В то далёкое лето. Повести, рассказы

Ее взгляд упал на групповую фотографию в темно-красной рамке, висевшую на стене. Это было в конце июня, сфотографировались всем классом. Анаит медленно подошла, будто, раньше никогда не видела, и стала очень внимательно рассматривать фото. Вот она, рядом с учительницей русского языка Марией Амбарцумовной. А вот, в последнем ряду, как-то особняком, стоит Карен. У него спокойное лицо с выраженной силой воли, решительно направленное в объектив, чуть холодный взгляд. Каждый раз, глядя на это, до жестокости строгое и серьезное лицо, Анаит, с чувством стыда, не утихающим, спустя много лет, вспоминает один случай, с которого, по сути, и началась вся эта история. Она так хотела бы выкинуть из памяти тот случай, но, увы, это невозможно, как невозможно забыть все то, что, так или иначе, связано с Кареном, его юмор, обаятельная улыбка, добродушный смех, его манеры – все это запечатлено в памяти и в сердце Анаит.

Анаит вышла во двор сменить воду в графине. Свет из дома, выбравшись через дверной проем, прыжком поднялся на тутовые деревья, шелестящие от слабого ветра, прыгнул вниз, как кошка, и проскользнул обратно, когда Анаит закрыла дверь. Во дворе стояла тишина… ни звука… не спали лишь деревья в саду. Они тихонько шептались, беседовали, будто, не осмеливаясь приблизиться друг к другу. Стояла привычная тишина, и в эту необычную ночь, в этой полной тишине, вверх, по ущельям, клубясь, медленно поднимался туман, внизу, из какого-то приусадебного участка валил густой дым – жгли навоз, дым был густой и черный. Вдали, в серебрянных лучах лунного света, в стороне от гор и холмов, виднелся Мрава-сар, окутанный белыми облаками. Или, это был снег? Наверное, был снег.

Воспоминания вновь увели Анаит. Да, с этого началась вся история, с этого нелепого случая, вспоминая о котором, и сейчас, через годы, Анаит чувствует, как от стыда ее лицо заливается краской.

…Это было на большой перемене. Чтобы показать себя перед подругами, Анаит прыгнула на подоконник, и глядя на Карена, который что-то искал на карте, прищурив улыбающиеся глаза, сказала:

– Слушай, Карен, могу задать тебе один вопрос, как секретарю комсомольской организации?

В школе шли слухи, что Карен по уши влюблен в Анаит, и, зная шаловливый характер Анаит, девочки с интересом обернулись на них.

– Какой вопрос? – спросил Карен, не смея смотреть Анаит прямо в глаза. Привычным движением головы Анаит откинула волосы назад и сказала:

– Вообще, это не вопрос… В действительности, я хочу произвести с тобой обмен, если можно, конечно. – Ее красивое лицо было озарено весенним солнцем и смехом. Смеялись глаза цвета чистого неба, полные губы, нежные, как лепестки розы, белоснежные зубы.

– Что за обмен? – в недоумении спросил Карен.

– Ты отдаешь мне свою шапку из мускусной крысы, а я взамен целую тебя один раз… Или, можно два раза. Согласен?

Карен слегка растерялся, потом подошел, из-под парты достал шапку-ушанку, которую дядя прислал из Казахстана, протянул Анаит и спокойно, подчеркнуто холодно, сказал:

– Возьми.

– Значит, согласен, – победоносно и хитро улыбнулась Анаит, горделиво взглянув на девочек.

– Нет, не согласен. Ты очень дешево продаешь свои поцелуи, такие поцелуи мне не нужны…

Оставив шапку в руках Анаит, он повернулся и вышел из класса. Анаит стояла, ошеломленная, наверное, впервые в жизни, растерявшись, она не нашлась, что сказать. Она стояла, окаменев, на глазах у подруг, сгорая от стыда и, непроизвольно, перебирая пальцами мех на шапке. Потом, вдруг, бросила шапку на подоконник и тоже выбежала в коридор, который гудел от голоса множества учеников.

Когда прозвенел звонок, и Анаит вошла в класс, подруги увидели, как покраснели и припухли ее глаза от слез. С этого дня Анаит, как будто, подменили. Не было прежней Анаит. Правда, она и сейчас, как прежде, могла убедить весь класс, сбежать с урока, запросто выучить наизусть десять страниц из учебника по тригонометрии (у нее была ошеломляющая память), или во время контрольной по алгебре полностью, от первой строчки до последней, списать у подруги, сидящей рядом, и светящимися глазами уставившись на педагога, сдать ему тетрадь и с невинным видом объявить:" Ынкер Агасян, Вы можете уже сейчас поставить «двойку», я сначала до конца списала у Греты». И, тем не менее, это не те поступки, которые характеризовали Анаит. Она стала часто погружаться в свои мысли. Время от времени, ловила себя на том, что ревновала Карена к подругам, когда видела, как они, просто так, подходили к нему, чтобы спросить о чем-то. После разговора между ней и Кареном, тот поступок более не обсуждался, тайком следила за каждым его шагом, а во время случайных встреч была рассеянной, терялась и быстро отводила взгляд.

Как и сверстницы, Анаит часто получала письма от мальчиков, и в этих письмах они, порой, нежно, порой, сердечно, а порой, насмешливо приглашали её на свидания. Ясно, что это ласкало ее девичье самолюбие, она радовалась и гордилась этими письмами и, закрываясь в классе или уединяясь в одном из уголков школьного двора, читала подругам, не называя, конечно, имен авторов. Такие письма она и сейчас получала, однако, они впредь не радовали ее, больше вызывали сомнения, а потом стали нервировать. И, получая очередное любовное письмо, она, просто, возвращала его обратно, не читая или, просто, рвала. В итоге, Анаит попросила не брать ни одного письма, адресованного ей, (эти письма передавались ей через подруг, или через учеников младших классов). В конце апреля, в один из ясных и солнечных дней, Анаит с сумкой в руках шла в школу. Уже прозвенел второй звонок, поэтому она спешила. Дойдя до школы, у ворот, кто-то сзади сказал:

– Теплый привет Анаит Габриелян! Анаит обернулась и увидела Мушега Арушаняна из 10-го «б» класса.

– Здравствуй, – холодно откликнулась Анаит.

– Я сейчас шагал за вами и внимательно смотрел на вашу тень, – улыбаясь, сказал Мушег.

– И потом?

– Потом ничего. Я смотрел на Вашу тень и думал, что у красивых девушек тень тоже красива.

Анаит засмеялась:

– Что нельзя купить за золото, можно приобрести добрым словом. Ты, вероятно, этим девизом руководствуешься, правда?

– Ну, скажем, – с воинственным взглядом бросил Мушег.

– Бесполезно, Мушег, этот двиз имеет свой недостаток, на меня не влияет.

– Поэтому не отвечаешь на мое письмо?

– Какое письмо?

– Сатик из нашего класса принесла.

– Я твое письмо не читала.

– Значит, посчитала не достойным.

– Считай, что так.

– Благодарю, – усмехаясь, сказал Мушег. – знаешь, что сказал один умный человек по этому поводу? “ Поднимаясь вверх по дороге жизни, не поступай с людьми жестоко, ты можешь встретиться с ними, спускаясь вниз.» Правда, хорошо сказано?

Анаит всегда раздражала манера Мушега говорить высокопарно и глубокомысленно, и, самое главное, чужими словами.

– Хорошо сказано, только не поняла, какое отношение имеет это ко мне?

– Ничего, Анаит, потом поймешь, – многозначительно пообещал Мушег.

Анаит, вдру, г остановилась, повернулась в сторону Мушега, в то же время, понимая, что потом будет раскаиваться о проделанном, задыхаясь от волнения, неожиданно сказала:

– Ты же хорошо знаешь Карена? Карена с нашего класса.

Мушег, непроизвольно, кивнул головой, с удивлением глядя на слегка побледневшее лицо девушки.

– Скажем… знаю…

– Вот если бы он написал… От него, только от него я б хотела получить письмо. Каким бы ни было это письмо, хоть обидное, хоть… только бы написано было его рукой…

Ошеломленный, услышанной новостью, Мушег не смог сдвинуться с места. Оставив его стоять, Анаит, развеяв густые волосы по плечам, побежала вверх по каменным ступенькам и вошла в полутемный коридор. Часто вдыхая нежными ноздями воздух и постепенно привыкая к темноте, она промчалась по коридору, будто за ней гнались, вошла в класс. Взглядом отыскала Карена и решительно подошла к нему. Сидя за своей партой, Карен читал какую-то потрепанную книгу.

– Что за книгу читаешь, Карен? – спросила Анаит.

Карен оторвал взгляд от книги, с удивлением посмотрел на нее.

– Про разведчиков.

– Интересно?

– Пока не знаю, недавно начал.

Под его внимательным взглядом, волнуясь до слез и, почему-то, сгорая от стыда, Анаит попыталась открыть свой старый портфель. Но замок, как назло, не открывался, вероятно, испортился. Вдруг, вспыхнув от отчаяния, сама в ужасе от произносимых ею слов, Анаит сказала тихо:

– Знаешь, я бы хотела, чтоб вернулись те далекие и счастливые времена, когда девушка сама могла объясниться парню в любви, и это не считалось унизительным… Но нет, я этого не хотела бы, потому что в те старые времена не было бы тебя…

И сейчас, спустя много лет, осенней, лунной и холодной ночью, стоя одна- одинёшенька, Анаит думает о тех далеких, уже безвозвратных днях. И ей было, стыдно и, в то же время, приятно вспоминать ту детскую выходку, на которую ее, по всей вероятности, толкнул короткий разговор с Мушегом. Удивительным было то, что Карен сразу понял ее. Он слегка побледнел, потом улыбнулся так, как способен был улыбаться лишь он, только глазами. Анаит до сих пор не может забыть. как в эту минуту с души ушло напряжение, рука невольно упала на парту, всем ее существом овладела необычная, исцеляющая слабость, от которой слезы сами по себе проступили на глазах. Ей, пожалуй бы, заплакать, но в это время рука Карена осторожно опустилась на ее руку и легонько прижала кончики ее пальцев. Анаит опустила лицо, горящее пламенем, но руки не убрала. В ее глазах уже не было слез, но сердце ее билось так, будто, вот-вот выскочит из груди.

Анаит наполнила графин водой из-под крана, и с мокрым, холодным графином в руках направилась к дому. Заходя в дом, она услышала какой-то грохот, остановилась. Ей показалось, что это был звук автообиля. Но она ошиблась, это высоко, намного выше гор и холмов, в звёздном небе пролетал самолет, излучая красный свет. Анаит вошла в дом, поставила графин на стол, на прежнее место.

На глаза ей снова попалась групповая фотография. На фото они с Кареном далеко друг от друга, хотя, в тот момент они были неразлучны. Анаит считала себя самой счастливой девушкой на свете. Каждая клеточка ее существа была охвачена этим чувством. По вечерам ложилась спать с этим отрадным чувством, которое продолжало удивлять, она думала о наступающем дне, который начнется с того же пьянящего волнения. Душа и сердце Анаит были переполнены до краев потрясающим счастьем, как золотая чаша, до краев наполненная потрясающим молодым вином. Она даже старалась шагать осторожной и плавной походкой, будто боясь разбрызгать это пьянящее вино.

По утрам Анаит просыпалась рано, до восхода солнца, просыпалась от беспокойного щебетания воробышков, о чем-то горячо спорящих. Некоторое время, безмятежно улыбаясь, смотрела на них, потом закрывала глаза и думала о Карене, по порядку восстанавливая в памяти каждый миг, проведенный с ним за три вечера. Потом поднималась с постели, выходила на балкон и так стояла в прозрачной розовой ночной рубашке, распустив до тонкой талии переливающиеся, словно позолоченные, густые волосы. Долго стояла, прищурив глаза, всматривалась в этот большой, теплый и добрый мир, который щедро посылал ей синий свет его чистейшего рассвета. А потом, внизу, в ущелье Матура, начинали прерывисто переливаться соловьи. Анаит быстро завтракала, приводила в порядок волосы и, взяв медный кувшин, выбегала, не забыв предупредить мать:

– Мама, я иду за водой.

– Возвращайся скорей, тебе к экзаменам готовиться, – в свою очередь, отзывалась мать.

В ущелье, под мостом, был маленький родник, который день и ночь пел в замшелых камнях, так, с песней и протекал несколько десятков метров пути и вновь пропадал – неизвестный и безымянный. Они всегда встречались здесь, у этого родника. В деревне был другой родник, многоводный. У него круглый год было многолюдно: женщины с кувшинами и ведрами набирали воду, мыли расписные коврики, мужчины поили и купали лошадей, сюда подъезжали повозки, гремя пустыми бочками, чтобы набрать воду для строящегося в центра села клуба. А тут никого не было, кроме тихо поющего в замшелых камнях безымянного родника, чьи холодные воды, едва пробежав несколько метров, исчезают под ореховыми деревьями, среди желтых цветочков лютика. Единственным удовольствием, казалось, было то, что красивая девушка, гибкая, как тростинка, игривая, и высокий парень с пристальным, серьезным взглядом из-под черных бровей, почти каждый день, приходят к нему, вверяя свою любовь, в его присутствии долго беседуют, постоянно краснея и не смея смотреть друг на друга, говорят тихо, и он понимает, конечно, что о любви нельзя говорить громко. И, может, поэтому неизвестный и безымянный родник, забытый Богом и людьми, свой короткий путь проходит, радостно напевая, как златокрылая бабочка, которая порхает целый день, не зная, что в этом большом и светлом мире ее жизнь продлится всего один день.

Анаит ставила кувшин под воду и пока он наполнялся, они с Кареном, держась за руки, спускались в ущелье, шли вглубь леса, иногда собирали цветы, а порой садились у речки, прислушиваясь к ее пению. Речка шла с гор, она несла с собой горную прохладу, доносившую до них аромат цветов, приютившихся на груди гор. Анаит не знала, не могла понять, от чего пьянела: от аромата цветов или от того, что Карен сидел так близко от нее..

Этот день Анаит не забудет никогда. Не сможет забыть. После первого выпускного экзамена по дороге из школы домой, заранее не договариваясь, Анаит внезапно повернула возле моста в сторону ущелья, и, не оглядываясь назад, побежала вниз по ущелью к знакомому роднику, ведя за собою Карена. Добежав до родника, она прислонилась спиной к стволу одного из седоватых буков, задыхаясь от бега. Стала смотреть на Карена. Карен на Анаит не смотрел. Одно мгновение он смотрел на буковое дерево, устремленное в глубину неба, под которым стояла Анаит, и, достав из кармана нож, стал что-то вырезать на стволе седого бука. Анаит, улыбаясь, с интересом повернулась к нему. Карен, с проступившими на лбу каплями пота, с усердием вырезал первые буквы их имен: " К + А = любовь», и, довольный тем, что сделал, победным взглядом посмотрел на Анаит. Анаит продолжала улыбаться, белоснежными зубами прикусив губу. Карен посмотрел на нее, бросил в сторону нож, поспешно подошел к Анаит и неистовым движением, обняв ее теплую и покорную талию, задыхаясь от волнения, ртом быстро нашел ее горячие губы. Все еще прижавшись к стволу дерева и не в силах сопротивляться бурной страсти Карена, Анаит, медленно сползая вниз, застонала… «Неужто можно было жить без тебя» – шептал Карен, неутомимо вдыхая девичий аромат и страстно целуя ее пламенные губы, томно-грустные глаза, лицо, волосы…

Так продолжалось до конца июня. Уже сдали последний экзамен и готовились к выпускному вечеру. Девушки шили нарядные платья, парни весь день проводили в школе, готовя ее к новому учебному году: белили стены в классных комнатах, красили парты, мыли окна. Издавна сложился в школе такой обычай, выпускники школы обязаны своими силами отремонтировать здание школы и, как эстафету, передать ее следующему поколению обновленной. Каждый вечер, справившись с домашними делами, Анаит шла в школу, чтоб узнать, как идет работа у мальчиков. Другие девочки тоже приходили. Если нужно было, помогали, нет – просто разговаривали, привнося разнообразие в трудовые будни ребят. Потом расходились, и их веселые голоса долго раздавались на полутемных улицах села.

В один из таких дней Анаит пришла в школу позже. Карена она увидела издалека: он снял дверь учительской и рубанком подстругивал ее.

– Здравствуй, – подойдя, сказала она, глядя на него с удивлением.

– Створка неплотно сидит в одной из рам, вынужден подстругать.

– Ты столярничать тоже можешь?

– Понемногу учусь, – усмехнулся Карен. – Может, пригодится…

Анаит показалось, что было в этой усмешке нечто нерадостное. Она внимательно изучила Карена, стараясь поймать его взгляд, но это ей не удалось. Карен старался на нее не смотреть, притворяясь, что безмерно увлечен работой. Анаит, чисто женским чутьем, почувствовала – что-то произошло, и это связано с ней. Но что? Она лихорадочно вспоминала каждый свой шаг, каждое сказанное слово, но в них не нашла ничего такого, что бы обидело, или опечалило Карена. С этой минуты какая-то смутная тревога закралась в ее сердце. Просто, нужно вооружиться терпением и ждать. И Анаит весь вечер ждала, с трепетом в душе, крутясь в коридорах и неестественно улыбаясь в ответ на веселые шутки девочек и мальчиков.

Передав ключ завхозу Ашоту, мальчики и девочки вышли из школы. Анаит, почему-то, казалось, что сегодня они с Кареном будут вместе не долго, быстро расстанутся. Почему, вдруг, так показалось, Анаит не поняла. Отделившись от группы, они пошли, не промолвив ни слова, по белеющей дороге домой. Карен, как бы между прочим, сказал, что после выпускного вечера он сразу уедет в Казахстан, в Кустанайскую область, к дяде. Анаит так внезапно остановилась, будто в темноте наткнулась на стену.

– Как? В Казахстан? Ты меня оставляешь одну?

– Так нужно, Анаит.

– А я? Что я буду делать без тебя?

– Поскучаешь несколько месяцев.

– Тебе легко сказать -«Поскучаешь…» Я без тебя здесь умру.

– Я должен ехать… Обязательно должен ехать. Иначе…

– Иначе, что? – сразу выдала Анаит, – ты от меня ничего не скрывай. Ты больше меня не любишь, да?..

– Нет, люблю, Анаит, потому и уезжаю, что люблю… – Он немного помолчал, потом добавил задумчиво: – Все было бы так легко, если б я тебя не любил… Если бы так было, я бы никуда и не уехал…

Горько и отчужденно прозвучали слова Карена. Анаит напряглась, рассматривая его лицо, стараясь догадаться, откуда идет эта горькая печаль, однако в темноте ничего не смогла увидеть, только безгранично дорогие ей черты лица.

– Бог ты мой, – это что ты говоришь, Карен? – каким-то изменившимся голосом пробормотала Анаит. – Я ничего понять не могу. Что случилось?

– Не беспокойся, все будет хорошо, – сказал Карен, нежно прижимая ее руку, чуть выше локтя. – Самое большее – пол-года, и мы будем свободны, как…

– Ты удивляешь меня, Карен, – прервала Анаит, – неужели мы сейчас не свободны? Неужели кто-то нам мешает?

– Нет, конечно, но я хотел бы, чтоб мы были совершенно свободны… – произнес Карен чуть дрожащим голосом и, будто, желая скорей освободиться от нее, сразу поторопил. – Ну, хорошо, иди, поздно уже. Спокойной ночи.

Не оглядываясь, Карен зашагал по полутемной улице. «Бог мой, что это происходит со мной?, задыхаясь от слез, шептала Анаит, глядя на почерневшее от начала до конца небо. – Он все от меня скрывает. Может, другую любит, – разочарованно подумала она, – может, другую любит и не хочет говорить. Мысли не давали ей покоя В душе ее рождались противоречивые вопросы, однако, все эти вопросы так и оставались без ответа. Но было ясно одно: над их любовью собирались черне тучи… Карен, конечно, некоторые вещи скрыл от Анаит, и скрыл не только из-за того, что не хотел причинить ей боль, а потому, что сам он, Карен, не может, пока, достаточно воспринять суть произошедшего. За несколько минут до того, как идти в школу, у ворот его остановил отец.

– Иди сюда, – сказал он, – мне нужно с тобой поговорить.

При достаточно невыдержанном характере отца, чересчур спокойный его тон насторожил Карена.

– Ты куда это направился? – спросил отец, доставая из кармана мятую пачку «Беламор-канала». – Опять идешь в школу?

– Да, готовимся к выпускному вечеру.

– Чересчур долго вы готовитесь к этому вечеру, – сказал отец, зажигая папиросу и прищуриваясь, выпуская дым вверх.

– Школа тоже не маленькая, – улыбнулся Карен, догадываясь, что про школу отец спросил просто так, между прочим, а главное еще впереди. И Карен внутренне напрягся, готовый к любому сюрпризу.

– Это правда, – согласился отец. – Что правда, то правда. – Не спеша, он затянулся папиросным дымом, потом, легким кивком головы показал на прошлогодний пень. – Садись, дело у меня к тебе.

Карен сел на пень напротив отца, лицо у того вдруг сразу окаменело.

– Что за дело?

– Значит, такое дело, сынок, мне не очень нравится, что тебя каждый день видят с этой… как ее зовут… с дочерью Сурена.

– Ее зовут Анаит, – напомнил Карен. – А что она тебе сделала?

Отец потемнел, недовольно бросил папиросу и раздавив ее каблуком, заорал:

– А что должна делать? Ну, что она должна мне сделать?

На первый взгляд, кажущийся бессмысленным этот вопрос, все же содержал в себе тонкий намек, но Карен сделал вид, что он этого не заметил, безразлично дернул плечами, теперь уже демонстративно поглядывая на часы.

– А может, не нужно об этом, папа, в другой раз.

– Боюсь, потом будет поздно.

– Если так… то и сейчас уже поздно.

Это было сказано с такой дерзкой сдержанностью и холодной уверенностью, что отец на минуту растерялся, но моментально собрался, яростным взглядом глядя на сына, прошипел:

– Ты что это, из пустого в порожнее болтаешь, сукин ты сын, опозорить хочешь нас перед селом…

– Не бойся, отец, ничего не было, – перебил его Карен с усмешкой, – просто хотел сказать, что я люблю Анаит, и ее ни на кого не променяю. И если когда-либо женюсь, то только на ней.

Карен услышал шаги и сразу узнал: это были шаги матери. Мать остановилась, но пока молчала. Однако, Карен хорошо знал ее характер, она вначале в разговоре оставляла первенство за мужем, но вскоре это забывалось, и она уверенно и достаточно удачно занимала главную роль в семье. Так было и на этот раз. Увидев, что последние слова сына опять ввели мужа в ступор, она поняла, что наступил решающий момент, и нужно немедленно вмешаться, поставить все на свои места. Обойдя пень, на котором сидел Карен, мать встала возле мужа.

– Это что, ты уже женишься?..И на ком женишься, на дочери Сурена- водителя? На что ты позарился – на их богатство или на ее диплом?

– Я не имею никаких намерений жениться, мама, – повел плечами Карен. – Если дело дойдет до этого, понятно, что я с вами с первыми посоветуюсь. Неужели сомневалась?.. А что касается их богатства, мы тоже не миллионеры. – Он медленно встал с места и наконец, произнес то основное, вокруг чего, по сути, шел этот разговор. – Может, как раз, по этой причине вы нашли для меня невесту богатую и с дипломом? И, даже, договорились с родителями, без меня решили мою судьбу. Не плохо было бы и мое мнение спросить…

Родители тайком взглянули друг на друга. Они знали, что их сын, в нужный момент, за словом в карман не полезет. Однако, такой откровенной прямолинейности от него никак не ожидали..

– И очень хорошо сделали, что договорились, – визгнула мать. – А почему мы это сделали? Чтобы такой дурак, как ты, имел достаток в жизни. Чтобы не был вынужден прогибаться перед другими. Наступит, наступит тот день, когда ты обеими руками будешь бить себя по голове за эту твою любовь, но будет поздно…

– Подожди, – одёрнул ее муж, – не то говоришь, зачем это нужно? Пусть любит, по любви женится. Только скажи мне, чем Астхик хуже этой твоей дочери Сурена? Она, что слепая, косая? Смотришь, как Ангелочек, честно говорю, в этих наших верхних селениях я не встречал такую девушку. И живет в городе, не то, что, как твои эти девушки, летом и осенью – на полях, зимой и весной, – запачканные в снегу и грязи.

– Такие мне больше нравятся, -настойчиво сказал Карен, на него слова отца не подействовали, потому, что, даже глупый человек понял бы, что это неудачная попытка прикрыть чересчур откровенно сказанные слова жены, потому, как основная мысль заключается в ее словах: мать хотела породниться с ее дальним родственником, который обещал вместе с приданым дочери подарить будущему зятю автомашину, а после свадьбы построить в городе собственный особняк для новобрачных. Карен знал, что этот родственник жил в областном центре, работал каким-то начальником на маслозаводе и, не было сомнения, что он обязательно выполнит свое обещание. Астхик была его единственной дочерью, училась на первом курсе института иностранных языков и, между прочим, небезразлична была к Карену,. Карен это тоже знал и относился к ней, как к дальней родственнице, не более.

– Запачканные в снегу и в грязи мне больше нравятся, – повторил Карен, – а особняк и машина мне не нужны. Дом у нас есть, а что касается машины, и без нее можно прожить.

– Дочь Сурена в мой дом не войдет, – снова взвизгнула мать, – мы с твоим отцом не для того годами наживали имущество, чтобы она пришла и хозяйничала здесь. её ноги здесь не будет.

– Почему? – побледнел Карен. – Потому, что не из богатой семьи, диплома нет и не ясно, будет ли когда- нибудь? Да?

– Да, – сжимая губы, кивнула мать.

– А, что толку от того, что у тебя есть диплом? Хоть один день в жизни ты работала?

– Не работала, потому что в этом нет нужды. Муж мой работает..