скачать книгу бесплатно
– Ну ты даешь! При чем тут это? Совсем, прости, глупый аргумент. Я и Эйфелеву башню люблю, и норвежский Бремен, и немецкие деревушки – да мало ли на земле мест, которые мне нравятся?
– Стоп, – Давид жестом остановил дочь, ибо сразу понял, о чем она хочет сказать, – про то, что это святые места, про то, что это наша страна – вот про это не надо. Оставь розовые сопли для детей.
Разговор затягивался, но никто из собеседников не уступал ни на йоту. Помучавшись часа два, они расстались, и Белла ушла с твердым убеждением, что надо что-то с отцом делать. А он ждал ее ухода, предчувствуя, что, как только закроет за дочерью дверь, «это» – то, что не отпускало его с самого утра – снова войдет к нему через стену и положит на плечи руки. Это были руки бабушки, матери, Марины – он хотел поскорее ощутить их, потереться щекой о любящие ладони, снова и снова жадно вспоминать…
…Щелыково, место, врезавшееся ему в память на всю жизнь, Позвонил ему как-то Мишка, давний друг детства, работавший тогда в Малом театре:
– Давид, есть путевка в наш дом отдыха, поехали!
– Да нууу… Знаю я эти дома отдыха. Одни пенсионеры, мамаши с детьми да семейные пары.
– Давид, молодые мамаши с детьми – это самое то. Дети же рано спать ложатся, а мамашам что делать. Тут и мы подоспеем!
И они поехали. Сначала поездом до Кинешмы. А потом домотдыховским автобусом прямо до места. Дом отдыха в Щелыково был непростым. Бывшая усадьба Александра Островского. «Зачарованный лес» – с гигантскими деревьями, через кроны которых затейливо пробивались солнечные лучи, вместо травы – голубоватый мох, в который проваливаешься выше щиколотки, огромные кусты малины, где, как говорят, может встретиться и медведь. А полянка со «Снегуркиным сердцем»! Маленький ключ, бьющий посередине какого-то то ли омута, в искрах которого солнце рассыпается на тысячу осколков, то ли просто лужи с неестественно голубой водой. Рассказывают, именно здесь утопилась Снегурочка – хотя, позвольте, разве она утопилась? Раз они с Мишкой пошли вдвоем разыскивать какую-то церковь, в которой, как говорят, сохранились старинные фрески. Зашли в соседнюю деревеньку, спросили у встреченной старушки, где это. И та начала объяснять на таком прекрасном, старинном русском языке, что они просто стояли зачарованные: «Вот пойдете, ребятки, по этой торной тропинке…» Церковь оказалась старой, разрушенной, загаженной. Действительно, за облупившейся белой штукатуркой можно было разглядеть расписанные стены. Точно такую же картину Давид увидел и во время поездки в Александров. Стоя на крыльце одного из храмов Александровской слободы, Давид обратил внимание на отколупнувшуюся, на этот раз красноватую, штукатурку. Отковырнул дальше и увидел чудесную старинную роспись. Но более всего потряс его случай в Суздале, когда они с друзьями зашли в какой-то отдельно стоящий домик на территории Кремля и обнаружили там поломанную изразцовую печь, остатки которой были разбиты и валялись на полу. Давид нашел целый изразец, наверное, семнадцатого или восемнадцатого века, спрятал в сумку и дома, перед тем как повесить на стену, долго отмывал его под краном.
А в Щелыково, на обратном пути из церкви, они заблудились и попали в болота. Такого ужаса до того Давид не испытывал. Полностью потеряв ориентировку, они бросались в разные стороны и всюду натыкались на воду, в которой проглядывали небольшие кочки. Но наступать на них надо было осторожно – многие из них предательски уходили под воду. Проблуждав по болоту часа три, с трудом вышли на сушу.
А как они копали калганный корень, на котором уже в Москве настаивали водочку… Корневище было толстое, узловатое, а на изломе – кирпично-красное, отчего возникало сладковато-жуткое ощущение, что ты рубишь топориком руку какой-то нечистой силы, что тянется к тебе из-под земли. И, черт возьми, что-то богатырское, от Алеши Поповича что-то, было в этом, почти сказочном существе, которое ты сам себе и придумал. Под эти сладкие воспоминания, уже лежа в кровати, Давид и заснул.
На следующее утро, после всех своих утренних ритуалов, Давид отправился в Тель-Авивский музей изобразительных искусств. Когда-то очень давно он подарил музею несколько работ своего деда, известного советского живописца, которые вывез из СССР. А сейчас он вдруг неожиданно испытал потребность снова увидеть подаренные картины, попрощаться с ними. Возможно, даже наверняка, он еще ни раз и ни два приедет в Израиль, но вряд ли найдет время для посещения музея. По правде говоря, он и так в нем был раза два за 30 лет. Конечно, он не помнил, в каком зале висят эти работы, да и находятся ли они вообще на экспозиции. Однако что-то тянуло его посмотреть в последний раз на картины, среди которых он вырос.
Найдя родные полотна (не все, что подарил, но хотя бы несколько), он почти полчаса простоял, вглядываясь в знакомые с детства пейзажи: мраморные статуи парапета в доме отдыха «Архангельское»; одинокую березу, стоявшую на берегу речки; разноцветья московских крыш и любимую – вид из окна их московской квартиры на зеленевший напротив сквер. Давид поймал себя на кощунственной мысли – он тяжелее расставался с картинами, чем со своими внуками. О таком даже никому не скажешь – заклюют…
Через пару дней к отцу приехала Анна. Младшая в семье, любимица и осознающая свою эту важную роль. Такой маленький, немного смешной, но обожаемый всеми котеночек. Котеночек вырос, стал показывать коготки, после чего любовь превратилась в некую снисходительность. Так любимая детская игрушка со временем становится всего лишь нежным и ностальгическим воспоминаем. Аня быстренько поставила чайник и, пока он закипал, села напротив отца за стол, предварительно обняв и поцеловав его.
– Папочка, я тебя вообще не пойму, что это ты такое надумал?
– Анюта, милая, ну что тебе непонятно. Я решил уехать из Израиля.
– Но почему в Россию. Ты что, не знаешь, какая там обстановка?
– Не понял, а какая?
– Там нет никаких свобод, там оппозицию по тюрьмам сажают, там Путин себе дворцы строит, нищета, разруха…
– Анюта, где ты всего этого бреда наслушалась?
– Это не бред, это правда. И по телевизору так говорят, и вон Олег часто по скайпу с родственниками говорит. Они все в один голос это утверждают.
– Погоди, но ведь Олег, если мне память не изменяет, из Львова. А Львов – это на сегодняшний день Украина. А при чем Украина к России?
– Ну и что, они там все знают!
– Аня, ты знаешь, после всей этой бредятины я с тобой и разговаривать не хочу. Во всяком случае, на эту тему. Разубеждать тебя и тем более твоего Олега… мне уже много лет, чтобы тратить оставшееся время на такую ерунду.
– Все, оставим, папулечка. Не хочешь – не будем. Но все равно – я не понимаю, что ты вдруг решил все бросить и уехать. Или ты оставляешь гражданство, квартиру, машину и просто едешь туда немного пожить?
Давид почти физически почувствовал, что главным словом в этом предложении было «квартира». И он решил подыграть дочери.
– А что квартира?
И Анна с ходу угодила в расставленную отцом ловушку. Впрочем, она никогда не была титаном ума.
– Ты ее продашь или сдавать будешь?
– А я еще не решил окончательно, – Давиду захотелось поиграть с дочерью в «дразнилки». – Но ведь это же не главное.
– Конечно, ты прав, не главное, – быстро согласилась Анна и тут же стушевалась. Какой несообразительной она ни была, но оплошность свою поняла. – Не главное, но достаточно существенная вещь. На что ты там жить собираешься? – она попыталась сформулировать свой вопрос так, как будто он был отражением ее заботы об отце, но тут же опять оплошала. – Сколько наша квартира стоит?
Давид улыбнулся – кошечка показала коготки: и цену узнать, и намекнуть, что квартира все же семейная… Одной такой фразы было достаточно, чтобы Давид утвердился в собственном решении.
– Анюта, да я и не интересовался, сколько стоит. Я пока ее продавать не собираюсь.
Анна чуть заметно выдохнула, напряженные морщины на ее лбу разгладились. Атмосфера за столом сразу разрядилась.
– То есть ты едешь вроде как на разведку. Да, папуля?
– Считай, что так, – Давид решил не обострять ситуацию. В конце концов, какое ее дело, что он решил. Тем паче, что он действительно не решил окончательно, что делать с квартирой. С одной стороны, вырученные от ее продажи деньги дали бы ему возможность купить что-то стоящее в России; с другой – может быть, лучше иметь стабильный ежемесячный доход.
– Ну, все, папочка, я побежала, а то у меня дома дел много, – явно успокоенная, Анна поспешила окончить тягостную для нее встречу.
После ухода дочери Давид несколько секунд постоял как бы в задумчивости, потом подошел к холодильнику, достал бутылку водки, налил себе полстакана, выпил, пожевал кусок черного хлеба и вышел на балкон. Возмущение, вызванное меркантильностью дочери, под влиянием алкоголя потихоньку проходило.
…Только там, в мыслях о прошлой жизни, он чувствовал себя спокойно и уютно. Дело было не в том, что это была его молодость, дело в том, что это была его страна. В глубине души Давид понимал, что нынешняя Россия и «его» СССР – это не одно и то же. Но эту мысль он гнал от себя, старался запрятать как можно дальше. Там, на родине, несмотря на то, как она теперь называлась, – ему всегда хорошо. Пусть пока в мыслях.
Прошло несколько дней. Привычная жизнь ни на йоту не изменилась. Пару раз звонили дочери, но это было в порядке вещей. «Привет, папа, как дела, что нового?» – обычная, ни к чему не обязывающая беседа.
Неожиданно позвонил Володя, друг еще по той, доизраильской жизни.
– Привет, дружище! – Давида всегда немного раздражало такое обращение – искусственное, слегка напыщенное. Но с удивлением замечал, что его используют очень многие. – Ты не против, если мы к тебе заскочим в пятницу вечером? У тебя планов нет?
– Какие у меня планы… Жду.
– Отлично. До встречи.
Давид, конечно, понимал, что приход гостей – решение не спонтанное. Наверняка девчонки позвонили его друзьям с призывом о помощи. Что ж, Давид был готов к очередному нелегкому разговору.
В пятницу, часов в девять утра, позвонила Вовина жена Ира.
– Давидик, дорогой, ты к нашему приходу ни с чем не затевайся. Мы заскочим так, чайку попить. Ты же знаешь, моему Вовунчику пить не рекомендуется. Тем более что он себя последние дни не очень хорошо чувствует. Мы тортик принесем. А Наташа обещала принести свою выпечку.
– А что, и Наташа с Борей будут? – Давид несколько опешил от привычной, но все равно каждый раз неожиданной, бесцеремонной непосредственности друзей.
– Ну да, – радостно возвестила Ира, – и Гельферы тоже обещали заглянуть. А то что ты там один сидишь, вот мы и решили тебя немного развеселить
– Танцы и песни уже разучили? – довольно зло сказал Давид. Слава богу, что для Иры понятие иронии и сарказма было недоступно – поэтому она только засмеялась.
– Все шутишь, Давидик! Итак, мы где-то часов в пять будем. А то, ты же знаешь, у Наташи с Борей режим. Они после шести не едят. Целую, пока, – и отключилась, не дослушав ответа.
«Ах-ах, они после шести не едят, – зло подумал Давид. – Не едят, когда два пирожных. А недели три назад, у той же Ирки на дне рождения, в восемь вечера наворачивали так, что за ушами трещало. А что – на дурыку же. Как они все мне надоели, господи… Ну, я им устрою чай с пирожными».
Давид с ухмылкой пошел на кухню и начал проверять свои запасы.
К приходу гостей на кухонном столе уже были и нарезанные помидоры, и огурцы, и перец, открыта баночка шпротов. Отдельно лежали порезанные колбаса и сыр. Вазу с фруктами Давид поставил на стол в салоне. Гости пришли все сразу. «Наверное, в подъезде вырабатывали тактику боя», – с усмешкой подумал Давид
– Заходите, рад вас всех видеть, – Давид расцеловался с дамами, пообнимал друзей, принял принесенные сладости и бутылку сухого вина и выставил это на обеденный стол, который предварительно накрыл для «сладкого». Дамы, правда, сразу увидели и натюрморт на кухне.
– Давидик, – томно сказала Наташа, – но мы же просили – только сладкое. Зачем же ты беспокоился, что-то делал.
– Ой, брось, что тут делать? Две минуты. Это будет такой «музыкантский столик».
– Какой? – не поняла Лена Гельфер, дама, претендующая на интеллектуальность
– Музыкантский. Когда-то в России на свадьбы приглашали музыкантов, но они же не могли играть весь вечер, а то и ночь без перерыва. Но не сажать же их за стол с гостями. Для них в уголке ставили отдельный маленький столик. Он и назывался «музыкантским». Вот и я организовал такой столик для тех, кто не хочет ограничиваться чаем. Хотя мы и не музыканты… И потом, смотри, там у столика даже стульев нет, чтобы не засиживались.
Дамы пожали плечами, мужчины заулыбались – конфликт был переведен в шутку.
Женщины начли резать торт, хвалить Наташину выпечку, мужики подошли принять по маленькой. Впрочем, по второй они и не успели, их сразу позвали к общему столу.
Давид смотрел на лица своих давнишних приятелей и думал: «Господи, как же вам хочется повлезать в чужое дело. Оно вам все это надо? Уеду я, не уеду – вам-то какая разница? Наоборот, после моего отъезда перед вами откроется огромное поле для очередного перемалывания косточек. Вы уж этого не упустите».
– Давид, – решительно оставив чашку, наконец-то взяла дело в свои руки Елена, – мы слышали, ты собираешься совершить некий значительный шаг, круто меняющий твою судьбу.
– Леночка, зачем же так сложно. Скажи проще. Мои дочки, причем, я думаю, что Белла, у Аньки на это мозгов не хватит, рассказали о том, что я собрался покинуть Землю обетованную. И попросили вас отговорить меня от этого шага. Я правильно излагаю?
– Правильно, – включилась в разговор Ирина, – так Белла права?
– Она всегда права. По определению.
– Давид, отставить свои шутки, давай поговорим серьезно.
– Серьезно? Что ж, давай серьезно. Ир, где твоя дочь и два твоих внука?
– Ты же знаешь – в Нью-Йорке.
– А ваши дети где, Гельферы?
– Итамар в Беэр-Шеве, а Игаль в Хайфе.
– Вот у меня и возникает простой вопрос: а вы, часом, не одиноки? Только честно? Но я ответа не жду, ибо вы все равно правды не скажете. А я одинок – и это первая причина, по которой я решил уехать. Точнее, вторая. А первая – это то, что вот где мне Израиль, – и Давид решительно рубанул себя по горлу ладонью.
– Что значит – вот где? – достаточно резко спросил Борис.
– А то и значит. Устал я от этого ближневосточного рая. Выслушайте меня. Только внимательно. Вряд ли вы меня поймете, но попробуйте. Даже когда я ездил в Европу, я чувствовал себя комфортнее, чем здесь. Мое «все» – там. Или почти все. Нормальные времена года, нормальная погода без удушающей жары, спокойные люди на улицах, костюмы у мужчин, платья у женщин. Нормальные тихие дети, нормальная езда на машине, отсутствие диких криков и ношение мятой одежды даже в министерствах. Я этим уже наелся. Терпел, сколько мог, но уже не могу. И что меня здесь держит? Семья, друзья? По телефону или по скайпу я могу из Москвы говорить. Хоть каждый день. Да и с кем – с Беллой и Аней я, находясь в одном городе, общаюсь раз в неделю по телефону, а с внуками я уж и не помню, когда последний раз говорил. Впрочем, вы со своими тоже не общаетесь. Что же касается всех вас, то простите – мне разговоры о болячках уже на-до-ели! Каждая наша встреча начинается и заканчивается одинаково: что болит, как лечишь, какой доктор хороший, сколько раз я был в поликлинике. Хотите, я сейчас про диагнозы каждого на память скажу? И это вы называете общением? Я к вам очень хорошо ко всем отношусь и понимаю, что ни я вас не изменю, ни вы сами не изменитесь, но поймите – нету уже мочи… И наши встречи все реже и реже. Кроме того, из всех нас я единственный без пары. А вы… Давайте честно, все решает лучшая половина человечества. И такой одинокий холостяк, как я, для вас – как красная тряпка для быка. Ибо вы считаете, что без Марины я спиваюсь, веду неправильный образ жизни и прочая, и прочая… оставьте…
Давид резко встал, подошел к своему «музыкантскому» столику, налил рюмку водки и выпил. Пару минут все молчали, разглядывая узоры на чашках или бессмысленно крутя в руках ложечки.
– Не знаю, не знаю, – прервала молчание Ирина, – может быть, ты в чем-то и прав, но все это так неожиданно, так внезапно!
– А что же ты с нами не поговорил раньше, – вставил свои пять копеек Владимир.
– Вов, ты знаешь, я все-таки думаю, что такие вопросы человек должен сам решать. То, что я вам не сказал, после того как определился с выбором, – возможно, я тут неправ. Но просто не хотел лишних, ненужных обсуждений. То, что они никчемны, показал и сегодняшний разговор. Вы вправе меня осуждать – не осуждать, обсуждать – не обсуждать, но идея моя, и не вижу ничего, что бы могло поколебать мое решение.
– Тут ты прав, – неожиданно поддержала Давида Наташа. – Поживем – увидим, прав ли ты во всем остальном. А куда именно ты собрался? Как ты себе представляешь свой переезд?
– Да. Действительно, – оживился молчавший до сих пор муж Елены Андрей. – Ты же, наверное, все обдумал?
– В общих чертах. У меня же много друзей из России в соц. сети. Я кинул клич – помогите подобрать недорогое жилье на съем. Есть масса предложений. И в Москве, и в провинции. Приеду, буду выбирать. Я не уверен, что поселюсь в Москве. Может быть, куплю дом где-нибудь в деревне. В Москву особо не хочу. Москва – это не Россия. Да и не моя это Москва – там столько приезжих, что, как я предполагаю, город потерял свое лицо. Остановлюсь в пределах 100 километров от столицы. Раньше такое поражение в правах было после длительной отсидки – не ближе ста километров от столицы, Ленинграда и других крупных городов. Куплю машину, у меня, славу богу, водительский стаж уже на пятый десяток пошел. Разберусь на месте. Кроме друзей из соц. сети, у меня еще и приятели по жизни остались, одноклассники, однокурсники. Не пропаду. Пенсию буду переводить, да и так, есть у меня кое-что. С голода не умру.
– Давид, а что ты вот все заладил – в Россию, Россия. Почему именно в Россию? Что, на свете других стран нет? Вон, купи себе домик на Кипре или в Болгарии. Живи – не тужи.
– А на хрена мне Кипр, Андрюша? У меня есть родина – и это Россия. Я там родился, вырос. Там, если хочешь, мои корни. Там мое все. Я вот иногда представляю себе маленькую речку с чистой и быстрой водой, кусты и ивы по ее берегам – идешь купаться, наступаешь в черную илистую грязь, и она вылезает у тебя между пальцами, вступаешь в прохладную воду и… Какой это кайф! Это тебе не парное молоко Средиземного моря на вонючем и загаженном пляже Тель-Авива или Герцлии.
– Ну, кому-то и грязь хорошо.
– Да, мне и грязь хорошо. Я вообще не понимаю, что ты о России рассуждаешь? Ты сколько раз в ней был? Со школьной экскурсией в Москву ездил?
– А что с квартирой, – пытаясь остановить разгоравшуюся перепалку, спросила Ирина, – продашь?
– Не знаю. Честно, не знаю. Скорее всего – да. Но только после того, как обустроюсь. Не потому, что боюсь ошибиться в выборе, а просто это занимает время, а у меня без этого сейчас дел полно: надо кое-что продать, надо билетами заняться. Надо багаж собрать – не с голым же задом ехать. Багаж и отправить надо. Так что я – наконец-то – весь в делах.
– И когда же ты собираешься уехать?
– Где-то через месяца два-три.
– Так быстро! – искренне огорчился Борис.
– Что делать, Боренька, давай за это по маленькой.
– Давай.
Мужчины встали и пошли к вожделенному столу. Ситуация была такой, что женщины не решились возразить.
– Девочки, пойдемте на балкон покурим, – Лена решила собрать маленький совет в Филях. Дамы вышли на балкон, где и расположились, изредка бросая взгляды в сторону мужчин. Как бы считая рюмки, которые оторвавшиеся от опеки мужья наконец-то смогли выпить. Но за «музыкантским» столиком начался важный разговор.
– Давид, а что с твоей Наташей, как она к этому относится? Или ты ей еще не говорил? – вполголоса, почти шепотом, спросил Андрей. При дамах этот вопрос не поднимался. Но друзья Давида знали, что чуть меньше года назад в жизни их друга появилась женщина. У нее с Давидом был, что называется, гостевой брак. Они жили каждый у себя, иногда встречались, ходили в рестораны, в театры, на выставки, ездили в поездки… Периодически Наташа оставалась у Давида ночевать. Он не афишировал эту связь, но и не скрывал особо. Появившись как-то раз на большом празднике вместе с ней и встретив полное отторжение со стороны семьи и друзей, Давид не отказался от своей дамы. Просто стал реже посещать семейные и дружеские встречи.
– А что Наташа? – переспросил Давид. – Роман на виагре, – он зло засмеялся. – Я к ней хорошо отношусь, мне с ней не так одиноко. Но я не хочу к ней привязываться.
– Что так? – с удивлением спросил Владимир.
– А ты моего дядю Семена помнишь и всю его историю? Могу напомнить. Когда тетя Клара, жена дяди Семена, умерла, он нашел себе даму. Такая любовь, такая любовь… Он к ней переехал, они всюду вместе – прям два голубка… А через полгода у Семена рак обнаружили. И дама ему на дверь указала. Типа я не для того с тобой сошлась, чтобы из-под тебя горшки выносить. У него на этой почве еще в придачу к раку депрессия началась, и мы его через три месяца хоронили. Нет, избавьте меня от близких отношений. Пока могу – пусть изредка кто-то помогает стресс снять. Ну, мужики, давайте, вон ваши церберы собираются за стол вернуться – еще по маленькой…
Дамы потянулись гуськом с балкона. По лицам было видно – общая стратегия не выработана. Все сели за стол, но разговор постепенно сходил на нет. Начался обычный треп – обо всем и ни о чем…
А время все убыстрялось и убыстрялось. Дел у Давида было действительно много. Он все глубже погружался в обычные хлопоты, связанные с переездом. Как же часто он жалел, что Марины не было рядом. Он так привык, что они все делали вдвоем. Но глаза боятся, а руки делают – приходилось все самому.
Наконец настал день, когда Давид, сдав багаж, пришел на свой рейс Тель-Авив – Москва. Он решил не жлобничать – купил себе первый класс, чай не каждый день возвращается на Родину. Глядя в иллюминатор на быстро исчезающий израильский берег, Давид ощутил вдруг внезапное сомнение – «а правильно ли я поступаю?». Но чувство это было мимолетным, слабым. Впереди была новая жизнь.
