Леди Макбет Мценского уезда (сборник)

И как он мне это выговорил, я тут же бряк с ног долой…

Так и вышло: этот дворник Аркадия Ильича зарезал… и похоронили его вот тут, в этой самой могилке, на которой сидим… Да, тут он и сейчас под нами, под этой земелькой лежит… А то ты думал, отчего же я все сюда гулять-то с вами хожу… Мне не туда глядеть хочется, – указала она на мрачные и седые развалины, – а вот здесь возле него посидеть и… и капельку за его душу помяну…

Глава девятнадцатая

Тут Любовь Онисимовна остановилась и, считая свой сказ досказанным, вынула из кармана пузыречек и «помянула», или «пососала», но я ее спросил:

– А кто же здесь схоронил знаменитого тупейного художника?

– Губернатор, голубчик, сам губернатор на похоронах был. Как же! Офицер – его и за обедней и дьякони батюшка «болярином» Аркадием называли и как опустили гроб, солдаты пустыми зарядами вверх из ружей выстрелили. А постоялого дворника после, через год, палач на Ильинке на площади кнутом наказывал. Сорок и три кнута ему за Аркадия Ильича дали, и он выдержал – жив остался и в каторжную работу клейменый пошел. Наши мужчины, которым возможно было, смотреть бегали, а старики, которые помнили, как за жестокого графа наказывали, говорили, что это сорок и три кнута мало, потому что Аркаша был из простых, а тем за графа так сто и один кнут дали. Четного удара ведь это по закону нельзя остановить, а всегда надо бить в нечет. Нарочно тогда палач, говорят, тульский был привезен, и ему перед делом три стакана рому дали выпить. Он потом так бил, что сто кнутов ударил всё только для одного мучения, и тот все жив был, а потом как сто первым щелканул, так всю позвонцовую кость и растрощил. Стали поднимать с доски, а он уж и кончается… Покрыли рогожечкой да в острог и повезли – дорогой умер. А тульский, сказывают, все еще покрикивал: «Давай еще кого бить – всех орловских убью».

– Ну, а вы же, – говорю, – на похоронах были или нет?

– Ходила. Со всеми вместе ходила: граф велел, чтобы всех театральных свести посмотреть, как из наших людей человек заслужиться мог.

– И прощались с ним?

– Да, как же! Все подходили, прощались, и я… Переменился он, такой, что я бы его и не узнала. Худой и очень бледный – говорили, весь кровью истек, потому что он его в самую полночь еще зарезал… Сколько это он своей крови пролил…

Она умолкла и задумалась.

– А вы, – говорю, – сами после это каково перенесли?

Она как бы очнулась и провела по лбу рукою.

– Поначалу не помню, – говорит, – как домой пришла… Со всеми вместе ведь – так, верно, кто-нибудь меня вел… А ввечеру Дросида Петровна говорит:

«Ну, так нельзя – ты не спишь, а между тем лежишь как каменная. Это нехорошо – ты плачь, чтобы из сердца исток был».

Я говорю:

«Не могу, теточка, – сердце у меня как уголь горит, и истоку нет».

А она говорит:

«Ну, значит, теперь плакона не миновать».

Налила мне из своей бутылочки и говорит:

«Прежде я сама тебя до этого не допускала и отговаривала, а теперь делать нечего: облей уголь – пососи».

Я говорю:

«Не хочется».

«Дурочка, – говорит, – да кому же сначала хотелось. Ведь оно, горе, горькое, а яд горевой еще горче, а облить уголь этим ядом – на минуту гаснет. Соси скорее, соси!»

Я сразу весь плакон выпила. Противно было, но спать без того не могла, и на другую ночь тоже… выпила… и теперь без этого уснуть не могу, и сама себе плакончик завела и винца покупаю… А ты, хороший мальчик, мамаше этого никогда не говори, никогда не выдавай простых людей: потому что простых людей ведь надо беречь, простые люди всё ведь страдатели. А вот мы когда домой пойдем, то я опять за уголком у кабачка в окошечко постучу… Сами туда не взойдем, а я свой пустой плакончик отдам, а мне новый высунут.

Я был растроган и обещался, что никогда и ни за что не скажу о ее «плакончике».

– Спасибо, голубчик, – не говори: мне это нужно.

И как сейчас я ее вижу и слышу: бывало, каждую ночь, когда все в доме уснут, она тихо приподнимается с постельки, чтобы и косточка не хрустнула; прислушивается, встает, крадется на своих длинных простуженных ногах к окошечку… Стоит минутку, озирается, слушает: не идет ли из спальной мама; потом тихонько стукнет шейкой «плакончика» о зубы, приладится и «пососет»… Глоток, два, три… Уголек залила и Аркашу помянула, и опять назад в постельку, юрк под одеяльце и вскоре начинает тихо-претихо посвистывать – фю-фю, фю-фю, фю-фю. Заснула.

Более ужасных и раздирающих душу поминок я во всю мою жизнь не видывал.

<1883>

Примечания

1

В Орловской губернии певчие так называют форшляги. – Примеч. автора.

Форшляг (нем.). – небольшая мелодическая фигура, украшающая мелодию, трель. – Здесь и далее примеч. ред.

2

Камилавка – черная шапочка, которую монахи носят под клобуком.

3

Стратопедарх – начальник военного лагеря.

4

Рясофор – ношение в монастыре монашеской одежды без пострижения.

5

Кантонисты – сыновья солдат в крепостной России, прикрепленные со дня рождения к военному ведомству.

6

Ремонтер – офицер, закупающий коней для армии.

7

Рарей, Джон (1827–1866) – американский дрессировщик лошадей, основоположник гуманного метода дрессировки.

8

Всеволод-Гавриил Мстиславович, новгородский князь, причисленный к лику святых (ум. в 1137 г.)

9

Кофишенок (нем.) – придворный или смотритель за чаем, кофе, шоколадом.

10

Рынь-пески (нарын (казах.) – узкий песок) – гряда песчаных холмов в низовьях Волги.

11

Курохтан – степная птица.

12

Сабур – растение алоэ.

13

Калганный корень – растение, употреблявшееся как пряность и лекарство.

14

Хлупь – кончик крестца у птицы.

15

Керемети – по чувашским поверьям, живущие в лесах добрые духи.

16

Занижался – захирел, похудел.

17

Большое спасибо (фр.).

18

Молчание (фр.).

19

Подождите (фр.).

20

Лонтрыга – гуляка.

21

Коник – ларь, сундук.

22

Обельма – множество.

23

Дитя (фр.).

24

Я вас прошу (фр.).

25

Перезниял – перегнил.

26

Зелье – здесь: порох.

27

Сазиков П.И. (ум. в 1868 г.), Овчинников П. А. (1830–1888) – скульпторы и чеканщики по золоту.

28

Шнип – мысок у женского пояса, лифа.

29

Брет-Гарт, Френсис (1839–1902) – американский писатель.

30

Рассказанный случай был известен в Орле очень многим. Я слыхал об этом от моей бабушки Алферовой и от известного своею непогрешительною правдивостью старика, купца Ивана Ив. Андросова, который сам видел, «как псы духовенство рвали», а спасся от графа только тем, что «взял греха на душу». Когда граф его велел привести и спросил: «Тебе жаль их?» – Андросов отвечал: «Никак нет, ваше сиятельство, так им и надо: пусть не шляются». За это его Каменский помиловал. – Примеч. автора.

31

Камариновые серьги – аквамариновые.

32

Невинность (фр.).

33

Внимательного призрения – внимания.

34

Заволохател – здесь: зарос волосами.

35

Подоплека – здесь: подкладка рубашки от плеч до середины груди и спины.

36

Слишком много (фр.).

37

Турецкий Хрущук – болгарский город Рущук.

38

Козырь – стоячий воротник.

39

В признак пришла – пришла в сознание.

40

Тальки – мотки пряжи.