Красные озера

– Ты прости, меня ж предупреждали, – залепетал Петр. – Тут все знают, что у тебя… так… ты прости.

– Да уж переживу. Давайте, может быть, продолжим?

– Так я на чем остановился… с регистрацией вроде разобрались… как съезжу, решим прочее, – Радлов никак не мог собраться с мыслями после своей оплошности. Жена ему, конечно, рассказывала, что их друг за едой всякий раз рыдает навзрыд, ибо физиология у него такая от паралича мимических мышц, да оно как-то забылось за разговорами, потому теперь было стыдно, даже немного зло взяло. Гнев свой глава семейства очень хотел излить на кого-нибудь подходящего, безропотного, и тут взгляд его упал на падчерицу:

– Лизавета! Долго молчать собираешься? Нет, вы поглядите! Села с краю как неродная!

Лиза вздрогнула, ибо воспаленному ее воображению на миг почудилось, будто тайный замысел раскрыт, оттого и крики. Затем поняла, что отчиму просто нужно на ком-то отыграться, успокоилась, громко выдохнула и ответила:

– Месяц – срок достаточный. Платье подобрать успеем. А так я со всем согласная.

– Согласная? Тихоню-то не строй из себя, – Радлов помолчал с минуту, копаясь в себе и определяя, вся ли злость вышла или следует еще немного пожурить дочь; улыбнулся, как бы демонстрируя всем, что гневная вспышка окончена, и вновь переключился на Луку:

– Я вот что думаю. Коли ты деньги на переезд копил, пусть так и останется. Свадебные расходы мы на себя возьмем.

– Можем и то, и то пополам.

– Брось! Так оно проще выйдет, уж поверь мне.

Долго еще обговаривали всевозможные мелочи, переливали из пустого в порожнее, да только Лизавета не слушала. Сидела, как на иголках, смотрела то на часы, стрелки которых скреблись по старому циферблату и возвещали о потере драгоценного времени, то за окно – там сумерки сгущались.

Не выдержав, она пошепталась с Ильей (Илья слегка побледнел и кивнул), потом обратилась к остальным:

– Можно нам прогуляться?

– Чего? Это как же? – удивился Радлов.

– Вашу судьбу обсуждаем все-таки, – вторила ему Тома.

Лука же поглядел на девушку хитро – от болезненного прищура, а не по настроению – и произнес:

– Пусть уж гуляют, если на месте не сидится. Лиза заодно и подарком похвастается, – тут он подмигнул, и глаза его сделались вдруг хитры на самом деле, блеснула в них приятная лукавая искорка.

– Каким подарком? – девушка уставилась на собеседника вопросительно.

– Я давным-давно в столицу ездил. Купил тебе кое-что, да, видишь, всю зиму не заходил, не мог вручить. И в прошлый раз ты так быстро убежала, уж там было не до сувениров. А теперь… на вот, держи.

И Лука достал из внутреннего кармана несколько сияющих шариков, скрепленных между собой нитью – в шарики затекало умирающее солнце, пробивающееся сквозь окно багровыми лучами, по потолку и всей комнате от этого рассыпались яркие алые отблески, и девушка, ослепленная подобной игрой света, не сразу поняла, что ей протягивают бусы. Бусины снаружи были полупрозрачные, а внутри в них словно застыли капельки крови, что придавало сердцевине особую насыщенность.

– Цвет такой интересный, – сказала Лиза, принимая подарок в руки. Она смотрела, как завороженная, стараясь пробуравить круглую поверхность до самого центра, вобрать эти застывшие капли крови в себя, попробовать на вкус, насытиться ими. – Красный? Лиловый? Не пойму…

– Амарантовый, – уточнил Лука. – Он зажат в цветовом спектре между красным и пурпурно-розовым и назван в честь растения амаранта, соцветия которого имеют чаще всего тот же оттенок.

– Спасибо, – прошептала девушка с чувством, перегнулась через стол и обняла дарителя, причем обняла с каким-то болезненным надломом.

– Ну хватит, хватит… теперь вот и прогуляться можете.

Лизавета поднялась, а дальше произошло нечто странное: все тело ее развернулось, дернулось в сторону выхода, только ноги почему-то не послушались, будто к полу намертво приклеились, даже вросли в него. Девушка потеряла равновесие, пошатнулась, но и это не помогло оторвать подошвы от поверхности, так что Радлову пришлось привстать и подать ей руку для опоры. На спасителя она едва взглянула, да так дико, что тот отшатнулся, а затем уставилась на Луку с видом затравленной собачонки, рот ее раскрылся… но ни новой благодарности, ни признания, ни банального «прости» из него не вырвалось. Лиза взяла себя в руки, отвернулась резко и решительно и покинула комнату. Растерянный Илья последовал за ней.

Через некоторое время внизу громко хлопнула дверь, и Петр Александрович сказал:

– Вечно ты ее, Лука, балуешь. Украшение красивое, но зря. Девка взбалмошная, подарил бы уж после свадьбы. И зачем гулять? Ради них же собрались… а они, вишь, гулять!

– Пусть веселятся, пока могут.

– Может, ты и прав. Слушай, Лука, ты прости нас, что долго не приглашали. Ну, знаешь, выглядит так, словно с приготовлениями тянули…

– Петя плохо себя чувствовал, – вмешалась Тамара.

– Ты опять, что ли, из-за снега переживал? – догадался гость.

– А тебе самому разве не показалось странным? Сейчас везде тает, но на прошлой неделе-то? Кругом белым-бело, только здесь земля голая стояла. Не диво ли?

– Обычное дело, если по весне снежный покров сходит неравномерно.

– Второй раз, – Радлов помрачнел, глаза его, до того радостные, внезапно потухли и совсем потерялись в складках плотного, широкого лица. – Второй раз, разве так бывает? Нет, тут все дело в заводе.

– Экая связь интригующая, – съязвил Лука и улыбнулся (то есть он, если говорить точно, вообще всегда улыбался, а тут как-то больше обычного).

– Ты не издевайся, послушай лучше, – Петр с трудом выбрался из-за стола, сотрясаясь необъятным своим туловищем, дошел до угла комнаты, где громоздилась тяжелая деревянная тумбочка, в ней одним резким движением вытащил верхний ящик, начал рыться там, не прекращая при этом говорить:

– Я машины давеча проверял. Не на месте стоят. Под тем же холмом, только по-другому. Будто их перегонял кто, к работе подготавливал.

– Петенька, да разве Луке это интересно? – перебила Тамара, не раз уже слышавшая и про завод, и про машины, и порядком уже уставшая от подобных россказней.

– Не мешай, Тома. Должно быть интересно, коли он в прошлый раз пошел проверять, действительно ли технику заменили на новую. Пошел ведь?

– Да, – признался гость. – Заменили, тут ты верно подметил. А что с того? Положим, завод действительно наконец построят. Ты мне скажи, разве это было бы плохо? Производство обеспечит рабочие места, тебе ли не знать. Да и причем тут, в конечном счете, снег?

– Ты погоди, скоро все поймешь. Снег-то, может, теплотрассу какую в котловане проложили… а может, и не проложили ничего. Я, знаешь, в Городе, в конторке одной, запросил документы по капиталу предприятия, – Радлов извлек из тумбочки лист бумаги и начал читать вслух:

– Владельцами долей записаны, значит… Ме… Мелехин, Артемьев, Виноградов и Гуревич. Управляющими числятся, прежде всего, тот же Мелехин, у него, кстати, доля средств самая большая, и я.

– Рад, что ты наконец разобрался, кому последнюю часть отписал.

– Нет-нет, я не им отписал.

– А кому же?

– Тут, понимаешь, юридические тонкости позволяют закрепить долю предприятия за самим предприятием, и трогать ее более уж нельзя. Так вот все, что у меня оставалось, я фактически передал самому заводу.

– Выходит, кто-то из упомянутой четверки зашевелился.

– Ага. В гробу, – Петр вытащил из ящичка несколько бумажек, смял их своей лапищей да, вернувшись к столу, разбросал прямо перед Лукой. Ох, и страшным было лицо Петра в тот миг! Темное, сосредоточенное, глаза горят, и огоньки в них такие, что впору заподозрить безумие.

– Вот! – воскликнул он победоносно. – Копии свидетельств о смерти всех четверых, из той же конторы. Померли владельцы-то, я ведь объяснял!

Радлов громко расхохотался, отчего Тома вздрогнула, но ни слова не проронила – успела свыкнуться с выходками супруга. Лука же явно занервничал и, глядя в сумасшедшие глаза собеседника, проговорил:

– Успокойся, бога ради.

– Как тут успокоиться! От мертвых добра ждать не следует, – безумец без сил опустился на стул, словно хохот полностью вымотал его, вздрогнул и, перебив собственные рассуждения, начал о другом:

– Теплотрасса, значит. Могли ее проложить в столь короткий срок? Допустим, могли, да ведь землю рыть надо, трубы укладывать надо, котельную оборудовать, чтоб воду нагревать перед подачей. А ведь нет никакой котельной. И землю не рыли. Что получается?

– Что? – Лука тоже почему-то заволновался, придвинулся ближе, как загипнотизированный, зрачки его расширились, изувеченный рот скривился еще больше, ушел куда-то вправо и вниз.

– А то, что никакая под нами не теплотрасса. Под нами будто преисподняя накаляется. Будто котлы адовы прямиком под селение перетащили, и они теперь поверхность снизу разогревают. Знаешь, как на печке сидим.

– Ну, тут ты перегнул. Враки это все.

– Боюсь я, – сознался вдруг Петр. – Может, лучше сейчас детей в столицу отправить?

– На свадьбу?

– Навсегда. Неспокойно мне, понимаешь? Кабы беды не вышло.

– Дети наши молоды, головы у них горячие. Да и столица коварна, способна все деньги из человека высосать за очень короткий срок. Как Илья потом учиться станет, на какие средства? Уж поженились бы здесь, а ближе к осени, глядишь, и…

– Не слышишь ты меня, Лука, ой не слышишь! – Радлов вскочил, перешел на крик, угрожающе сжал огромные кулачищи и даже чуть надвинулся на гостя. – Говорю тебе, не к добру вся эта история заводская зашевелилась, потому как с душком история-то! Заладил – ближе к осени, ближе к осени! Дожить еще надо всем… до этой твоей… осени.

От крика он запыхался и теперь тяжело дышал. Тамара усадила его на место, вложила в трясущиеся руки стакан с водой да ласково залепетала:

– Ну что ты? Сядь, попей немного. Твое волнение более чем понятно, но детей сейчас в столицу гнать невыгодно, сам ведь знаешь.

– Аааа… и ты, – Петр поставил стакан на стол, не сделав ни одного глотка, отошел к окну и замер. Комнату наполнял звук его сбившегося, надрывного дыхания – словно огромный насос работал.

Тамара устроилась рядом с Лукой, откинулась на спинку дивана, протянула:

– Видишь, как оно. Ой, хоть бы со свадьбой скорей разобраться, сил нет.

– Разберемся, не переживай. Извини, я к матери твоей не успел пока зайти. Как она?

– Да все так же. Проведали недавно. Босая больше не бегает – так уже хорошо. Они мне с двух сторон одну песню поет, – слабая улыбка. – Мол, скоро горе какое-то приключится…

– Детей долго нет, – вмешался Радлов, очнувшись.

– Вернутся, поди, – отозвалась Тома. – Ты, Лука, с нами будь, с Ильей потом вместе домой пойдете. Все равно они с Лизкой сюда явятся. Ей, кстати, бусы твои очень понравились! Где брал?

– В Городе, зимой еще, в одном магазинчике с украшениями.

– А как глядела-то перед уходом! – продолжала женщина, не обращая внимания на ответ. – Не пойму, что у нее на уме.

Часы отбивали свой привычный такт, за окном совсем стемнело, ночь медленно наползала на селение, поглощая дома, гася блики света, пляшущие на поверхности озера и многочисленных луж. Петр успел усмирить свой пыл, вернулся к столу, и теперь все трое пили чай да по-дружески болтали ни о чем.

Тут дверь внизу громко лязгнула, послышался стук обуви об пол, и на пороге залы предстал Илья. Один.

– Где ж Лизавета? – разом поинтересовались все присутствующие.

– У бабушки. Говорит, соскучилась, до утра останется.

– Точно! – воскликнул Радлов. – Тома, маму твою ведь на свадьбу пригласить надо! Ох, Инка за внучку порадуется!

Все заулыбались, только Тамара в очередной раз почувствовала под сердцем укол беспокойства. Теперь он казался сильнее, так что сил на полноценную улыбку у женщины не хватило – так, только уголки губ чуть дрогнули.

– На том берегу гуляли? – спросил Лука.

– Да.

– А чего не предупредили? Только круги зря наматываешь.

Илья молча пожал плечами. Вскоре они с отцом отправились назад – обогнули котлован, залитый грязной водой, сделали привычный крюк, огибая озеро, и оказались посреди родного двора.

Дверь, ведущая внутрь дома, была оставлена нараспашку. Это насторожило Луку еще издали, он ускорил шаг и почти вбежал в прихожую.

Кто-то устроил настоящий разгром: один из обувных шкафов был сломан и опрокинут навзничь, повсюду валялась рваная и отремонтированная обувь, отдельные подошвы, каблуки, кожа на выделку. Две половицы, на которых раньше стояла упавшая мебель, были выдраны. Заметив разобранный пол, хозяин потревоженного дома изменился в лице, поскольку именно там прятал свои сбережения, с ужасом прошептал:

– Боже… деньги, – и ринулся к образовавшейся яме.

Пачка в газетной бумаге лежала на месте, однако стала намного тоньше. Лука судорожно развернул обертку, пересчитал деньги и удостоверился, что чуть меньше половины, а именно девяносто шесть тысяч, украдено.

Тут в помещение зашел Илья, сохранявший неторопливый шаг на протяжении всей дороги. При виде царящего в прихожей хаоса он остолбенел, уперся спиной в стенку и стал сползать по ней вниз, заваливаясь набок. Кожа на его лице сделалась белее растаявшего недавно снега.

– Вы? – спокойно спросил Лука. Сын ничего не ответил, потому пришлось повторить вопрос громче:

– Вы?!

– Мы ведь на место убрали, – хрипло сказал юноша, от страха еле ворочая языком. – Мы на место… а она только посмотреть хотела…

– И ты показал?! Боже, какой дурак! – отец вспылил, но, увидев, что Илье совсем плохо, тут же понизил голос до обычного:

– Ладно, не переживай очень-то. Говоришь, к бабушке пошла?

Инна Колотова обитала через три дома, и отец с сыном направились в ее сторону. Лука старался сохранять самообладание, надо сказать, весьма успешно. Хотя никакой особенной заслуги в том нет, и так называемое «самообладание» давалось довольно легко по той причине, что он просто не знал, как себя вести. Существуют непосредственные люди, чувственные, у таких на любую ситуацию и всякое происшествие мгновенно рождается эмоциональный отклик. Местный обувщик к подобным людям не относился – ему необходимо было сначала осмыслить событие, тем паче, если ничего подобного раньше в его жизни не происходило, затем разработать определенный план действий да неуклонно ему следовать, а вспышки гнева, вроде той, когда он накинулся на Илью в прихожей, случались с ним до крайности редко и быстро угасали. Потому и сейчас, по пути к тамариной матери, Лука мысленно набросал себе некоторый порядок действий.

Добравшись до невзрачного жилища старухи, он громко постучал в окно и крикнул:

– Инна, открывай! Лизавета потерялась!

Глава седьмая. Побег

Примерно за два часа до этого пропавшая Лизавета вместе с Ильей вышла и родительского дома. Неспроста поглядывала она на часы в зале – ей необходимо было подгадать время и успеть на поезд, да при этом не появиться на станции чересчур рано, иначе могут поймать. Речной путь хотя и освободился ото льда, но представлял опасность из-за ледяных глыб, изредка встречающихся по течению; поезд же в тот день согласно расписанию следовал всего один, в вечерний час, правда, не в столицу, а наоборот – из столицы по направлению к северным поселениям, крайнее из которых располагалось там, где уже начинались мерзлота и ледники. Впрочем, Лиза вполне справедливо рассудила, что, во-первых, дожидаться следующей такой же возможности улизнуть не слишком-то разумно, ибо она может вовсе не представиться, во-вторых же, что гораздо проще добраться до Города из замерзшего крайнего поселения с деньгами, нежели из дома без денег. Таким образом, надо было во что бы то ни стало на поезд попасть, причем попасть вовремя.

Да вот беда – у Радловых засиделись слишком, и теперь приходилось идти в быстром темпе, почти бежать, не обращая внимания на слякоть. Запыхавшийся спутник не поспевал за ней – тащился позади на значительном расстоянии, все время вязнул в полужидкой глине и вообще с трудом волочил ноги.

– Ты можешь быстрее? – вспылила в какой-то момент девушка.

– Не могу, – ответил Илья, жадно глотая воздух; потом остановился и коротко объяснил:

– Сапоги.

Сапоги действительно оказались тяжелыми и для быстрой ходьбы, тем паче для бега, нисколько не пригодными. Грязь налипала на них комьями и добавляла веса. Тем не менее, кое-как добрались, хотя юноша постоянно отставал, а Лизавета впопыхах поскользнулась у края котлована и чуть в него не опрокинулась.

Крыльцо жутко скрипело, на каждый шаг отзываясь каким-то пронзительным визгом. Девушка даже вздрогнула – от перенапряжения у нее донельзя обострился слух, так что этот надрывный скрип буквально резал уши.

Пробравшись в прихожую, Илья включил слабый фонарь, болтавшийся под самым потолком, и молча встал перед Лизой, словно ожидая от нее определенных указаний.

– Ну! Чего же ты медлишь? – девушка проявляла явное нетерпение. В ней больше не осталось сил для обычного притворства, потому из голоса исчезли последние оттенки нежности, даже проявилась некая грубость. Провожатый ее, правда, волновался ничуть не меньше, так что смены настроения не заметил.

– Давай же! – вновь поторопила невеста, и юноша принялся покорно отодвигать один из обувных шкафов. Шкафы стояли в углу, в небольшом закутке, были доверху нагружены всевозможной обувью, и сдвинуть их с места стоило немалого труда. Илья изо всей силы вцепился в боковую стенку, уперся ногами в пол, попытался приподнять обувную громаду, но тщетно. Тогда он стал оттаскивать шкаф волоком, и тот медленно поддался, шатаясь да изрыгая из-под себя такие звуки, словно пол под ним сдирался чуть ли не до основания.

Затем отогнул две половицы и вытащил сверток газетной бумаги, перемотанный поперек обрезком веревки. Принялся взахлеб что-то лепетать, вот, дескать, наше будущее, сможем уехать и прочее, но Лизавета не слушала – не могла разобрать слов, такой вдруг на нее напал восторг от того, что все смелые замыслы обрели наконец плоть, и не какую-то мифическую, а вполне реальную плоть, сотканную из куска газетной бумаги, бечевки и денежных купюр. Купюры она пересчитала, якобы чтоб на будущее знать точную сумму, завернула и убрала на место.

Илья придвинул шкаф обратно, смахнул пот со лба и попытался поцеловать девушку, надеясь на некое вознаграждение. Вознаграждения, однако, не последовало – Лиза оттолкнула его и выскочила на улицу.

– Прости, – выдавила она из себя, когда юноша покинул дом вслед за ней. – Очень трудный день, понимаешь?

На обратном пути Лиза якобы случайно вспомнила о бабушке, сообщила своему несчастному жениху, что хочет порадовать ее новостью о предстоящей свадьбе, и практически сбежала, не дав тому никакой возможности ни возразить, ни выступить в роли сопровождающего. Так Илья в недоумении поплелся на другой берег озера, а девушка вернулась к обиталищу Луки.

Замысел изначально был довольно прост – выведать, где спрятаны накопления, тайком вытащить их и сбежать. Увы, столь легкому замыслу пришлось туго в схватке с тяжеловесом, ибо никто не предполагал, что обувной шкаф, скрывающий заветный тайник, окажется неподъемным. И стучала об него кулаками Лизавета, и пыталась содрать заднюю фанеру, скрепляющую толстые стенки, и обхватывала, чтоб оттащить подальше – все без толку.

– Боже, нет, – молила она, дергая этот деревянный гроб для обуви во все стороны. – Нет, нет, нет!

Отчаяние, впрочем, придало ей сил, и при очередном толчке деревянная громада рухнула со страшным грохотом и раскололась – полетела рваная, неказистая обувь, поднялся столб вековой пыли, серебристой в свете фонаря, но вскоре все стихло и замерло, пыль улеглась, стены дома перестали дребезжать, рябь в воздухе, которая часто возникает при резком падении чего-то очень тяжелого, сникла. Девушка выдрала нужные половицы, жадно схватила сверток с деньгами и уже собиралась бежать, но что-то внутри у нее екнуло – то ли зашевелилась совесть, то ли проснулась благодарность. Она достала зачем-то бусы, полюбовалась некоторое время алыми отблесками, потом развернула пачку, отщипнула половину денег, как ей казалось (на самом деле несколько меньше, глаза от внезапного приступа чувственности соврали) и действительно отправилась к Инне Колотовой.

Пользуясь бабушкиным болезненным состоянием, Лиза загодя оставила там все необходимые вещи, а именно небольшой чемодан и две сумочки для предметов первой необходимости, так что оставалось лишь забрать их. Инна встретила внучку тепло, стала приглашать на чай, но девочка отмахнулась, оставила старухе несколько купюр из пачки Луки, показывая тем самым особую родственную привязанность, и двинулась в путь.

Стремительно пересекла уже знакомое поле, с приходом весны посеревшее и насквозь промокшее, дождалась поезда да навсегда покинула ненавистные родные края.

Ощутила ли она свободу там, в душном вагоне? Нет, никакой свободы не было. Вообще ничего не было, так что Лизавета пустым и тупым взглядом уставилась в мутное, дребезжащее от хода состава оконце. Снаружи скучно мелькали голые деревья, а за ними и перед ними тянулись две равные полосы – серая земля да иссиня-черное, как сгнившая слива, небо.

Глава восьмая. Поиски Лизы

– Инна, открывай! Лизавета потерялась!

Лука кричал и долбился то в оконную раму, то прямо в стекло, но никакого ответа не последовало. Правда, в доме через некоторое время загорелся свет, а по шторам скользнула скрюченная тень, словно хозяйке захотелось подглядеть, кто к ней ломится. Проводив эту смазанную тень взглядом и немного выждав, Лука снова постучал. И опять на плотную ткань шторы лег темный силуэт, замельтешил, заметался, но по-прежнему никто не откликнулся. Незваные гости дважды обошли дом, не зная, каким еще способом привлечь к себе внимание, потоптались у крыльца и собрались было уйти ни с чем, но позади послышался наконец скрип чуть приоткрывшейся двери, а в спины им глухой дрожью врезался старческий голос:

– Лука, ты?

– Я, я, открывай.

Звякнула цепочка, дверь с уже знакомым скрипом подалась вперед, и на пороге появилась сгорбленная Инна, с лицом сухим, землистым да в морщинах, которые особенно глубоко пролегали по лбу, как бы стекая кожаными складками к переносице, и по углам плотно сжатого рта. Руки у пожилой женщины были от нелегкой жизни жилистые, а глаза – от той же жизни – тусклыми и колючими, с навечно засевшим в них подозрением чего-нибудь непременно дурного, отвратного в любом, на кого они смотрели.

– Так поздно, – промямлила старуха, при каждом слове поджимая рот, как бы разваливающийся от усилия на две беззубые половинки. – Я ж грешным делом подумала, Тамару черти несут. А ты проходи, проходи… погодь-ка… кто там с тобой?

Колючие глазки неодобрительно уставились на Илью, топтавшегося позади отца.

– Сын мой, – пояснил Лука, перешагивая порог. – Неужто не помнишь?

– Отчего же, помню. Поди, из ума еще не выжила, – крякнула Инна, хотя по тому, с каким недоверием глядела на юношу, стало ясно, что на самом деле нисколько она не помнит ни его, ни даже того факта, что у соседа имеется сын.

Впрочем, когда Илья входил в дом вслед за родителем, от робости цепляясь спиной за дверной косяк, хозяйка вдруг развеселилась и громко произнесла:

– Чего жмешься-то, дурень? Никто не кусается тут, – потом взгляд ее умаслился каким-то теплым чувством, и она добавила с непонятной гордостью в голосе:

– Лизонька так же вот пришла – жмется чего-то, на меня не глядит. Ой, разбери, чего нонче этим молодым надобно!

Комната, куда прошли гости, была вся захламленная, неубранная, у стены громоздился старый расшатанный диван, в углу огромной грудой навалены подгнивающие доски. Промелькнула у Луки мимолетная мысль, зачем здесь эти доски, но спрашивать про них он не стал, дабы не отвлекаться:

– Говоришь, Лизавета приходила? Давно?

– Положим, приходила, тебе до нее какое дело?

– Так ведь нет ее нигде! Ни у нас, ни у родителей. Боюсь, мало ли, пропадет совсем…

– Она девочка хорошая, – строго перебила Инна. – А что у родителей нет, то и славно. Знаю я про них всё! Негоже!

Что означало туманное «негоже», старуха пояснить не удосужилась да начала о другом:

– У меня вон крыша протекает, намаялась прямо. Кто мне залатает-то? Аль, думаешь, дочь озаботилась? Ни черта не озаботилась! Нет, гиблые они люди теперь, нечего Лизоньке с ними! Уж поехала девочка учиться, так пусть уж… оно… с миром.

Лука с Ильей нетерпеливо переглянулись, затем первый уточнил осторожно:

– Учиться? В Город?

– Куда ж еще, Лука? Чего-то не видала я университетов в мелких деревнях, хоть и живу долго, – Инна хрипло усмехнулась.

– Когда уехала хоть? А то даже меня не предупредила.

– Да, почитай, час назад и уехала. Или больше? Часа полтора, так вернее будет. Оно и правильно, нечего ей там с этим боровом делать. Я смотрю, хиленький совсем сыночек-то у тебя. Чаю, может, будешь?