Полное собрание сочинений. Том 8. Сентябрь 1903 ~ сентябрь 1904

Итак, ни «логический разбор» автономии, ни исторические справки решительно не могут дать ни тени «принципиального» обоснования бундовской обособленности. Зато несомненно принципиальный характер имеет третий аргумент Бунда, который состоит в апелляции к идее еврейской нации. К сожалению только, эта сионистская идея – совершенно ложная и реакционная по своей сущности. «Евреи перестали существовать как нация, немыслимая без определенной территории», – говорит один из самых выдающихся марксистских теоретиков, Карл Каутский (см. № 42 «Искры» и отдельный оттиск из него: «Кишиневская резня и еврейский вопрос», стр. 3). И недавно, рассматривая вопрос о национальностях в Австрии, тот же писатель, пытаясь дать научное определение понятию национальности, устанавливает два основных признака этого понятия: язык и территорию («Die Neue Zeit»{46}, 1903, № 2). Слово в слово то же самое пишет один французский еврей, радикал Альфред Накэ, полемизируя с антисемитами и сионистами. «Если Бернару Лязару, – говорит он про известного сиониста, – угодно считать себя гражданином особого народа, это его дело; но я заявляю, что, хотя я и родился евреем,, я не признаю еврейской национальности… у меня нет другой национальности, кроме французской… Представляют ли из себя евреи особый народ? Хотя в очень давнем прошлом они несомненно были народом, тем не менее я отвечаю на этот вопрос категорическим нет. Понятие народа предполагает известные условия, которых в данном случае нет налицо. Народ должен иметь территорию, на которой бы он развивался, а затем в наше, по крайней мере, время, покуда мировая конфедерация не расширила еще этого базиса, народ должен иметь общий язык. У евреев нет уже ни территории, ни общего языка… Бернар Лязар, наверное, как и я, не знал ни слова по-еврейски и ему не легко было бы, если бы сионизм достиг своей цели, столковаться с своими сородичами (congénères) из других частей света» («La Petite République», 24 sept. 1903 г.){47}. «Евреи немецкие и французские совсем не похожи на евреев польских и русских. Характерные черты евреев не имеют ничего такого, что носило бы на себе отпечаток (empreinte) национальности. Если бы позволительно было вместе с Дрюмоном признать евреев нацией, то это была бы искусственная нация. Современный еврей есть продукт противоестественного подбора, которому его предки подвергались в течение почти 18 столетий». Бундовцам остается разве только разработать идею особой национальности русских евреев, языком которой является жаргон, а территорией – черта оседлости.

Совершенно несостоятельная в научном отношении[28] идея об особом еврейском народе реакционна по своему политическому значению. Неопровержимым практическим доказательством этого являются общеизвестные факты недавней истории и современной политической действительности. Во всей Европе паденье средневековья и развитие политической свободы шло рука об руку с политической эмансипацией евреев, переходом их от жаргона к языку того народа, среди которого они живут, и вообще несомненным прогрессом их ассимиляции с окружающим населением. Неужели мы опять должны вернуться к самобытным теориям и объявить, что именно Россия будет исключением, хотя освободительное движение евреев гораздо глубже и гораздо шире в России, благодаря пробуждению геройского самосознания среди еврейского пролетариата? Неужели можно объяснять случайностью тот факт, что именно реакционные силы всей Европы и особенно России ополчаются против ассимиляции еврейства и стараются закрепить его обособленность?

Еврейский вопрос стоит именно так: ассимиляция или обособленность? – и идея еврейской «национальности» носит явно реакционный характер не только у последовательных сторонников ее (сионистов), но и у тех, кто пытается совместить ее с идеями социал-демократии (бундовцы). Идея еврейской национальности противоречит интересам еврейского пролетариата, создавая в нем прямо и косвенно настроение, враждебное ассимиляции, настроение «гетто». «Когда Национальное собрание 1791 года декретировало эмансипацию евреев, – писал Ренан, – оно очень мало занималось вопросом о расе… Дело XIX столетия – уничтожение всех «гетто», и я не поздравлю тех, кто стремится к их восстановлению. Еврейская раса оказала миру величайшие услуги. Будучи ассимилирована с различными нациями, гармонически слитая с различными национальными единицами, она и в будущем окажет услуги, имеющиеся за ней в прошлом». А Карл Каутский, имея в виду специально русских евреев, выражается еще энергичнее. Враждебность к инородным слоям населения может быть устранена «только тем, что инородные слои населения перестанут быть чужими, сольются с общей массой населения. Это единственно возможное разрешение еврейского вопроса, и мы должны поддерживать все то, что способствует устранению еврейской обособленности». И вот, этому единственно возможному решению противодействует Бунд, не устраняя, а усиливая и узаконяя еврейскую обособленность распространением идеи еврейской «нации» и проекта федерации пролетариев еврейских с нееврейскими. Это – основная ошибка «бундизма», которая должна быть и будет исправлена последовательными представителями еврейской социал-демократии. Эта ошибка доводит бундовцев до такой невиданной в среде международной социал-демократии вещи, как возбуждение недоверия еврейских пролетариев к нееврейским, заподозривание этих последних, распространение неправды про них. Вот доказательство, взятое из той же брошюры: «Такая нелепость (чтобы организация пролетариата целой национальности была лишена представительства в центральных органах партии) может открыто проповедоваться только (это заметьте!) по отношению к еврейскому пролетариату, которому в силу особенных исторических судеб еврейского народа еще приходится бороться за равноправное положение (!!) в семье всемирного пролетариата». Мы встретили недавно такую именно выходку в одном сионистском листке, авторы которого рвут и мечут против «Искры», видя в ее борьбе с Бундом нежелание признать «равноправность» еврея с неевреем. И теперь бундовцы повторяют сионистские выходки! Распространяется прямая неправда, потому что мы не «только» по отношению к евреям, а и по отношению к армянам, грузинам и проч. «проповедовали» «лишение представительства», и по отношению к полякам призывали к сближению, единению, слиянию всего пролетариата, борющегося с царским самодержавием. Недаром же и громила нас ППС (Польская социалистическая партия)! Называть свою борьбу за сионистскую идею еврейской нации, за федеративный принцип организации партии «борьбой за равноправное положение евреев в семье всемирного пролетариата» – значит низводить борьбу из области идей и принципов в область заподозриваний, науськиваний, разжигания исторически сложившихся предрассудков. Это значит воочию показывать неимение действительно идейных и принципиальных оружий в своей борьбе.

* * *

Мы пришли, таким образом, к выводу, что ни логические, ни исторические, ни националистические доводы Бунда не выдерживают никакой критики. Период разброда, усилив шатания среди русских социал-демократов и обособленность отдельных организаций, сказался в том же направлении и еще даже сильнее на бундовцах. Вместо того, чтобы поставить своим лозунгом борьбу с этой исторически сложившейся (и разбродом усиленной) обособленностью, они возвели ее в принцип, ухватившись для этого за софизмы насчет внутренней противоречивости автономии, за сионистскую идею еврейской нации. Только решительное и прямое признание этой ошибки и провозглашение поворота к слиянию может свести Бунд с того ошибочного пути, на который он встал. И мы уверены, что лучшие представители социал-демократических идей среди еврейского пролетариата рано или поздно заставят Бунд повернуть с пути обособленности на путь к слиянию.

«Искра» № 51, 22 октября 1903 г. газеты «Искра»

Печатается по тексту

Народничествующая буржуазия и растерянное народничество{48}

Русские марксисты давно уже указывают на то перерождение старого русского, классического, революционного народничества, которое неуклонно происходит с восьмидесятых годов прошлого века. Тускнела вера в особый уклад крестьянского хозяйства, в общину, как зародыш и базис социализма, в возможность миновать путь капитализма посредством немедленной социальной революции, к которой готов уже народ. Политическое значение сохранили только требования всяческих мероприятий по укреплению крестьянского хозяйства и «мелкого народного производства» вообще. Это было уже, в основе своей, не более как буржуазное реформаторство; народничество расплывалось в либерализме; создавалось либерально-народническое направление, которое не хотело видеть или не могло видеть, что проектируемые мероприятия (все эти кредиты, кооперации, мелиорации, расширения землевладения) не выходят из рамок существующего буржуазного общества. Народнические теории гг. В. В., Николая – она и их многочисленных перепевателей служили только quasi[29]-научным прикрытием этого неприятного, но несомненного факта. Марксистская критика разбила прикрытие, и влияние народнических идей на русскую революционную среду с поразительной быстротой пошло на убыль. Эти идеи становились уже и на дело исключительным достоянием того слоя, которому они были сродни, – русского либерального «общества».

Западноевропейское бернштейнианство было новой струей, подкрепившей и в то же время видоизменившей отмеченное течение. Недаром говорится, верно, – «несть пророк в отечестве своем». Бернштейну не посчастливилось на его родине, но зато его идеи «взяли всерьез» и применили на деле некоторые социалисты Франции, Италии, России, быстро проделавшие эволюцию в представителей буржуазного реформизма. Оплодотворенное этими идеями, наше либерально-народническое направление приобрело себе новых сторонников из ех[30]-марксистов и, вместе с тем, возмужало внутренне, освободившись от некоторых примитивных иллюзий и реакционных привесков. Бернштейнианство сослужило свою службу – не тем, что преобразовало социализм, а тем, что дало облик новой фазе буржуазного либерализма и сняло облик социализма с некоторых quasi-социалистов.

В высшей степени интересный и поучительный образчик сближения и слияния европейских оппортунистических и русских народнических идей дает статья г. Л. «К аграрному вопросу» в № 9 (33) «Освобождения»{49}. Это настоящая программная статья, добросовестно излагающая и общее credo[31] автора и систематическое применение этого credo к определенной области вопросов. Эта статья оставит веху в истории русского либерализма, знаменуя крупный шаг вперед в его оформлении и упрочении.

Автор облекает свой буржуазный либерализм в костюм, сшитый по новейшей моде. Повторяя почти буквально слова Бернштейна, он с забавной серьезностью пытается уверить читателя, что «либерализм и социализм никоим образом нельзя отделять друг от друга или даже противопоставлять один другому: по своему основному идеалу они тождественны и неразрывны – социализм не угрожает опасностью либерализму, как этого опасаются многие, он приходит не разрушить, а исполнить заветы либерализма». Известное дело: чего хочется, тому верится, а г. Л. и присным его очень, очень хочется, чтобы социал-демократы не отделяли себя от либералов, чтобы они понимали социализм «не в смысле готовых догматов и застывших доктрин, которые претендуют наперед учесть весь ход исторического развития…» (и т. д., вполне в духе «Революционной России»{50})… а «как общий этический идеал…» (относимый, как известно, всеми филистерами, и либералами в том числе, в область неосуществимого в сей земной юдоли, в область будущей жизни и «вещей в себе»).

Либералам, естественно, хочется – простите за вульгарное выражение! – показать товар лицом, отождествить политический либерализм в России с социально-экономическим демократизмом. Мысль эта весьма «добрая», но, вместе с тем, весьма путаная и весьма лукавая. Добрая, ибо выражает благое пожелание известной части либералов отстаивать широкие социальные реформы. Путаная, ибо покоится на противопоставлении демократического либерализма буржуазному (опять-таки совершенно в духе «Рев. России»!); автор, видимо, понятия не имеет о том, что во всяком капиталистическом обществе не могут не существовать известные буржуазно-демократические элементы, стоящие за широкие демократические и социально-экономические реформы; автору, как и всем русским Мильеранам, хочется приравнять буржуазное реформаторство к социализму, понимаемому, конечно, «не в смысле готовых догматов» и т. д. Мысль эта, наконец, весьма лукавая, ибо автор уверяет себя и других, что сочувствие реформам – «заботы о народных нуждах и интересах, «народничество» в подлинном и прекрасном этическом смысле этого слова» – известной части либералов в известный исторический момент есть или может быть постоянным свойством либерализма вообще. Это наивно до умилительности. Кто же не знает, что всякое буржуазное министерство в отставке, всякая «оппозиция Его Величества» всегда кричит о своем подлинном, прекрасном и этическом «народничестве», пока остается в оппозиции? Русская буржуазия играет в народничество (и искренно иногда играет) именно потому, что она находится в оппозиции, а не стоит еще у кормила власти. Русский пролетариат ответит на любовно-лукавые речи тт. освобожденцев: pas si bête, messieurs! Не так уж я глуп, господа, чтобы этому поверить!

От общих соображений насчет тождества либерализма и социализма г. Л. переходит к общей теории аграрного вопроса. На протяжении десяти строчек он уничтожает марксизм (паки и паки, в духе «Рев. России»), излагая его для этого, как водится, в вульгарно-упрощенном виде, объявляя его и несоответствующим опыту, и научно недоказанным, и вообще неверным! Чрезвычайно характерно, что единственным подтверждением является ссылка на европейскую социалистическую (курсив г. Л.) литературу, – очевидно, на бернштейнианскую. Ссылка очень убедительная. Если европейские (европейские!) социалисты начинают думать и рассуждать по-буржуазному, то отчего бы русским буржуа не заявить себя и народниками и социалистами? Марксистское воззрение на крестьянский вопрос, – убеждает нас г. Л. – «если бы оно было бесспорным и единственно возможным, ставило бы всю земскую (sic![32]) Россию в ужасное, трагическое положение, обрекая ее на бездействие, ввиду доказанной невозможности прогрессивной аграрной политики и вообще разумной, целесообразной помощи крестьянскому хозяйству». Довод, как видите, непреоборимый: так как марксизм доказывает невозможность сколько-нибудь прочного процветания сколько-нибудь широких слоев крестьянства при капитализме, то поэтому он ставит в ужасное, трагическое положение «земскую» (не описка ли это вместо «землевладельческую»?) Россию, т. е. Россию, живущую именно на счет разорения и пролетаризации крестьянства. Да, да, в этом-то и состоит одна из всемирно-исторических заслуг марксизма, что он раз навсегда поставил в ужасное, трагикомическое положение идеологов буржуазии, наряжающихся в костюм народничества, социально-экономического демократизма и т. п.

Чтобы исчерпать теоретические упражнения г. Л., нам остается еще привести следующий перл. «Здесь (т. е. в сельском хозяйстве), – говорят нам, – нет и не может быть того автоматического (!) прогресса, который возможен до известной степени в промышленности, в зависимости от объективного (!) развития техники». Это бесподобное глубокомыслие заимствовано целиком у гг. Каблуковых, Булгаковых, Э. Давидов и tutti quanti[33], которые в «ученых» трудах оправдывают отсталость своих взглядов отсталостью земледелия в техническом, экономическом и социальном отношениях. Отсталость земледелия несомненна, давно признана марксистами и вполне объяснима, а вот «автоматический (хотя бы до известной степени) прогресс в промышленности» и объективное развитие техники – это уже совсем сапоги всмятку.

Однако экскурсии в область науки – не более как архитектурное украшение статьи г. Л. Как настоящий реальный политик, он дает, наряду с величайшей путаницей в общих рассуждениях, в высшей степени трезвенную и деловую практическую программу. Правда, он скромно оговаривается – на своем казенно-русском языке, – что отстраняет от себя предначертание программы и ограничивается изъявлением своего отношения, но это только скромничанье. На деле же, в статье г. Л. мы имеем чрезвычайно обстоятельную и полную аграрную программу русских либералов, которой недостает только стилистической редакции и рубрицирования по пунктам. Программа – последовательно выдержанная в либеральном духе: политическая свобода, демократическая податная реформа, свобода передвижения, крестьянско-демократическая аграрная политика, направленная к демократизации земельной собственности. В целях этой демократизации требуется свобода выхода из общины, превращение этой последней из принудительного в свободный союз, подобный всякому экономическому товариществу, создание демократического арендного права. «Государство» должно содействовать «переходу земель в руки трудящихся масс» посредством целого ряда мероприятий, как-то: расширение деятельности крестьянского банка, обращение в государственную собственность удельных земель, «создание мелких трудовых хозяйств на личных или кооперативных началах», наконец, принудительное отчуждение или обязательный выкуп необходимых для крестьян земель. «Конечно, этот обязательный выкуп должен быть поставлен на твердую почву законности и обставлен в каждом отдельном случае надежными гарантиями», но в некоторых случаях он должен быть проведен «почти (sic!) безоговорочно», – например, по отношению к «отрезкам», создающим подобие крепостных отношений. С целью прекращения полукрепостных отношений, за государством должно быть признано право принудительного отчуждения и принудительного размежевания соответствующих участков.

Такова аграрная программа либералов. Параллель между ней и социал-демократической аграрной программой напрашивается сама собою. Сходство проявляется в одинаковости ближайшей тенденции и в однородности большинства требований. Различие состоит в двух следующих, имеющих кардинальное значение, пунктах. Во-первых, устранение остатков крепостничества (прямо выдвигаемое, как цель, обеими программами) социал-демократы хотят совершить революционным путем и с революционной же решительностью, либералы – реформаторским путем и нерешительно. Во-вторых, социал-демократы подчеркивают, что очищаемый от остатков крепостничества строй есть буржуазный строй, разоблачают наперед уже и немедленно все его противоречия, стремятся также немедленно расширить, сделать более сознательной ту классовую борьбу, которая таится в недрах этого нового строя, прорываясь наружу уже в настоящее время. Либералы игнорируют буржуазный характер очищенного от крепостничества строя, затушевывают его противоречия, стремятся притупить таящуюся в его недрах классовую борьбу.

Остановимся на этих различиях.

Реформистский и нерешительный характер либеральной аграрной программы ясно виден, прежде всего, из того, что она не идет дальше «обязательного выкупа», да и то признаваемого лишь «почти» безоговорочно, – тогда как социал-демократическая аграрная программа требует безвозмездного отчуждения отрезков у их старых владельцев, выкуп же признает лишь в особых случаях, и притом выкуп на счет дворянского землевладения. И от экспроприации всей помещичьей земли социал-демократы, как известно[34], не отказываются, считая лишь непозволительным и авантюристским включать это, не при всех условиях уместное, требование в программу. Социал-демократы с самого начала зовут пролетариат к первому революционному шагу вместе с зажиточным крестьянством, с тем чтобы тотчас же идти дальше или с крестьянской буржуазией против помещичьего класса, или против крестьянской буржуазии, соединившейся с помещичьим классом. Либералы уже и тут, в борьбе с полукрепостническими отношениями, чураются классовой самодеятельности и борьбы. Они хотят поручить реформу «государству» (забывая о классовом характере государства) при помощи органов самоуправления и «нарочитых» комиссий, сопоставляя – это как нельзя более характерно – принудительное отчуждение отрезков с принудительным отчуждением земель под линии железных дорог!! Яснее выразить или, вернее, выдать свое сокровенное желание обставить новую реформу такими же «удобствами» для правящих классов, какими обставлена бывает везде и всегда продажа земли железным дорогам, – наши либералы не могли бы. И это наряду с громкой фразой о смене сословно-аристократической аграрной политики крестьянско-демократическою! Чтобы осуществить такую смену на деле, надо апеллировать не к «общественному интересу», а к угнетенному сословию – крестьянскому, – против угнетающего – дворянского, надо поднимать первое против второго, надо звать к революционной самодеятельности крестьянство, а не к реформаторской деятельности государство. Далее. Говоря о прекращении полукрепостных отношений, либералы закрывают глаза на то, какие же именно отношения они очищают от крепостничества. Г-н Л., например, повторяет словечки гг. Николая – она, В. В. и проч. насчет «принципа признания права земледельцев на обрабатываемую ими землю», насчет «жизнеспособности» крестьянства, но скромно умалчивает о «принципе» буржуазного хозяйничанья и эксплуатации наемного труда этими жизнеспособными крестьянами. О том, что последовательное проведение демократизма в аграрной области означает неизбежное усиление и упрочение именно мелкобуржуазных представителей крестьянства, – буржуазные демократы не имеют и не хотят иметь представления. В пролетаризации крестьянства г. Л. отказывается (опять-таки вслед за народниками и в духе «Рев. России») видеть «тип развития», объясняя ее «переживаниями крепостного права» и «общим патологическим состоянием деревни»! Вероятно, у нас после конституции прекратится рост городов, бегство из деревень сельской бедноты, переход помещиков от отработочного хозяйства к батрацкому и т. д.! Изображая благодетельное влияние французской революции на французское крестьянство, г. Л. патетически говорит об исчезновении голодовок, о подъеме земледелия и его прогрессе, но о том, что это был буржуазный прогресс, основанный на образовании «прочного» класса сельскохозяйственных наемных рабочих и на хронической нищете массы низших слоев крестьянства, об этом народничествующий буржуа не проронит, конечно, ни словечка.

Одним словом, различие аграрной программы г. Л. от социал-демократической аграрной программы с замечательной точностью воспроизводит в малом виде все общие отличия программ-минимум либеральной и пролетарской демократии. Возьмете ли вы эти программы в их теоретической постановке соответствующими идеологами или в их практическом проведении соответствующими партиями и направлениями, заглянете ли вы в историю, например, 1848 года, – вы увидите именно эти два коренные различия между либеральной и социал-демократической постановкой ближайших практических задач: с одной стороны, реформаторская половинчатость в борьбе с переживаниями крепостничества и затушевывание классовых противоречий «современного» общества, с другой – революционная борьба с остатками старины в целях расширения, развития и обострения борьбы классов на почве нового общества. Конечно, эти коренные отличия, свойственные самой природе развивающегося капиталистического общества, проявляются в весьма различных формах в разных национальных государствах и в разное время. Неуменье разглядеть за новыми и оригинальными формами «старую» буржуазную демократию составляет характерную черту ее последовательных и непоследовательных идеологов. К последним, например, мы не можем не отнести представителя «растерянного народничества» – г. П. Новобранцева (см. №№ 32 и 33 «Рев. России»), который иронически замечает по поводу нападок «Искры» на «Освобождение», как на классовое буржуазное издание: «Нечего сказать, нашла буржуазию». «Г-н Струве, – снисходительно поучает нас «Рев. Россия», – представитель «интеллигенции», а не «буржуазии, как класса», ибо никаких классов и сословий он не объединяет и не увлекает». Очень хорошо, господа! Но, немного вдумавшись в дело, вы увидали бы, что г. Струве – представитель буржуазной интеллигенции. Буржуазию же, как класс, русский пролетариат увидит перед собой на исторической сцене лишь при политической свободе, когда правительство будет почти непосредственно представлять из себя «комитет» того или иного слоя буржуазии. И только «социалисты по недоразумению» могут не знать того, что их долг – раскрывать глаза рабочему классу на буржуазию как в ее деятельности, так и в ее мышлении, как в ее зрелом виде, так и в ее юношески-мечтательном возрасте.

Что касается до мечтательности, то тут уже надо взять именно г. Новобранцева. Но наша статья так затянулась, а мировоззрение и аграрно-исторические взгляды г. Новобранцева представляют так много интересного, особенно параллельно с г. Л., что мы должны отложить беседу об этом до другого раза.