.

– Ты думаешь, что можешь уйти? – его голос был низким, хриплым и пропитанным ненавистью.

Он не говорил ласковых слов. Только приказы, наполненные презрением и желчью. Его пальцы сжимали Катю так, что кровь застучала в висках, а шрамы и синяки казались лёгкой мелочью по сравнению с этой угрозой.

Он протянул руку, и губы его коснулись шеи, оставляя тёмные следы, но не ласковые, а полные безжалостной власти.

Без предупреждения схватил её за волосы, резко дернул голову назад и бросил на кровать. Его руки были грубыми и холодными, сжимая так, что боль простреливала в плечах. Артём отрывал с неё одежду, не давая даже шанса на сопротивление. Тело нависало сверху, движение было быстрым и беспощадным.

Он владел ей, как вещью: без прикосновений нежности, без малейшего уважения. Катя ощущала каждое его жестокое движение, каждый толчок внутри, как пощечину. Его тяжёлое дыхание, запах пота и алкоголя невозможно забыть. Его пальцы оставляли синяки, а рот – тёмные отпечатки на коже.

Катя пыталась спрятать лицо, закрыть глаза, но Артём не давал покоя: хватал за волосы, держал голову в неудобном положении, чтобы она не могла даже вскрикнуть, заставлял смотреть и снимал на видео.

Он ломал её не сразу, а медленно, с извращённым терпением. Заставлял чувствовать себя чем-то грязным и неполноценным, словно вещью, которой попользовались и выбросили.

Но в этом её личном аду внутри зарождалась не сломленная сущность, а дикая злоба. Злоба, которая будет её силой. Злоба, которая заставит его заплатить.

Катерина первая начала воплощать в жизнь часть их тщательно продуманного плана. Сердце билось быстро, но она не могла позволить себе сомневаться, ведь на кону была правда, которая должна была прорваться через стены молчания.

Сегодня ей предстояло сделать первый шаг и найти того, кто сможет рассказать эту историю всем. Журналист, знакомый с её прошлым, человек, который когда-то слушал её и мог понять.

Она подошла к редакции «Городских Вестей», не позволяя себе отвлечься. Толкнула дверь и сразу увидела знакомое лицо – Алексея, который когда-то брал у неё интервью о премьере в Париже. Его взгляд сразу смягчился, но на губах осталась лёгкая усталость и скепсис.

– Алексей, – она посмотрела ему прямо в глаза, голос был уверенным и без излишней официальности. – Ты помнишь меня? Я давала тебе интервью пару лет назад – про театр и всякие светские вещи. Но сейчас у меня есть история, от которой не откажется ни один журналист: большой скандал, эксклюзив, и правда, которая может всех шокировать.

Алексей на мгновение задержал взгляд на её серьёзном лице, улыбка чуть скривилась – видно, что тема его зацепила.

– Скандал? Давай обсудим вдвоём. Но тут не место для разговоров. Пойдём в парк, там тихо и никто не помешает.

– Рассказывай, – сказал Алексей, усаживаясь поудобнее. – Что там на самом деле случилось?

Катя глубоко вздохнула, глядя на дорожку, по которой неспешно проходили прохожие.

– Это история о том, что скрывается за красивыми афишами и блеском софитов, – начала она тихо. – О том, как в нашем театре пытаются замять серьёзные проблемы: насилие, молчание жертв и бездействие руководства. А ещё недавняя смерть Ани Морозовой – это не было самоубийством. Люди боятся говорить, но я не могу молчать. Вот почему я пришла к тебе.

Алексей нахмурился, словно взвешивая каждое слово.

– Это серьёзно, – сказал он. – Такие истории требуют доказательств и аккуратного подхода. Если ты готова пойти до конца, расскажи всё, что знаешь.

– У меня есть документы, свидетели, и… я сама была частью этой истории, – тихо сказала она. – Но нужна твоя помощь, чтобы это не осталось в тени.

Алексей кивнул и достал блокнот. В парке остались трое: женщина, которая больше не могла молчать, правда, которую прятали слишком долго, и журналист, готовый её рассказать.

Глава 5. Из пепла

София проснулась под утро. Лунный свет просачивался сквозь жалюзи, но ей казалось, что он только подчёркивает серость её мыслей и грязь воспоминаний. Глаза тяжело открывались, а в голове пульсировал нестерпимый зуд – мысли об Ане, её боли и ужасе, будто колючие проволоки, впивались в сознание.

От досады сжала простыню в руках, пытаясь заглушить ворох образов, которые неслись вихрем в голове. Вспомнила лицо Ани: бледное, измождённое, глаза, наполненные тихим отчаянием вырывались из памяти и сжигали её изнутри. Как можно забыть такое? Как можно позволить этому продолжаться?

Она почувствовала холодный пот на лбу и горькую желчь в горле. В её душе сидело отвращение к Артёму, к себе за слабость, к всему, что окружало эту чертову историю. Но сильнее всего – к безразличию мира, который закрывал глаза на чужие страдания.

Она поднялась с кровати, дрожа от смеси злости и страха. Взглянула на своё отражение в зеркале: глаза опухшие, губы сжаты, кожа бледна.

– Я не имею права сломаться, – прошептала она себе. Но голос звучал с надрывом, как будто Софа боялась не выдержать.

В голове промелькнула мысль: «Аня уже не проснётся, но я должна быть сильнее ради неё, ради нас всех».

София медленно оделась и подошла к окну. За стеклом серое рассветное небо и ленивый дождь, который казался отражением её настроения – бесконечным и холодным. Она вздохнула, собираясь с мыслями, готовясь к вечеру, который обещал стать первым шагом к мести.

Весь день прошёл в молчаливой подготовке. София почти не ела и не говорила, лишь репетировала свой монолог.

Вечерний свет фонарей пробивался сквозь плотно задернутые шторы в небольшую комнату, в которой у напольного зеркала стояла София и застёгивала пуговицы яркого пальто. Каждое движение отточено, будто репетировала его сотни раз. Она надела красную помаду: не ту, что обычно носит, а ярче, вызывающе. Артём любил её именно такой подчёркнуто женственной, почти покорной.