Понтий Пилат

– Такого документа нет, – ответил актуарий.

– Что ж, Озания не понимает вопроса, выдавая одно за другое? Для нас это не одно и то же.

– Да нет, все они понимают. Привыкли действовать под эгидой божьего наказания; исходное положение о божьем наказании позволяет вообще устранить такое понятие, как закон. В данном случае синедрион перепутал нас со своими подданными.

Прокуратор подался всем телом к задержанному и спросил:

– Называл ли ты себя царем иудейским и зачем?

– Я называл себя сыном царя небесного, – ответил галилеянин, показав на небо, – там мое царство, также как и царство всякого верующего в Господа.

– Ну, а что ты скажешь о захвате государственной власти?

– Как я могу захватить власть, – заговорил галилеянин, – имея рядом только двенадцать спутников, с трудом обеспечивающих себе пропитание. Я не имею серьезной опоры в среде верующих. Мои попытки нести истину, любовь к ближнему и сострадание к потерпевшим жизненное крушение находят слабый отклик среди детей небесного Отца моего. Слишком жестки каноны веры: они неспособны родить в душе иудеев теплоту духа и сострадание к ближнему. Цель моих проповедей лежит далеко от трона царей иудейских, а написанное – просто глупость врагов, которые хотят меня погубить.

Понтий Пилат окаменел. За много лет жизни он увидел человека, владеющего светом истины. Прожив долго на Востоке, прокуратор и сам проникся, не замечая этого, верой в понятие истинности бытия и в то, что узревшему такую истину открываются тайны, знание которых делает его хозяином жизни, и неудивительно, что следующий вопрос прокуратора был:

– А что такое истина?

Галилеянин развел руками и стал говорить о созревании истины в душе верующего и что она доступна людям, достигшим высокой степени познания духа.

Прокуратор был разочарован. Чуда не произошло, и он сразу потерял к этому вопросу интерес.

– Каково твое отношение к священнослужителям и к храму, который ты, как следует из документов, собрался разрушить?

Галилеянин встрепенулся, от его обреченности не осталось и следа, глаза загорелись, тело напряглось.

– Да это же паразиты на духовном теле Отца моего. Левиты, спекулируя на его заветах, убеждают верующих, что посредниками меж людьми и богом могут быть только они. Любой иудей, где бы он ни жил, каждый год обязан пожертвовать храму дидрахму, и каждый обязан в течение жизни лично принести жертву в храме хотя бы один раз. Хорошо устроились, живя в неге и не зарабатывая хлеб в поте лица своего! Я же говорю: каждый верующий может обратиться к Отцу небесному нашему сам, и для этого совершенно не нужен храм Иерусалимский. Воистину это ловушка для душ человеческих, связанная с материальными приношениями, жертвенными животными, которых в итоге племя левитов и съедает – в городе продается только кошерное мясо. По своей прежней наивности я верил в силу слова и духовного начала. Сейчас я понимаю: слово не может повлиять на многотысячное племя, сплоченное только личными интересами, да еще если речь идет об отказе от жизненных благ. Один, два человека от них могут отказаться, но все племя левитов – никогда. Но понимание пришло ко мне слишком поздно, после совершения мною серьезных ошибок. Вчера в состоянии невменяемости я стал гнать торгующих из храма и кричал, что они, левиты, устроили из храма божьего торжище, что они всюду ищут выгоду и готовы продать ради этого веру отцов наших, и потому всех их нужно выгнать из храма вон. Мною совершена серьезная ошибка. Она да трагические события предыдущего дня и должны привести меня к гибели. Вот тогда и схватила меня дворцовая стража за нарушение порядка. Сейчас я не удивляюсь фантастическим обвинениям синедриона – они видят во мне непримиримого врага; к таким же выводам могут прийти и другие – пример заразителен.

Галилеянин как бы осекся. Впрочем, главное он сказал.

Но прокуратор задавал уже новый вопрос:

– Как ты относишься к власти кесаря?

Ответ последовал незамедлительно:

– Все от Бога, Отца нашего небесного. Богу – Богово, кесарю – кесарево.

Прокуратор повернулся к актуарию.

– Изложи наше мнение, Нумизий Руф.

Актуарий вышел вперед и прочитал подготовленное решение суда. Заслушав мнение сторон, суд прокуратора пришел к следующим выводам:

– Римским властям нет дела до нарушения галилеянином порядка в Иерусалимском храме, нет дела и до того, как молиться и понимать каноны веры, а также и до роли левитов и первосвященников в иудейской церкви. Обвинения в том, что подсудимый стремится стать царем иудейским и создать в земле иудейской царство небесное, не имеют в документе юридической доказательности. Установлен факт лояльности галилеянина к власти кесаря. Причины волнений среди населения в Иерусалиме приведены без должного анализа. Если отрешиться от предпасхальных приготовлений, как это удалось члену синедриона Озания, можно сделать предположение о стремлении толп иудеев, направляющихся в Иерусалим, уничтожить военные римские подразделения, находящиеся в городе. Данное дело в том виде, в каком оно представлено в преторию, касается юрисдикции или синедриона, или тетрарха Галилеи Антипы Ирода.

– Хорошо. Срочно составь документ за моей подписью и направь его тетрарху вместе, конечно, с галилеянином к нему на суд. Тетрарх прибыл сегодня утром и остановился в своем дворце в Вифседе. Ну да эти варвары лучше нас знают, где находится их царь.

Прокуратор был доволен. Удалось обосновать и перевести дело к тетрарху, ухищрения синедриона ни к чему не привели. Зря галилеянин имел такой обреченный вид и так серьезно отнесся к маленьким недоразумениям – подумаешь, побил посуду в храме. А еще говорят, что пророки могут предвидеть будущее.

Но непонятная тревога сохранилась в глубине сознания.

– Все-таки пошли человека к дому тетрарха, – тихо сказал прокуратор, – надо знать, чем все это кончится. А мы продолжим суд.

Прошло около получаса, когда актуарий, наклонив голову к прокуратору, проговорил:

– Прибыл наш человек, посланный к дворцу тетрарха, и рассказывает о странных событиях. Разговор обвинителя Сарейи с тетрархом наблюдался со стороны, был краток и состоял из нескольких фраз: «Скажи Каиафе, что я в курсе всех событий и не собираюсь таскать для него лепешки из раскаленной печи. Пусть сам о себе позаботится. А теперь пошел вон отсюда». Сарейя покрылся красными пятнами и бросился в канцелярию синедриона, а галилеянина стража повела сюда; скоро они будут здесь.

Хотя Нумизий Руф и кончил докладывать, прокуратор положение головы не менял, а значит, хотел услышать его мнение.

– Думаю, – начал тот, – в преторию будут доставлены более обоснованные с юридической точки зрения документы.

– А если перенести разбор данного дела? Проведем его сразу после праздника.

– Существует порядок, – продолжал Нумизий Руф, – по которому все дела, начатые в предпасхальные дни, должны быть закончены не позднее шести часов вечера: осужденные – вывезены из города, приговоренные к смертной казни – казнены. По моему мнению, традиции не следует нарушать. Игемон знает, чего можно ожидать от иудейской толпы, да и речь-то идет о полоумном крамольнике – одним иудеем больше, одним меньше.

– Хорошо, – подумав, сказал прокуратор, – сделаем перерыв, – и направился к высокой двери, искусно сделанной из ливанского кедра и обшитой листовым серебром. Дверь вела в прохладные залы дворца, и Нумизий Руф уже надеялся, пользуясь своим положением, избавиться на некоторое время от невыносимого пекла, уже навалившегося на город. Тихий голос назвал его по имени, и он узнал Иосию из Симона, своего знакомого, служившего в канцелярии синедриона. Оба были ценителями греческой философии и потому доброжелательно относились друг к другу. Иосия заговорил на греческом, и, хотя он свободно владел речью любимых философов, сегодня слова плохо ему подчинялись.

– Уважаемый друг! Сведения, которыми я располагаю, очень хитро доведены до меня и лишь для того, чтобы быть переданными тебе. А сведения – чрезвычайной важности; намерения некоторых лиц кажутся просто невероятными. Я являюсь орудием в чужих руках, но вынужден участвовать в заговоре синедриона: что-то серьезное поставлено на кон; исключается желание просто попугать. Сказанное будет касаться твоего начальника Понтия Пилата.

Нумизий Руф вспомнил скрытую тревогу прокуратора во время суда над галилеянином и спросил:

– Дело связано с галилеянином?

– Да!

– Сказанное здесь может иметь серьезные последствия, и я прошу тебя, Иосия, пересказать мне все, что ты знаешь.

– Как я понимаю, план исходит от Каиафы и Анны, его тестя, а эти два первосвященника настолько влиятельны в синедрионе, что очень немногие имеют смелость с ними не соглашаться. Повторяю, я не знаю причин, да, по-моему, их не знает никто. Ясно одно: галилеянин должен умереть. Сейчас обвинитель Сарейя вернется с более серьезными документами, ведущими беднягу галилеянина прямо на крест. Но, зная характер прокуратора и его упрямство, а также юридическую уязвимость некоторых положений документа, решено любыми средствами заставить прокуратора утвердить смертный приговор. Для такой цели выбрана матрона Клавдия. Да, да! Супруга прокуратора. Вчера она выходила в город без служанки, и хотя лицо ее было закрыто, кто в Иерусалиме ошибется. Будет распущен слух о преступной связи галилеянина и матроны Клавдии, а поскольку ее видели в городе, слухи падут на подготовленную почву. Какое дело водоносу, что она шла в противоположную сторону от места жительства галилеянина; для него важно, что она была в городе. Ночной сторож Менахем видел, как матрона Клавдия с высоты Антониевой башни, расположенной рядом с храмом, подавала кому-то знаки, и готов принести клятву на Священном писании. Таких найдется сколько нужно. Слух будет обрастать все новыми подробностями, поддерживаться постоянно. Конечно, он дойдет до наместника Сирии Помпония Флакка. Будет сделано все, чтобы ложь достигла слуха самого императора Тиберия. Карьера Понтия Пилата будет решена в три месяца. Его вынуждены будут забрать из Иудеи и, скорее всего, отправят в отставку. С такой репутацией римляне не смогут перевести его в другое место. Да! Почему-то вопрос жизни и смерти галилеянина очень важен для Каиафы. Хотелось бы знать, почему. Первосвященник Каиафа не тот человек, который может запустить механизм давления, не взвесив вопрос до конца.

Нумизий Руф стоял бледный, как мел. Капли пота стекали по его лицу.

– Я не могу сказать Понтию Пилату об услышанном, ты не имеешь о нем достаточного представления. В случае потрясения он переходит на конкретное мышление, и тогда я сразу становлюсь его врагом. Иосия, ты же знаешь: все мое достояние заключается в должности, а приобрести в лице прокуратора личного врага равнозначно самоубийству.

– Уважаемый друг! Прошу прощения за то, что вынужден сообщать тебе тяжелые новости, но и промолчать я не мог. Единственный совет – ищи обходной вариант: найди человека, которого прокуратор может выслушать. И действуй, действуй, дорогой друг, времени так мало. Уже показалась и храмовая стража с галилеянином.

– Кажется, я знаю, как надо действовать. Благодарю тебя, Иосия.

Быстрым шагом, снимая на ходу с пальца золотое кольцо с печатью, Нумизий Руф направился в канцелярию. Увидев рассыльного, смышленого молодого сирийца, к которому он был расположен за его добрый нрав и желание всем услужить, актуарий подозвал его к себе.

– Ты знаешь Амана Эфера, командира сирийской алы? Да? Это хорошо. Беги к нему, передай кольцо и скажи, что произошли чрезвычайные события и что он нужен здесь. Пусть скачет на коне и чем скорее, тем лучше. И сразу ко мне. Скорее!

Появилась надежда сохранить себя в этой катавасии. Возбужденно шагая по канцелярии, Нумизий Руф думал об Амане Эфере. Этого человека связывали с прокуратором невидимые нити, и хотя командир сирийской алы вел себя на людях скромно и не подавал никакого повода так думать, люди канцелярии были уверены: в римском протекторате на восточном побережье Срединного моря существует только одно лицо, от которого прокуратор может спокойно выслушать самые тяжелые и неприятные известия, – Аман Эфер.

Уже слышен стук копыт, быстро скачет, значит, осознал тревогу. В канцелярию поспешно вошел высокий красивый грек, выдающий себя за сирийца. На нем была легкая кожаная кираса, серебряный шлем дорогой ручной работы в стиле времен Александра Македонского, обычные сандалии с ремнями, на левом плече, закрепленный дорогой пряжкой, висел темно-синий гематий. Аман Эфер излучал доброжелательность и был раскован в общении. В манере его поведения угадывалась и внутренняя сдержанность, а для внимательного глаза просматривалась разумная воля в поведении и мышлении. Этими качествами он снискал себе доверие полудиких сирийских наездников и уважение римского служилого люда. Стремительный вид декуриона и его снаряжение свидетельствовали о том, что он прибыл непосредственно с воинских учений.

– Уважаемый друг! У нас десять минут времени, а сделать необходимо так много.

Актуарий быстро пересказал содержание недавнего разговора. По решимости, нараставшей в глазах грека, Нумизий Руф понял, что Аман Эфер готов действовать.

Прокуратор возлежал на ложе. Около него на серебряных и дорогих глиняных блюдах тонкой работы с острова Родос лежали гранаты, инжир, грозди винограда, стояли чаши с апельсиновым соком и кусочками льда. Увидев входящего, прокуратор показал на ложе по другую сторону стола; взгляд его стал тревожным.

– Твой приход в походном снаряжении говорит о неотложных и важных делах, которые ты принес в мой дом, и касаются они меня. Только тревога обо мне могла заставить тебя нарушить правила визитов, которым ты неукоснительно следуешь. Я слушаю тебя, Аман. Говори.

Давно Понтий Пилат не находился в состоянии такого душевного потрясения. Жилы на его лбу и шее стали набухать, руки все сильнее сжимали край ложа, на котором он уже сидел, язык готов был отдавать самые невероятные приказы. В голове рождались планы мести, и каждый новый сменялся еще более чудовищным, вплоть до истребления толпы иудеев на площади дворца.

Аман Эфер понимал душевное состояние прокуратора.

– Сейчас не время думать о мести, об этом будем говорить завтра. Собери всю свою волю. Через пять минут ты выйдешь в судебное присутствие и утвердишь смертный приговор галилеянину. Ни у кого даже мысли не должно возникнуть, что такое решение принято под чьим-то давлением. На сегодня другого выхода нет.

Настала минута, когда Понтий Пилат смог заговорить:

– Сейчас я столкнулся с новой, непонятной для меня силой. Раньше я ее не чувствовал достаточно ясно, за что и наказан.

– Чем возмущаешься, Понтий? Ты видишь перед собой страну, народ которой религиозен до фанатизма. Всякая попытка истолковать по-новому основные положения его религии приводит к обвинению реформатора в ереси с тяжелейшими для него последствиями. Определенная степень фанатизма коснулась и высшего руководства. Однако они хитрые и дальновидные политики в жизни, и я не уверен в искренности их фанатизма.

Мне хотелось бы, прокуратор, предложить тебе взглянуть на события с иной высоты.

Попытка руководителей синедриона оказать на тебя давление есть итог накопления в обществе сил, противостоящих римскому владычеству.

На мой взгляд, существуют три причины, приведшие сегодня к кризису взаимоотношений Рима и Иудеи.

Первую причину я сформулировал бы кратко: иудаизм, теократия, синедрион. Иудаизм – религия национальной замкнутости, религия только иудейского народа, и религиозное руководство всеми силами поддерживает данное ограничение в противоположность другим религиям, которые стремятся распространить свое влияние на близлежащие народы. Именно религиозная замкнутость обеспечивает теократическую форму управления страной.

Синедрион представляет верховную структуру теократии Иудеи и является на сегодня чисто религиозным учреждением, что и определяет религиозное содержание всей общественной жизни страны. Государственные функции в стране выполняете вы, римляне.

Вторая причина связана с протекторатом Рима, с созреванием сил освобождения Иудеи от римского Протектората. Такие процессы в обществе с бытующим убеждением своей избранности и должны существовать. Вы же, римляне, делаете вид, что ваше пребывание в этой стране является для всех понятным благом, против которого нормально думающие люди возражать просто не могут.

Посмотри, что делается кругом. В горах появились вооруженные отряды зелотов. Начали действовать так называемые сикарии-кинжальщики; они убивают легионеров и своих соотечественников, сотрудничающих с римлянами.

– Третья причина – мессианство. После упразднения царского титула в Иудее Рим принял тяжесть управления Иудеей на себя. От взаимного неприятия, непонимания не спасут ни льготы, дарованные императором Августом, ни даже тот бык и два ягненка, которые ежедневно приносятся в жертву по приказу императора в Иерусалимском храме.

Левиты съедают императорского быка и двух ягнят, но неспособны организовать и направить развитие общества в нужное русло. Сами левиты желают спокойствия в стране и не намерены возглавлять борьбу против римлян. Иудейское общество переключилось на развитие идей мессианства. Мессия должен освободить страну от римского владычества и создать независимое государство. Если иудеи признали мессианство чуть ли не как реальность сегодняшнего дня, то члены синедриона понимают: любая попытка практической реализации этой идеи будет потоплена римскими войсками в крови. Однако в идее мессианства скрывается и великое достоинство: любого реформатора религии можно с помощью римлян отправить на крест.

Члены синедриона правильно рассчитали. Помощи нам ждать неоткуда, а для применения силы нет серьезных оснований. Судя по степени давления, произошло серьезное событие, угрожающее интересам первосвященника Каиафы или его ближайшего окружения. Только узнав причину, побудившую Каиафу действовать так жестко, мы сможем сделать правильные выводы. Раньше пророков, подобных галилеянину, просто забивали камнями, а этого Каиафа почему-то хочет отправить в царство теней твоими руками. Сам я теряюсь в догадках, но точный ответ знают Каиафа, Антипа Ирод, Анна – тесть Каиафы. От них мы ничего не узнаем. Знает причину и галилеянин, но боится за своих учеников, бывших свидетелями предполагаемых событий. Свидетелей уже ищут по всему городу. Они спрятались и затаились, потому, что осознали опасность для своей жизни. Скорее всего, речь идет о событиях, произошедших на расстоянии одного дня пути от Иерусалима. Надо выяснить, какие несчастные случаи, в том числе и случаи со смертельным исходом, произошли прошлой ночью, а чтобы сузить сектор поисков, спроси галилеянина на допросе, по какой дороге он со спутниками шел в Иерусалим. Сейчас же, Понтий, ты выйдешь и утвердишь смертный приговор, каким бы невиновным ни был этот галилеянин.

Аман Эфер поднялся.

– Для пользы дела будет лучше, если я покину тебя. Мое пребывание здесь не должны связывать с дальнейшими событиями.

– Иди, прокуратор поднял голову, – теперь я способен вести дело.

Ясная, спокойная речь декуриона, его совет разграничить дела сегодняшнего и завтрашнего дней вернули Понтию Пилату деловую форму. Он срочно вызвал начальника тайной канцелярии и дал указание собрать сведения о происшествиях и смертных случаях в городе и окрест на расстоянии дня пути от Иерусалима. Прокуратор смотрел вслед уходящему начальнику канцелярии и думал о возможности привлечения его к будущим своим планам. Он понимал людей тайных канцелярий, которые только наполовину подчинялись ему; вторая же половина их работы связана с наблюдением за его деятельностью и им самим.

Прокуратор приготовился внимательно слушать содержание документов, касающихся галилеянина. Он представлял глубину лжи и подлости обвинительного документа синедриона. Что там может быть правдой, если необходимо прибегать к такой мере давления? Понтий Пилат в глубине души оставался прямолинейным солдатом – врага видел как бы поверх щита. Последнее время он принимал служебные подлости, как необходимые правила игры управления, удержания власти. Теперь, когда подлость схватила за горло его самого, все в нем клокотало и звало к мщению.

– Как посмели! Как я допустил, что они смогли посметь?!

Он уже знал, что сегодняшние его победители скоро по-другому оценят развивающиеся события: они еще не поняли, кому решились диктовать свою волю. Будут пущены в ход и хитрость, и коварство, и сила – все, чтобы первосвященник Каиафа осознал свою роковую ошибку. Исчезнут его власть, авторитет, богатство, угаснет его род на Иудейской земле!

Толпа на площади бушевала. Видимо, пока его не было в должностном кресле, страсти вышли за пределы дозволенного.

Актуарий сообщил, что доставленные документы по-новому трактуют вину галилеянина, и обвинение носит политический характер. Он обвиняется в принадлежности к секте есеев из оазиса Энгеди, известного рассадника смуты против власти кесаря. Установлено, что трое его спутников, а именно: Симон, Петр и его брат Андрей – принадлежат к партии зелотов; из них Симон является сикарием. Группа галилеянина прибыла в Иерусалим на Пасху для организации народных волнений против протектората Рима, намереваясь использовать громадное стечение народа по случаю предстоящего праздника. Действия преступной группы начались с организации беспорядков в Иерусалимском храме с целью его поджога, однако были пресечены храмовой стражей. Главарь этой группы, Иисус из Назарета, арестован и на основании документов следствия приговорен судом синедриона к смертной казни. Основание для обвинения – организация народных выступлений против власти кесаря. К обвинительному заключению приложена копия отчета агента синедриона, внедренного в преступную группу Иисуса из Назарета, некоего Иуды из Кариота. Подпись последнего подтверждают собственноручно все члены большого синедриона.

Толпа взорвалась ненавистью. В воздухе замелькали кулаки, криком оскалились лица:

– Распни его! Распни! Пусть кровь его будет на детях наших!

– Да что же это такое?! Многие и не видели его ни разу, а готовы детей своих заложить судьбе. Ну, варвары! Воистину варвары, а еще обижаются, когда их так называют.

Постепенно ярость толпы стихла. Любопытство стало преобладать: у кресла прокуратора что-то происходило.

– Прочитай донесение галилеянину, послушаем, что он скажет, – обернулся прокуратор к актуарию.

Выслушав содержание донесения, галилеянин как-то криво усмехнулся.

– Иуда не мог написать донесения – он и слов-то таких не знает. Иуда – искренний человек, но слаб духом. Видимо, не уберегся и попал в руки костоломов из тайной канцелярии синедриона, а под пыткой чего не подпишешь. Скорее всего, и здесь действительно стоит его подпись.

Актуарий подошел к прокуратору.

– Я напоминаю, игемон, что завтра праздник иудейской Пасхи, и по существующей традиции один из осужденных может быть помилован по желанию народа, находящегося на площади.

– Зачем же нам заботиться об иудейских традициях? Здесь присутствует представитель синедриона, пусть он и проводит эту работу. Нетрудно представить, что здесь произойдет, а потому передай примипиларию, чтобы он вызвал вторую центурию и поставил бы ее во вторую линию оцепления. Стянуть сюда каппадокийскую вспомогательную когорту и сирийскую кавалерийскую алу. Ала должна встать справа и забить по сигналу мечами в щиты, как всегда делает перед атакой.

Прокуратор кратко проинструктировал примипилария и широким шагом удалился в залы дворца.

Актуарий обратился к обвинителю синедриона и передал ему разрешение прокуратора провести традиционные пасхальные помилования. Сарейя был достаточно умен, чтобы понять: его поместили между молотом и наковальней. Он уже догадывался о судьбе галилеянина. Тот должен был умереть по неизвестным для него причинам, и сейчас нельзя допустить его помилования. Но и человека, убившего или пролившего кровь римлянина, прокуратор не помилует.

«Господи! Пощади верного слугу своего. Вспомни! Всю жизнь я точно выполнял твои заповеди. Что тебе этот безродный галилеянин; в голове у него смутные мысли. Они не могут привести к божьей благодати. А я буду служить тебе всегда и детям своим закажу и обяжу. Господи! Не дай совершиться несправедливости!»

Укрепив дух молитвой, Сарейя вышел вперед и поднял руку. Толпа притихла. Обвинитель синедриона сообщил народу о праве помилования и предлагал выбрать одного из трех. В различных местах толпы стали выкрикивать имя Варравы, и через несколько минут его имя гремело на площади дворца. Каждому было понятно, почему повторялось имя Варравы. Он убил римлянина и уже таким поступком заслужил симпатии иудеев-простолюдинов, а то, что он защищал свою жену, еще больше возбуждало толпу. Жители Иерусалима были возмущены несправедливостью действующего закона, которым определялась неприкосновенность римлянина, опозорившего их очаг. Римский актуарий пояснил, что право помилования распространяется только на осужденных, не проливших кровь римских граждан. Толпа взорвалась от ярости, и было уже ясно, что будет попытка отбить Варраву силой. Появление второй линии легионеров и выдвижение каппадокийской пехоты не произвело на толпу ожидаемого впечатления: она стала наползать. Легионеры, укрывшись щитами, выбросили копья, а вторая линия выхватила мечи. Однако движение толпы было неотвратимо. Вдруг сзади раздался оглушительный грохот. Толпа повернулась кругом и увидела, как на нее, заходя левым крылом по сто всадников в ряд с копьями наперевес, разворачивалась кавалерийская сирийская ала. Конная лава извергала грохот щитов, барабанов, рев труб. Конница надвигалась всесокрушающим валом. Ощерившиеся лица исконных врагов напомнили иудеям о беспощадности римлян. Прямо в лицо дохнула смерть. Оцепенение охватило толпу.