Повести и рассказы

Когда все собрались в гостиной около круглого стола, чтобы в последний раз провести несколько минут вместе, мне и в голову не приходило, какая грустная минута предстоит нам. Самые пустые мысли бродили в моей голове. Я задавал себе вопросы: какой ямщик поедет в бричке и какой в коляске? кто поедет с папа, кто с Карлом Иванычем? и для чего непременно хотят меня укутать в шарф и ваточную чуйку?

«Что я за неженка? авось не замёрзну. Хоть бы поскорей это всё кончилось: сесть бы и ехать».

– Кому прикажете записку о детском белье отдать? – сказала вошедшая, с заплаканными глазами и с запиской в руке, Наталья Савишна, обращаясь к maman.

– Николаю отдайте, да приходите же после с детьми проститься.

Старушка хотела что-то сказать, но вдруг остановилась, закрыла лицо платком и, махнув рукою, вышла из комнаты. У меня немного защемило в сердце, когда я увидал это движение; но нетерпение ехать было сильнее этого чувства, и я продолжал совершенно равнодушно слушать разговор отца с матушкой. Они говорили о вещах, которые заметно не интересовали ни того, ни другого: что нужно купить для дома? что сказать княжне Sophie и madame Julie? и хороша ли будет дорога?

Вошёл Фока и точно тем же голосом, которым он докладывал «кушать готово», остановившись у притолоки, сказал: «Лошади готовы». Я заметил, что maman вздрогнула и побледнела при этом известии, как будто оно было для неё неожиданно.

Фоке приказано было затворить все двери в комнате. Меня это очень забавляло, «как будто все спрятались от кого-нибудь».

Когда все сели, Фока тоже присел на кончике стула; но только что он это сделал, дверь скрипнула, и все оглянулись. В комнату торопливо вошла Наталья Савишна и, не поднимая глаз, приютилась около двери на одном стуле с Фокой. Как теперь вижу я плешивую голову, морщинистое неподвижное лицо Фоки и сгорбленную добрую фигурку в чепце, из-под которого виднеются седые волосы. Они жмутся на одном стуле, и им обоим неловко.

Я продолжал быть беззаботен и нетерпелив. Десять секунд, которые просидели с закрытыми дверьми, показались мне за целый час. Наконец все встали, перекрестились и стали прощаться. Папа обнял maman и несколько раз поцеловал её.

– Полно, мой дружок, – сказал папа, – ведь не навек расстаёмся.

– Всё-таки грустно! – сказала maman дрожащим от слёз голосом.

Когда я услыхал этот голос, увидал её дрожащие губы и глаза, полные слёз, я забыл про всё и мне так стало грустно, больно и страшно, что хотелось бы лучше убежать, чем прощаться с нею. Я понял в эту минуту, что, обнимая отца, она уже прощалась с нами.

Она столько раз принималась целовать и крестить Володю, что – полагая, что она теперь обратится ко мне – я совался вперёд; но она ещё и ещё благословляла его и прижимала к груди. Наконец я обнял её и, прильнув к ней, плакал, плакал, ни о чём не думая, кроме своего горя.

Когда мы пошли садиться, в передней приступила прощаться докучная дворня. Их «пожалуйте ручку-с», звучные поцелуи в плечико и запах сала от их голов возбудили во мне чувство, самое близкое к огорчению у людей раздражительных. Под влиянием этого чувства я чрезвычайно холодно поцеловал в чепец Наталью Савишну, когда она вся в слезах прощалась со мною.

Странно то, что я как теперь вижу все лица дворовых и мог бы нарисовать их со всеми мельчайшими подробностями; но лицо и положение maman решительно ускользают из моего воображения: может быть, оттого, что во всё это время я ни разу не мог собраться с духом взглянуть на неё. Мне казалось, что, если бы я это сделал, её и моя горесть должны бы были дойти до невозможных пределов.

Я бросился прежде всех в коляску и уселся на заднем месте. За поднятым верхом я ничего не мог видеть, но какой-то инстинкт говорил мне, что maman ещё здесь.

«Посмотреть ли на неё ещё или нет?.. Ну, в последний раз!» – сказал я сам себе и высунулся из коляски к крыльцу. В это время maman, с тою же мыслью, подошла с противоположной стороны коляски и позвала меня по имени. Услыхав её голос сзади себя, я повернулся к ней, но так быстро, что мы стукнулись головами; она грустно улыбнулась и крепко, крепко поцеловала меня в последний раз.

Когда мы отъехали несколько сажен, я решился взглянуть на неё. Ветер поднимал голубенькую косыночку, которою была повязана её голова; опустив голову и закрыв лицо руками, она медленно всходила на крыльцо. Фока поддерживал её.

Папа сидел со мной рядом и ничего не говорил: я же захлёбывался от слёз, и что-то так давило мне в горле, что я боялся задохнуться… Выехав на большую дорогу, мы увидали белый платок, которым кто-то махал с балкона. Я стал махать своим, и это движение немного успокоило меня. Я продолжал плакать, и мысль, что слёзы мои доказывают мою чувствительность, доставляла мне удовольствие и отраду.

Отъехав с версту, я уселся попокойнее и с упорным вниманием стал смотреть на ближайший предмет перед глазами – заднюю часть пристяжной, которая бежала с моей стороны. Смотрел я, как махала хвостом эта пегая пристяжная, как забивала она одну ногу о другую, как доставал по ней плетёный кнут ямщика и ноги начинали прыгать вместе; смотрел, как прыгала на ней шлея и на шлее кольца, и смотрел до тех пор, покуда эта шлея покрылась около хвоста мылом. Я стал смотреть кругом: на волнующиеся поля спелой ржи, на тёмный пар, на котором кое-где виднелись соха, мужик, лошадь с жеребёнком, на верстовые столбы, заглянул даже на козлы, чтобы узнать, какой ямщик с нами едет; и ещё лицо моё не просохло от слёз, как мысли мои были далеко от матери, с которой я расстался, может быть, навсегда. Но всякое воспоминание наводило меня на мысль о ней. Я вспомнил о грибе, который нашёл накануне в берёзовой аллее, вспомнил о том, как Любочка с Катенькой поспорили – кому сорвать его, вспомнил и о том, как они плакали, прощаясь с нами.

Жалко их! и Наталью Савишну жалко, и берёзовую аллею, и Фоку жалко! Даже злую Мими – и ту жалко! Всё, всё жалко! А бедная maman? И слёзы опять навёртывались на глаза; но ненадолго.

Глава XV

Детство

Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять воспоминаний о ней? Воспоминания эти освежают, возвышают мою душу и служат для меня источником лучших наслаждений.

Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом, на своём высоком креслице; уже поздно, давно выпил свою чашку молока с сахаром, сон смыкает глаза, но не трогаешься с места, сидишь и слушаешь. И как не слушать? Maman говорит с кем-нибудь, и звуки голоса её так сладки, так приветливы. Одни звуки эти так много говорят моему сердцу! Отуманенными дремотой глазами я пристально смотрю на её лицо, и вдруг она сделалась вся маленькая, маленькая – лицо её не больше пуговки; но оно мне всё так же ясно видно: вижу, как она взглянула на меня и как улыбнулась. Мне нравится видеть её такой крошечной. Я прищуриваю глаза ещё больше, и она делается не больше тех мальчиков, которые бывают в зрачках; но я пошевелился – и очарование разрушилось; я суживаю глаза, поворачиваюсь, всячески стараюсь возобновить его, но напрасно.

Я встаю, с ногами забираюсь и уютно укладываюсь на кресло.

– Ты опять заснёшь, Николенька, – говорит мне maman, – ты бы лучше шёл наверх.

– Я не хочу спать, мамаша, – ответишь ей, и неясные, но сладкие грёзы наполняют воображение, здоровый детский сон смыкает веки, и через минуту забудешься и спишь до тех пор, пока не разбудят. Чувствуешь, бывало, впросонках, что чья-то нежная рука трогает тебя; по одному прикосновению узнаёшь её и ещё во сне невольно схватишь эту руку и крепко, крепко прижмёшь её к губам.

Все уже разошлись; одна свеча горит в гостиной; maman сказала, что она сама разбудит меня; это она присела на кресло, на котором я сплю, своей чудесной нежной ручкой провела по моим волосам, и над ухом моим звучит милый знакомый голос:

– Вставай, моя душечка: пора идти спать.

Ничьи равнодушные взоры не стесняют её: она не боится излить на меня всю свою нежность и любовь. Я не шевелюсь, но ещё крепче целую её руку.

– Вставай же, мой ангел.

Она другой рукой берёт меня за шею, и пальчики её быстро шевелятся и щекотят меня. В комнате тихо, полутемно; нервы мои возбуждены щекоткой и пробуждением; мамаша сидит подле самого меня; она трогает меня; я слышу её запах и голос. Всё это заставляет меня вскочить, обвить руками её шею, прижать голову к её груди и, задыхаясь, сказать:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Вставать, дети, вставать!., пора. Мама уже в зале (нем.).

2

Ну, ну, ленивец! (нем.)

3

Ах, оставьте (нем.).

4

Скоро вы будете готовы? (нем.)

5

«История путешествий» (фр.).

6

Милый (нем.).

7

Географические карты.

8

Муцио Клементи (1752–1832), итальянский композитор, пианист и педагог.

9

Звуки аккорда, следующие один за другим.

10

Раз, два, три, раз, два, три (фр.).

11

Благодарю, милый (нем.).

12

Откуда вы идёте? (нем.)

13

Я иду из кофейни (нем.).

14

Вы не читали газету? (нем.)

15

Из всех пороков самый ужасный… написали? (нем.)

16

Самый ужасный – это неблагодарность… с прописной буквы (нем.).

17

Точка (лат.).

18

Добрый день, Мими! (фр.)

19

Говорите же по-французски (фр.).

20

«Ешьте же с хлебом», «Как вы держите вилку?» (фр.).

21

Так он безразлично называл всех мужчин. (Прим. Л. Н. Толстого.)

22

Я верю в них недаром (фр.).

23

Порода лошади.

24

Выжлятник – старший псарь, распоряжавшийся гончими собаками.

25

Стремянный – конюх, ухаживающий за верховой лошадью своего господина; обычно ведал сворой барских охотничьих собак.

26

Доезжачий – слуга, ведавший барской псарней.

27

Бирка – небольшая палочка с насечками, служившая для счетоводства и учёта работ.

28

Второчить смычки – отвязать от ошейников верёвки (смычки), которыми попарно привязаны собаки, и прикрепить (второчить) смычки к седлу.

29

Т. е. преследовали зверя с неумолкаемым, заливистым лаем.

30

«Швейцарского Робинзона» (фр.).

31

Это жест горничной (фр.).

32

удачливым (фр.).

33

А. А. Алябьев (1787–1851), автор популярных романсов.

34

Н. С. Семёнова (1787–1876), оперная певица.

35

Джон Фильд (1782–1837), ирландский пианист, педагог и композитор.

36

и потом, в сущности, он славный малый (фр.).