Полная версия:
Русская невестка. Роман
А на другой день после приезда Арсен меня возил по своим виноградникам и объяснял, что к чему. Какая красота эти виноградники! Жаль, что я не могу описать их вам, их нужно видеть своими глазами… Теперь я понимаю Арсена, когда он говорит, что не знает ничего прекраснее виноградной лозы. Это в самом деле уникальное зрелище!
Скажу также, что Арсен удивительный человек. Недавно я узнала от директора совхоза, что он работает над диссертацией. И даже заглавие у нее есть, очень длинное: «Оптимальная нагрузка виноградной лозы в условиях горных районов Нагорного Карабаха». Когда я ему сказала об этом, он улыбнулся: «Вот когда будет готова, тогда и будет что сказать». А вообще, я все время нахожу в нем что-то новое и всегда хорошее. И скажу вам по секрету, что восхищаюсь им!
Ну а я пока нигде не работаю, родители Арсена запрещают – говорят, физическая работа тебе ни к чему, ты, говорят, не привыкла к ней, и нужды в этом нет. В канцелярии совхоза все штаты заняты, да и не смогу я там работать, потому что все дела ведутся на армянском языке. Но как-то директор сказал мне, что в скором времени освободится место заведующей детским садом (у них здесь маленький детский сад, на тридцать детей), нынешняя скоро должна уйти в декретный отпуск. Наверное, я ее и заменю. Посмотрим. А пока бездельничаю. На самом же деле очень хочу работать. Но мне даже и по дому не дают что-нибудь делать, все время говорят – успеешь. Мне даже становится совестно. Сами они, как и все здесь, страшно много работают. Отец Арсена – сторожем в совхозном гараже, это недалеко от центра села. Мать и ее сестра – доярки на ферме. Уходят с рассветом, возвращаются вечером, когда уже темно.
А бывает, остаются там на ночь, когда случается какое-нибудь ЧП – ну там, заболела корова или телиться начала… Так вот, в нормальное время они приходят вечером, женщины готовят наспех что-нибудь поесть. Мамочка, в ужас не приходи, я-то ем всегда в свое время, как бывало дома, и самое вкусное они отдают мне, и боже упаси, если они узнают, что я вовремя не поела!
Так вот, я всегда, конечно, знала, что в деревнях много работают и работа у людей очень тяжелая. Но знала так – из книжек, по фильмам. Но, когда сама видишь, каким тяжким трудом достается хлеб насущный, хочется этим людям в ножки поклониться…
Дорогая моя мамочка, вот я и написала тебе, как ты и велела, длинное и подробное письмо. Теперь жду от тебя такое же. Пиши обо всем, что делается в нашем Волхове. Признаюсь тебе, мамочка, я уже начала немножечко скучать по нему. На площади перед дворцом сейчас, наверное, уже начались танцы под магнитофон…»
Елена задумчиво перечитала это место в письме, на слове «Волхов» взгляд ее задержался. Вспомнился родной городок, такой чистенький, уютный. Увидела свой дворик, обнесенный деревянным штакетником, верстак под большой яблоней, на котором брат Дмитрий вечно что-то мастерит, представила, как мама, улыбаясь и плача, вслух читает ее письмо…
Но вскоре мысли ее перекинулись на другое. Она вновь вспомнила тот чудесный вечер, когда месяц тому назад Арсен приехал к ним и они пошли в кино…
Шум автомашины вывел Елену из задумчивости. Она подошла к окну и увидела, как салатовый жигуленок Мушега на малом ходу въезжает во двор.
Елена подумала, что о сегодняшнем празднике также следует писать, и мысленно дописала письмо: «А у нас сегодня праздничный обед, у моего свекра день рождения, ему исполнилось семьдесят восемь лет. Будем жарить шашлыки! Ой, удивительно, как тут все их любят! Да и я сама! Как только в доме гости, тут же закалывают поросенка… Вот уже машина во двор въезжает. Это сестра Арсена приехала с мужем и двумя детьми. Старший Гришик – чудный мальчик, лопоухий, с огромными черными глазами. И добрый такой. Мы с ним большие друзья, его семья живет недалеко, он часто приходит ко мне, и мы друг у друга учимся – он у меня русскому, я у него армянскому». Елена улыбнулась и мысленно сделала приписку: «Извините, дорогие, я должна идти, встречать гостей, а то могут обидеться – тут у них очень строго насчет семейного этикета: как ты ни занят, но выйти и встретить золовку обязан! Так что целую вас всех и до свидания!»
Елена решила, что об этом допишет потом, и быстро вышла во двор. Каждому нашлась работа. Женщины накрывали на стол, вынесенный на веранду (в комнате было душно). Елена с золовкой Арфик резали овощи, готовили салаты. Гришик, ни на шаг не отходивший от Елены, норовил чем-нибудь ей помочь, но только мешал. Елена то и дело отталкивала его, смеясь.
– Гришик, не мешай!
– Я мешаю?
– Мешаешь.
– Я наоборот!
– Вот именно – наоборот!
Арсен, только что вернувшийся с работы, проголодавшийся, ловко орудовал топором – на широкой дубовой плахе рубил и нарезал мясо. В дальнем углу огорода, на свободной от растительности площадке, обложенной кубиками камня, Мушег разжигал огонь, шашлык положено делать мужчинам.
Вскоре куски мяса с приправкой из соли, лука, перца и уксуса были нанизаны на шампуры, стол был накрыт, из погреба принесли вино и семидесятиградусную тутовую водку.
– Мушег, – окликнул зятя Арсен. – Ну что там у тебя с костром? Я умираю с голоду!
– Уже догорает, – отозвался Мушег, – только, боюсь, придется угли перенести под навес.
– Это почему?
– Сейчас хлынет дождь.
Все невольно взглянули на запад – над селом в полный накал сияло предзакатное солнце.
– Да ты что! – рассмеялся Арсен.
– А ты иди и сам взгляни.
Арсен пересек двор и посмотрел в сторону Мрава-сар. Лицо его потемнело.
– Это не дождь.
– А что это? Где? – подскочила к нему Елена, сразу уловившая в муже перемену.
– Это град, Лена, – проговорил Арсен непривычно хриплым голосом, показывая на плотную сизо-белую полосу, закрывшую гору. – Через десять минут он будет здесь. Кажется, невеселый у нас будет праздник…
Елена с невольным страхом прижалась к нему, она еще не понимала, что происходит, но ей уже передалась общая тревога.
– Может, стороной пройдет, – предположил Мушег.
Арсен покачал головой:
– Нет. Прет, сволочь, прямо на нас.
Небо стремительно затягивалось темно-пепельными тучами. Коротко, словно предупредительный выстрел, рванул ветер, с большого тутовника непродолжительным ливнем посыпались спелые и неспелые ягоды. Во дворе упали первые градины, крупные, как яйцо, запрыгали по утоптанной до каменной твердости земле, попáдали в костер, выбивая из него искры и с шипением выстреливая струйками пара вперемешку с золой.
Гришик подбежал, схватил Елену за руку, потянул:
– Идем!
– Куда, Гришка?
– Идем, здесь нэ можно стоять.
– Беги под навес, Лена, здесь опасно, – сказал Арсен.
– А ты? Без тебя не пойду!
– Я тоже иду, пошли, Мушег.
А потом началось что-то невообразимое. Загрохотало, забарабанило по крыше, продавливая только что крашенное железо. Казалось, сейчас дом развалится. Упала срезанная ветка тутовника. Все как по команде взглянули на несколько десятков виноградных кустов, занимавших большую часть огорода. Взглянули и ужаснулись: тяжелые градины с глухим стуком обрушивались на лозу, в клочья рвали листья, ломали ветки, обрывали длинные кисти с крупными дозревающими ягодами. И через минуту там, где только что стояли кудрявые, в роскошной зелени листвы кусты, теперь торчали голые, уродливые, скрученные стволы, пугливо жавшиеся к серым бетонным подпоркам, словно запоздало защищаясь от яростных порывов поднявшегося ветра.
Спустя несколько минут двор вместе с огородом и садом из зеленого превратился в грязно-белесый: толстый слой града плотно улегся повсюду, заполнив собою все ямы, трещины, все неровности, застрял в развилках ветвей, на кустах…
Женщины, стоявшие тут же и наблюдавшие эту вспышку бешенства природы, запричитали было в голос, но на них прикрикнули мужчины. Только Елена молчала, растерянно озираясь вокруг, не понимая, что же тут происходит. Она смотрела на Арсена, который, глядя на небо, хриплым голосом произносил какие-то слова.
– Почему молчат? Почему они молчат?
– Кто молчит? – спросила Елена – Ты о чем, Арсен?
– Почему не стреляют?
– Кто? Кто должен стрелять? Арсен, родной, что с тобой? Успокойся же!
Елена вцепилась в руку мужа, не понимая, кто в кого должен стрелять и зачем.
– Да зенитки же!
– Какие зенитки? Ты о чем говоришь?!
К ней подошел Мушег.
– Вон там, за меловым холмом, расположены противоградные установки. Но они почему-то не стреляют.
– Нахлестались вина и дрыхнут, наверное, гады… – произнес Арсен. – Ладно, я пошел.
Елена снова вцепилась было в него:
– Куда?
– В канцелярию. Там, наверное, уже все собрались.
– Поешь хоть что-нибудь, ты же голодный, – сказала Арфик.
– Обойдусь, – отмахнулся Арсен и, прикрыв голову куском фанеры, припасенным для обмахивания углей под шашлыком, побежал к машине, крикнув на ходу:
– Обедайте без меня!
Он включил зажигание и выехал со двора. Градины гулко барабанили по натянутому тенту над головой, с хрустом раскалывались под колесами машины, словно круто сваренные яйца, разлетались в стороны, как камни, выпущенные из пращи.
Арсен смотрел на проплывающие мимо дома, огороды, деревья и недоумевал: сколько же времени продолжался этот проклятый град, что успел разорить село? Он вспомнил, как на его глазах гибли растерзанные кусты винограда во дворе и невольно съежился: если такое творилось и на совхозных виноградниках, то… Страшно было даже думать, что тогда будет.
Град, судя по очевидным признакам, шел полосой с северо-востока на юго-запад, круша все на своем пути: огороды, сады, раскалывая шифер и продавливая железо на крышах, разбивая оконные стекла в домах. «Если полоса широкая, – подумал Арсен, – то многие сегодня вдоволь наплачутся».
Последние градины еще падали во дворе дирекции, когда он остановил машину у подъезда. Быстро взбежал на второй этаж. В кабинете Габриела Балаяна собралось много людей – главный инженер, старший экономист, парторг, председатель сельсовета, бригадиры, механизаторы, заведующие фермами…
Арсен, на ходу кивнув им, прошел к директорскому столу.
– Почему они не стреляли? Вы туда звонили?
– Да звонил, звонил, – морщась, ответил Балаян. – Нельзя было стрелять.
– Почему? Что значит «нельзя было»?
Вместо директора ответил как всегда невозмутимый Рубен Григорян:
– В тот момент над селом пролетал какой-то пассажирский самолет.
– Какой самолет?
– Москва – Тегеран.
– Но здесь же трасса не проходит, откуда взяться самолету?
– Не знаю, мне так сказали… – вновь заговорил директор, вставая из-за стола.
– Сколько же времени этот самолет летал над нами? Не круги же он делал, черт возьми!
Директор горько усмехнулся.
– А сколько времени, по-твоему, продолжался град? Скажи ему, Рубен.
– Около восьми минут. Я засек случайно, у меня остановились часы, я прошел в столовую, чтобы посмотреть на настенные… было без двадцати семь. Хотел запустить свои, но в это время по крыше ударили первые градины и я забыл о часах. А когда град перестал, опять вернулся в столовую. Там было без двенадцати минут семь.
– Всего восемь минут? – Арсен растерянно покачал головой. – Я сейчас проезжал по улице. По огородам будто катком проехались. Ну да ладно… Что будем делать, Габриел Арутюнович?
– Честно говоря, не знаю. Ждал тебя, – смущенно отозвался директор. – Говори, что ты предлагаешь?
– Разбиться на группы и поехать по полям и виноградникам, выяснить, что погибло, что осталось, а что можно восстановить. Если урон слишком велик, надо думать об урожае не этого года, а будущего. Мы с Рубеном поедем по бригадам.
– Я еду с вами, – сказал директор, заметно приободренный деловым тоном агронома, быстро взявшего себя в руки.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Арсен вернулся в первом часу ночи. Вошел во двор, по привычке взглянул на верхние окна – свет в них не горел. Холодком кольнуло недоброе предчувствие: Елена никогда не ложилась, не дождавшись его.
Внизу, под навесом, на тахте сидел отец и курил.
– Ты что это не спишь, отец?
– Не спится.
– Мушег с детьми уехал?
– Давно. Ну что там с виноградниками? Что-нибудь осталось от них? – Он пододвинулся, давая место сыну.
Арсен сел, тоже достал сигарету и стал мять ее в руках.
– Да, все осталось, ничего не тронул. Прошел над самым селом, побил огороды, правда, крепко побил.
– Да черт с ними, с огородами! Главное, чтобы совхозные виноградники уцелели.
– Они-то как раз уцелели, только у дубовой рощи краешком зацепило. Это мелочь. – Арсен склонился было к отцовской руке, чтобы прикурить, но остановился, принюхался – из дому тянуло сердечными каплями. – С кем это плохо? Не с матерью?
Мисак досадливо махнул единственной рукой:
– Да с Ануш… будь она неладна…
– Что так? – Тон отца насторожил его. – Говори, отец, что у вас тут случилось?
Мисак покашлял в кулак.
– Да как тебе сказать… Старуха вроде как совсем спятила…
– Ну а точнее? Ты не тяни, рассказывай, я ведь все равно допытаюсь, уж лучше ты.
Старик еще раз прокашлялся и неохотно рассказал о том, что произошло.
…После ухода Арсена Мисак велел женщинам убрать со стола, не до еды стало.
– А мясо уберите в холодильник.
– Не работает холодильник, – ответила Марьям, – свет отключили.
– Как отключили? Почему?
– Не отключили, – вмешался Мушег, показав на свисавший с крыши конец электрического провода. – Градом перерубило.
– Что же делать? Мясо-то испортится…
– Не испортится, – сказал Мушег, – сейчас соорудим холодильник. Гриша, принеси-ка лопату!
Гришик вынес из сарая лопату. Мушег сгреб градины в один холмик под навесом, вырыл яму.
– Вот вам холодильник. Давайте сюда мясо, только сперва заверните в целлофан.
Женщины стали тихо убирать со стола. С минуту постояв в нерешительности, Елена тоже протянула руку и взяла пару тарелок. Но тут ей показалось, что тетка Ануш говорит что-то недоброе. Она не понимала слов, произносимых старухой, поэтому смотрела на нее со смешанным чувством детского любопытства и какого-то смутного полумистического страха. В этот же момент Марьям, с металлическим стуком бросив на стол собранные ножи и вилки, прикрикнула на сестру:
– Ануш! Замолчи! Слышишь?!
– Да, да, да! – Ануш в неожиданной ярости перешла на противный, надтреснутый старческий визг, продолжая трясти сухими руками. – Лучше бы не было того дня, когда ее нога ступила в этот дом!..
– Тетя, что ты говоришь?! Стыдно, старая женщина! – рванулась к ней Арфик, опрокинув стул. Но ее опередил Мисак. Болтая пустым рукавом пиджака, он подскочил к Ануш.
– Замолчи, старая ведьма, – сказал он, – не делай из мухи слона. Сначала найди причину, чтобы осуждать. Слышишь меня, сейчас же замолчи! – Багровея от ярости, он пошел на нее, но его остановил Мушег.
– Ты что, отец? В твои-то годы… С ума, что ли, все посходили?
– А ты разве не слышишь, какие слова она тут говорит?
– Ну пусть себе говорит, от ее слов ни у кого не убудет. А ты, тетя, взяла бы себя в руки. Стыдно! Ну, случилась беда, никто не виноват. Мы сейчас все взвинчены, но надо же уметь себя сдерживать!
Елена, бледная как полотно, в ужасе озиралась по сторонам, ничего не понимая.
– Пойдем, Лена! – Гришик схватил ее за руку и потянул за собой. – Идем, ну! Домой идем!
Елена не сдвинулась с места.
– Да в чем дело, Гришик, объясни хоть ты.
– Идем! – твердо сказал мальчик. – Домой идем!
– Да, Лена, тебе лучше пойти наверх, – сказала Арфик. – Из-за этого проклятого града все стали психами. Немного побудь у себя, потом выйдешь, когда все успокоится.
– Я уйду, Арфик, я сейчас уйду, раз вы говорите. Но хоть объясните, в чем дело, я ведь ничего не поняла!
К ним подошел Мушег.
– Арфик, ты займись старухой, уведи ее в дом, а я с Еленой побуду. – Он взял Елену под руку и увел ее наверх.
С другого боку, как бы охраняя ее от возможных неожиданностей, шел Гришик, то и дело воинственно оборачиваясь назад да приговаривая:
– Сумасечий она.
– Так что же она кричала? – спросила Елена, когда поднялись на верхнюю веранду. – Я заметила, что она бросала на меня злые взгляды. Она на меня за что-то сердится? Вы говорите, не скрывайте.
– Да, Елена, на тебя… – сказал Мушег, смущенно отводя взгляд. – Ты не слушай ее, она старая женщина с… как это у вас говорят?.. С предрассудками. Говорит, что у тебя нога тяжелая, поэтому пошел этот проклятый град. Не обращай внимания.
Потрясенная Елена уставилась на него:
– Я? Виновата, что пошел град?..
– Глупости все это, темнота, не надо обращать внимания, Лена.
– Она сумасечий женщин! – выкрикнул в сердцах Гришик, вытирая кулачками слезинки с глаз.
Елена только теперь поняла, что старуха так неистово проклинала ее…
– Та-ак… – проговорил Арсен, выслушав рассказ отца. – Докатились, значит, дальше вроде некуда…
– Да ты слишком не переживай. Дурной, коварный человек способен мир и покой семьи превратить во вражду и смуту… Сам знаешь, женщина – она и есть женщина, языком мелет, а мозгами пораскинуть… да где их взять, мозги-то? Вот как, значит, получается, сынок.
Некоторое время они молча курили, попыхивая в темноте огоньками сигарет.
– Хотел бы я знать, – задумчиво произнес Арсен, – кто был виноват несколько лет тому назад… Помнишь, какой был град? Добрую треть наших виноградников тогда будто корова языком слизала. Помнишь, отец? Еще комиссия к нам приезжала из области, акт составила и списала эти виноградники, помнишь?
Старик сокрушенно вздохнул.
– Помню, конечно, разве такое забудешь?…
Арсен встал.
– Ну вот и хорошо, что помнишь. А где мать?
– Спят они. Сестра дала лекарство…
– Понятно, я пойду спать, мотался весь день по виноградникам, устал, как бездомная… Ты, отец, при случае скажи матери и тетке скажи – если еще хоть раз, только один раз повторится эта дикость, я возьму Елену, уеду отсюда и ноги нашей в этом доме не будет. Так им и скажи.
Отец, медленно подняв голову, с глубокой скорбью долго смотрел на сына.
Поднимаясь по деревянным ступенькам, Арсен почувствовал, как его всего трясет. Он бесшумно, чтобы не разбудить Елену, отворил дверь и, не зажигая света, стал раздеваться.
– Зажги свет, я не сплю, – отозвалась она.
– Да не стоит, уже спать пора. – Он лег рядом с ней, привычно провел ладонью по ее лицу.
Елена поняла. Улыбнулась в темноте.
– Я не плакала.
– Ты у меня молодчина.
– Тебе айрик рассказал?
– Да.
– Зачем? Ну, старая женщина, сказала безобидную глупость…
– Это не безобидная глупость, и она может повториться, если не предотвратить.
– Ты очень устал, родной. – Она потянулась и поцеловала его в щеку. – Ты очень устал, тебе надо выспаться.
– Очень. Ты тоже устала.
Елена тихо засмеялась.
– На мне пахать можно, я многожильная!
Но глаза у нее тоже слипались.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Вода гулко булькала на дне большого медного кувшина. По мере того как кувшин наполнялся, гул становился все тоньше и тоньше и наконец превратился в тихое журчание. Елена машинально протянула руку, чтобы закрыть кран, но вспомнила, что никакого крана нет. Через щели каменных глыб, прячущих истоки родника, бежали три струи кристально чистой воды, стекая в выдолбленное углубление в большом дереве. Этот выдолбленный дуб назывался «нов» и был похож на лодку. Вода, переливаясь через край этого нова, весело журчала между камнями, сливаясь с бесшумной из-за мелководья речушкой, разделяющей село на нижнюю и верхнюю части.
Сюда сходился на водопой сельский скот, вечерами возвращаясь с пастбищ.
В десяти шагах две женщины, подоткнув юбки, полоскали в речке полосатые домотканые ковры, бойкими, визгливыми голосами о чем-то переговариваясь с бригадиром Рубеном Григоряном.
Несколько минут назад, подъезжая на мотоцикле к речке, он приветственно, как старой знакомой, помахал Елене рукой. Ей нравился этот немногословный, всегда учтивый, всегда спокойный богатырь. Как-то Арсен сказал про Рубена: «Он настоящий мужик, на него можно положиться». Рубен был еще молод, ему не было и тридцати лет, хотя ранняя седина уже коснулась его коротко стриженных волос. Поговаривали, что все девушки села влюблены в него.
Нравилось Елене и то, как он ездит на своем мотоцикле: ровно, не спеша, как бы щадя своего железного коня, словно это не машина, а живое существо. Впрочем, Елена уже давно заметила, что в селе много мотоциклов и все с колясками. Сельчане к ним относятся очень бережно, не то что в городе.
– Это у нас, у крестьян, в крови, – объяснил ей Арсен однажды вечером, разбавляя простоквашу ледяной водой. Елена уже знала, что простокваша здесь называется смешным, на японский лад, звучным словом «мацун». Мацун с водой – это «тан», он хорошо охлаждает и утоляет жажду.
– Раньше были лошади и ослы, – продолжал Арсен, – теперь их заменяют мотоциклы с коляской, они практичнее в хозяйстве. Но отношение людей к ним осталось такое же, какое было к животным – своим помощникам.
Елена сама не раз видела, как стрекочет по бездорожью мотоцикл, груженный огромным стогом свежескошенной травы. Самого мотоцикла даже не видно, катится себе стог, переваливаясь на ухабах, вызывая улыбку у прохожих.
…Елена убрала кувшин из-под струи, немного отлила из горлышка, чтобы не выплескивать на себя, и понесла его так, как несут ведро, хотя это было совершенно неудобно, но тут уж ничего не поделаешь – она еще не научилась без чужой помощи вскидывать на плечо двухведерный медный кувшин.
Осторожно ступая по мокрым камням, она вышла на дорогу, остановилась возле большого замшелого валуна у обочины. Огляделась по сторонам и, убедившись, что никто ее не видит, подняла кувшин, поставила на валун, затем, придерживая его рукой, чтобы не упал, повернувшись спиной, осторожно взгромоздила кувшин на левое плечо, при этом все же пролив себе за ворот немного воды. И пошла домой. Тяжелый кувшин больно оттягивал плечо, но она знала, что это с непривычки. Надо только плечо держать повыше, чтобы тяжесть распределилась между плечом и шеей, тогда легче будет нести.
По ее приблизительным расчетам, до дома оставалось шагов триста или чуть больше, но думать об этом нельзя, потому что, когда думаешь, сразу устаешь и вода кажется вдвое тяжелее, а спустить кувшин на землю и отдохнуть немножко – тоже нельзя, потом не поднимешь, такого высокого валуна уже нет до самого дома. Вчера она опустила кувшин, а поднять не сумела, тогда она поставила его на чей-то высокий огородный плетень, но плетень взял и провалился, да еще с таким треском, что Елена испугалась, как бы хозяева не выскочили из дома и не отругали ее за порчу имущества. К счастью, никто не выскочил и не отругал.
Трудность была еще и в том, что дорога шла все время вверх по склону горы. «Да что я, слабее здешних, что ли?» – сказала себе Елена. И эта мысль придала ей бодрости. «Вот еще пятьдесят шагов пройдено! Только не надо думать об оставшихся. Лучше о чем-нибудь другом. Про маму! Если бы она сейчас увидела меня с этим кувшином! С ней бы истерика произошла: доченька, мученица ты моя, страдалица ненаглядная, да разве к такой жизни я готовила тебя?!» Елена невольно улыбнулась, отчетливо представив, как мать заламывает себе руки от горя и кричит: «Уж лучше бы за Виктора Сафронова!..» Елена чуть не расхохоталась. Вспомнила, как однажды Арсен сильно приревновал ее, вспомнила, как Витины глаза в тот вечер от ужаса чуть не вылезли из орбит, когда Арсен стал затягивать узел его красного «джазового» галстука… От этого воспоминания Елене стало немного грустно… А когда на душе невесело, в голову лезут тревожные мысли.
…На другой день после того злополучного града Елена все же спросила Арсена, чем она все-таки не угодила тетке Ануш, ведь не случайной была ее внезапная вспышка ненависти. Напомнила и о том, как на следующее утро после их приезда, когда теленок запутался в веревке и его пришлось зарезать, тетка не захотела даже ответить на ее, Еленино, приветствие, а когда Гришик подошел к ней, тетка стала сердито зазывать его домой.
– За что же все-таки?
– Наверное, за то, что ты есть, – досадливо ответил Арсен. – Не обращай внимания, пусть себе ворчит. Главное, чтобы мать с отцом ладили с тобой.
Слова Арсена звучали не очень уверенно, он знал, что мать находится под влиянием своей сестры…
Елена, однако, не стала настаивать. А через несколько дней, когда Гришик, по своему обыкновению, после школы прибежал к ней заниматься русским (он приходил часто и занимался усердно), Елена услышала, как тетка Ануш, разговаривая с сестрой, – по-армянски, конечно, – произнесла слова, каждое из которых в отдельности было ей знакомо, но смысл их в сочетании от нее ускользал. Вечером, когда Арсен вернулся с работы, Елена сказала с наигранно беспечным видом: