скачать книгу бесплатно
После этого Эллисон опустилась на колени (точно так же, как в фильмах – хорошо отработанная поза крайнего волнения, будь то гнев, счастье или смущение) и заплакала, закрыв лицо руками и тяжело вздымая плечи.
– Прости, – всхлипывала она. Им было по четырнадцать? Тринадцать? Годы слились в одно пятно.
Сорока подобрала осколки тарелки голыми руками, стараясь не порезаться, ногой открыла крышку мусорного ведра Леффертсов и все выкинула.
Они немного подождали, но дома был только мистер Леффертс, который засел у себя в кабинете на другой стороне дома. Через несколько секунд стало очевидно, что он ничего не слышал.
А раз никто не услышал, то можно притвориться, будто ничего и не было.
Сорока стояла над Эллисон, и на мгновение, на короткое мгновение, она словно прозрела и увидела, как что-то в ее подруге, что-то очень важное, хрупкое и нежное надломилось. Она глядела в Эллисон, словно кожа подруги стала прозрачной. Сорока увидела, что сердце Эллисон разбилось, а из него вывалилось нечто очень неприятное. Сороке стало ее жалко, несмотря на то, что несколько минут назад Эллисон чуть не проломила ей череп тарелкой. Она наклонилась и положила руки на колени Эллисон.
– Пожалуйста, прости, – повторяла Эллисон.
– Что с тобой происходит?
Но тот вопрос, который Сорока должна была задать (и задала бы, если бы могла вернуться в этот день снова), был намного сложнее: «Почему ты охотнее швырнешь мне в голову тарелку, чем попросишь у отца десять-двадцать долларов?»
– Прошу, прости, – повторила Эллисон, все еще плача. – Пожалуйста, только папе не говори, ладно?
– Не скажу, – ответила Сорока. Она обняла Эллисон и крепко прижала к себе. – Обещаю.
Почему это не она плачет от того, что Эллисон швырнула тарелку ей в голову? Если бы Эллисон попала, то могла бы сломать нос, рассечь лоб или выбить глаз.
Может быть, потому, что, глядя на Эллисон, Сорока по-прежнему видела единственного ребенка в классе по плаванию, который не засмеялся, когда Сорока не успела выбраться из бассейна, чтобы добраться до туалета, и струйка мочи потекла по ногам, заставив ее замереть на краю воды.
Возможно, именно поэтому Эллисон познакомилась с ней в тот самый день во время перерыва на обед, когда все остальные пятилетки разбрелись по группам. Именно тогда она вытащила сыр из своей ярко-синей коробки для завтрака и разломила его пополам, не говоря ни слова и передав половину Сороке с улыбкой. Тогда она наклонилась к ней и прошептала:
– Со мной тоже иногда такое случается. Все хорошо.
Возможно, потому, что Эллисон была такой – когда ты на ее стороне, она яростно тебя защищала. Она была непоколебимой защитницей.
Пока ты не давал ей повода от тебя отказаться.
И Сорока, конечно, расстроилась, когда Эллисон швырнула тарелку ей в голову, но под этим гневом была пятилетняя Эллисон, с мокрыми от воды волосами и свирепым выражением лица, толкающая сопливого мальчика на глубокий конец бассейна, потому что он смеялся над Сорокой из-за того случая.
В семь лет Эллисон проделывала дырки в покрышках велосипеда мальчика, который украл цветные карандаши из рюкзака Сороки.
В десять Эллисон прилепила жвачку к длинным кудрявым волосам девочки после того, как та назвала Сороку уродиной.
Так что, возможно, на мгновение она и расстроилась, но никогда не злилась на Эллисон долго.
– Я не знаю, что происходит, – сказала Эллисон. – Как будто я – больше не я.
Поспорить с этим Сорока не могла.
* * *
Дом Клэр был маленьким и уютным. Ее младший брат Ринго («его вообще-то зовут Тедди, и я понятия не имею, кто познакомил его с The Beatles, но уж точно не я») поприветствовал их в дверях, бросившись в объятия Клэр еще до того, как она вошла в зал.
Сорока знала о нем. Мать Клэр была на девятом месяце беременности Тедди-Ринго, когда ее муж застрелился в семейной машине, заехав в гараж после работы. Теперь у них была другая машина. Другой дом и другой гараж. Мальчику было четыре.
Сорока задержалась в коридоре. На стенах висели школьные фотографии Клэр и одна из садика Ринго. Там была и фотография семьи до того, как мистер Браун покончил с собой. У миссис Браун виднелся живот, а Клэр сильно смеялась. Клэр поймала взгляд Сороки.
– Мы все никак не решимся, – тихо сказала Клэр, – сама понимаешь. Как много можно рассказать Ринго. Фото – это компромисс.
Ринго метнулся назад по коридору, Клэр смотрела ему вслед.
– Мне очень жаль, – сказала Сорока.
– Вроде как уже становится легче, – произнесла Клэр, – а вроде бы и нет.
Она провела Сороку по короткому коридору на маленькую кухню. Пожилая женщина что-то помешивала в огромной кастрюле.
– Привет, Линда, – сказала Клэр. Она бросила рюкзак на кухонный стул, и Сорока сделала то же самое. – Это Мэгс.
– Приятно познакомиться, Мэгс, – сказала Линда. Она заглянула в кастрюлю и поморщилась, будто увиденное ей не понравилось. Линда бросила туда жменю сушеной зелени. – Ты справишься с Тедди, Клэр? Я не могу сегодня остаться.
– С Ринго! – сказал мальчик, влетая и вылетая из кухни так быстро, что казался, скорее, размытым пятном, чем ребенком.
– Ринго, – сказала Линда, закатывая глаза, – я бы предпочла звать его Джордж, но мне-то что?
Она прошла через кухню, протянула Клэр деревянную ложку и поцеловала в щеку:
– Тушите, пока не проголодаетесь, девочки, ладно? Скажи маме, что я приду завтра пораньше, чтобы она успела на встречу. Она ужасно волнуется, ты же знаешь.
– Знаю, – сказала Клэр. Линда ушла, и она встала за плиту. – Ринго!
– Да?
– Хочешь посмотреть фильм?
– Ага!
– Иди, выбери, хорошо?
– Ладно!
– Прости, – сказала Клэр Сороке, – я забыла, что Линде сегодня рано уходить. Обычно она остается, пока мама не вернется домой. Я не знала, что нам придется нянчиться.
– Я не против, – ответила Сорока.
И она не возражала – было приятно сидеть на кухне у Браунов, наблюдать, как Клэр регулирует огонь на плите и помешивает что-то в кастрюле. Клэр была гораздо непринужденнее, чем в школе. Она наклонилась над кастрюлей и глубоко вдохнула, принюхиваясь:
– Есть хочешь? Я умираю с голоду.
– Вообще-то да, – ответила Сорока.
– «РОБИН ГУД!» – завопил Ринго, вбегая на кухню, почему-то без футболки, в которой только что был.
– Конечно, Ринго. Прекрати раздеваться и иди включи фильм, хорошо?
– «Робин Гуд», – повторил Ринго и побежал обратно в комнату, которую Сорока приняла за гостиную.
Клэр открыла шкафчик и достала из него две миски.
– А разве «Робин Гуд» – не жестокий фильм? – спросила Сорока.
– А, нет, не тот, что с кровью. Это тот, где звери разговаривают.
Сорока смотрела, как Клэр разливает по тарелкам две большие порции супа, и ее желудок внезапно громко заурчал, учуяв что-то другое, кроме макарон с сыром.
– Линда летом готовит гуляш, а зимой – салаты. Почему – непонятно, – сказала Клэр. Она бросила ложку в первую миску и подтолкнула ее к Сороке. – Пойдем, поешь, пока идет мультик.
Сорока взяла в руки теплую миску и отправилась за Клэр в гостиную. Первые титры только начались, но Ринго лежал на животе на ковре и громко храпел.
– Неужели он только что…
– Уснул за две секунды? – спросила Клэр. – Да, он моментально вырубается. Что нам только на руку, потому что теперь не надо смотреть «Робина Гуда».
Она нашла пульт и выключила мультфильм, прощелкала несколько каналов и попала на повтор какого-то криминального сериала. Клэр не стала выключать телевизор, но убавила звук. Она подула на суп, затем попробовала. Сорока сделала то же самое. Там были овощи, фасоль и лапша. Ее желудок настолько отвык от всего, что не напоминало на вкус искусственный сыр, что Сорока побоялась не сдержать еду в себе.
– Вкусно, правда? – спросила Клэр.
– Очень вкусно.
– Она хорошо готовит. Моя мама безнадежна. Без Линды и Бена я бы не смогла питаться нормально.
– Бен готовит?
– Он самый лучший, серьезно. Как он готовит вегетарианскую лазанью, боже мой.
– Вы давно дружите?
Клэр грустно улыбнулась:
– С тех пор как умер мой отец, да. Мы дружили и раньше, но после этого он стал для меня настоящим другом. Многие люди просто исчезли, но не Бен.
– Ко мне он тоже всегда был добр, – сказала Сорока.
– Он лучший. Не знаю, что бы я без него делала.
Этот выбор слов: «Не знаю, что бы я без него делала».
В какой-то момент своей жизни Сорока не знала, что бы она делала без Эллисон, без сестры, без отца. Если она чему и научилась, так это тому, что всегда можно обойтись без людей. Всегда можно найти способ.
– Мэгс?
– М-м-м?
– Я просто хочу сказать о вечеринке… Если не хочешь идти, ничего страшного. Я знаю, что там будет Эллисон. Но я настаиваю на том, что сказала до этого. Я думаю, что Эллисон – лгунья. Да даже если она не врет… Ты же никого не убила. Все мы совершаем ошибки.
Все мы совершаем ошибки. Разве не так?
Дело было в том, что некоторые ошибки исправить нельзя.
* * *
Сорока вернулась в темный дом. Она съела две огромных порции гуляша Линды, и ее разум, душа и тело насытились. Она включила свет в гостиной и молча порадовалась, что мать не лежит без сознания на диване. Было восемь часов вечера. После просмотра телевизора Сорока с Клэр вместе сделали небольшую домашнюю работу, и это был самый человеческий вечер, который выдался у Сороки за последнее время.
Она бросила рюкзак на диван и пошла по коридору к себе в спальню. Она справится. Снова заведет друзей, окончит среднюю школу, будет ходить на свидания и забудет об отце, об Эрин, забудет Эллисон. Она все переживет и…
Но нет.
Ничего не выйдет.
Сорока попыталась убедить себя, что кислый, едкий запах, который доносился до ее спальни и резал глаза до слез, не был рвотой. Рациональная часть мозга понимала, что надо собраться, пойти проверить мать, достать из шкафа в ванной тряпку и сделать необходимое – оттереть с ковра этот запах.
Она прошла в спальню матери. Вонь стала еще сильнее, резче.
Что-то жужжало в мозгу – тихий предупреждающий сигнал, который включался только в самых крайних случаях.
Что-то не так.
Дверь в комнату матери была чуть приоткрыта. Сорока толкнула ее, и та распахнулась, явив темную пещеру, наполненную резким запахом водки и густым, тяжелым запахом рвоты.
– Мам? – шепнула Сорока в темноту. Ее рука нащупала на стене выключатель, и комната мгновенно залилась светом.
Мать лежала на ковре рядом с кроватью, полураздетая, с блузкой на шее и голой грудью, свисающей из лифчика.
Взгляд Сороки застыл на груди, потому что кожа вокруг соска и дальше по всей груди была синяя. Бледно-синего цвета.
Рвота образовала вокруг головы Энн-Мэри идеальный нимб. Сорока бесшумно подошла к ней на два шага и заметила пустую бутылку водки. Синева превратила все тело матери во что-то чужое, что-то, чего Сорока не узнавала. Ей пришла в голову дикая мысль о Смурфиках, кошкоподобных существах из фильма Джеймса Кэмерона, о бутылке средства для мытья посуды у них в раковине.
Она опустилась на колени у ног матери и положила руку ей на голень, но затем отдернула отшатнувшись. Никогда еще она не чувствовала такого холода в теле, на мгновение ей показалось, что…
Но нет.
Грудь Энн-Мэри медленно поднималась и опускалась. Вверх-вниз. Медленно. Вверх… Вниз…
Сорока вскочила и метнулась обратно по коридору, споткнулась, упала, подтянулась и пробежала через гостиную к телефону, чтобы набрать 911, хотя тихий голосок у нее в голове подумал: «Подожди. А что, если не звонить? Что, если дать ей умереть? Настолько ли это плохо?»
Но слова Клэр эхом отозвались в ее мозгу: «Ты же никого не убила».
Поэтому Сорока проигнорировала первый голос. Она поступила правильно.
Прокричала свой адрес в телефонную трубку и стала ждать «скорую» на крыльце, как в ту ночь, когда уехала Эрин.
Слышала вой сирен и надеялась, что они найдут ее. А потом стала надеяться, что не найдут. А потом просто ждала, без особой надежды.
