Надежда и разочарование. Сборник рассказов

Рашид, занятый своими неудачами, на скорости приближался к светофору и не заметил, как резко тормознула машина спереди. Он, что есть силы, надавил на педаль – округу оглушил визг тормозов. Рашид выдохнул, откинул голову на подголовник и посмотрел на левый ряд. Из высокого блестящего черного джипа на него надменно смотрели черные глаза. В дорогом костюме и галстуке пассажир или хозяин смотрел на него сверху вниз с пренебрежением. «Это называется социальная градация, где есть успешные и неудачники, как я, – продолжал думать Рашид. – Я должен считать каждую копейку, чтобы гасить кредит банка – двадцать четыре процента годовых – с ума сойти, наливать бензин по сорок рублей за литр, гасить счета за газ и черт знает еще что. Ах, да еще ремонтировать мою колымагу. Пассажир, наверное читал мои мысли – улыбнулся, гад, приводя в движение клубок усов… Может он и есть представитель “Национального достояния”, “Национального банка” или судья, а я его жертва… Нет, так не пойдет», – решил Рашид и за светофором свернул машину направо – в сторону слесарных мастерских. Он ехал медленно мимо ряда гаражей – все, как назло, заняты. Повезло – в самом конце ряда в боксе двери открыты настежь, а хозяева скучают на лавочке: один худой со светлыми глазами, другой, постарше – коренастый, с бычьей небритой шеей и лохматыми руками, покрытые кучерявыми волосами.

– Вы свободны? – спросил Рашид, приоткрыв окно.

Худой вскочил.

– Да, заезжайте, – сказал он. – У нас с утра еще никого не было. – Что у вас там случилось?

– Тормоза скрипят, – ответил Рашид, выползая из-за руля. – Надо поменять левый тормозной барабан.

– Один?

– Да.

– А второй?

– Второй я поменял на той неделе.

– Ручник работает?

– Да, – ответил Рашид, глядя в его бегающие жаждущие глаза и подумав о том, что этот слесарь готов разобрать его машину на части и собрать, лишь бы содрать как можно больше денег. «При чем здесь ручник ума не приложу!»

В бокс забежал слесарь с соседнего бокса.

– Смотри, сосед, – он в руке держал болт и гайку. – Эта гайка не подходит ни к одному болту, а этот болт – ни к одной гайке, – сообщил он с удивлением в глазах. – Как интересно!

– Чему удивляться, – произнес слесарь. – Это как бракосочетание.

Вместе посмеялись и разошлись.

«Проблема может быть и в ручнике», – услышал Рашид вдогонку, когда стал уходить в магазин за тормозным барабаном.

Когда Рашид вернулся с магазина, он с возмущением заметил, что весь зад машины и вся система ручника разобрана.

– Что вы сделали? – с возмущением произнес Рашид.

К нему медленно подошел коренастый, с потресканным тросом на руках. Он что-то говорил, губы двигались без голоса – затем, освободив одну руку, провел большим пальцем по шее.

Рашид обратился к напарнику.

– Что он говорит?

– Он говорит: «Киргуду, век воли не видать», – он улыбнулся. – Он вчера перебрал холодного пивка и потерял голос. Он говорит, что трос надо менять, он ржавый.

Рашид взял в руки трос и свободно потянул железную нить.

– Смотри. Ручник ходит, – с надеждой произнес он, чуть повысив голос.

– Вы мне не верите. Я – мастер и знаю лучше вас. Проблема – в ручнике. Тем более, вам не надо покупать. Смотрите, сколько их у нас, – он повел вокруг рукой. Вся стена была увешана тросами.

– Ладно, – помахал рукой Рашид. – Если скрип не пропадет, то барабан поменяете бесплатно.

– Договорились.

Всему вина – диван

Рашид попал домой поздно за полдень и, лежа на диване, продолжал размышлять: проблемы, нахлынувшие, как снежный ком, требуют решения – с государством не поспоришь. «Подожду пенсии. Никому нет доверия. Чтобы верить, нужна не вера, а сила. Впрочем, как и в политике, как и в курятнике: увидят слабость – заклюют… Люди хуже зверей, особенно политики, чиновники, банкиры… Люди равны, когда еще не родились или когда умерли. А посередине – жизнь, которой могло и не быть. Тогда где люди, которые не родились? Они в своем клеточном состоянии счастливы? Не потому в какой-то религии утверждают, что люди рождаются в грешный мир?» Прорывной смех внука оборвал его философские мысли. Он входит в зал с айфоном.

– Дед, такой крутой анекдот. Рассказать?

– Нет. Сегодня я сам как анекдот. – Где пульт? – спросил он. Из кухни доносились женские голоса и никакого ответа. Он повысил голос.

– Дед, ты, что, не видишь? Вот, – он поднял пульт с дивана рядом с Рашидом и протянул деду, – очки надо одевать. Принести?

– Пошел вон! Доживешь до шестидесяти лет, и я посмотрю, как ты будешь видеть.

Внук закрыл глаза, поднял голову к потолку и стал губами считать.

– Дед! Вот здорово! – воскликнул внук. – Когда мне будет шестьдесят, тебе будет сто двадцать семь. – Внук стал безудержно хихикать.

– Ты почему смеешься? Некрасиво смеяться над дедом – этому тебя я не учил.

– Дед, тебе телефон надо будет заменить.

– Зачем? – дед явно заинтересовался, подбирая из-под бока айфон. Внук продолжал хихикать.

– К тому времени все твои друзья в контактах помрут.

«Странное время, – подумал Рашид, – телефон – средство общения, телефон-банк, телефон-часы и календарь. Зато образование – ноль, любовь – деньги, отношения – деньги, политика – деньги, будущее – туман…»

– Ладно. Хватит болтать. Хорошо, что хоть так учу тебя получать пятерки по математике. Но все равно, в твои годы я был лучше тебя.

– Не ври, дед – шестерки и в советские времена не ставили.

– Не мешай мне смотреть новости – ступай на кухню и доедай, а то не вырастишь.

Рашид включил канал «24».

– Опять Украина, – он громко проорал.

Двери кухни вновь открылись, и жена высунула голову в зал.

– Ты это с кем?

– Да, вот, – он пультом указал на экран. – Везде обман. Язаплатилденьгизаподключениетысячканалов, асмотреть нечего – одна пропаганда. Вчера на техстанции меня облапошили, как пацана. Не могу успокоиться. Я ему говорю: «У меня тормоза скрипят, надо колодку менять», а он поменял трос ручника. Тормоза как скрипели, так и скрипят…

– Мне не интересны твои тормоза, – процедила сквозь зубы жена, быстро установив на экране кадры из «Дикого мира».

– Не мои тормоза, а нашей машины, на которой я тебя везу по магазинам.

– Я уже забыла, когда для меня ты что-то покупал. Смотри и не нервничай, – поучительно проворковала жена, – здесь одни звери, такие как ты, – ехидно добавила она. – И не шуми, а то не даешь разговаривать.

– Что у вас за разговоры – одни сплетни, – сострил Рашид. – Я…, – дверь на кухню захлопнулась. Он закрыл рот и остановил свою агрессию в сторону женщин.

* * *

Рашид плохо спал. Но в отрывках он видел сон про охоту на львов в африканской саванне, на белых медведей – в Заполярье. А наутро после чая он задумал продолжить картины сна наяву – ему понравилось: первое – у него есть охотничий членский билет, второе – у него есть охотничье ружье, третье – у него есть охотничья собака – «Дружок». «Заодно сброшу пару килограммов веса», – думал Рашид.

Через час он был готов к выезду в Приэльбрусье – там снега, там холод, там шепчет ветер, не то что злые языки.

Проехав один поселок, на затяжном подъеме на сплошной линии разметки он уперся в длинную колонну легковушек, которая села на хвост груженого КАМАЗа. Тот урчал и дымил, но продолжал плестись, не думая уступить дорогу, приняв влево к обочине. «Вежливость нынче не в моде», – заключил Рашид.

Рашид выругался, осмотрелся по сторонам – сзади его поджимал джип черного цвета – не тот ли тип с города, который подсмеивался? – а спереди обрызгивала его лобовое стекло «Приора», которая часто выруливала на сплошную, чтобы выбрать момент для рывка. Рашид надавил на рычаг дворников – они заработали без воды и стали размазывать грязь по стеклу, очерчивая полосатые круги. Еще одна проблема. Рашид осознавал, что так долго он не сможет выдержать. Он вылез из колонны, несмотря на сплошную линию и дал по газам: мотор заревел и тут он на подъеме увидел встречную машину, стремительно приближавшуюся на большой скорости. Он чудом обогнал колонну и с ужасом обнаружил, что наехал на гололед. Надо было остановиться. В самый ответственный момент его подвели тормоза – неравномерность торможения свернула машину направо, и он, растерянный, бледный, с гулко стучащим сердцем, упал в кювет.

* * *

На следующий день Рашид лежал на диване с вывихнутым пальцем, с больным сердцем и думал о вчерашнем дне, о жизни, о годах и судьбе, ведь он мог вчера не вернуться с охоты.

Сколько лет вчера насчитал внук? Сто двадцать семь лет – а нервы как сберечь? Он вспомнил тормоза машины и увидел бегающие глаза афериста слесаря. Он позвал внука. Тот выбежал из кухни.

– Что, дедуля? Опять пульт потерял?

– Нет. Я уже телевизор не смотрю.

– Почему, дед? – глаза мальчика скорбные.

– Доктор сказал нервы и сердце беречь. Мне нужен твой папа. Найди его.

Через минуту сын стоял перед ним.

– Сынок, отгони, пожалуйста, машину слесарю вот по этому телефону, – он протяну ему листок бумаги. – И скажи ему, пусть поменяет тормозной барабан.

Через два часа Рашид, дрыхнущий на диване, услышав треск ключей от его машины, которые, как он, так и сын небрежно кидал на полку шкафа-купе в прихожей, проснулся и отнял голову от подушки.

– Ну что, сделал машину?

– Да, – бесцветным голосом ответил сын. – Поменял.

– А что поменял? – спросил Рашид сына, который был немногословен с отцом – повзрослел.

Сын на миг посмотрел в глаза отца и колко выронил:

– Трос ручника.

Рашид застыл с открытым ртом.

– Что с тобой, дед? – спросил внук.

– Ничего, – горестно ответил Рашид, уходя в себя. – Внук, принеси деду ножовку.

– Дед, хочешь сесть на телевизор и смотреть на диван?

– Надо вернуть диван в прежнее состояние. Только сейчас, спустя шестьдесят лет и отлежавшись на диване, я понял, что надо всегда быть в форме, чтобы тебя не заклевали, а то по кабардинской поговорке действительно «Под лежачий камень вода не течет». Всё! Завтра кардинально меняю свою жизнь!

– Уляжешься на телевизор и станешь смотреть на диван?

Судя по рекламе, телевизор смотрят жалкие, замученные перхотью, диареей, грязной посудой и вонючим унитазом люди.

– Деда, а ты в каком году телевизор впервые увидел?

– В 1967.

– Ух ты! А ты вживую его увидел?

– Нет, по телевизору.

Заговор

После высадки пассажиров рейсовый автобус подъехал к сельскому медпункту и резко остановился, обдав пешеходов облаком серой пыли. Сеидгамза выпрыгнул из кабины и пренебрежительно, в знак приветствия, махнул рукой двоим пострадавшим, которых он прижал к плетеной ограде. Он важничал – все-таки незаменимый шофер рейсового автобуса. Он величественно вошел в медпункт, ожидая достойного приема. В нос ударил запах йода. К своему удивлению он обнаружил на лице молодого врача Максима полное пренебрежение к нему. Он закрыл за собой дверь и, еще не успев отнять руку от дверной ручки с туловищем вполоборота, поздоровался.

– Можно войти?

Максим молча продолжал листать карточки пациентов.

Он поднял голову и столкнулся с самонадеянным взглядом улыбчивых и ехидных глаз Сеидгамзы.

– Ты уже вошел.

– Что-нибудь случилось? Ты такой убитый, – подколол Сеидгамза.

– А ты не слышал?

– Нет.

– Это село меня доведет до могилы, – Максим вздохнул и отложил бумаги. – Ты представляешь – вчера завмаг Али-мирза, директор школы Алибег, мой помощник Джалил на школьной бортовой машине ГАЗ-52 с Шеймерденом за рулем поехали в лес за дровами. Нарубили дров выше бортов, потом напились. На обратном пути Алимирза и Джалил сели на дрова и на полном ходу Шеймерден бросил машину под откос.

Глаза Сеидгамзы округлились.

– Да ты что! Живые?

– Да их ничего не берет, – сказал Максим и встал. – Машину он пустил на дерево, и она разлетелась на части – что где: двигатель нашли в двадцати метрах от места аварии, дрова разлетелись во все стороны, а колес так и не нашли.

– А сами? – спросил ошарашенный Сеидгамза.

– Джалил улетел на несколько метров, Шеймерден вышел из кабины как ни в чем не бывало – с его стороны двери висели на одной петле, и он помог выбраться директору школы с другой стороны. Через несколько минут они собрались под деревом, Джалил приполз непонятно откуда, и стали отмечать, что остались живы. Эти трое, когда опомнились, испугались и стали искать четвертого – завмага. А он, оказывается, висел над их головами вниз головой и дрых на ветке дерева, зацепившись за ремень. А как его достать? Один полез на дерево и потряс ветку, а двое внизу подхватили его. Когда я примчал туда, они сидели и смеялись, по горячке не чувствуя боли. У Шеймердена на виске появилась огромная шишка, и она продолжала расти; у остальных переломы ребер и ушибы. Отвез всех в район. А ты говоришь, почему без настроения.

– Странный народ, – промолвил Сеидгамза. – У них, наверное, иммунитет. Бог с ними, а на меня почему такой злой? – спросил шофер, приземляясь на деревянную табуретку с шаткими ножками. – Я всегда считал тебя другом.

– Больше не считай, – сказал Максим. – В этом селе есть любимая поговорка: «Посох пашет и в одну и в другую сторону». Я опоздал на рейс всего, может быть. на минуту и ты, не дождавшись меня. отчалил, хотя я просил тебе не отправляться без меня.

– Э-э…, братец, так не пойдет, – протянул Сеидгамза. – Я человек пунктуальный: минута в минуту. Это для меня закон. Ты один, а пассажиров у меня человек тридцать как минимум и каждый день. Эти туруфцы странный народ. Ты не обижайся – просто в следующий раз вставай пораньше. Ты должен ждать меня, а не я тебя. – Рука шофера легла на поверхность стола, и пальцы забарабанили – признак уверенности и превосходства.

– Ладно, говори, а то у меня мало времени.

Сеидгамза шлепнул по своему животу.

– Болит, – сказал он.

– И будет болеть, – сказал Максим. – Ты посмотри, он у тебя опухший.

– Это диагноз?

– Это болезнь. Гастрит называется.

– А что делать?

– Жирное мясо не есть, водку не пить и… без меня не уезжать, когда мне надо.

– А что мне кушать, если все время в Турифе готовят хинкал?

* * *

Туриф – небольшое дагестанское село со множеством родников кристально чистой горной воды, в древности оно было местом ожесточенных сражений. Сам Геродот был здесь, чтобы воочию увидеть захоронение Кира, который погиб от руки царицы Кавказской Аррании – Тамириш. Могила заросла высокими деревьями, образовав святую рощу – пир. Со всех сторон окруженный холмами, Туриф для врагов становился настоящей западней. Здесь на глубине штыка лопаты и сегодня можно найти останки древних воинов с доспехами. Так что, здесь кажется все постоянным, кроме водителя автобуса и участкового врача. Здесь нет гостиницы, и водитель автобуса по договоренности с автогаражом ночевал у сельчан по очереди.

* * *

– Скажи – пусть меняют меню на рыбу, на куры…У них же богатая кухня: цикаб из калачиков. О… как его готовит Фатмахала: чиргин из крапивы, афары из творога, гюмбе из мяса, дангу из копченостей, айран ччук и… хинкал из баранины, аж слюнки потекли…

– Остановись, пожалуйста, – взмолился Саидгамза. – Мне становится плохо – я такой голодный. Хорошо, тебя же тоже приглашают в гости. У меня идея: давай объявим им бойкот: один день я отложу рейс, а ты замыкай медпункт и поиздевайся над ними. По рукам?

– Заговор? А что это даст?

– Кутум – первоклассная каспийская сельдь. Давай перевоспитаем это село – оно чужое и для тебя и для меня. Жадные. Пусть достают рыбу.

Максим молчал – вроде, идея неплохая и, не подумав о последствиях, согласился.

– Да, у них тут есть богатые, – произнес Максим. – Могут себе позволить и осетр. Вот, например, Гаджукхалу. Я слышал: он целыми днями ищет золото, спрятанное его дедом Дарчем. Говорят: в царское время он работал кадием по семи селам. Скоро его дом обвалится, а он копает и копает.

– Ты его не трогай, – сказал Сеидгамза. – Ты так можешь обидеть меня и половину моего села, которая произошла от сестры Дарча по имени Баира. Я слышал, что у Дарча были прямые отношения с Дербентским ханом. Его внук Гаджук – справедливый мужик: сдал своего племянника Кади, председателя колхоза за то, что его жена Ева в обеденный перерыв воровала зерно со склада по мешку в день. Он не выдержал и, выйдя на крышу дома, закричал: «сельчане, если скажу, позор – мне; если не скажу, то лопну – воруют, воруют!».

– Ха-ха.

– Он также из-за гордости отстоял воду у тинитцев, которая шла на их мельницу, хотя в этом уже не было нужды.

– Извини, я не знал. Так выходит кругом все родственники и как их тогда наказать? Да, гордости у них не отнимешь, – вставил Максим, все дальше отвлекаясь от проблем и погружаясь в болтовню. – Я не знаю ни одного села ни в Табасаране, ни в Дагестане и ни где-нибудь в мире, где столько кладбищ – у каждого тухума свое кладбище. Интересно!

– И люди у них интересные, – сказал Сеидгамза. – все ветераны войны – брехуны: у них столько геройств и историй. Этот, как его, – Сеидгамза стал чесать затылок, – Шабан. Он – ветеран войны, сельский мулла и коммунист и водку пьет. Любит говорить: «Вы, дети мои, слушайте, что я говорю, но не делайте то, что я делаю». Самый большой брехун у них – Адил с сутулой осанкой и беспощадным нравом колхозного сторожа – его сильно боится детвора Он любит рассказывать, как его с гранатой в руке немецкий танк протащил сто метров и все-таки он подбил его, за что получил благодарственной письмо лично от Сталина.

– Ха-ха.

– Еще у них есть другой ветеран – безрукий инвалид, Абу-сей, – вставил Максим. – После того, как однажды он одной рукой избил одного турагца, тот сказал: «Спасибо немцам за то, что отрезали ему одну руку, а то что бы он сделал со мной, будь у него две руки».

– Ха-ха.

– Если здесь встретишь хорошего человека, то это приезжие, – сказал Сеидгамза, – такие как мы с тобой или этот Алиусей – преподаватель родного языка из Рижника с особыми методами воспитания. Он живет в Рижник, а работает за четыре километров в Турифе, и каждый день – хвала ему и честь – в дождь и в снег, в мороз и зной, утром и вечером он двадцать пять лет проделывал путь, чтобы отдавать знания своим ученикам. Двоечники учатся арифметике, считая, сколько кругов вокруг земного шара тот сделал за двадцать пять лет работы в школе – есть такая задача у учителя математики. Спокойный и уравновешенный, он однажды не смог простить одному ученику безразличие. Его один ученик перестал учиться и его оценки по родному языку поползли вниз – от троек до двоек и единиц, а он продолжал улыбаться так, как будто ничего не произошло. И Алиусей вместо того, чтобы отметить Ибрагиму двойку в журнале, взял в руки между обкуренными пальцами наточенный карандаш, прошел от доски до задней парты и резким движением нацарапал «единицу» посередине лба Ибрагима от переносицы до чубчика. «В журнале никто не видит, – сказал он. – Зато теперь увидит все село…» Ладно, – выпалил Сеидгамза и встал, – ты начинай давить со своей стороны, а я со своей. То есть у меня, что за болезнь, ты сказал?

– Гастрит.

– Значит, заработал гастрит. Теперь жена не скажет, что я ничего не зарабатываю.

– Ха-ха.

Он закрутил ус с одной стороны. – Вспомнил, мне однажды выписывали лекарство от гастрита. Я не пил.

– А почему?

– Я как прочитал побочные действия: шум в ушах, депрессия, кровотечение – страшно стало и думаю, фиг с ним, с гастритом.

– Ха-ха.

* * *

Прошла неделя.

Сеидгамза с темными глазами и зычным голосом стоял в ожидании пассажиров, следовавших из Дербента в селение Туриф. На ногах кожаные босоножки коричневого цвета. Его правая вытянутая рука покоилась на крыле автобуса, одна нога подогнута, живот отвисает, выпирая блеклый свитер. Он с утра ничего не ел, и голод томил его.

– Угощайтесь! – предложил ему один из пассажиров, протягивая пакетик с горячими пирожками.

Сеидгамза оглянулся, отняв руку от автобуса. Это был Агакеримхалу, высокий стройный мужчина семидесяти лет. На лице ни единой морщины.

– Нет, нет. Спасибо, – вежливо отказался он. – Я больше не ем пирожков и консервов – ваш врач запретил. У меня от них изжога. И вообще из-за этой работы я заработал себе гастрит. – Он начал гладит свой живот.

– Что, в Турифе плохо тебя кормят?

– Конечно, – без раздумий сразу ответил Сеидгамза. – Вы все только и умеете готовить хинкал с жирным мясом. И это на ночь и каждый день. Теперь у меня барахлит желудок, сердце и печень. Вы, наверное, договорились убить меня.

– Ну, что ты Сеидгамза, – отпарировал Керим. – Мне семьдесят лет, и я люблю хинкал – ничего не болит. Можно подумать у вас в Хюряке хинкал не едят.

Между тем автобус заполнялся, и время подходило к отправке. Сеидгамза пошел на обход автобуса, оставив замечание Керима без внимания. Через минуту он оказался за спиной Керима.

– Сегодня я ночую у Неби, – монотонным голосом продолжил Сеидгамза. – Я ему заказал рыбу жареную – кутум. Я посмотрю: если он не сделает это, то завтра у вас не будет автобуса. Для меня желудок важнее всего. – Он два раза шлепнул рукой по животу. – Поехали!

– Не надо обижать нашу кухню, – продолжал Керим отражать обиду, – оттого у нас живут долгожители – одному сто десять лет, Кешерин-Алескеру, две женщины – за сто и десяток мужиков за девяносто.

Сеидгамза, который слушал его в половину уха, ушел за автобус: его в данный момент не интересовали долгожители – ему нужны были пассажиры. Керим добавил себе под нос:

– А он, видите ли, хочет кутум…

Спустя два часа автобус через маршрутные села Чулат, Новоселицкое, Тинит, урча мотором на затяжных подъемах, прибыл в Туриф. Детвора встречала автобус криками. Пастух отгонял коров, которые обтекали автобус с обеих сторон, с дороги. Они шли, размахивая хвостами и цокая копытами. Женщины зазывали запоздалых детей домой.

В центре села мужики стояли отдельными группами в зависимости от интересов: старики вспоминали свои дела и предшественников, сделавших ощутимые поступки для села, района и страны; молодежь обсуждала события в мире спорта. А когда речь заходила о политике, то в ней участвовали все слои – и интеллигенция, и колхозники, и пенсионеры. В такой момент лучше тут не находиться – демократия может зашкалить и в качестве аргументов могут в любой момент появиться кулаки. Вместе с тем надо отметить, что все единодушны, когда речь заходит об истории села. Это их гордость, которая сплачивает их перед лицом опасности.

* * *

Сеидгамза остановил автобус, открыл боковые двери и выпрыгнул из кабины. Подойдя к толпе, он громко поздоровался – он уже давно стал своим среди чужих. Он оглядел толпу и заметил, что там не было Максима.

– А где Максим? – спросил он.

– Он начудил и его вызвали в район на комиссию, – сказал Хизридин, учитель по истории.

Сеидгамза сразу изменился в лице. Это затишье перед бурей: что-то произойдет. Зря затеяли шутку с этим народом. Нелогичная шутка может иметь нелогичные последствия.

* * *

Максим, молодой врач, после окончания института проходил здесь стажировку. Хотя ему было двадцать четыре года, он стал вести себя развязно и часто пошаливал. Его несерьезное отношение к работе стало предметом обсуждения врачебной комиссии в районе.

Признавая за собой вину, Максим вошел в кабинет главврача и стал возле дверей, чувствуя, как десяток глаз обжигают его.

– Теперь, товарищи, рассмотрим жалобу на действия молодого врача, который проходит стажировку в селении Ту-риф, – произнес главврач Самед из селения Ягъдигъ. – Это позор всему нашему здравоохранению и образованию тоже. Надо же до такого додуматься. Вроде взрослый, здоровый, красивый молодой человек, а в голове пусто. – Достав из ящика стола лист исписанной бумаги, главврач положил его на стол и разъяренно ударил по нему рукой.

По кабинету прошел шепот. Максим не знал, куда прятать свои глаза от стыда.

– Рассказывай, – приказал Самед Максиму громко, чтобы все слышали, – что ты сделал со старой женщиной.

Наступила пауза. Максим тяжело вздохнул.

– Ничего, – тихо ответил Максим. Он на миг поднял свои черные глаза с длинными ресницами и опять опустил. Высокий, полный, с мощными предплечьями в минуты стеснительности он казался маленьким и беспомощным как ребенок. Если бы он знал, что это дело примет такой оборот, он ни за что не допустил бы такой оплошности. «А если это событие в оформлении главврача дойдет до отца, конец мне и моей карьере», – думал Максим.

В помещении наступило молчание, аж слышно было, как жужжала муха над головой Самеда, норовя сесть на его голову. Он отмахивался.

Максим, набравшись смелости, начал:

– Я находился на работе, когда Умиева приковыляла ко мне на прием с палками в обеих руках, и я встал и помог ей сесть на стул. «На что жалуетесь, бабушка?» – спросил я. «Ноги, сынок. Не хотят ходить и болят», – ответила она. «А сколько Вам лет?» «Не знаю, сынок. Говорят восемьдесят пять или девяносто». А в селе я слышал, что ей за сто… «У вас что-нибудь еще болит?» – спросил я. «Нет, нет, упаси бог», – ответила бабушка бодрым голосом. «Это же хорошо, бабушка». Потом я подумал, если назначить деклофенак, то колоть некуда – одни кости и кожа и к тому же, кто знает ее переносимость. Я спросил: «Вы когда-нибудь лекарства пили или уколы?» «Нет, нет, сынок, – ответила она. – Упаси, бог». И я ей сказал, так, в шутку, – Максим сделал паузу: «Бабушка, идите домой и поставьте ноги в сырую землю». «В сырую?» – испуганно переспросила она. «Да», – ответил я. «А зачем в сырую?» «Пусть привыкают!» – сказал я. Я был злой – накануне в село привезли труп молодого солдата.