Запомните меня таким

Что касается Карантина, то благодаря Рыжему, который был старшим, отношения сложились почти дружеские. А уж когда они узнали, что я недоучившийся студент, что старше их всех на 3—4 года, что 4 года занимался карате, что умею рисовать, играть на гитаре, петь, да еще сочиняю песни – то я получил полный респект и уважение. Кстати, насчет «мародеров» Рыжий оказался прав: когда утром мы зашли в каптерку, то не обнаружили там ничего, кроме того, что сдали под расписку. Лично у меня остались ключи от квартиры, деньги и электробритва. А вот фирменный двухлезвийный станок, привезенный Батюшкой из-за Кордона (у нас тогда еще таких не продавали), который даже в Военкомате не отобрали, кто-то навинтил, зараза.

Так началась моя Служба. На второй или третий день среди ночи меня разбудил Рыжий для того чтобы… выпить со всей компанией «командиров»! Кроме меня такой «чести» удостоился только Черк, да и то потому, что тоже был неплохим каратистом, и каждый день мы с ним устраивали показательные спарринги. В одну руку мне сунули кружку самогона, в другую – гитару, я хрястнул, уже хорошенький Рыжий затолкал мне в рот полную ложку куриных костей в качестве закуски, я их выплюнул и вдарил по струнам. И понеслось! Как говориться, как начнешь Службу, так ее и закончишь.

До обеда мы либо сидели на занятиях по военной подготовке, либо все шли на строевую, а меня запирали в каптерке, где я не спеша оформлял дембельские альбомы всем желающим. После обеда мы рассаживались в Ленинской Комнате (сидеть в казарме даже на табуретках было стремно, так как в любой момент мог заявиться с проверкой какой-нибудь офицер) и делали вид, что изучаем учебники, а на самом деле бакланили и кемарили. Ну а вечером уже сидели в казарме, пели песни (кроме меня, инструментом владели Рыжий, Муром и Стас, а Крот пел под баян, который он не поленился взять с собой на Службу), курили и т. п. По субботам устраивали генуборку, а вечером и ночью ВНЕДРЯЛИ, пользуясь отсутствием офицеров и Хомута (так Сэл называл нашего прапорщика). Короче, веселились как могли.

С выпивкой у нас был полный порядок. С трех сторон в/ч окружал частный сектор (т.е. деревянные деревенские дома), где практически у каждой хозяйки можно было купить дешевый самогон. Мы называли его Карбидкой, ибо для повышения градуса ушлые умельцы добавляли в него карбид. Так же недалеко находился магазин, который местные почему-то окрестили Крупчаткой или Зеленой Хаткой. Надо отметить, что он всегда был закрыт, но продавщица жила рядом, весь товар держала у себя дома и торговала круглосуточно. Лафа! И ходить туда солдатам было не стремно (дыр в заборе хватало), ибо офицеры затаривались напитками прямо в полковом Чипке (Буфет – армейский жаргон). Наши из «особо приближенных», куда кроме меня входили Черк и три друга по жизни Крот, Стас и Вицин, протоптали туда дорожку в первый же месяц, да и я вскоре пошел на разведку вместе с Питоном. Самым популярным напитком населения (кроме Карбидки, конечно) была бормотуха под названием Золотая Осень. Поллитровка которой стоила 1 рубль 28 копеек. Дешево и сердито. Правда, на солдатскую Зряплату в 7 рублей особо не разгуляешься, но… выбирать не приходилось.

Недели через две я начал подумывать о том, как бы претворить в жизнь свой План под названием «Как бы устроиться на тепленькое местечко в этой долбанной Армии, чтобы служить, но Службы не знать». С этой целью я подвалил к Мурому, которого считал своим коллегой, ибо он в своем городе успел закончить Архитектурный институт. Ну что ж, – сказал Муром, – пошли в Клуб. И мы пошли, а точнее, побежали, ибо шинели одевать ломало, а на улице уже было холодно.

Надо сказать, что Клуб в нашей части был шикарный, скорее, даже не клуб, а ГДО, ибо других частей в Лугинах не было. Он вмещал в себя кучу помещений: кинозал, художественная мастерская, бильярдная, помещение для хранения музыкального Аппарата, репетиционная, библиотека, кинобудка и т. п. Начальником Клуба был майор Щербина, на удивление не Долдон, а весьма либеральный человек с музыкальным слухом. Он пригрел под своим крылышком двух самых Главных Шлангов Полка: киномеханика и Айнарса. Киномеханик Будайчик жил и ночевал прямо в просторной кинобудке на втором этаже, крутил кино по субботам-воскресеньям и больше ничего не делал. Днем он слонялся по Клубу и выполнял какую-либо мелочевку, на подхвате. Объяснить статус Айнарса я затрудняюсь. Официально он числился балетмейстером (он 17 лет занимался балетом) в школе танцев, обосновавшейся в Клубе, куда должна была ходить местная молодежь. А надо сказать, что вход для гражданских в ГДО был свободным. Но молодежь, ребята 13—16 лет на танцы ходить не захотели, а вот просто потусоваться, поиграть на Аппарате и в бильярд – это пожалуйста. И Айнарс их как бы курировал. То есть не делал ничего. Во устроился! Два художника тоже не жаловались на жизнь, но ночевали они в своих подразделениях, да и работа была не всегда.

В то первое посещение Клуба я поговорил с майором, за пять минут нарисовал портрет Мурома, а когда он попросил меня что-либо написать… Тут-то я и понял, чем художник отличается от шрифтовика. Хотите верьте, хотите нет, но в нашем Архитектурном Институте нас учили рисовать, чертить, проектировать, лепить, живописать, но совсем не учили писать плакатным пером. Даже шрифты не изучали. Поэтому ничего этого я не умел. Ей-богу, в тот день я впервые взял в руки плакатное перо! Видя мои затруднение, поднаторевшие местные шрифтовики (не художники!) меня немного просветили, но… Посмотрев на мои каракули, майор только усмехнулся, но его так поразил нарисованный мной портрет, что он разрешил мне приходить в Клуб в любое время, помогать, учиться, тренироваться и т. п. и пообещал, что будет рассматривать мою кандидатуру в первую очередь. И с тех пор я действительно, пользуясь «привилегиями», почти каждый день находил время, чтобы покрутиться в Клубе, помочь, поиграть на Аппарате и на бильярде с местными и т. п. А групп там существовало аж целых две, они играли на танцах тогдашние хиты типа «Крутится Волчок» и т. д. Я с ними и с Айнарсом быстро скорешился. Но, как вы увидите позже, это мне не помогло.

Еще через неделю ко мне подошел Рыжий и попросил зайти в каптерку. Иду. Захожу и вижу: сидит крепкий плотненький майор и буравит меня проницательным взглядом. Садись, говорит. И поясняет, что зовут его майор Юрчук, что он занимает должность Начальника Артиллерии (я забыл упомянуть, что Полк наш был Танковым, но Артдивизион и другие подразделения в нем, конечно же, существовали), и что ему нужен ПЕРСОНАЛЬНЫЙ шрифтовик в Штабе. Это штрык изучил все личные дела новоприбывших, вычитал, что я – архитектор-недоучка, и решил, что лучше меня кандидатуры ему не найти. Под ложечкой у меня засосало. Конечно, неплохо быть писарем в теплом Штабе, но в теплом Клубе-то гораздо лучше. И я стал отбрыкиваться, объясняя, что шрифтам нас не учили, что пишу я как курица лапой, для примера кое-как что-то накарябал, но он только усмехнулся, сказал «Ну-ну» и отчалил. И через некоторое время я узнал, что уже прикреплен к его взводу, и с целью знакомства с личным составом был приглашен на третий этаж, где квартировался Артдивизион (Карантин находился на первом). Я был представлен капитану Дереку и прапорщику Жуху, а также двум сержантам – Ермилу и Федосу. Взвод назывался весьма оригинально – ВУНА (то есть Взвод Управления Начальника Артиллерии), к нему был прикреплен БРДМ, где Федос был водителем, а Ермил – командиром. А я числился наводчиком. И еще двое механиков в то время учились в Учебке. Так что наш Взвод был самым малочисленным, но несмотря на это, в Столовой у нас был свой отдельный столик! Но об этом – позже, пока я еще бил баклуши в Карантине и тусовался в Клубе, не теряя надежды.

Еще через неделю случилась тревога. Это только в старых военных фильмах показывают, что тревога бывает внезапной, на самом деле все об этом знали за несколько дней, а так же было известно, что все «карантинщики» тоже не отвертятся, а разойдутся по своим подразделениям и уедут на зимние Лагеря на две недели. Мне такая перспектива совсем не улыбалась, и я решил проблему просто. Подошел в Сэлу (который был совсем не «страшным», а нормальным парнем) и тихо так сказал: Сэл, оставь меня дневальным. Не вопрос, – ответил он. И в назначенный час среди ночи все сорвались и умчались, а мы – Рыжий, Сэл, я и второй дневальный Черк – закрыли дверь на швабру и легли досыпать. А под утро почему-то вернулся Птица – его и поставили на тумбочку, а мы с Черком две недели отсыпались. Смех!

В какой-то момент меня заприметил наш лейтенант-комсомолец. Для начала он поручил мне сделать стенгазету, а потом предложил выступить на торжественном Полковом смотре от Карантина. Пришлось составлять речь, а потом на смотре залезать на трибуну и толкать ее, во попал. А один раз в Клубе случилось собрание по поводу приезда проверяющего генерала, так Щербина взял да и выдвинул меня в Президиум. Делать нечего, я сел рядом с генералом, а он – уже старенький и сухонький как Суворов – начал потихоньку меня расспрашивать о Службе, о житье-бытье, называя меня «сынком», я ему тоже отвечал просто, не по Уставу, при этом чуть не падая под стол – так спать вдруг захотелось, как назло. Но на этом моя «общественная» деятельность и закончилась.

В конце декабря мы приняли присягу и разошлись «по местам Службы». Итак, я попал в ВУНА, наши пять коек стояли справа в самом углу, рядом соседился Взвод Управления Артдивизиона, костяк которого составляли черпаки-молдаване со смешными фамилиями: Балан, Додон, Луц и т. п. и пара Дедов – к ним попал Питон. Андрон и пять-шесть украинцев примкнули к другому взводу. А остальные Москвичи расползлись кто куда, так что видеться мы стали редко.

Служба моя протекала так. Вставать приходилось в шесть, тут уж никуда не денешься, Ермил и Федос, естественно, спали, я быстренько подметал наши 10 квадратных метров и кемарил на табуретке до завтрака. Салабонов дежурный выгонял на зарядку, но меня не трогали, ибо наш Взвод существовал сам по себе. Из столовой я приносил пайки своим ленивым Дедам (для чая они мне выделили флягу) и отваливал в Штаб. Отдельного кабинета у Начальника всей Артиллерии почему-то не было, вместе с ним сидели майор Сухоруков и его секретутка Оля. Впрочем, господа офицеры своим присутствием нас не баловали, и сидел я целыми днями, корябая пером да болтая с Олей, попутно осваивая украинский язык. Первую неделю я «тренировался», то есть писал все, что в голову взбредет по мето́де Юрчука, осваивая плакатное перо. Это были эдакие философские эссе об Армии, Службе и об отношении ко всему этому, Юрчук эти заметки читал, хмыкал и прятал. И научился-таки, чтоб ему повылазило! И пошла-поехала писанина. Конечно, это не в наряды ходить и не в парке мерзнуть, у меня был свой ключ от кабинета, в теплой Гоге (туалет – жарг.) можно было курить и не отдавать честь хоть самому Командиру Полка; в столовую я ходил не строем, а сам по себе, а при малейшем свободном «окне» сбегал в Клуб. А вечером спокойно занимался своими делами: вел дневник, писал письма, стихи, тексты песен и наброски к повести «Неглинный Мост». На развод я ЗАБИЛ, и приходил в казарму далеко за полночь, когда все уже откричали «Дембель давай!», выключили Ящик и угомонились, чтобы спокойно лечь спать. Не высыпался, понятное дело, но после обеда всегда можно было покемарить, сидя за столом. Так что жить было можно, но я продолжал мечтать о Клубе.

Однажды в ДО зашел приехавший с проверкой генерал со свитой – а я с местными шары катаю! Вот была картинка! Генерал оказался с юмором, обошлось. Чтобы как-то закрепиться, я пытался собрать свою группу, но… Я-то умел играть на всех инструментах, а найти остальных музыкантов было нереально. Зато принял участие в концерте самодеятельности, спел пару песен.

Деды мои относились ко мне более чем лояльно, ибо Ермил был родом из Электростали, а Федос – просто компанейским парнем без заморочек. Так что х/б я не стирал, кровати не застилал и не ровнял, «подъем-отбой» не делал, парадным шагом не ходил, ремень до упора не затягивал, крючок не застегивал (даже в Штабе), а делал только то, что ПОЛОЖЕНО: следил за чистой и порядком в тумбочках, приносил еду из столовой да иногда ходил в Чипок. Полученные посылки дружно проедали вместе, забравшись в нутро БРДМа, и выпивали тоже частенько в «точках» и на природе (это уже ближе к весне). Эти шланги тоже Службы не знали, на разводы, в парк и наряды никогда не ходили, да и в казарме не сидели, а целыми днями тусовались в гараже у Жуха в ДОСах или где-то ходили по своим делам. А Жух с Дереком в казарме и не появлялись, только бухали в том же гараже. Один раз пофигист Жух даже нелегально отпустил Федоса домой на недельку, а Юрчуку сказал, что он сидит на Губе.

На Новый Год все, естественно, собрались внедрять, и Федос прогнал меня из казармы, дабы под ногами не болтался. Понятное дело, я прямиком двинул в Карантин, где собрались все наши. Еды было навалом, и я просидел всю ночь за столом, смотря местный Голубой Огонек. Такого тоскливого Нового Года у меня еще не бывало!

А вот как я отметил 23 февраля. Был выходной, все командиры нажирались по домам, я поскучал до обеда в казарме, а потом подумал: А гори оно все огнем! И пошел на Крупчатку, денег хватило на одну Осень, плавленый сырок, пачку Ватры (самые дешевые сигареты без фильтра по 16 копеек – другого мы себе позволить не могли) и четвертинку черного хлеба. А потом двинул в Штаб, где скучал один дежурный и маялся один часовой у флага. Честь я нагло не отдал ни тому, ни другому, а прямиком протопал в свой кабинет. Там заперся и начал писать письмо Джульетте, попивая вино и покуривая. Кайф! Но и смех тоже.

ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ 2. Почему-то вспомнилось, как я встречал Новый-82-Год – один из лучших Праздников до Зоны. В тот вечер мы собрались в Старом Редискино в коммуналке у Редиски в составе: я, Джеггер, Иов, Редиска и Леда. Редискина Матушка куда-то слиняла, и мы могли спокойно веселиться, правда, только в одной комнате. Естественно, Нового Года дожидаться мы не стали (да кому он нужен-то, этот дурацкий Праздник: главное – выпить) и начали ВНЕДРЯТЬ, и просидели до утра. На следующий день проснулись около одиннадцати, как положено с сушняком и головной болью. Первого числа магазины работали, но очереди были жуткие, так что вставать и бежать на мороз нас как-то ломало. Но тут раздался стук в дверь, и на пороге появился сосед Редиски, знатный алкаш по имени Женя. Мы разговорились, то-се, он сказал, что у него все схвачено, и предложил сбегать в маг. Пошел я как самый стойкий. До мага было 10 минут ходу, но очередь, действительно, была нехилая. Однако Женя зашел с черного хода, разгрузил пару ящиков и взял несколько бутылок портвейна. Мы вернулись и продолжали пить уже вместе, хотя Редиска была не очень довольна (понятное дело, сорокалетний алкан приставал к 22-тидвухлетней симпатяге), через некоторое время пришел такой ломовой кайф, что я прилег на раскладушку с сигаретой, зарылся в три одеяла и не заметил, как эта раскладушка провалилась до самого пола – а мне все стало по барабану. Так мы кутили еще три дня, вот это был Праздник. Ведь главное – не выпить, а вовремя похмелиться, такое было наше Кредо.

Как я уже упоминал, Черпаки и Деды меня не трогали, но командиры не любили и при малейшей возможности пытались засунуть в наряд. Стоили Юрчуку куда-нибудь отлучиться или просто ослабить контроль – я шлепал на кухню. Надо отметить, что за полгода я побывал всего в четырех нарядах: два в карауле и два на кухне. А еще два раза с кухни меня вытаскивал подоспевший начальник. Вообще, Юрчук был парень оригинальный. Было ему 32 года, но выглядел он старше, и выпить был тоже не дурак, и иногда притаскивал в кабинет пару пузырей сухого и угощал Олю, а меня в это время отсылал курить, давая свои хорошие сигареты. То, что я не застегивал крючок и верхнюю пуговицу, не затягивал ремень и разговаривал с ним так, как будто мы сидим на завалинке и попиваем пиво словно два кореша, ему даже нравилось. О ВУНА он говорил так: У меня самый лучший взвод в Полку, правда, есть в нем парочка моральных уродов… Под «уродами» он подразумевал Ермила и Федоса, которых гнобил при малейшей возможности. Получается, что «самым лучшим взводом» был я один! Самое смешное, что Айнарс первоначально тоже был приписан к ВУНА, но поскольку постоянно сбегал в Клуб, то Шеф его перевел в Химвзвод. Он сам мне об этом рассказывал с усмешкой, забыв, очевидно, что Айнарс на самый раздолбаный взвод в Полку клал с прибором и кайфовал в Клубе. Замполиту Полка по прозвищу Индеец почему-то не нравилось, что я сижу в Штабе, но Юрчук меня постоянно отмазывал. И в отпуск он меня обещал отпустить ближе к лету, но… не получилось, а почему, вы узнаете позже. В принципе, под его крылышком было неплохо, но в Клубе, конечно же, было бы гораздо шикарней. В конце весны художники ушли на Дембель, и Щербина взял нового шрифтовика, Черпака из нашего же Дивизиона по фамилии Лило. Весь Полк с завистью наблюдал, как он шел в ДО через плац с матрацем под мышкой – койку, надо полагать, майор ему обеспечил. До сих пор жалею, что не попал на это хлебное место, полтора года катался бы как сыр в масле, играл на бильярде и Аппарате и т.п., но… тогда вряд ли бы вы читали эту Повесть, ибо писа́ть просто было бы не о чем. А пока Служба шла своим чередом.

В конце февраля к нам прибыли два водителя-механика, отучившиеся в Учебке. Звали их Вахан и Рудик. Они плавно влились в нашу компанию, я как «старожил» взял над ними шефство, переложил на них почетную обязанность доставки еды и уборки территории, и продолжал заполнять для шефа планшетки. Когда пришел срок, нас торжественно «посвятили в Мамонты», но все было сделано с юмором.

А в марте мы все поехали в зимние Лагеря. Тут уж было не отвертеться, ибо учения проводил сам Юрчук. Правда, мы с Ермилом и Федосом прибыли на несколько дней позже на машине как короли, и привезли с собой целый прицеп дров, предусмотрительно наколотых Ермилом и Федосом за два месяца в гараже у Жуха. Поставили палатку, сделали нары, примостили печку, все чин-чинарем, и началось веселье. Днем все УЧЕБИЛИСЬ (что они там делали, понятия не имею), Деды пилили и кололи новые дрова, а я сидел в палатке Шефа и топил печь по его приказу (за что Федос ругал меня немилосердно, лишний расход дров), и ночью тоже, так что когда я спал – непонятно. Один раз в палатку заглянул самый главный Генерал со свитой, увидел меня и спросил: Ты кто? Памятуя историю с бильярдом, я бодро отрапортовал: Личный секретарь майора Юрчука! Генерал заколдобился и отвалил. Юрчук потом долго смеялся. Один раз мне все это надоело, я дождался, когда все уехали, закинул в печку дров под завязку, лег на нары, навалил на себя все одеяла и шинели и с кайфом придавил «массу». Вернувшийся вечером Шеф ошизел от холода, но ничего сказать не успел, ибо у него прихватило сердце, я быстро натопил, он согрелся и уснул. Ермил и Федос долго смеялись. Через две недели мы поехали в Часть на БРДМе, и тут я замерз как СОБАКА, ибо Юрчук не придумал ничего лучше, чем вылезти в открытый люк с целью наблюдения за колонной. Зато в казарме я залез на верхнюю кровать (очень кстати отключили электричество) прямо в шинели, шапке и сапогах, и смачно придавил. Самое смешное, что именно в этот день мне исполнилось 24 года. Вот это День Рождения получился! Такого Праздника у меня еще не было. Конечно, в ближайшую субботу мы всем кагалом закупили Дринка и закуси и неплохо оттянулись на природе, отметили.

Еще один раз весь Полк уехал на сборы, но на этот раз я остался. И дежурный Замполит тут же припахал меня в качестве курьера при Штабе. И целыми днями я бегал по казармам, созывая народ в наряды, но все оставшиеся абреки тут же дружно «заболели» и пришлось мне самому идти в караул. Вот уроды!

В апреле мы опять выехали куда-то на стройку. Почему-то с нами не было Дедов (наверное, они уже дембельнулись) и Вахана с Рудиком, но зато был Андрон, с которым мы к тому времени скорешились. И еще мы сблизились с Баланом, качком-культуристом, каждый вечер ходили с ним в самоволку, в кино, на танцы и т. п.

Вспоминаю такой эпизод. В один из дней к Балану приехали родичи из Молдавии. За КПП его не выпустили, но разрешили посидеть рядом, ну и я присоседился. Естественно, они привезли кучу жратвы и огромную бутыль домашнего вина. А молдавское вино – это особая статья, пьется легко как сок, а кайф дает убойный, но не сразу. Мы нагрузились под завязку и добрели до казармы. А меня пытался доставать один абрек по имени Малай, и заметив наше состояние, тут же ко мне прицепился. Тут уж я лясы точить не стал, а просто двинул ему пару раз, но этот трус и слабак тут же заорал: На помощь! Убивают! – и в коридор высыпала толпа его черных земляков и двинулась было ко мне (вообще-то я с ними жил мирно, но тут был готов всех положить), но я сумел протолкаться к выходу и выскочить на воздух для большего простору; и в этот момент на крыльцо вылетел голый по пояс Балан, встал в позу Арнольда на Чемпионате Мира и гаркнул: Кто на Леона?! Все. Народ притих и тихонечко уполз в казарму. Больше эксцессов не было. Смех! Но и кайф одновременно.

После этого мы порулили в город, мечтая посмотреть фильм «Легенда о княгине Ольге», но спьяну перепутали автобусы, долго ездили туда-сюда, потом еще пешком бродили, пока не стемнело, и вернулись назад несолоно хлебавши. На следующий день опять собрались, но тут меня словно предчувствие кольнуло, и я не пошел, а за Баланом увязался Малай, они пошли на танцы – там-то их Патруль и повязал!

Один раз ко мне подошел Харьковский Бандит (из Наших, он с Андроном служил) и попросил помочь ему в одном деле: он собрался купить гитару, но так как играть не умел, то хотел прихватить меня для консультации. Меня упрашивать было не надо, и мы двинули. Несколько раз нам встречались офицеры, но Бандит так убедительно врал, что нас послал командир, что вопросов не возникало. Идем. И через 10 минут видим на углу цистерну с разливным пивом и нехилую очередь. Пивка? – спросил я. Не вопрос! – Бандит состроил жалостливую рожу, подошел сбоку к пожилой продавщице и с придыханием, как Доронина, просипел: Мама, налей, пожалуйста, две кружки пива! Ну, солдат всегда любили и жалели, и свое пиво мы получили. Гитару тоже купили, да и вина добавили, вечером со смаком выпили на лужайке за казармой. Вот так мы отдохнули.

А вернувшись в Полк, были сражены наповал новостью: Полк расформировывают! За раздолбайство! Такого в истории Армии, наверное, еще не бывало. И стали сослуживцы потихоньку расползаться как тараканы по разным Частям. Я тут же побежал к Щербине, но он сказал: Извини, поезд ушел, я очень хотел взять тебя к себе, но… скажи спасибо Юрчуку. А когда уходящий на Дембель Айнарс сообщил мне, что он планировал меня на свое место – тут я совсем загрустил. Но поделать ничего не мог, продолжая толкаться в Штабе, хотя работы практически не было. Юрчук пытался меня оставить, но вместо того, чтобы плотно проследить за процессом, куда-то уматал, а Дереку с Жухом все было по барабану, они продолжали бухать в гараже как крокодилы. К середине мая большинство личного состава разъехалось, а я еще держался, но пришел и мой черед. В один далеко не прекрасный день ЛИЧНО за мной приехал майор Дрогайцев: какой-то важный генерал прознал, что в Лугинах есть писарь и отдал приказ о моем переводе. И поехал я в город Коростень. И сразу – в Строевую Часть, начальником которой и был Дрогайцев, заполнять военные билеты на Дембелей и документы на вновь прибывающих Салабонов. Писанины, действительно, было невпроворот. Кроме меня и майора в кабинете сидели его секретутка и Дед Жигал, «главный писарь» Полка, который с наплывом работы явно не справлялся.

Так началась моя Служба на новом месте. Официально я был «приписан» к Батарее Управления (БУ), которая обосновалась на втором этаже вместе с Батареей Звуковой Разведки (БЗР) и Ремротой. Самое смешное, что в БУ для меня не нашлось койки, и ночевал я на половине БЗР вместе с Жигалом. День проходил так: после подъема я шел в Штаб, где кемарил за столом, после завтрака – работа, после обеда мы с Жигалом часик спали около Штаба за бугорком (тепло, загорали), потом опять работа, после ужина – тоже, на развод мы ЗАБИЛИ, часов в 10 Жигал уходил, а я оставался «подчищать хвосты». Ну, и о личном творчестве, конечно, не забывал. Кстати, в столовую мы ходили вдвоем с Жигалом, наплевав на все построения. А в казарму возвращаться раньше полуночи не было смысла – все равно уснуть бы не дали. Некоторые Черпаки пытались на меня наехать и вытащить на развод и поверку, но Жигал их послал со свистом. И вообще, он был нормальным парнем и обращался со мной как с равным. Но это же и сыграло с ним злую шутку, но об этом – позже.

На нашей территории располагалось еще две или три Части, помимо нашей. Столовая, Чипок с Пекарней и Клуб у нас были «свои», а вот плац был общий, а Штаб находился в здании казармы, занимая половину первого этажа. Это вам не Лугины! Зато дыр в заборе было полно, а с тыльной стороны Клуба его не было вообще, и через луг можно было пойти в Санчасть. Там же недалеко находился одинокий магазинчик, который мы прозвали Луговой. На противоположной от нашей казармы стороне располагался огромный ГДО, выходящий фасадом в город (т.е. через него тоже можно было пройти «на волю», к примеру, этим путем ходил на Почту наш почтальон Павлючок). По Уикэндам я тоже сидел в Штабе (все равно в казарме кроме генуборки делать было нечего), ибо работы было невпроворот, но через 2—3 недели аврал поутих, я освоился и начал захаживать в Луговой, а потом славно загорать на отдаленной полянке, попивая портвейн или пиво. Один раз я зашел в магазин, взял пивка и вдруг вижу через витрину: подъезжает «газик», оттуда вылезают три офицера и направляются к крыльцу. Что делать? Не растерявшись, я проскользнул в подсобку через прилавок (продавщица понимающе улыбнулась), выскочил через служебный вход и тихонько убежал в лесок. Бывали ситуации и поинтересней, но об этом – позже.